Текст книги "Алиса в Стране Советов"

Автор книги: Юрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Наступило неловкое молчание. И тогда Чек к стрелкам шагнул:

– Вы что же это себе позволяете при посторонних? – процедил он сквозь золотые зубы с клеймом «Четвертое Управление». – Какого перца вам нужно?! Если сдувает пулю, возьмите поправку на ветер и помножьте на выпитое вчера.

– Дак мы…

– Да мы всегда никогда… – замялись стрелки.

– Кончай персимфанс! В ружьё! – отрубил Чек и тоном экскурсовода с Алисой заговорил:

– Леди и коммунисты, уважаемые господа! Произвол у нас давно остался за килем «Авроры». Уничтожен – не боюсь этого слова – мирным залпом крейсера по несогласным, и теперь…

– Два мира, два сортира, – самодовольно внесла Кухарка. – У нас бесплатно и сколько хошь.

– Голос народа окреп в сражениях, кхм-кхм, не знает полутонов, – пояснил Чек мимолётно. – Так вот, вернёмся к произволу. Если ваша, простите за крейсерскую прямоту, власть – организованное насилие, то наша – самообслуживание. Да, да! Добровольное и сознательное подавление в себе своих же инстинктов. Вот что мило, дамы! Вот что дорого, господа! Не ждать, пока кто-то тебя извне трах-бабах! Куда попер, олух!? А самого себя – к ногтю: эт-того мне нельзя, эвон-то вредно, а того-сего я и сам не хочу, потому как цель моя – сила унд красота при максимальной экономии горюче-смазочных материалов.

– Ещё бы! – влистила Кухарка. – Надо меньше пить!

Чек досадливо искривился, пошевелил губами и так сказал: – Что ж, разумно, хм, свежо, но не исчерпывающе… – И, вразумляюще Кухарку глазами сверля, дополнил: – И если кто с инстинктами совладать не может, кхм, чихает на всё подряд, то тут на перчик можно не поскупиться, всыпать… Ферштейн?

– Ещё бы! – фыркнула с пониманием Кухарка. – Ферштейн… Эйнштейн… их и дробью неплохо.

– Шапо! – взревел восхищённо невидимый Кот.

Чек смутился неописуемо. А Кот высунулся из-за колонны и как ни в чем не бывало сказал:

– Господа, я хоть и не Эйнштейн, но решительно нихт ферштейн, как можно инстинкт задавить? Меня вон от мышей отлучили, на репу перевели. Но мысленно по ночам я всё-таки…

– В войну и репа мёдом была, – встряла Кухарка: – И ничего – живы!

– Здрасте, барышня в пиджаке! Моё вам с кисточкой! – хвостом расшаркался Кот. – Хочешь мёду, берись за ружьё – так, что ли?

– Да было, было дело в Ленинграде, – пробормотал как-то отрешённо, улыбчиво Чек. – И до чего же мы стали после войны капризными! – И к Коту персонально: – Скажи спасибо, что не кастрировали за шмыготню по крышам во время воздушных тревог. Глазами-то зыркал, небось, наводчик, подсвечивал «мессерам»?..

– Мерси боку за «наводчика», – сказал осипшим голосом Кот. – В подпол нельзя и на крышу запрет. А для Кота крыша, что для вас «тур де франс» – простор, воля, контакты. Очень кругозор расширяет.

– Бедный Котик! – пожалела Алиса.

– Бедным делать на крыше нечего, – окрысился Чек.

– А как же Карлсон? – сказала Алиса.

– Ну, он далеко не Карлсон, – аттестовал Кота Чек. – Он наше произведение и перед нами в ответе.

– А-а, знаем, – отмахнулся хвостом Кот. – У нас все в ответе и всех наказание ждёт, потому что вину свою угадать не можем.

– Всех подряд ждёт? – забоялась вдруг за себя Алиса.

– Кроме этих, – кивнул в тёмный угол Кот.

– Не смотри туда! Там ничего интересного, – заегозил Чек – и опрометчиво, поскольку неинтересное для девочек вдвойне интересно, заманчиво. И Алиса, естественно, навострила глазки на тёмный угол, отрезанный погранично от стрельбища меловою чертой, и разглядела там женщину-крендель в жилете оранжевом, каким паровозы отпугивают, чтоб не давили зазря людей. В одной дырке кренделя торчала чёрная шпала свежей пропитки, а в другой различалось что-то кудлатое, напополам сломаное и дымное, будто махровый халат, спасённый от утюга.

