Текст книги "Сандро, не плачь! (СИ)"

Автор книги: Юлия Монакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Порой он диву давался, как у Лидочки хватало сил на эти отношения. Уж насколько были заполнены дни у студентов-щукинцев, а до балерин Большого театра им всем было далеко. Лидочка просыпалась в семь утра, чтобы успеть к десяти на первую репетицию. Освобождалась она обычно в девять вечера, а если была занята в спектакле – то ещё позднее.

– Слушай, может, ты устала и хочешь спать? – усомнился он однажды, приехав по её традиционному вызову. Время было – почти полночь. Лидочка беззаботно засмеялась.

– Ну, что ты! После спектакля разве уснёшь! Ещё адреналин не выветрился. Наоборот, сейчас мне хочется хорошего, качественного секса, иначе я не успокоюсь… Ну, иди же ко мне скорее!

С Лидочкой ему было легко и хорошо. Он даже по-своему привязался к ней. Несмотря на то, что большая часть их общения сводилась именно к постели, время от времени им удавалось и поболтать, немного узнавая друг друга. Если Белецкий оставался на ночь, Лидочка непременно кормила его лёгким, но питательным ужином, повторяя, что мужчина не должен быть голодным. Сама при этом никогда не ела вместе с ним – просто устраивалась напротив за столом и трещала без умолку, как сорока.

– Тяжело, наверное, постоянно сидеть на диете? – спросил он как-то. Ему было неловко, что она так старается для него, а сама не съедает при этом ни кусочка.

Лидочка улыбнулась и покачала головой.

– Это уже не диета, а образ жизни. Когда к нему привыкаешь, больше не чувствуешь себя самоограниченцем. У балерин есть золотое правило: не есть много и не есть поздно. Всё просто!

– Но какие-то продукты, наверное, всё равно под запретом?

– Булочки, сахар, газировка… вот, пожалуй, и всё. Меньше соли, меньше специй. Чем проще еда – тем лучше. Овощи, фрукты… Я не испытываю нужды специально худеть или соблюдать жёсткую диету.

– Всё-то у тебя легко и просто, – усмехнулся Белецкий недоверчиво. – А по-моему, балет полон запретов и ограничений…

– Ограничения есть, конечно. Но, если я начну их все перечислять, тебе и правда покажется, что у меня ужасная жизнь, – Лидочка засмеялась. – На самом деле, все эти запреты вполне логичны. К примеру, ноги – это мой рабочий инструмент, поэтому нельзя много ходить пешком. Максимум, полтора-два километра в день. И долго стоять тоже не рекомендуется, именно по этой причине я ненавижу очереди… Нельзя же заставлять, к примеру, оперного певца постоянно кричать – он просто сорвёт себе голос! Потом, мы должны избегать травмоопасных занятий типа катания на коньках или горных лыжах. И вообще, лучше не перебарщивать со спортом, есть риск, что начнут работать совсем другие мышцы, нарастут бёдра, а они для балета неприемлемы.

– Нельзя ходить пешком, говоришь? – он приближался к ней, легко, как пушинку, подхватывал на руки и нёс по направлению к спальне. – Это мы учтём…

Она заливисто хохотала и прижималась к нему крепче, торопливыми гибкими пальцами пробегая вдоль его позвоночника, а он шутливо шлёпал её по попе и приговаривал:

– А вот нарастить бёдра не помешало бы, честное слово!

– Мне нравится, что ты носишь меня на руках, – призналась она однажды, застенчиво уткнувшись ему в плечо, как маленькая девочка. – На сцене я пока не удостаивалась подобной чести, я же не прима – так хоть в обычной жизни попробовать… Слушай, как всё-таки жаль, что ты не танцор. Был бы моим партнёром! Если у нас с тобой в постели всё так хорошо, думаю, на сцене мы бы тоже сработались, – она мечтательно улыбнулась. – Ты вообще… способный парень. Во всех отношениях. Ух, как бабы будут сходить по тебе с ума и терять голову!.. Вот помяни моё слово.

