Текст книги "Солнце в армейских ботинках, или Идем дорогой трудной… (СИ)"
Автор книги: Юлия Славачевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Глава 2
Побудка была так себе, не очень, и это очень мягко сказано. Проснулась я оттого, что в меня стреляли. На поражение. Лучевиком! И если бы лазер не отразило полотно зеркальной защитной маскировки, то уже через минуту шла бы я, помахивая парализатором, на свидание со святым Петром.
– Охренели! – матюгнулась я. – Это кто ж там такой нетерпеливый? Кому нетерпится женского тела?
Еще один выстрел.
Ах так!
Я озверела. Да эти уроды у меня заночуют в медотсеке. Пропишутся и безвылазно будут сидеть! И капитан не поможет. А поскольку там остались исключительно отрезвляющие средства, то будет им повторная шокотерапия!
Я подорвалась, как вольная птичка с чужого крестьянского поля, прикрываясь зеркальным плащом и разбрасывая себе за спину заранее припасенные карманные ловушки.
Плюх! Мимо. Плюх – головоломный акробатический прыжок.
Плюх! Ай, горячо! – плащ отразил, но не все, обычно остается немного жара.
Плюх! Второе попадание. Ой, печет–печет–пече–е–ет! Прыгала, как заяц, а в голове одна мысль: когда уже у этого козла наступит перезарядка?
– Мудак! – рявкнула в очередном прыжке. – Кто ж так даму уговаривает, козел?!! Ты что, меня поджарить хочешь сначала? Белокожие тоску навевают?
А в ответ тишина. И тут…
Клац–клац! А вот и она наступила, родимая перезарядка. Я бросила в сторону врага округлое зернышко пенного кокона, одновременно активируя.
Что, не ожидал? Посиди, дорогой, подумай о жизни… Помечтай, что с тобой сделает дева, тобою сильно обиженная. Или не сделает, а просто нафиг забудет о твоем существовании. И вспомнит, когда ей в старости напомнят о мужском скелете в шкафу.
Бздыщь! Это попали лучом в отбеливатель. Резко завоняло. Плюх! – это уже в меня попадание.
Мать моя женщина! Зеркальная защита на столько не рассчитана. Еще пару раз – и она растает, не выдержит. Это же только тоненькая пленочка, укрепленная полимерами и силикатами.
Хлюп! Маленький взрыв. Я нюхнула и чуть не откинулась. Туалетный освежитель, называется. Боже храни нас от таких освежителей, они же похлеще зорана и фосгена!
Бабах! Это они меня измором взять хотят? Нет, я не буду первой в мире женщиной, отравившейся туалетным освежителем!
– Ты не мудак! – закашлялась я от едких испарений, вытирая слезящиеся глаза и одновременно раздумывая: почему промолчала моя сигнализация? – Ты – космический мудозвон! Тебя что, не учили не стрелять куда попало? А если бы рвануло?!!
Тут в меня пальнули еще пару раз (видимо, от сильной обиды), защита удары по–прежнему отразила, потом последовала привычная картина маслом:
– Ой! – Бум! Крабс! Бздынь.
Еще бросила активированные мины и ловушки. Сдвоенный крик раций. И уже никто никуда не идет.
Я вернулась, чтобы посмотреть на тех, кто рискнул здоровьем на меня напасть. Не успела. Их было несколько, в костюмах высшей десантной защиты, и они шли грамотно, эшелонами. Первый эшелон крепко завяз, но их было еще два, и они приближались, тихо переговариваясь по рации, так что рассиживаться и разглядываться было некогда.
Я пряталась по своим наработанным долгой практикой отноркам и усиленно думала. Такие костюмы бодигардам неположены. А те, что на корабле есть, надежно спрятаны под замок, и туда так просто без разрешения капитана или его старшего помощника не пройти. Кто же это? Военные? Пираты? Тогда откуда они взялись? Здесь открытый космос, до обитаемых планет Союза тысячи звездных миль, до пиратских баз еще дальше. Что здесь могло понадобиться военным пиратам, если особых ценностей на корабле нет?
Я сыпнула и активировала еще сюрпризиков. У меня их полные карманы, можно смело принимать бой с целой армией, дай Бог здоровья и жизни тысячу лет Питеру Страшилину.