– Это ничего, девочка! Это так… со смены я, – оправдалась за свой странный вид женщина-крендель. – Руки, вишь, не доходят подкраситься, в пудру мокнуться.

– Тоже-м-мне-Герцогиня! – сквозь окурок представил Алисе француженку дымный «халат», извещая попутно, что он не из-под утюга, а Мужик. А Кухарка дополнила представление:

– Тоже-мне-красавица спящая!

«Гер… Герцогиня – красавица?!» – Алиса отказывалась поверить. По неухоженному, опалённому встречными поездами лицу женщины было видно, что руки у той не доходят не только подкраситься, но и до чего попроще. – «Нет, я, наверно, ослышалась», – рассудила Алиса и всё же решилась Чека спросить: – Не понарошку красавица?

– Ну, если сказочно посмотреть, то – да. Особенно ночью, – заегозил Чек. – Конечно, яблочком её не потравишь, но после смены спит крепче, чем в хрустальном гробу.

– Ещё бы! – сказала Кухарка, – надо меньше пить.

– Здрасте, я ваша тётя! – напомнила Герцогиня Кухарке и Мужика напоказ выставила: – Вон у нас кто за двоих трудится. Разве не знаешь?

– А пошли бы вы все на… – предложил Мужик родственницам какую-то греческую, вероятно, окраину. – Пятьдесят лет жизни нет, правды нет и давление сто на двести.

– Ну да, на двести с прицепом, – сложил для Мужика пальцы стопочкой Чек.

– Чег-го? – оттопырил ладонью ухо Мужик. – Сам ты прицеп с поржавелыми тормозами. С того и хода нам нет, намертво прихвостились! – И под рукой Тожемне халатом сложившись, песенно заорал:

 
Птицы красные враз налетели,
На-ашумели, напели слова.
Эх, на весёлом суку мы сидели,
И срубили его на дрова…
 

«Двести с прицепом? Птицы без тормозов? Нет, я тупею! – отчаялась что-либо понять Алиса. – Кухарка и Герцогиня – сродственницы?? И как Мужик, с дерева сверзившись, может «за двоих трудиться», да ещё с рук Тожемне не слезая? Наконец, мы проходили греческие колонии во всех морях, но такой, какую он назвал, ни в Эгейском, ни в Мраморном нет».

У бедняжки окончательно закружилась голова, и она спросила Чека растерянно:

– Скажите пожалуйста, на какой остров Мужик женщин послал?

– На… на окружённый с четырёх сторон морем, – потупился Чек.

– Но где? В каких широтах? Какой он? – по-детски не отступала Алиса.

– A-а, параметры несущественны, – пришёл на выручку Кот. – У Мужика он да-авно необитаемый.

– Эх, и срубить бы его на дрова! – дурашливо повторил из песни Мужик – и заснул под мышкой у Герцогини.

– Нашёл чем хвастать перед иностранцами, – горестно прослезилась Тожемне и снулого повыше приладила, чтобы головою землю не задевал. – До чего ж с тобой чижило… Мочи нет как чижило!

– А вы бросьте его, – присоветовала Алиса из жалости.

– Тоже-мне-умница! – на одном дыхании произнесла Кухарка. – Какой-никакой, а при ней.

А Тожемне жалобно пояснила:

– Мужик, деточка. В войну и таких не было.

«Да что они меня – совсем за ребёнка считают? Нарочно разыгрывают?» – рассердилась Алиса и высказалась запыльчиво:

– Если вы действительно умница, то зачем вам «никакой»? Для веса, как дирижаблю? Стыдно, дамы, обманывать младших и… и… ни на какую войну он не дойдёт… разве что к окончанию.

– И не подумаю, – замотал головою Мужик. – В этот раз трофея не будет, делить нечего.

А женщины на Алису накинулись:

– Ишь ты, поживи с наше!

– Поешь нашей каши!..

Дальше пошли греческие колонии и не встреченные Одиссеем острова.

Чек ухватил Алису под руку и потащил суетливо в сторонку.

– Я же предупреждал, – приговаривал он шёпотом. – Гостям не пристало заглядывать в углы. Там ничего светлого, типичного для нашего Дома нет. Углы вообще приравнены у нас к миражам, и это научно…

– Простите, но ведь домов без углов не бывает, – пролепетала Алиса.

– Временность! Временность! – заверил Чек. – Строительство круглых залов чуточку задержали проектировщики. Но черта – вы обратили внимание на мел? – уже подведена. Баста! Мы закругляемся.