– Почему это? – он усмехнулся, впрочем, весьма польщённый.

– Чувствую. В постели ты прежде всего думаешь о партнёрше. Не о себе. Это подкупает, знаешь ли… Ты очень отзывчивый и внимательный. И это не показное, а от души…

Белецкий нежно прикоснулся к её щеке, обводя пальцем веснушки. Они ему ужасно нравились. Лидочка улыбнулась:

– На самом деле, я рыжая.

– Что? – не понял он.

– Я крашу волосы.

– Правда? – удивился он. – Я… не особо в этом разбираюсь. А зачем? Тебе, наверное, и рыжей было бы очень хорошо.

– Так положено. Сценический цвет волос у всех балерин – тёмный, светловолосым приходится использовать накладки или краситься. Вообще, все девушки из кордебалета должны быть похожи, нельзя привлекать излишнее внимание. Даже удивительно, что, при нашей внешней одинаковости для зрителей, у нас всё равно заводятся поклонники. Ждут после выступлений, дарят цветы, подарки… Скромнее, чем солисткам, конечно. Но всё же…

– Наверное, нелегко пробиться на главные партии? – предположил он. – Нужны связи и блат?

Он не особо интересовался внутренней кухней балета, но захотелось проявить внимание. Лидочка фыркнула в ответ:

– Ещё спрашиваешь! В Большом театре и блат – большой… За первые роли и сольные номера все друг другу глотки перегрызть готовы. Ну, впрочем, как и в любом другом коллективе, где работает много женщин, – хмыкнула она. – Всюду змеи, сплетницы и интриганки, которые рады плюнуть в спину при любой возможности. Нас же в кордебалете – почти сто человек. Сто! И каждая мечтает о том, что когда-нибудь станет солисткой, примой… Мужчин меньше, поэтому их и ценят выше, и платят больше. И они все на виду… – и тут же принялась взахлёб, с восторгом, рассказывать о молодом талантливом пареньке Коле Цискаридзе, восходящей звезде Большого театра.

– Цискаридзе… – задумчиво повторил Белецкий. – Грузин, что ли?

– Ага, он из Тбилиси. Очень, очень способный! У него пока несколько сольных партий, но ему наперебой пророчат и главные роли в самом ближайшем будущем. А какой красавец… все девочки у нас пищат от восторга. Да только Коля – кремень, ни с кем служебных романов не завязывает… ну, или очень хорошо это скрывает.

Почему-то Белецкому было приятно слышать о том, что один из лучших молодых танцовщиков Большого – именно грузин. Словно, благодаря Кетеван, он и сам немного сроднился с этим весёлым гостеприимным народом…

– Не жалеешь, что выбрала эту профессию? – спросил как-то Белецкий у Лидочки.

– Иногда… Обидно, когда приходится отказываться от больших праздников, – призналась она. – К примеру, Новый год… Вся страна веселится и отмечает с ёлкой, салатами и мандаринами, а у нас в это время выступления. Но в целом… конечно же, не жалею. Я об этом с детства мечтала! А ты? В смысле, почему решил стать актёром? Хотя с твоей внешностью тебе туда прямая дорога, жалко добру пропадать, – она улыбнулась и провела пальцем по его лицу, очерчивая профиль.

– Да на самом деле, как-то спонтанно получилось, – признался он. – В школе в драмкружке занимался, там все ахали – талант, талант… Каких-либо других талантов я в себе так и не обнаружил, вот и решил попробовать. И неожиданно поступил! Одновременно в школу-студию МХАТ и в Щукинское. Подумал и выбрал Щуку. Всё-таки, это одна из самых сильных театральных школ в мире…

– Ты будешь знаменитым, – заявила она уверенным тоном. – Очень, очень знаменитым. Я это тоже чувствую – на интуитивном уровне. Когда-нибудь приду к тебе за автографом, так и знай! По старой памяти дашь мне его вне очереди?

Он засмеялся, не воспринимая её болтовню всерьёз.