Тыдыщь–пах–тах. Удар станнера. Мое убежище опять нашли. Не понимаю, как они меня находят и откуда видят? Вмонтированным в скафандр сканнером–тепловизором?
Удирая со всех ног между стеллажей с хозтоварами, текстилем и бельем, я наставила своих дубликатов для тепловизоров и позаботилась, чтобы тут завяз целый батальон солдат. И они завязли… числом не меньше тридцати. Эх, я… наивная дурочка. А оказалось, что десантников тут было больше. Намного больше! Не один отряд – два или три.
Они были… странные. В среднем выше наших бодигардов минимум на полголовы, а то и на всю больную голову. Тонированные стекла с номерами на скафандрах высшей защиты. Незнакомые модификации лучевиков и реалганов. Непривычная серебристая окраска верхнего слоя скафандров, жесткие методы зачистки без малейшей скидки на то, что здесь могут находиться гражданские…
Меня едва не парализовал крик чужой рации:
– Полковник Йен! На нас напали свои… – Звуки борьбы. – На верхних палубах наших зачищают… – Предсмертный хрип.
Что тут, черт возьми, происходит⁈ Отчаянно заколотилось сердце.
Когда при входе на мои баррикады в ответ на переговоры рации между нападающими завязалась перестрелка, я похолодела. Если свои стреляют в своих… свидетели обычно не выживают. Надо срочно уходить.
Угум, хороший вопрос. Главное, куда? За правильный ответ полцарства и сто тысяч кредитов. И поцелуй от лягушки. Лягушку обязуюсь поймать собственноручно. На Царине их миллионы, и все принца ждут, чтобы икру высиживал.
Прихватив заначенную в углу под одеялами небольшую сумку с медикаментами и станнер с двумя коробками зарядов, трясущимися руками я полезла в карманы: интересно, сколько еще осталось мин и ловушек?
Пощупала пальцами – мало. Катастрофически мало. Блин! Придется выбираться за добавкой в алхимические лаборатории Питера. Глядишь, там и оружие посерьезней электрошокера найдется.
Я на цыпочках, крадучись, ломанула к выходу. Путь к лабораториям здесь очень удобный и впридачу плохо освещенный, не то что в каморку стюарда. Да и не храню я в каморке ничего из особо интересного колюще–режущего и стреляющего.
Поначалу вроде все шло как надо: увязшие, как мухи в янтаре, в мононитях и пене мужики злыми глазами проследили за моим отбытием. Ни у кого не было возможности выстрелить. Зато взглядами они меня расчленили, испепелили и аккуратно смели в вакуумный совочек.
Я добежала до лабораторий, забралась подальше и начала сгребать добро в карманы из знакомых подписанных, приготовленных лично для меня коробочек и баночек. Крови в этих помещениях не увидела, койка Питера была не потревожена. Даже дышать как–то стало легче: вдруг его все–таки не убили?
Секунду подумав, задержалась. Взяла большие пластыри и, разувшись, подклеила на изгиб стопы по доброй столовой ложке разнообразных неактивированных ловушек и мин. Поелозила ногами и обулась. Подумала. Что еще?
На стопе рано или поздно при обыске гостинцы обнаружат. Куда еще можно спрятать опасные зернышки? Волосы… вот уж не в мои, длиной пару сантиметров. Во влагалище? – раздевание опасно и займет много времени, я останусь голой и беззащитной. И там легко найти, особенно если меня… В ухо? Опасно. Можно оглохнуть. О! Под ногти.
Одним движением выхватила из сумки бытовой удлинитель и на целый сантиметр удлинила себе ногти. Под них захватила бесцветных зернышек алхимических ловушек. Пшикнула спреем лака, чтобы приклеились. И, уже не стесняясь, сыпнула мини–мины во все карманы, банки с остатками закинула в сумку.
Да, я была неправа, что расслабилась. Привыкла рассчитывать на свою долбаную сигнализацию, а ее с самого начала вывели из строя электронным импульсом деструктора. Только этим я могу объяснить то, что проморгала неожиданный приход гостей. Правда, у меня есть ма–ленькое такое оправдание – не одна я. Целый корабль профессионалов нападение провтыкал.
