Текст книги "Алиса в Стране Советов"

Автор книги: Юрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Дверь толчком отстегнулась, и на пороге объявился в непотребном виде беглец – всклокоченный, обозлённый, в обгоревшем местами пальто без пуговиц.

«Товарищ ловил, и неудачно, в асфальтовых чанах беспризорных», – определил по одежде дотошный Феликс Эдмундович. А Дорофей Игнатьевич сказал себе: «Так он, мерзавец, паникой в дурдоме воспользовался!.. Ну, слава Богу, всё становится на места».

– Я… я нарочно в таком виде явился, чтобы доказать, – порывисто задышал Иван, к столу развинченно приближаясь.

– А не надо доказывать, – приглашающе указал на стул Дорофей Игнатьевич. – Присаживайтесь! Я и так вижу: в Камушкине случился пожар.

Иван скверно расхохотался:

– Чёрта с два! Я погорел на Нижней Пахомовке, а в Камушкино вы упрятали непричастного человека, – выпалил он с неуместным гонором. – Мне не в чем было пойти к вашему «доктору», – «доктор» было произнесено скверно, с некой претензией, – вот вы и промазали – взяли, да не того…

На этих словах Феликс Эдмундович снисходительно искривился, дескать, нашёл чем удивить, голодранец! Но Дорофей Игнатьевич, отдадим должное, Феликса Эдмундовича превзошёл. После второй, не говоря уже о третьей стопочке, голова его наполнялась непревзойденным коварством и в умении расставлять силки не знала равных.

– Ну так и что? – сказал он замедленно, невозмутимо. – Непричастность – понятие относительное, дружок! А «не того» – вообще иллюзорно, недоказуемо.

– То есть как это!? – опешил Иван, приготовившийся к чему угодно, но не к такому.

– А так, – применил крестики Дорофей Игнатьевич. – Возможность воздействия на окружающую среду пресечена, рукопись изолирована от общества. Так что же вы ищете, молодой человек вздорной наружности?

– Но Костя ни в чем не виноват! – вскричал Иван. – Я докажу! Нелепейшая случайность…

– А кто виноват? – нехотя и бездушно осведомился Дорофей Игнатьевич. – Непойманный – не вор. Народная привилегия.

– Не надо мне никаких привилегий! – осатанел Иван. – Я… я непойманный.

– Да неужели?! – великодушно усомнился Дорофей Игнатьевич. – С вас одного убийства хватит, дружок! Кубинским товарищам не составит труда материал подработать. У нас это мигом, без проволочки.

Вспотевший Иван скинул пальто, как перед общей, братской ямой, и безнадёжным голосом произнёс:

– Но я же ненароком… Военное положение, чистой воды случайность. И потом, Хулио Тромпо стал национальным героем.

– Героем он и останется, – утешил Дорофей Игнатьевич. – Мы проведём дело по бесшумным каналам…

И убрал глаза в стол вместе с крестиками.

– Дорофей Игнатьевич, товарищ полковник, отпустите безвинного Костю Долина! – взревел Иван затравленно. – Он-то при чём? Ну, что вы от меня хотите?

«Молодца! Наша школа! – оценил работу полковника Феликс Эдмундович. – И, если хризантемы убрать, – цены бы тебе не было». А поощрённый телепатически Дорофей Игнатьевич глазами поголубел и вымолвил:

– Давно бы так, дружок! Давайте на полную откровенность.

– Получится ли? – усомнился Иван.

– Получится, – заверил мягко полковник и оглянулся зачем-то на затаившегося Феликса Эдмундовича. – Заметьте, умного человека я не подумаю идиотски пытать: «Вы что, против советской власти?». Вы же мне скажете: «Как можно быть против того, чего нет». Правильно?

– Правильно, – удивлённо согласился Иван.

– И «в коммунизм не возьмём» не скажу. Вы же не гомо попупс, придуманный по заказу Примата в пику старым большевикам… Верно?

– Верно, – сказал Иван, косясь на почерневшего, как бы от горя-негодования, Феликса Эдмундовича.

– Не обращайте внимания, – отмахнулся от портрета полковник. – Когда лампадки погашены, «иконы» безвредны. И перед ними на горохе стоят больные идеей равенства – людишки, перекрученные враждой к благополучию избранных.

– Кем избранных? – осмелился на вопрос Иван.

Дорофей Игнатьевич внимательно всмотрелся в Ивана, но крестики в ход не пустил, приберёг:

– Свершившееся не обсуждают, – непререкаемо произнес он. – Стихия обратного хода не признаёт.

– Вы будто о землетрясении рассуждаете, – заметил Иван.

– Оно и было землетрясением: разруха, паника, жертвы. И старого не восстановишь, – сказал сурово полковник. – Что есть – то есть. Кто-то же должен господствовать, управлять на разломах земли?.. И я решительно не понимаю, зачем какой-то «Алисой в Стране Советов» наших луддитов тревожить и вдалбливать в голову: «Это не то, не так, оглянитесь во гневе!?». Вы что, повторения пройденного желаете?

– Нет, пройденное ужасно! – сказал Иван.

– Так, значит, мир? – ласково и шутливо протянул Ивану мизинец полковник. – Зачем будить спящую собаку, когда нечем её накормить? Она же на всех, и прежде всего на вас набросится. Так оставим в покое «Алису» и Костю…

– В каком покое?! – встрепенулся Иван.

– В приёмном. В Камушкино, – беспечно сказал Дорофей Игнатьевич и улыбнулся мудро. – Там отличный уход, и через год-другой человек возвращается обновлённым, вы понимаете, начисто забывает прошлое. Ну так как, будем сотрудничать?