Они встретились много лет спустя, когда он действительно стал знаменитым актёром, а она к тому времени уже завершила свою танцевальную карьеру. Век балерины недолог – тридцать пять, максимум – тридцать восемь лет, и она уже выходит в тираж… Когда возле служебного входа после спектакля Белецкого подстерегла красивая рыжеволосая женщина с букетом и несмело окликнула, он даже не сразу узнал в ней Лидочку. А узнав – очень обрадовался. Она изменилась, а вот осанка, грация и походка остались прежними… Пообщаться им тогда толком так и не удалось – поклонницы, визги, вспышки фотоаппаратов, программки, подсунутые ему для автографов… Только и успели перекинуться парой дежурных фраз. Лидочка, по всей видимости, очень смущалась, осознав, какой большой звездой он стал, и когда Белецкий отвлёкся на очередную фанатку, расписываясь ей в блокнотике, попросту испарилась. Ушла по-английски. Обнаружив её отсутствие, он ужасно расстроился и долго потом жалел, что не успел задержать, не сделал и не сказал чего-то важного и искреннего, тёплого, необходимого… В конце концов, в его сердце и памяти Лидочка занимала особое место. Она навсегда осталась для него первой настоящей женщиной. Учительницей, которая сделала из него – мужчину…

Новый, девяносто четвёртый год, встречали в общаге. Мало кто пожелал уехать из города к родителям на праздники – да и смысл? Всё равно в первых числах января начиналась сессия.

Решено было повеселиться на славу. Гуляли целым этажом, вскладчину – каждый собирался притащить в общий котёл что-нибудь вкусное: кто тазик винегрета, кто холодец, кто селёдку… Анжела обещала испечь "Наполеон", а девчонки из тридцать восьмой комнаты – сибирячки – затеяли самые настоящие пельмени. Белецкий поручился, что достанет через приятеля-бармена шампанское и другой алкоголь.

Тридцать первого декабря он забежал к Кетеван, чтобы вдвоём ехать в общагу. Тётя Нателла, всё утро провозившаяся вместе с племянницей у плиты, уже уходила – вечером в Большом показывали традиционный новогодний балет “Щелкунчик”. Он застал её в прихожей. Галантно подав женщине пальто, Белецкий поздравил её с наступающим и вручил коробку шоколадных конфет. Тётя Нателла расчувствовалась чуть не до слёз.

– Дай Бог тебе счастья и здоровья, Сандро! – проговорила она. – И пусть жена тебе достанется красивая, умная и послушная…

Его невероятно смутило такое пожелание. Кетеван, выскочившая навстречу Белецкому с одним накрашенным глазом и услышавшая эту фразу, смешливо фыркнула и снова умчалась в ванную – докрашиваться и переодеваться.

– Хорошо вам повеселиться, дети! – уже стоя в дверях и обернувшись на пороге, тётя Нателла помахала рукой в кожаной перчатке. – До встречи в следующем году!

Когда Кетеван принялась деловито складывать в большую хозяйственную сумку какие-то бесконечные кастрюльки и миски, обёрнутые в маленькие кухонные полотенца, Белецкий не удержался от патетического восклицания:

– Господи, женщины, чего вы туда наложили?

– Да так, по мелочи… – отмахнулась она. – Сыр, баклажаны, лобио… Ну, и сациви, конечно. Как ты думаешь, стоит захватить ещё и вино?

– Перебьются, – отозвался Белецкий, забирая у неё тяжёлую сумку. – Выпивки более, чем достаточно. Давай скорее одевайся, нас там давно ждут…

Общежитие было по-новогоднему украшено: снежинки из белой бумаги на окнах, развешанные по стенам плакаты с шуточными стихотворными поздравлениями, самодельные гирлянды из старых открыток и канцелярских скрепок, покачивающиеся в дверных проёмах, как лианы… Но самое-то главное, конечно, – это настоящая, живая ёлка. Пушистая лесная красавица, которую Жорка Иванов притащил на собственном горбу с ёлочного базара, стояла посреди просторного холла и переливалась разноцветными электрическими огоньками, словно приветствуя всех прибывающих гостей.