– Прощай, полковник. Не буду грустить… – один десантник, пятясь, отступал спиной вперед, второй шел на него, наставив плазмоган. Фига се!
Дебило, кретино, идиото!
Я, не выдержав, спросила рослого зеркальношлемного дебила:
– С ума сошли, в алхимической лаборатории из плазмогана палить⁈
В итоге наивной дебилкой оказалась я. У этого затемненного кретиноида мозгов в башке не оказалось. Вовсе! Но зато выявился острый стрелятельный рефлекс! И он начал делать то, что именно я и не рекомендовала – ПАЛИТЬ!
Ага. В алхимической лаборатории.
Плазмой.
Даун!
И палил он в своего же. Прицельно так, с садистским удовольствием и радостью. Второй уже был ранен. Как сильно – не знаю, но шлем был разбит и лицо заливало кровью. Он дышал короткими рваными вдохами, словно у него было повреждено не только лицо.
– Ё–моё! – едва успела увернуться я от одного из падающих стеллажей и попала на линию огня.
– Куда? – прорычал раненый, отшвыривая меня со всей дури. Метко у него получилось. Прямо на оставшуюся целой стойку с реактивами, рядом с которыми мне Питер даже дышать запрещал. И я с ужасом увидела, как все эти колбочки, словно в замедленной съемке, падают на меня. Только и успела, что прикрыть руками лицо. Да толку оказалось мало.
И свет померк.
В кроваво–красной дымке боли я почувствовала, когда меня взялись переносить. Я колыхалась на мужском плече, придерживаемая твердой рукой. Мужские голоса сливались в одно невнятное жужжание. Говорили на архаичном ассаме, чей гортанный говор ни с чем не спутаешь:
– А Хаджи?
– Убит, но успел остальных предупредить.
– Рой?
– Тоже.
– А это кто?
– Парни, мы все ей жизнью обязаны, отряд Хью полностью сама обезвредила.
– Ну да! Врешь!
Нехороший смешок:
– Осталось их только добить, чтоб не мучались. Активируйте ее пальцем и сетчаткой пусковые устройства шаттлов. Предупреждаю, девушку не калечить, не бить! Она нам нужна живая.
– Почему она у тебя голая?
– Если обнаружат, что она из охраны, уничтожат немедленно, а она мне нужна.
– Йопт! Ты уверен? Ты точно уверен, что она…
– Более чем. Ты же знаешь, я не могу в этом ошибиться.
– Может, тогда спрячем?
– Она серьезно ранена. Своими силами не вылечим. Придется отдавать…
Укол в плечо – и окончательная тишина.
Не знаю, сколько я провела в беспамятстве. Помню только боль. Мое тело будто что–то выгрызало изнутри. Пыталось захватить и подчинить себе. Помню свои дикие беззвучные крики, потому что голос уже сорван. Помню стеклянный потолок над собой. Помню… боль. Много–много не отпускающей, не оставляющей ни на секунду боли.
И только жажда жизни и врожденное упрямство не давали мне сдохнуть. Я не могла сдаться и отпустить себя в бесконечный полет смерти. Никто не будет мне указывать – жить мне или умереть. Никто. И никогда!
И в какой–то момент боль отступила, устав сражаться за измученное тело, и наступил блаженный покой…
* * *
– Мама! – кричала маленькая черноволосая девочка, бросаясь в открытые объятия миниатюрной смуглой женщины. – Мама!
– Да, моя родная! – подняла ее на руки женщина. – Что–то случилось, мой светлый лучик?
– Мама, – надула пухлые губки девочка, – мне сказали, что у меня нет папы? Это правда? – посмотрела она пытливыми черными глазенками в лицо матери, обхватив его ладошками, не давая спрятать взгляд.
– Это неправда, золотце, – в таких же черных глазах блеснули слезы. – У всех есть папы… – Она замешкалась, но тихо сказала: – Просто твой отец не может жить здесь с нами, а я не могу быть там, с ним.
– Почему? – нахмурился ребенок, не понимая странную логику взрослых. – Он нас не любит?