– Шапо! – заорал ёрник Кот. – Тожемне за чертой остается. С удачей вас, Герцогиня!

– Удача? – переспросила Алиса. – Разве за чертой хорошо?

– Ве-ли-ко-леп-нень-ко! – запрыгал туда-сюда от двинувшейся в атаку ноги Чека ловкий Кот. – Ей наказание не грозит. За чертой она вне опасности.

– Не понимаю, – призналась Алиса.

– А чем накажешь, когда её жизнь и так сущее наказание… Какая добавка ей навредит? – изрёк Кот, сощурясь.

– Софистика! – вскричал Чек, не в силах Кота ногою словить. – Спекулятивный жонгляж фактами – белое подбрасываем, чёрное ловим.

– Ась? Чег-го? – в мужичьей манере наложил лапу на ухо Кот. – Может, объясните как-нибудь популярно?

– И объясню! – вспотел, готовясь к нелёгкому, Чек. – Объясню как-нибудь литературно. – И к Алисе склонился: – Видите ли, деточка, жизнь бывает простая и – в клеточку. Так вот Тожемне, как вы имели убедиться, всем довольна, у неё всё решительно, даже Мужик, есть… Так зачем ей ещё какое-то наказание? Пусть оно достается тем, кто потерял реальную почву, гм, по крышам – виват, готика! – скачет, и кому цели наши с чердака не видны, далеки.

На словах «не видны, далеки» стрелки всполошились, гурьбой повалили к спасательным кругам и стали украдкой делать в мишенях дырочки пальцами. Чек поперхнулся, отвел глаза к потолку и забормотал: «Ах, батюшки мои! Побелить… побелить пора! Светлому Дому – светлый колёр!». А Кот Алисе сказал:

– Нет, вы на снайперов полюбуйтесь! Ну, кр-ра-сота…

– Красиво жить не запретишь! – надменно отозвалась с табуретки Кухарка и на младенца визгучего с шлепками накинулась: – Надо меньше пить! Меньше мочиться!! Слушать старших и не пищать!!

– Вот кого надо слушать на митингах! – указал на Кухарку Чек. – У неё государственный ум, управленческое чутьё!

– Ась? Чег-го? – опять сработал под глухонько-го Котяра.

– Ум и чувство руля, если хотите! – вычурно произнёс Чек.

– Ну, у руля мы и не таких видели, – в тоне автоинспектора отрубил Кот. – Только где сейчас их права? Куда приехали, ась?..

Здесь Кимоно Петрович чтение оборвал. Над ним сгустился вдруг призрак близкого наказания.

«Да, всё в нашей жизни зыбко, – бежало ему в голову. – И снайперы, и кухарки у нас скоротечны. Ворошиловские – куда уж лучше стрелки! – стали мишенями, а Лаврентий пристукнут, как одичалый пёс. А где Булга-недолга – Николай-Негодник? Где Маоленков? Все вычеркнуты, все оплёваны. О людях попроще и говорить не приходится: нынче любимец, завтра проходимец. А почему? Почему!? – горячил себе мозг Кимоно Петрович. – Неужто без наказания остаются лишь те, чья жизнь сама по себе уже наказание? Но кто тогда у нас счастлив, и зачем этот добровольный ад в порядке живой очереди!?…».

Вот на какие окольные мысли навело Кимоно Петровича чтение, из чего можно заключить, что книги вредны не тем, что в них написано, а тем, что после них думается.

Глава XVI

Думание – процесс неизученный, а мнительность вообще бесконтрольна. Перелистав «Алису в Стране Советов», доктор Безухов сказал: «Нет уж, нет уж!» – в смысле: «Проспекты-улицы без моего имени обойдутся!», набрал 09 и нехорошим голосом испросил:

– Голубушка, как позвонить в комитет?

В Москве несчётное количество комитетов. Но нехорошим голосом спрашивают лишь про один. И телефонистка без уточнения, без заминки Кимоно Петровичу нужный нумер дала.

– Прекрасно! – сказал вместо спасибо Безухов, однако палитра прекрасного тут же помнилась ему слишком богатой оттенками, и он спросил себя: – А не проще ли сжечь? Сбрызнуть бензинчиком – и концы в воду…

«Куда как лучше! – поправил его иронично внутренний голос. – Ты что, на улице эту листовку нашёл?.. Вспомни чернильного! Разве без грима такими лица бывают?!».