– Что, и хоровод водить будем? – засмеялась Кетеван, когда они ввалились с мороза в тёплую общагу.

– Непременно, – подтвердил Белецкий весело, любуясь её разрумянившимися щеками и ощущая в себе какую-то полузабытую, детскую радость от предвкушения праздника. – Водить хороводы – это моё любимое занятие… – и, неожиданно даже для себя самого, взял Кетеван за руку. Просто не смог удержаться. Она была такая хорошенькая – с сияющими глазами, восторженной белозубой улыбкой и смоляными волосами, выбившимися из-под вязаной белой шапочки…

Кетеван смущённо опустила ресницы, но своей руки не отняла. Так они и поднимались вверх по лестнице – переплетя пальцы и не говоря друг другу больше ни слова, но у него внутри всё замирало, дрожало и пело от счастья.

В общаге, как всегда, было шумно и весело. С каждого этажа тянуло запахами готовящейся вкуснятины, из комнат доносилась разнообразная музыка. У девчонок пела Анжелика Варум и Алёна Апина, а у парней играл русский рок и крутились модные зарубежные хиты:

 
– What is love?
 
 
Baby don't hurt me
 
 
Don't hurt me
 
 
No more…*
 

– Ребята! – на них медведем налетел Жорка, сгрёб в охапку, расцеловал Кетеван в щёчки, а Белецкого обнял так крепко, что у того, кажется, хрустнули все кости. – С наступающим! – похоже, он уже активно начал отмечать.

– Эй, мальчики! – с противоположного конца коридора им отчаянно замахала Анжела Климова. – Вы на кухне срочно нужны, туда надо ещё пару столов внести… Кети, а ты иди сюда, мне тоже требуется помощь!..

Белецкий с огромной неохотой разжал пальцы, выпуская ладонь Кетеван из своей. Та взглянула на него немного виновато и упорхнула к подруге, а они с Жоркой послушно отправились переносить столы.

___________________________

*”What Is Love” – всемирно известный танцевальный хит исполнителя Haddaway, вышедший в 1993 году. К марту 1994 года уровень продаж сингла составил 2,6 млн. копий.

К сожалению, когда рассаживались за столами, придвинутыми один к другому, на кухне возникла небольшая неразбериха, поэтому Белецкий в суматохе оказался далеко от Кетеван, на противоположном конце стола. Это немного расстроило его, но он успокаивал себя тем, что никто не собирается сидеть на своих местах всю ночь. Зато рядом с ним устроился ещё более пьяный, чем в начале вечера, Жорка, и принялся исповедоваться по поводу своих безответных чувств к Анжеле.

Ни для кого на курсе не было секретом, что этот здоровяк запал на Климову. Однако белокурая красотка не спешила отвечать ему взаимностью, даже поцеловать себя ни разу не дала, и это искренне удивляло, огорчало и злило Жорку.

– Нет, Сань, ну вот что ей ещё надо, да? – обиженно гудел он в ухо Белецкому, навалившись на приятеля всей тяжестью своего немаленького и нехуденького тела. – Я вроде не урод какой-то, да? Всё при мне… Ни одна баба ещё не жаловалась. А эта… крутит жопой и не даёт. Думаешь, мне легко каждый день её перед собой видеть? Эти юбки её короткие… колени… нарочно ведь провоцирует, да? Кокетничает, соблазняет… и не даёт!!!

Белецкий слушал его рассеянно, вполуха, постоянно косясь в сторону Кетеван. Та тоже стреляла глазами и неоднократно ловила его взгляд, после чего смущённо отворачивалась или принималась шептаться о чём-то с Анжелой.

“Наверное, тоже нам кости перемывают”, – подумал он со смешком, без злости или досады.