– Любит, солнышко, – взъерошила черные кудряшки дочери женщина. – Очень любит. Но все очень сложно…
– Вы, взрослые, всегда такие сложные, – нахмурилась девочка, выворачиваясь из объятий матери. – Я пойду и надаю тумаков Тэду за то, что он мне врал! – и убежала. Но, остановившись на полдороге, повернулась и серьезно, совсем не по–детски сказала: – Скажи папе, что, если любишь, то живешь рядом с любимыми! Мужчина должен уметь быть рядом!
– Конечно, маленькая, – вытерла скатившуюся слезу женщина. – Это правильно. Но не тогда, когда мужчина… – она проглотила остаток фразы. Подняла глаза на ясное небо и с надрывом сказала: – Если ты меня слышишь, Ахаз, защити свою дочь!
* * *
– Очнись! – грубо трясли меня за плечо. Пощечина. Другая. – Хватит дрыхнуть! Все показатели уже в норме!
Опять гортанный ассам, причем грамотно и хорошо поставленный. Я брежу? Носителей этого редкого языка днем с огнем не сыскать, он почти мертвый и жив в пределах одной отсталой планеты. Для фонетики языка характерен сингармонизм. Ассамская фонетическая система состоит из восьми гласных, десяти дифтонгов и двадцати одного согласного. Для непривычного уха звучит довольно забавно и, чтобы на нем говорить, нужен хорошо подвешенный язык и музыкальный слух.
– Что? – не поняла я, вырываясь из красочного сна в малоприятную действительность. И повторила на уни: – Где я?
– Там, где надо, – заверил меня на универсальном мужчина в защитном скафандре, в который он был упакован с головы до ног. – Вставай, будем повязки снимать. Нужно определить, куда тебя отправлять. И что это там за странные наклейки на стопах? Мы не смогли понять их назначение.
Я аж передернулась. Скосила глаза, пошевелила ногой – медицинский лейкопластырь вроде на месте. Ногти с боезапасом тоже никто не ликвидировал. Не сочли мелкие прозрачные зернышки подозрительными? Аллилуйя!
Я выдала на одном дыхании:
– Лейкопластырь с зернышками геля для мозолей.
– А–а–а… – Мое сообщение их не заинтересовало.
– А планета хоть какая? – с трудом спустила не слушающиеся хозяйку ноги с кровати. – Или это тоже секрет?
– Поздравляю новоприбывших, Айт–древе! – злорадно хохотнул упакованный, нажимая кнопку и впуская нескольких мужчин, одетых в похожие скафандры. Он коротко кивнул им и сообщил на ассаме: – Сейчас я сниму повязки и можно будет определить, куда отправлять этот экземпляр. Сразу замечу – мутаций и отклонений от нормы не найдено. Все будет зависеть от того, затянулись ли без шрамов ее ожоги, поэтому предлагаю в концентрационный лагерь для перемещенных лиц, – выдавал он, пока я сидела оглушенная.
Вот это я попала!
Айт–древе – пустынная планета, где каждый глоток воды драгоценность. На полюсах залежи льда, но там, где можно жить, – резко континентальный климат. Песчаные пустыни, глинистые пустыни, каменистые пустыни, солончаковые пустыни… Когда–то на Ай–Древе текли реки и впадали в обширные озера, тут были леса, джунгли и саванны. Но постепенно климат планеты изменился. Реки ушли под землю, озера высохли. Осталась одна бесконечная пустыня. В итоге на поверхности днем пекло до пятидесяти градусов, так, что можно в песке варить кофе и запекать яйца, а ночью холодина вплоть до минусовой температуры.
Нельзя сказать, что планета бедна ресурсами, но и не богата. Все, что можно действительно производить и продавать, – сырье для экспорта высокотехнологичных цивилизаций.
Самое неприятное, что здесь есть, это даже не жара. И не география планеты, а ее уклад.
Милитаризированный патриархат с пирамидальной структурой власти, да такой, что фашизм на Сташурисе по сравнению с этим кажется гуманной формацией. Верхушка наследственная, мужчины хороши до тех пор, пока входят в поле стандарта, ну а женщины… да нет тут никаких женщин! Есть пчеломатки в улье для насекомых и рабочие пчелы. Опять–таки, только те, которые входят в норматив стандарта.