Двое суток он неприкаянно мыкался. А в момент, когда вдруг пришло облегчение и голова прояснилась, он сказал себе «Нет, не бывают», набрал нумер и приятным, ищущим голосом проворковал:

– Справочная?

– Справочная слушает, – подтвердила справочная.

– С вами говорит доктор биологических наук Безухов.

– С улицы?

– Но почему же!? Из дома.

– Внимательно слушаем вас, товарищ, – щёлкнуло что-то в проводке.

– Кхм, я, право, затрудняюсь, но не подскажете, кто у вас, как бы выразиться, ну, курирует литературу?

– Литературу у нас никто не курирует. Ваш телефон, товарищ?

Кимоно Петровичу захотелось дать отбой. Но отступать было поздно, да и глупенько. И он свой номер назвал.

– Ждите! – приказала справочная. – С вами свяжутся.

Минуты через две, не более, раздался звонок, и несколько грубоватый, подделанный под участливый голос без «здравствуйте» произнес:

– Доктор Безухов? У вас какое-то затруднение с литературой? Я – Кожин-Морозов. Так что у вас там?

– Понимаете, товарищ Кожин-Морозов, – плаксиво загудел доктор. – У меня среди бела дня украли научный труд.

– Этим занимается милиция, – сменил участие на суровость голос. – Пора бы знать!

– Да, конечно-конечно, товарищ! Но взамен мне подсунули штучку-дрючку под названием «Алиса в Стране Советов»…

– Повторите! – заново стал участливым Кожин-Морозов.

– «Алиса в Стране Советов», – многозначительно изрёк доктор.

– Машинопись? Ротапринт? Гектограф? – заторопился Кожин-Морозов.

– Рукодельщина. Но почерк разборчивый, – подстегнул интерес доктор.

– Ваш адрес… кстати, кто автор? Есть там исходные?

– Автор не обозначен, – сказал доктор и свой адрес назвал.

– Я выезжаю. Ждите! – сухо распорядился Кожин-Морозов, привыкший, видимо, повелевать. – К телефону не подходить, в дом никого не впускать!

– А…а жена!? – подрастерялся доктор. – Она вот-вот вернётся из магазина.

Кожин-Морозов помедлил и произнёс:

– Нежелательно.

И повесил трубку.

«Как это – нежелательно? – до края обеспокоился Кимоно Петрович. – Что кроется за “нежелательно”? Арест… пытки на дому!? Нет, глупости! Я же не знаю ни рыжего, ни чернильного, граждане! Я добровольно вызвался услужить, а там уже ваше дело найти и выдрать рыжего из нашей среды, чтобы здоровая часть общества могла теснее сплотиться в ряды. Главное, я не уклонился сообщить куда нужно, и это мне безусловно зачтётся при всех случаях, как во все времена…».

Так Кимоно Петрович думал, а внутренний голос сбивал его, подковыривал: «Ах, доктор, о времени рассуждая, вы упустили тайну пространства. Спеша других куда нужно пристроить, вы надеетесь, что коли вакансии будут заполнены, вам туда не попасть, не втиснуться. Иллюзия, доктор! “Сплотимся в ряды!” – оно и к сокамерникам относится, велит уплотниться, чтобы пополнение с воли принять. Где нужно, пространство неизмеримо, и места там завсегда хватает…».

И сколько доктор ни сочинял, мол, жену не велено в дом пускать по соображениям государственной важности и по мотивам дамской болтливости, глаза его как-то против желания косились на блюдо с сухариками и вспоминались слова Джу Ван: «А не посадят тебя?».

Неспокойно было доктору. И предчувствие беды обострялось.

Дальше события развивались стремительно и несуразно. То ли Кожин-Морозов вертолётом попользовался, то ли пёр по Москве на красные светофоры, но в Зоологический переулок он прилетел так стремительно, что доктор Безухов не успел переодеться и встретил визитёров в неподобающем случаю кимоно и самурайских гэта.

«Нехорошо-то как! – застучало у него в висках. – Не сочтётся ли это за невнимательность к делу и, хуже того, за бесстрашие!?».