Из магнитофона звучал “Чайф”:

 
– Не дай мне повод встретить тебя,
Hе дай мне подойти к тебе слишком близко,
Поставь меня обратно со всеми в ряд,
Ведь в этом вопросе лучше без риска.
Hе дай мне повод!..
Hе дай мне сказать тебе пошлых слов:
Вполне приличных о худших из худших.
Hе дай мне сюжетов для сладких снов.
Я начну говорить – ты заткни свои ушки…
Hе дай мне протянуть к тебе руки.
Hе дай узнать твои губы на вкус.
И следующий мой шаг будет за дверь.
Я непременно уйду и никогда не вернусь…
 

Белецкий снова поймал взгляд Кетеван. На этот раз она не отвела глаза, а уставилась ему в лицо – дерзко, с вызовом. Ему почему-то казалось, что в эту новогоднюю ночь в их отношениях случится сдвиг. Что-то определённо изменится. Да, он долго держался – целых полгода. Но так больше не может продолжаться. Он не хочет больше оставаться на второстепенных ролях “лучшего друга” и “плакательной жилетки”. Он хочет, чтобы она наконец-то дала ему повод.

Перехватив направление его взгляда, Жорка понимающе пробасил:

– Что, у тебя та же история? Ты так её ни разу и не трахнул?

– Прекрати, – поморщился Белецкий. – При чём тут это…

– При чём, при чём… – передразнил Жорка. – При всём! Если между парнем и девушкой нет секса, то такие отношения – курам на смех. Тебе не кажется, что она тебя просто динамит? Держит около себя, как на поводке, но и слишком близко подойти не даёт, соблюдает дистанцию…

– У нас с Кети всё не так, – выговорил он с трудом. – Ты просто не понимаешь…

– Ну уж куда мне, – обиделся Жорка. – А вообще, какая-то она… себе на уме. Держи ухо востро, Саня. Что-то она не внушает мне доверия, – и, налив себе очередную стопочку, жахнул её в один миг.

Слышать подобные речи было неприятно.

– Ты просто не знаешь Кети, – сухо отозвался Белецкий. – И вообще, закусывать надо. А с ней и нашими отношениями я сам разберусь. Без посторонних.

– Променял друга на бабу, да? – попенял ему Жорка укоризненно. – Вот увидишь, ты ещё с ней наплачешься… помяни моё слово!

Потеряв терпение, Белецкий подцепил вилкой солёный огурец и сунул Жорке прямо в зубы. Тот послушно захрустел, отвлекаясь от темы беседы, чему Белецкий был несказанно рад.

А в целом, празднование задалось. Они танцевали под магнитофон и пели под гитару, декламировали стихи (артисты же! куда без этого…), устраивали какие-то безумные игры и розыгрыши… Апофеозом веселья стало по-настоящему неожиданное явление Деда Мороза, в котором многие без труда узнали Антона Шаляпина с последнего курса. Он специально пришёл на их этаж, чтобы поздравить “малышей”-первокурсников с наступающим девяносто четвёртым годом и оставить для них мешок подарков. Впрочем, “подарками” их можно было назвать чисто символически. На самом деле, это были всего лишь шутливые новогодние предсказания, написанные на клочках бумаги. Оживлённо галдя, студенты поочерёдно запускали в мешок руки и выуживали свою “судьбу”. И, надо отметить, она была к ним всем более, чем благосклонна: обещала блестящую карьеру в театре или кино, съёмки у лучших режиссёров страны, кому-то пророчила успех аж в самом Голливуде и получение “Оскара” за лучшую роль, сулила баснословные гонорары и многомиллионные фан-клубы по всему миру. Белецкий вытащил бумажку, которая гарантировала, что он станет секс-символом российского кино, и лишь рассмеялся от этой нелепицы.

А под бой курантов все девчонки дружно писали свои заветные желания на листочках, торопливо сжигали их, высыпали пепел в бокал с шампанским и быстро выпивали. Детский сад, конечно, но всем было жутко весело.

“Интересно, что она загадала?” – подумал Белецкий, исподтишка наблюдая за Кетеван, которая, закусив нижнюю губу и то и дело убирая падающие на глаза волосы, воодушевлённо строчила что-то. Хотя тут к гадалке не ходи – наверняка что-нибудь сказочно-киношно-сентиментальное в духе “хочу выйти замуж за Аслана, жить с ним вместе долго и счастливо и умереть в один день”…

– Ура!.. Ура-а-а!!! С новым годом, с новым счастьем!.. – орали все, обнимаясь, а за окнами раздавались залпы салютов и взрывы петард.