Кто не входит в норматив…
В свое время я, когда училась в военном училище, даже взяла для себя тему курсового по культурологическим отличиям жителей Ай–Древе.
Так вот, признаков канонизированного стандарта больше миллиона. По ним люди сортируются словно какой–то мусор. И все, кто в этот самый стандарт по любой причине не попадает – их безжалостно выбраковывают.
Причем, убивают их не сразу, а по возрасту и мере потери полезности. К примеру, искалеченного мужчину, если он в состоянии производить хоть какую–то работу, лет до сорока или сорока двух… не помню точно, не убьют. Просто не доверят ему руководить или служить воином.
Женщину вне стандарта тоже не убьют – только кастрируют. Удалят яичники, чтобы не могла ненароком родить. Дадут ей возможность воспитывать чужих детей, убирать–стирать–готовить, ухаживать за больными или беременными. Ей позволяется ублажать мужчин и даже воевать… в перевозных борделях для военных.
Но все это не для мутантов. Не приведи Господи, если к кому–то приклеят это слово по любому поводу. Для мутантов тут один приговор: смерть! И в этом случае он никогда не задерживается.
Так что мне, можно сказать, повезло…
– Итак, – начал срезать специальным инструментом с моего лица и головы лечебную пленку медик, или кто он тут был, общаясь с коллегами исключительно на ассаме, – сейчас мы увидим, насколько эта особь излечилась и способна принести пользу нашему обществу… – Он снял последний слой и… наступила зловещая тишина.
Не знаю, чего они замерли, как обожравшиеся возбудителей кролики, но у меня точно наступил шок. По моим плечам и груди, укрытым больничным пластиковым халатом, рассыпались удивительные белоснежные вьющиеся волосы, достигавшие моей талии.
– Ни хрена себе, – вырвалось у меня, когда я для проверки дернула себя за прядь.
– Это точно, – хрипло отозвался на уни один из наблюдателей. И тут же рявкнул: – Заткнись, особь! Женщина должна молчать в присутствии мужчин, если только ей не приказано обратное! И глаза живо опустила к полу!
Я не стала спорить или выпендриваться. Все равно ничего, кроме проблем, не добьюсь, только хуже сделаю. Тем более, что тело пока плохо слушается и чувствую я себя не сильнее котенка. Но я умею ждать…
Дальше все закрутилось со скоростью света. Меня замотали с головой в новый пластик и быстренько выпроводили в маленькую капсулу, которая доставила меня в новое место. Как оно выглядело – я не смогла увидеть, поскольку меня запихали в темное тесное помещение, где можно было лишь сидеть на полу скукожившись. Натуральный каменный мешок, взятый из Средневековья.
Могу только сказать: большой дом изнутри похож на многоярусный гигантский цементный сарай, нечто среднее между хлевом и бараком. Внутри множество денников, комнатами я бы это не назвала, разделенных толстыми бетонными перегородками и выходящими в длинные узкие коридоры. Везде или побелка, или вообще голый цемент. Полы местами каменные, местами застеленные коврами.
Узкая входная дверца – как в тюрьмах наихудшего пошиба, железная, с зарешеченным окошком размером с форточку, на котором снаружи навешен непрозрачный откидной экран. Это чтобы много не дышать, да?
Сунули меня туда, словно бродячую собаку или беглую кошку в ветеринарный карантин. Блин, лошадь на передержке! Хотя с бродячими собаками и котами у нас обращаются гораздо гуманнее. А над лошадьми вообще… трясутся, как над родными детьми.
Понятно, что обстановка счастья мне не прибавила, а вот желание свалить отсюда, и как можно быстрее, увеличила и даже очень.
– Ты ее видел? – донеслось до моего слуха.
– Видел, – нехотя ответил второй. – И мне жаль полковника.
– Да уж, – вздохнул первый. – Теперь на нее будет большая очередь…
И это мне не понравилось. Причем сразу, скопом. Я ничего не понимала. Какой полковник? Какая очередь? Что за странные загадки? И куда меня везут?