Объявившийся Кожин-Морозов свою фамилию несомненно оправдывал, дрожь вызывал. Строго одетый и с университетским значком, он всё же казался ягодкой с футбольного поля: коротко стриженый, с выдвинутыми наступательными плечами и утолщёнными, так что брюки липли, голенями. Такие играют обычно «чистильщиками» во второй лиге и слывут костоломами. Чистые, отрицающие всякую оптику глаза его глядели мимо собеседника, как бы припоминая нечто более существенное, нежели близкий одушевлённый предмет, а скулы поигрывали, педалируя воспоминательный труд. Угрозную монументальность Кожина-Морозова оттенял, ретушировал лощёный напарник – гибкий, в дымчатых, что придавало ему загадочность, очках, весь какой-то бесшумный, но с длинными и подвижными пальцами виртуоза, истомившегося по роялю. Одним словом – маэстро.

– Высокоодарённо живёте, доктор, – обронил Кожин-Морозов, оценивая японское убранство квартиры и усаживаясь на лифчик Джу Ван, оставленный, как всегда, на пуфике от гарнитура «Микадо».

– Это жена… жена-затейница, – смутился доктор. – Позвольте переодеться, я мигом?

– Зачем? Меньше движений – больше достижений, – молвил Лощёный, мягко выдернул из розетки вилку «Сони», заглянул зачем-то за ширму, приоткрыл платяной шкаф, пошарил, и в ловких пальцах его чудесным образом оказалась золотая монета…

– Хм, «лошадка»! – радостно подкрутил он монетку и рукавом поймал.

«Что за фокусы!?» – изумился доктор и очень, естественно, заволновался: – Чаю, кофе, вина?

– Контру давайте! – щёлкнул зажигалкой Кожин-Морозов.

Понятливый Кимоно Петрович подал рукопись и замер в услужливой позе – не надо ли каких пояснений, извинений или ещё чего там?

А Кожин-Морозов наощупь взял из фарфорового стаканчика корейскую сигарету, медленно прикурил, раскрыл «Алису» и тотчас изрёк:

– Дрянь!

– Полностью разделяю! – согнулся в японском поклоне доктор.

– Сигареты у вас дрянь, – уточнил Кожин-Морозов, от рукописи не отрываясь, наугад ломая чадящую сигарету о стол мимо пепельницы.

Судя по натиску – странички так и летели – Кожин-Морозов владел секретами скорочтения. Не прошло и четверти часа, как он схватил телефонную трубку и сообщил кому-то обрадованно:

– Дорофей Игнатьевич, это то, что нужно!

Одновременно в замке заворочался ключ, дверь распахнулась, и показалась Джу Ван, толкавшая впереди себя сумку на колёсиках.

– В этих стеклянных Каракумах, в этих гнусных, борющихся за звание продовольственных, магазинах, – запела с порога она, сумку футболя, и осеклась. Вольная дислокация Кожина-Морозова на лифчике и окурочек сигареты вне пепельницы подсказали опытной «этажерке» кое-что. «Интурист» чрезвычайно обостряет чутье и догадливость.

– Жена, – сделал спешное представление Кимоно Петрович, имён гостей не называя.

– Жена? – позволил себе усомниться Лощёный, на что Джу Ван искривила в неком недоумении губки и пожала непричастно песцами, сцепившимися на плечах в виде воротника:

– Жена? Это ему так кажется…

– Ка… ка… как!? – отказался ушам поверить доктор.

– Вот видите, товарищи! – заизвинялась как-то странно Джу Ван. – Он почти глухой и вдвое старше меня. Где же тут духовная общность? Я… я национальный кадр, и надо было выдраться как-то из Кзыл-Орды. Там нет учебников и злые родители. Поэтому я…

– Товарищ Безухов приносит пользу! – снисходительно, с пониманием причин красноречия, окоротил паникёршу Кожин-Морозов.

«Да что ж такое!? Он будто о насекомом обо мне говорит! – не к месту осерчал доктор. – Но Джу Ван какова?! Каков кадр национальный?».

А та изменчиво, простодушно – «Интурист» всё-таки школа, граждане, высшая школа!! – заговорила вдруг:

– И за это (за насекомость, негодница!) я полюбила его, привязалась, нашла качества прекрасного мужа, семьянина и…

Но ушибленный вероломством доктор уже раскипятился внутри и только фыркал на замечательные слова, как изготовившийся к действию гейзер.

– И Джуванешева приносит пользу, – остудительно произнес Лощёный, монеткой играя. – Знает, почём «фунт» лиха! – и очки резко скинул, чем поверг в окончательное смятение Джу Ван, выдернул из неё смущённое:

– До… добрый вечер… здравствуйте.

«Ещё одна приятная новость!» – обомлел Кимоно Петрович, без удовольствия замечая, как похорошела в каком-то трепете его Джу Ван. А Кожин-Морозов испросил у Лощёного что-то одним глазом и уставился на Джу Ван совершенно бесцеремонно, ухмыльчиво.