– Нет, не будем, – отмёл предложение Иван.

«Интеллигенция всегда так, чтобы цену набить», – объяснил Иванову прыть Феликс Эдмундович. А Дорофей Игнатьевич выдержал паузу и тягуче сказал:

– Неужели вам так дорога «Алиса», чтобы голову потерять?

– В заглавных… во-первых, мне дорог Костя, – заговорил Иван сбивчиво. – И за слова свои я сам готов отвечать. Я никому ничего не вдалбливаю, не принуждаю. Ни в одной книге нет ничего такого, что не содержится у читателя в голове, хотя бы примерным знанием, догадкой. Каждый понимает лишь то, что находит в себе. Не будет у нас мира, полковник!

«Расстрелять на рассвете!» – мысленно приказал Феликс Эдмундович. А Дорофей Игнатьевич обнажил крестики и сказал:

– В герои метите? В великомученики? Не выйдет! Рукопись мы кремируем, а вас, дружок, погрузим в небытие – ни денег, ни друзей, ни работы. Ну, как?

Тут снова вспыхнула лампочка, и секретарша грудным голосом доложила:

– Товарищи вернулись с задания, доставили гражданина…

– Пусть обождут, – сказал полковник, пример-чиво посмотрев на Ивана. – Они понадобятся. А гражданина – в семидесятую.

Как ни странно, страх не достал Ивана. Удушливо и небольно все чувства сдавливала какая-то безнадёжность, и под ложечкой ощутилась вдруг пустота.

«Боже праведный, да не гномик ли мой помирает!?» – обеспокоился он. А Дорофей Игнатьевич накренился к нему и сквозь коньячный аромат процедил:

– Наказание неотвратимо, но формы разные…

– Так вот оно как! – сказал Иван, к «лепестку» принюхиваясь.

– Ну так и что? – разгаданно побагровел Дорофей Игнатьевич. – Это тем более значит, что я от имени всей страны говорю. И страна вам предлагает на выбор – семидесятую, Камушкино или сотрудничество. Согласитесь, не каждому такая льгота дана. Не спешите, подумайте…

И кнопочкой секретаршу вызвав, сказал:

– Принесите нам кофе!

Секретарша замялась, выразительно посмотрела на шефа.

– Да-да, ему крепенького, мне с молоком, – не менее выразительно подтвердил полковник и пояснил Ивану зачем-то: – Я невероятно простужен.

И в доказательство, что оно действительно так, Дорофей Игнатьевич отстегнул дверцу сейфа, достал лекарственную бутылочку и озабоченно, будто то был валидол, накапал остатки в лафитничек.

«Бред! Дневная фантасмагория, – подумал Иван. – Или он назло, нарочно, чтобы меня рассредоточить, запутать? Отказываюсь понимать!».

А Дорофей Игнатьевич замедленно причастился, подсел, как ни в чем ни бывало, к столу и задушевно сказал:

– Ну что может быть лучше чистой совести? Вы же сами подставили своего друга, сами и выручайте. По-дружески говорю, поменяйтесь добровольно местами. Иначе измучаетесь, изведёте себя и… без толку. Мало вам разве убиенного Тромпо, чтобы ещё лишний грех на душу брать?

– Я не возьму… разоблачу! – охриплым голосом заугрожал Иван.

– Кого и в чём? – устало осведомился Дорофей Игнатьевич. – На рукопись невменяемого претендовать станете? На ненормального подадите в суд?

– Костя совершенно нормальный, – запротестовал Иван, – и есть свидетели, что рукопись принадлежит…

– Нормальные люди посуду в незнакомом доме не бьют, хозяйкам юбки не задирают, – уверенно перебил полковник. – И где, какие свидетели против нас пойдут? Вы что, дружок, в Люксембурге живёте? Совместно ошиблись, совместно исправимся и – тишина…

На слове «тишина» в кабинет боком вползла секретарша и подала на стол две чашечки – чёрный и с молоком. Разбавленную полковник тотчас к рукам прибрал и отхлебнул из неё, Ивана задоря:

– Подкрепитесь, не помешает!

Иван пригубил, стукнул чашкой о блюдечко и без особой надежды спросил:

– Вы не позволите мне позвонить адвокату?

– Позволю, – без колебаний согласился полковник. – Почему бы и нет? Вы пейте, пейте, пока горячий.

Но Иван уже завладел аппаратом и накрутил номер Буре.

– Не откажите в любезности позвать к телефону Каллистрата Аркадьевича, – проговорил он порывисто.

– Каллистрат Аркадьевич в запое, – певуче откликнулся детский голос.

– То есть как это!?? – растерялся Иван.

– Вы что, иностранец? – подивился ребёночек.

– Да… в своем роде, – упавшим голосом признался Иван, отпал на спинку стула и, чтобы в горле комок растворить, допил до конца чашечку.

– Ну вот и консенсус, – одобрил расслабленного Ивана Дорофей Игнатьевич. – И тебе хорошо, и мне хорошо, и всем хорошо, если нам хор-рошо!

И вспыхнула, раскололась лампочка. Лицо Феликса Эдмундовича обезумело, сделалось, как у царя опричников, ласкавшего ещё живую голову сына. Полковник расплылся, утратил человеческое обличье, и над Иваном нависли какие-то двое в бурках, и один из них, в южных очках, показал открытку с курортными кипарисами.

«Там море чёрное, песок и пляж. – Заворковал он настырно, привязчиво. – И близко, и добровольно».

Потом бибикнул капризно автомобиль, распахнулись ворота, человек в белом простёр гостеприимно руки и радостно подкудахтал:

«И жизнь привольная чарует нас… и добровольно, главное – добровольно».

(Конец книги первой)