В результате, полчаса спустя меня вытащили в большое помещение, залитым ярким светом ламп, и предоставили под… вот даже не скажешь – светлые очи. Глаз у этой тетки видно не было вообще. Все закрывалось зеленой маской с номером и надписью на всеобщем «директриса академии женских особей». Все остальное было закутано в бесформенный халат такого же противно–зеленого цвета.
– Твоя новая особь, – сообщил на уни один из здоровых охранников, втаскивая меня за собой за плечо. – Все как обычно. Но будь аккуратна – особь ценная, порча не приветствуется.
– Да, господин, – кивнула зеленая маска, низко склоняясь. – Мы сделаем все возможное, чтобы привить новой особи приличные правила поведения!
– Старайтесь! – милостиво разрешил сопровождающий и удалился.
– Быстро пошла! – тут же активировалась директриса, становясь тираном.
Блин, настоящий Железный Дровосек! И указала мне направление, следуя в нужную точку. Я прикусила себе язык, чтобы часом не подкорректировать это самое направление гораздо дальше и в другую сторону, но сдержалась. Хотя мысленно отправила ее в такой замечательный маршрут, что все неудовлетворенные дамы обзавидовались бы скопом.
Глава 3
Меня привели в… скажем так, гардеробную, где сдали с рук на руки следующей маске, на это раз бледно–зеленой, и приказали мне выдать все! Та сучка в климаксе так и сказала большими буквами: ВСЕ!
А подчиненная и рада стараться. Ну, что вам сказать…
Женщин тут, скажем прямо, одевали очень незатейливо. На голое тело натягивалось тонкое платье из эластичного материала с разрезами по бокам. Оно чем–то напоминало чеонгсама[1]. Вот только обтягивало как вторая кожа, имело крайне низкий вырез на грани приличия и разрезы начинались от талии. Нижнего белья женщины в этом мире не носили.
Сверху этого открытого со всех сторон безобразия полагалось натягивать закрытое со всех сторон безобразие: бесформенный, безразмерный халат до пола. Я бы окрестила его кимоно, если бы эта гадость была хоть вполовину так изящна.
Обувь слабой половине не полагалась вообще. Поскольку женщину из дома не выпускали. Никогда. А если куда–то перевозили, то в специально оборудованной машине. Как меня заверили охранники, женские ноги никогда не касались голой земли или асфальта, или что там у них было снаружи.
Конечно, нагло врали, как потом оказалось…
Зато вместо обуви полагалась маска и головной убор–кичка, полностью скрывающие лицо и волосы. Эти два предмета женщина могла снять либо на ночь, либо по требованию владельца.
О маске вообще отдельный разговор. Для таких пленниц, как я, существовала маска белого цвета с номером на правой стороне. Мой оказался три экс тринадцать–тринадцать–тринадцать.
Не поняла, это мне повезло или им?..
По словам гардеробщицы, когда меня выберет мужчина, то белую маску сменит маска цветов его дома с именем владельца на правой стороне. В сущности, эта дрянь, закрывающая лицо, – летопись жизни женщины. На левую сторону наносятся сведения о детях–сыновьях. И если их меньше трех, то… Мне не сказали, но весьма красноречиво помолчали. Стало понятно и без слов.
Все обмундирование белого цвета. Как бы чистый лист или… Нет, они же не такие наивные, чтобы девственность у меня искать, а?
Переоблачаться мне пришлось в полном одиночестве (хотя со мной были матюки), в кабинке без зеркала. Как мне пояснила маска – нельзя смотреть на себя и других в неодетом виде, слишком неприлично.
– И меньше говори, – еле слышно прошептала мне маска–гардеробщица, когда я заявилась к ней, экипированная до макушки и злобная до пяток. – Тогда не накажут, – поправила мой халат, затянув потуже пояс, и отпрянула, приняв покорную позу.
Тут к нам ввалилась директриса. Стерва обошла меня, как вокруг елки хоровод поводила. Хмыкнула, фыркнула, цокнула языком. Потом подняла мне опущенный подбородок стеком и включила начальницу:
– Какая бы ты не была исключительная, Три Экс тринадцать–тринадцати–тринадцать, а дрессироваться будешь как все! Понятно?
Я промолчала. А что тут скажешь? Буду, послушно и усердно, со всем видимым прилежанием. Пока не сбегу.