Как ни обидно, Кимоно Петрович почувствовал себя в своей же квартире лишним. И раздавшийся телефонный звонок оказался весьма кстати:

– Квартира Безухова! – подчёркнуто произнёс он, сорвавши трубку. – Слушаю вас. Как вы сказали? – и, побледневши, мембрану ладошкой закляпил, пролепетал гостям: – Это… это то, что нужно…

В секунду, в неуловимый момент трубка перенеслась из безвольной руки доктора прямо к Лощёному.

– Вы не могли бы погромче? У меня телефон барахлит, – проговорил он точь-в-точь голосом Кимоно Петровича.

«Да он не просто фокусник, он пародист!» – изумился наново доктор. А притвора, подмигивая по ходу беззвучному Кожину-Морозову, завёл с абонентом игру в «да-да», «понимаю», «очень приятно».

Разговор почудился Кимоно Петровичу до не могу долгим, как это, впрочем, всегда кажется, когда у будки мнёшься, досадливо ждешь.

– Даже не знаю, как вас благодарить, – певучим голосом подошёл к финишу ловкий Лощеный. – Конечно же я в нетерпении… Ну, хорошо, пусть завтра. Вы уж снизойдите приехать к больному… Да, сердце, знаете, зашалило от радости. Соблаговолите пораньше, часикам к девяти… Договорились? О, вы не пожалеете!… Нет, нет, вы заслужили! Поверьте, за нами не пропадёт… Жду! До скорого…

И, чмокнув как-то неестественно (мафиозно) трубочку, осторожно на рычаг положил.

– Неужели? – осведомился нетерпеливо Кожин-Морозов.

– И сам бежит, – самодовольно подтвердил Лощёный и обернулся к Кимоно Петровичу. – Как выглядит тот, кто рукопись притащил?

«А то вы не знаете»! – отозвался на провокацию Кимоно Петрович, вконец запутавшийся в этой сложной игре: – Их… их двое было. Один рыж… красноватый блондин, не слишком высокий, но очень приятный, подтяну…

– Не валяйте дурака, это не наш, – окоротил ложь Кожин-Морозов.

– А второй, – поборов комок в горле, продолжил доктор, – второй неприятный – запущенный, с испитым лицом и желанием подраться.

– Ну, таких у нас каждый пятый, – усмехнулся Лощёный. – Я про особые приметы спрашиваю. Они себя хоть называли как-то?

Кимоно Петрович развел руками, а Джу Ван едва заметным кивком беспомощность доктора подтвердила.

– Приготовьте нам кофейку! – услал Джу Ван на кухню Кожин-Морозов, а Лощёный после тягучей паузы осведомился:

– А Попупс… Что означает Попупс?

– Кра… краденый труд, – похорошел, вспыхнув, доктор.

– Угу, – сказал Кожин-Морозов.

– Да не угу, а у меня украли, – обидчиво уточнил Кимоно Петрович.

– При каких обстоятельствах? – потребовал Кожин-Морозов.

– Отдал машинистке, а она умерла…

Гости переглянулись. Плохо переглянулись.

– Своей смертью или как? – вкрадчиво осведомился Лощёный.

– Говорят, отравилась, – безразлично, чтобы малейшие подозрения отвести, произнёс доктор.

– Говорят? – приподнял бровь Кожин-Морозов. – Говорят, что кур доят.

– Дело Аптекмана, том второй, – задумчиво отозвался Лощёный.

Доктор окончательно приуныл: «При чём тут куры? Какой Аптекман!?».

– Так же нельзя, товарищи! – заныл он жалобно. – Тут явно недоразумение, путаница.

– Распутаем! – заверил небрежно Лощёный. – Ступайте на кухню, помогите вашей жене.

«Что значит – вашей? что за уступочки?!» – болезненно искривился доктор, косясь на Лощёного и медленно поднимаясь. Коридор он пересёк так же замедленно, но в кухню уже не вошёл, а влетел и предстал перед Джу Ван со скрещёнными на груди руками и задранным неестественно подбородком, будто взял гневливую позу из «Маскарада».

– Мадам, если я не ослышался, вам учебников в Кзыл-Орде не хватало? – прошипел он вполголоса.

– Кимоноша, не будь дураком! – шёпотом укорила Джу Ван и дверь поплотнее прикрыла. – Я ж догадалась, что за «гости» у нас. Мне ли не знать!..