После наступления полуночи у празднования открылось второе дыхание – с удвоенным энтузиазмом зазвучали тосты, вновь зазвенели рюмки, кто-то накладывал себе очередную порцию салатика… а кто-то уже спал лицом в тарелке. Кажется, это был Жорка. Девушки-хозяюшки, волнуясь, уговаривали гостей не объедаться и “оставить место для тортика”.

Воспользовавшись всеобщей суетой, Белецкий пробрался к Кетеван и тронул её за руку.

– Можно тебя на минутку?.. На пару слов.

Она удивлённо кивнула. Белецкий потянул её за собой из кухни. Ему нужно было найти укромный уголок, где им никто бы не помешал…

Комната, где жила Анжела Климова с другими девочками-однокурсницами, сейчас пустовала и (очень кстати) оказалось незапертой. Белецкий втащил туда Кетеван и аккуратно прикрыл за собою дверь.

Едва они остались наедине, вся смелость его покинула. На самом деле, он всего лишь собирался вручить ей новогодний подарок – не хотелось делать это при свидетелях. Но сейчас даже самые обычные, простые слова давались ему с трудом. В конце концов, он молча достал свой подарок и без излишних церемоний надел Кетеван на руку.

Это был изящный серебряный браслет старинной работы, доставшийся ему от бабушки с папиной стороны. С отцом после развода родителей Белецкий практически не общался, потому что тот жил с новой семьёй на другом конце страны и, видимо, не особо скучал по сыну. Бабушки же давно не было на этом свете, а вот браслет остался. “Подаришь его той, которую полюбишь всем сердцем, – сказала тогда она, заговорщически подмигнув обожаемому внуку. – Я верю, Сашенька, что ты сделаешь достойный выбор”.

– Ой… – потрясённо выговорила Кетеван, поднимая руку к лицу и поворачивая её в разные стороны, чтобы получше рассмотреть браслет. – Какая прелесть!..

– Тебе правда нравится? – обрадовался он.

– Ну конечно! – воскликнула она, сияя. – Это… просто невероятно красиво. Мне, на самом деле, даже неловко… Разве я должна принимать от тебя такие подарки? Он же, наверное, жутко дорогой и всё такое…

– Не думай об этом, – отмахнулся он. – Самое главное, что тебе он пришёлся по душе. Тебя это ни к чему не обязывает, – добавил он зачем-то, хотя, положа руку на сердце, многое отдал бы за то, чтобы заставить её почувствовать себя хоть капельку чем-то обязанной ему.

– А ведь я тоже приготовила для тебя подарок! – спохватилась Кетеван и расстегнула свою сумочку. – Целый месяц над ним корпела, между прочим – цени мою жертву, – и смущённо улыбнулась, давая понять, что шутит.

Это был шарф. Тёплый шерстяной шарф, который она связала для него своими собственными руками…

– Чтобы он всегда согревал тебя в морозы, – добавила она, искренне любуясь своим творением и уже пытаясь завязать шарф на его шее, чтобы взглянуть, как он будет смотреться.

А Белецкого вдруг будто озарило. Точнее – торкнуло. Он увидел себя и Кетеван со стороны: оставшись вдвоём в пустой комнате в новогоднюю ночь, они дарят друг другу подарки, её руки обвивают его шею… А между тем, Аслан по-прежнему существует, он никуда не делся. Это о нём она мечтает, о нём плачет, его имя шепчет перед сном и пишет на бумажке, загадывая заветное желание…

Он резко отбросил руки Кетеван, буквально оттолкнул её от себя.

– Сандро, что… что случилось? – опешила она. – Тебе не понравилось?