– И не таращи на меня свои голубые гляделки! – заорала кем–то в задницу ужаленная директриса.
После этих слов у меня глаза точно чуть не выпали! У меня с рождения были темно–карие, почти черные глаза! Черные! Откуда взялись голубые?!! Нет, ну с волосами я еще как–то свыклась: убедила себя, что поседела от стресса быть подстреленной. А мигалки–то мои тоже, выходит, поседели?
– Непокорная, значит?!! – озвучила свое предположение директриса, еще не даже не догадываясь, насколько была права. Хмыкнула: – Ну ничего, и не таких обламывали!
А вот тут она была неправа. Но еще об этом не знала. Ничего, у нее все впереди.
Опять же переубеждать я ее не стала – себе дороже. Просто отвела от лица стек, опустила голову и поникла сломанным цветочком. Только этот цветочек вырос и расцвел на двухметровой крапиве.
– Быстро учишься, – похлопали меня по плечу стеком. – Иди за мной, Три Экс тринадцать–тринадцати–тринадцать. Головы не поднимать!
Я и пошла, вся из себя послушная. А что пару раз ей на волочащийся подол наступила, так это от усердия и почтения. Я ж ей нос не разбила, зубы не покрошила, фингалов не наставила. А в остальном – все хорошо, все хорошо…
– Жить будешь здесь, – толкнула она одну из множества дверей в бесконечном коридоре. – Отсюда без приказа не выходить и в дверь не ломиться. На уроки за тобой придут! – Тетка втолкнула меня внутрь и заперла дверь.
– Ни хрена себе гостиница! – обалдело посмотрела я на свое пристанище. Вот честное слово, пару раз оказывалась в кутузке за непристойное поведение и драки в барах. Так вот, там был пятизвездочный отель по сравнению с этим.
Комната три на два метра с бетонными стенами без окон. В углу портативный душ, умывальник и туалет. Все открытое, без дверей. У потолка во всех углах камеры слежения. Около противоположной стены на полу тоненький матрас, на который в уголок стыдливо положили сиротливо свернутое одеяло. А! И несколько крюков в стене. На одном болталась маскировочная безразмерная роба белого цвета (если я когда–нибудь буду выходить замуж – белое точно не надену! Пусть жених хоть разведется до свадьбы!). Сей упаковочный материал, видимо, был призван выполнять роль ночной рубашки.
– На всем, жлобы, экономят, – посетовала я, начиная присматриваться к установленным на потолке камерам, чтобы найти слепую зону. – Или закаляют перед трудностями… – еще раз взглянула на матрас. – Вот только если тут «перед», то какие же меня ожидают трудности в дальнейшем? Черная дыра в соседней туманности?
Лязгнул замок и в приоткрытую дверь заорали:
– Три Экс тринадцать–тринадцати–тринадцать! На выход! Урок поведения!
Ну на выход так на выход. Чего ж мне с ними спорить? А если еще и вход на космолет покажут, отбывающий на Землю, им вообще цены не будет.
Я вышла и присоединилась к цепочке таких же безликих фигур, следующих по пятам за бледно–зеленой дамой. Сзади шествие замыкали охранники. Вот они, кстати, были одеты вполне нормально. В обтягивающие комбинезоны или армейские костюмы со множеством карманов. Может потому, что выполняли роль охранников–надзирателей–карателей. И оружие держали на виду. Я приотстала и стала присматриваться к креплению оружия на поясах. Мало ли… вдруг понадобится?
– Иди уже, дурища бестолковая! – толкнул меня в плечо один из этой братии. – Нечего в ногах путаться!
– Оставь ее, – раздался грозный голос. – Она новенькая. Порядков еще не знает.
Я воспользовалась этим замечанием, подняла голову и рассмотрела своего неожиданного заступника. И серьезно забеспокоилась. Достойный противник.
Громадный, выше меня минимум на полголовы, а мой рост сто восемьдесят пять сантиметров, наголо бритый, с лицом, изувеченным двумя шрамами: один спускался по правой щеке, затрагивая уголок глаза; второй – пересекал лоб.