– Ну да, без учебников все науки прошла, – ожесточился ещё пуще доктор, припоминая ухмылку Лощёного, когда тот, монеткой играя, «фунт лиха» употребил. – С каких, простите, экзаменов, с каких зачётов у нас в доме иностранные зажигалки, часики, «Сони» и прочие «рисовые палочки»?

– А то не знаешь! – безмятежно упрекнула Джу Ван. – У фирмачей принято благодарить за услуги. Они даже лифтерам дают. А как? Чем? Порядочный иностранец наших денег не держит. Да, да, боится, что их отменят… По радио скажут – и всё!

– Не морочь голову! Они не слушают радио, – поймал, что называется, за рукав Кимоно Петрович. – Да и с чего вдруг отменят?

– Здрасте! В них же золота – ни пылинки, – сызнова показала учёность Джу Ван. – Они обеспечены горькой водкой, а с алкоголем пошла борьба на государственном уровне.

– Но это же на словах! – буркнул сгоряча доктор.

– А они, думаешь, такие тонкости понимают? – возразила Джу Ван. – Они же верят государству как дети.

– И как дети швыряются золотом? – зло и хитро сощурился Кимоно Петрович. – Не в силах молочным зубиком монеточку испытать?

Джу Ван зарделась, задвигалась беспокойно по кухне, прикрыла двери спиной:

– Умоляю тебя, это находка, – еле слышно произнесла она. – Денежка под ковриком оказалась… закатилась, наверно…

– В пылу борьбы? – резко осведомился доктор. – Или в момент согласия? – и дверцу холодильника отстегнул, открыл взору бутылки с ненашенскими наклейками. – А это как сюда «закатилось», когда на пробках цена в долларах?

– И это всё? – ожесточилась Джу Ван. – Других спохватушек нету?

– И ещё мне хотелось бы знать, почему тебя за валюту, как всех советских людей, не арестовывают?

– А-а, так вам именно этого хочется, Кимоно Петрович? – перешла в обложное наступление Джу Ван.

– Не уклоняйтесь от темы! – притопнул ногой Кимоно Петрович, теряя гэтину. – Воображаю, какие «услуги» ты иностранцам оказываешь.

– Не фантазируйте, Кимоно Петрович! – с претензией на надменность сказала Джу Ван. – За нами следят, глаз не спускают, и…

– И поощряют приносить «пользу», – злорадно подхватил доктор. – Думаешь, мне непонятно, как «услуги» на «пользу» меняют? А какими погаными глазками на тебя Лощёный глядел? «Здрасте, медам “Интурист”, здрасте, медам дежурная гейша… давно не виделись!».

– Ты что, рехнулся!? – покраснела Джу Ван. – Они тоже друг за другом следят. Не будь дураком, они ж на работе.

– Это я раньше был дураком, а сегодня всё понял.

– Что понял?

– Вам всё позволено, разрешено… Вы не советский человек, Джуванешева! – с придирчивым пафосом произнёс доктор.

– Да? – вспыхнула Джу Ван. – А вы… вы попупс, которого можно бы и не придумывать. И так вон сидим на кухне, как мышка за веником. Маленькие – дальше некуда!

И это подруга дней суровых! Такого ехидства, такой способности уклониться от научных воззрений доктор за жёнушкой не знавал. И всё, что раньше расплывчато подозревалось, теперь отчётливо очертилось. В сгущённых красках доктору вспомнились и внеурочные ночные задержки Джу Ван, и банкеты солидарности, представительство на которых дежурной по этажу – сомнительно, и бумажник какого-то съехавшего (куда и зачем?) перуанца, подобранный почему-то в сауне, и феерические рождественские подарки жене от, ой ли, зарегистрированной фирмы «Квазиперфекто»… «Сони», сервиз «Сакура», пуфик «Микадо», – за какие заслуги, спрашивается? И неизведанные пути отмщения всколыхнула душу отчаявшегося Кимоно Петровича:

«Нет, я не попупс какой-нибудь!» – неумно оскорбил он своё же открытие и не своим голосом проскрежетал:

– Я разобью… искрошу всю эту икебану, а вас, блудницу дежурную («блудницу» мы немного смягчили), посажу на обломки голой жо…

– Вы не соскучились там, Кимоно Петрович? – неуместно перебил речь доктора зычный голос Кожина-Морозова. – Или мельница отказала? Где вы там – ау!?