– Ты бы мне ещё рукавички связала, – со всей язвительностью, на которую только был способен, произнёс Белецкий. – Как младшему братику, чтобы не простужался и сопельки не текли. Как ты тогда обо мне сказала?.. Швило?.. Ну, так “швило” и есть… Ребёнок. Дитятко неразумное. Ты же именно таким меня воспринимаешь? И Аслану своему так про меня рассказываешь? – он распалялся всё больше и больше. – Или вы вообще обо мне не говорите? Хотя да, кто я такой, чтобы даже упоминать обо мне… Кто-то вроде евнуха в чужой спальне! Абсолютно безгрешный и безопасный, очень удобный "друг"… Да только вот я ни хрена не евнух, слышишь?! И ты даже представить себе не можешь, что я мечтаю сделать с тобой… и как…

– Дурак, – обиделась Кетеван, бледнея на глазах. Развернулась, чтобы уйти, но он уже опомнился и ужаснулся тому, что сказал. Сделал быстрый шаг, преграждая ей дорогу, и притиснул девушку к стене. Жёстко, почти грубо. Она затихла и смотрела на него испуганно. Он взволнованно дышал, не отрывая взгляда от её губ. “Поцеловать… надо сейчас же её поцеловать”, – стучало у него в висках, но он всё не решался. Хотя знал, интуитивно чувствовал, что если захочет и сделает это – она не оттолкнёт его в данный момент. А впрочем, плевать. Если бы он действительно решился поцеловать её, ему было бы абсолютно всё равно, даже если бы она сопротивлялась и кричала.

…Он не стал этого делать. Отступил назад, выпуская Кетеван из захвата, и понял, что силы его совершенно оставили.

– Чего ты хочешь от меня, Кети? – выдохнул он с отчаянием, привалившись спиной к стене, медленно опустился на корточки и прикрыл в изнеможении глаза. – Ты же видишь, ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. Зачем ты меня приручила? К чему все эти игры? Взгляды? Прикосновения и объятия? Подарки?! – он изо всех сил сдерживался, боясь позорно разрыдаться, как малый ребёнок. Вот тогда действительно получится самый настоящий “швило”…

– Если ты и в самом деле видишь во мне просто друга… то отпусти меня, пожалуйста. Не давай надежды. Не режь по живому…

Она аккуратно присела на корточки с ним рядом и осторожно провела ладонями по его щекам.

– Сандро…

Белецкий открыл глаза.

– Я так больше не могу… – прошептал он.

– Я не хотела, чтобы так вышло, – пролепетала она растерянно и виновато, с болью всматриваясь в его синие глаза, потемневшие от долго сдерживаемых, так и не пролитых слёз. – Я… совсем запуталась.

– Запуталась? – переспросил он.

– Да, я… я не знаю, что к тебе чувствую. Я люблю Аслана, но… ты мне тоже нравишься… правда… – выдохнула она. Ресницы её задрожали. – И меня это пугает. Я понимаю, что не должна… что это неправильно…

– Почему – неправильно? – заорал он, меняясь в лице. – Да что здесь неправильного?! Тебя тянет ко мне, меня… ты и так в курсе, так в чём проблема?!

– В том, что я люблю Аслана, – внезапно разозлившись, тоже закричала она, испепеляя его гневным вглядом. – Люблю! Слышишь? Только его одного! И буду любить до самой смерти!!!

“Но я другому отдана, – я буду век ему верна”, – некстати всплыли у него в голове пушкинские строки.

– Ну и катись ты к дьяволу, – выдохнул Белецкий устало, поднимаясь. Он словно подвёл для себя некую условную черту. Поставил точку. И в голове, и в сердце была мертвенная пустота. Ледяная стылость.

Вот и поговорили…

Он не помнил, как добрёл до комнаты Жорки, нашёл там на кровати в груде верхней одежды, сваленной друг на друга, свою куртку, как спустился по лестнице и вышел в ночь…

Перед тем, как дверь общаги за ним захлопнулась, в спину выстрелили строки из песни “Агаты Кристи”:

 
– Но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой.
Окончен бой, зачах огонь и не осталось ничего…
 

И правда. Ничего не осталось.