Но не это меня встревожило. Я привыкла к физическому несовершенству за годы службы. У бывалых вояк не то что уродующие шрамы на лице – часто не было своих руки, ноги или глаза, обычно их заменяли нейроимплант или роботизированный протез, иногда даже экзоскелет. Это неизбежно для моей профессии и отторжения не вызывало. Меня беспокоил тяжелый взгляд его темно–серых глаз. Цепкий, внимательный, вызывающий чувство физической тяжести взгляд, неотрывно следящий. Как будто он знал, кто под маской.
«Будет Скар», – решила я про себя.
– Голову опусти, особь! – приказал на ассаме ближайший ко мне мужчина, не вникая и не разбираясь, понимаю я или нет. – Еще раз поднимешь – не посмотрю, что новенькая. Сразу окажешься в комнате наказаний.
Я покорно наклонила голову и абсолютно случайно, но целенаправленно, уронила этому засранцу в карман одно маленькое зернышко и сделала мысленную активацию. Пусть человек на досуге порадуется, когда штаны отмачивать от самого дорогого будет.
И ведь, спасибо Питеру, никаких следов внешнего вмешательства. Просто совершенно неожиданно штанишки стали приставать к коже. И пока не начнешь снимать – не заметишь.
Нас всех привели в большой зал (что за дикое пристрастие к гигантомании?) и поставили в шахматном порядке на жиденькие циновки на колени. После чего чахлая бледно–зеленая учительница начала нудеть о том, что, какая нам всем выпала честь, раз мы будем служить высочайшим существам во всей вселенной.
Пока дама не сообщила конкретно, что это обычные мужики, я была уверена, что она о «розовой любви» толкует. И получила двойное разочарование. Во–первых, я никогда не считала среднестатистических мужчин пупом вселенной, скорее ее задницей. А, во–вторых, до последнего надеялась избежать участи игрушки – поскольку от однополой любви меня натурально тошнит. И физически, и морально.
Такая вот непредсказуемая реакция организма. Не принимает он у меня такого экстрима.
– А поскольку у нас появилась новая особь, – вдруг встряла в ход моих рассуждений мымра–преподавательница, – то я должна напомнить ей и заодно всем вам, что главная добродетель женских особей – это покорность во всем и молчание!
Блин! А я думала, главная добродетель – это размер сисек! Снова сплошное разочарование…
– Сейчас наш многоуважаемый господин, – зеленая низко поклонилась мужику в шрамах, до сих пор не спускавшему с меня глаз, – разрешит вам открыть рты, чтобы с благодарностью повторить наши правила!
– Разрешаю, – разжал губы Скар. Сейчас он невозмутимо смотрел вникуда перед собой, как каменная статуя индейского божка. Необычные татуировки на его лысой голове довершали образ.
– И… – экзальтированно взмахнула руками преподавательница. – Давайте все вместе…
– Покорность! – слаженно выдали пленницы, чередуя ассам с уни. – Молчание!
– Как вы должны служить своему господину? – снова вступила в бой дама.
– Ублажать! Слушаться! Быть покорной! – отозвались забитые девушки, не поднимая глаз.
– Тапочки в зубах приносить надо? – не выдержала я.
За яркой ширмой дерзкого выпада болезненно кололо душу чувство унизительной беспомощности.
– Первое замечание, – злорадно сказала преподавательница и что–то чиркнула в своем планшете. – После третьего замечания – комната наказаний.
Я так смотрю – у них через одну климакс буйствует. Но смолчала. Сцепила зубы, опустила глаза и смолчала. Нарваться я всегда успею. И еще странно: мне почудилось, как по губам Скара скользнула тень необидной усмешки. Надо завязывать со стрессами, а то скоро марсианских щупиков по стенам начну отлавливать.
Мы еще немного поскандировали для затравки. Потом пленницы выборочно ответили на очень важные вопросы: «какая главная добродетель?» и «в чем смысл нашей жизни?».
Хорошо, что меня не спросили. А то бы я им сообщила сдуру, что с незапамятных времен все светлые умы вселенной ищут ответ на этот и другие вопросы и до сих пор в прострации. Но оказалось, я вместе со всеми светлыми умами была в корне неправа. Ага. Смысл жизни в служении господину. Вот беда, а то я, как на грех, плохо бегаю на четвереньках и косточки грызть не люблю.