«Ау» частично вернуло забывшегося Кимоно Петровича на землю. Но в комнату он вернулся рассерженным и без кофе.

– Вы чем-то расстроены, доктор? – зорко осведомился Лощёный. – Сейчас не время, вам надо сосредоточиться на задании.

– Государственной важности, – добавил Кожин-Морозов. – И позовите жену, нам надо сервиз и кое-что ещё оценить из бьющегося…

«Подслушали-таки! – озлобленно догадался доктор. – Да что же я, и посуде своей не хозяин!?» – и сказал выспренно:

– Я бить сервиз, может, и не намерен сразу. Зачем предугадывать личную жизнь?

– В данном случае жизнь несущественна, – строго отмёл претензии доктора Кожин-Морозов. – А вот предусмотреть поведение «оппонента» – наша обязанность.

– Не сомневайтесь, доктор, мы работаем чисто, – протромбонил как-то глумливо Лощёный. – Но в перипетиях задержания может завязаться борьба.

– И сопротивление, взбрыки вину подтверждают, усиливают, – многозначительно, не без радости дополнил Кожин-Морозов и бумаженцию доктору подал: – Мы подготовили кое-что в новых ценах. Обсудите, если надо, с женой.

Замороченный доктор бумажку машинально принял и заскользил по списку выпученными глазами:

Сервиз столовый – 12 персон…

Часы напольные…

Дверь балконная – двойное стекло…

– Джу-ва-ва-ва! – ослабшим голосом, позабыв вражду, позвал неверную Кимоно Петрович и в тоне мольбы справился у гостей: – А… а может, с автором лучше в парадном встретиться?

– Не лучше, – отрезал Кожин-Морозов. – Там нет напольных часов. Всё учтено и расписано, доктор! И время, и место, и совершенная внезапность захвата.

– Ну да, ну да, то есть остается надежда, что всё обойдется без боя? – из остатних сил испросил Кимоно Петрович, передавая погромный список подоспевшей жене.

– Нет, не обойдётся, – отказал в утешении Кожин-Морозов. – Я же сказал: мероприятие согласовано. И ведомость мы не для понта составили – отчёт есть отчёт. А теперь ближе к делу! – и рукава подтянул, окончательно посуровел: – Рукопись мы забираем. Её доставит вам завтра нарочный. К семи утра.

– Её и растворимый кофе, – влистил небрежно Лощёный и на Джу Ван как-то особенно посмотрел, заставив снова смутиться.

– В кофе мы не нуждаемся, – высокомерно пропыхтел доктор. – У нас с избытком.

– Наш лучше, – непререкаемо произнес Кожин-Морозов. – Он окончательно успокаивает.

«М-минуточку! Ни черта он не успокаивает!!» – спохватчиво вспомнил доктор, как угостился однажды странным кофейком, принесённым Джу Ван с дежурства. С остатков этого ароматного порошка он совершенно взвился, обругал по телефону Киргиз-Кайсацкого, а потом поломался и пробудился лишь на другие сутки…

– Профессор, голубчик, мы же о мебели вашей, о стёклах заботимся, – недостоверно ласково затоварил Лощёный. – Почём вы знаете, какого телосложения «клиент»?

«О, Боже, зачем я только связался!? По-народному, я точно мудак… и… и уши холодные, и невезучий!» – потерял голову Кимоно Петрович и выпалил:

– В отравители я не гожусь! Спасибочки за доверие, но нет уж…

– И не надо, никто вас не просит, – излишне весело перебил Лощеный. – Вы человек далёкий, научный, ваше дело – в постели лежать и представляться спящим, пока кофеёк распивается, пока то да сё. Жена прекрасно без вас управится. Она уме… в смысле, как бы сказать, у женщин с чашками-ложками оно ловчее выходит, и «помощь скорую» – надеюсь, вы понимаете? – ей привычнее вызывать.

– Достовернее, – уточнил Кожин-Морозов.

Какую помощь? Кому? – охрипло испросил доктор. Джу Ван вся в красных пятнах сидела на краешке стула и, будто страусовым пером, обмахивала лицо погромным списком. Это она знаки ему, негодница, подавала, дескать: «Увы, мы тоже «бьющиеся», помолчи!».

– На голову наклейте компресс и обложитесь для блезиру снотворным, – пояснил кому помощь занадобится Кожин-Морозов. – Можете вскрикивать «ах» и «ой-ой», но открывать глаза не советую.

Доктор озлился, напыжился, и в голову ему ударило нечто горячее, не похожее вроде на кровь: