Текст книги "Сандро, не плачь! (СИ)"
Автор книги: Юлия Монакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Они так и сидели в его машине. Снаружи хлестал дождь, стёкла были исполосованы водяными дорожками, но Белецкий не включал “дворники”, отчего создавалась иллюзия, что они полностью отрезаны от внешнего мира этой стеной из дождя. Так Кетеван было проще говорить…
– Я почти уже и не надеялась. И вдруг, в тридцать шесть лет – внезапная, нечаянная, но очень желанная беременность. Врачи сказали мне: будешь лежать на сохранении все девять месяцев. Именно “лежать”, это не фигура речи. Но я была готова абсолютно на всё. Конечно, по мнению окружающих, это выглядело очень рискованно и даже безрассудно. Я была уже не просто “старородящей”, но ещё и проблемной старородящей. Не буду подробно описывать, как провела всё время до родов в больнице – в горизонтальном положении, под капельницами. И сами роды… это был кошмар и ужас. Но когда я впервые посмотрела в личико своего сына… – её голос сорвался. – Оно стоило того, даже миллион раз ещё можно было бы повторить все эти жертвы…
Она немного помолчала, собираясь с мыслями.
– Аслан устроил большой праздник по этому поводу. Мы так радовались, были так счастливы… и даже понятия не имели, что Мурад родился с ВПС.
– Что это? – коротко спросил Белецкий.
– Врождённый порок сердца, – отозвалась она еле слышно. – Его не сразу распознали. Слишком поздно диагностировали. Ты знаешь, Аслан вообще не особо доверял врачам, в последние годы он внезапно ударился в религию и постоянно уповал на волю Аллаха – дескать, если ему угодно, ребёнок и так поправится.
– И что? Проглядели порок?
– На плановом осмотре во время прослушивания сердца выявили шумы. Необходимо было провести эхокардиографию, чтобы выяснить, органические ли они, связанные с пороком сердца, или функциональные. Но… мы так и не собрались. Аслан заверил, что доктор просто гипердиагност, а с малышом на самом деле всё в порядке. Видишь ли, у Аслана тоже был шум в сердце в детстве, но с возрастом всё нормализовалось. Ненавижу себя за то, что пошла тогда у него на поводу и послушалась! – она непроизвольно сжала пальцы в кулаки.
– Когда вы узнали?
– Через четыре года. Только через четыре года! Мне казалось, что мальчик просто слабенький. Он очень плохо набирал вес, быстро утомлялся, не мог бегать и играть со своими сверстниками – сразу начинал задыхаться, учащалось сердцебиение. В общем, однажды я просто схватила его в охапку и потащила на полное обследование… Тогда-то мне и озвучили приговор. С таким диагнозом долго не живут. Максимум – ещё пару лет…
Она нервно щёлкнула замком своей сумки и выудила оттуда пачку сигарет.
– Извини, но мне надо… могу я закурить?
Он молча приспустил стекло с её стороны.
Кетеван торопливо затянулась, закашлялась, отвернулась к окну, чтобы дым не шёл на Белецкого. Он тем временем попытался позвонить домой, жене. Но она почему-то не брала трубку…
– Ну, а дальше начались мои отчаянные попытки вытянуть Мурада из этого кошмара, – продолжила Кетеван.
– Твои попытки? – он взглянул на неё искоса. – А твой драгоценный Аслан тут совсем ни при чём? Он не принимал в этом участия?
– Я же говорила тебе, – она горько усмехнулась, – он ударился в религию. Говорил, что Мурад и так поправится… “иншАллах”. То есть, если Бог даст… Он просто ежедневно молился за здоровье сына и искренне считал, что этого достаточно.
– Бред какой-то, – Белецкий поморщился. – И ты не пыталась его вразумить? Или ты тоже стала соблюдающей мусульманкой?
– Я не меняла веру, – тихо сказала Кетеван. – Но… ты многого не знаешь о нашей с ним жизни. Мне было очень непросто. Он… был против того, чтобы я работала. Ему никогда не нравилась выбранная мною актёрская профессия, о том, чтобы играть на сцене или сниматься в кино после свадьбы, не могло быть и речи. Но он не хотел даже того, чтобы я получила высшее образование по какой-нибудь другой специальности… Он старался контролировать каждый мог шаг. Не выпускал меня одну на улицу. Заставлял повязывать на голову платок, если мы выходили из дома. Запрещал даже просто разговаривать с другими мужчинами…
– Это то, о чём ты так горячо мечтала, Кети? – спросил он с непередаваемым выражением горечи, сожаления и вины, точно сам был в ответе за то, что с ней случилось. – Быть домохозяйкой, подчиняться ревнивому мужу-тирану, носить хиджаб и не иметь ни профессии, ни работы? В этом – твоё счастье? В беспрекословном повиновении любимому, обожаемому Аслану? Где же, чёрт возьми, ваша хвалёная грузинская гордость… Как твои родные допустили подобное?
– Я… никогда и никому не жаловалась, – отозвалась Кетеван. – Гордость или глупость, не знаю… Скорее всего, просто банальный стыд. Ведь все они непременно сказали бы: "А ведь мы тебя предупреждали! Мы тебе говорили!" Я долго скрывала от родителей, как мне живётся в Махачкале. Если дело касалось лишь меня, я ещё могла как-то стерпеть. В конце концов, действительно – сама виновата. Я была так слепо влюблена в него, что закрывала глаза на всё остальное. Но… когда встал вопрос о здоровье и жизни нашего ребёнка… я просто не могла больше молчать и скрывать. Мне нужна была поддержка близких. Аслан настолько наплевательски отнёсся к новости о страшном диагнозе, что я готова была его убить.
– А его родственники? Они тебя как-то поддержали?
– Смеёшься?.. Им было всё равно. Свекровь окончательно разочаровалась во мне, когда её внук родился таким "задохликом". Она всегда была очень прохладно настроена по отношению к Мураду. В общем, я обратилась к своей семье в Грузии… и они уговорили меня подать на развод, пока ребёнка окончательно не угробили таким равнодушием.
Кетеван слегка поморщилась.
– Это была чуть ли не война. Скандалы, слёзы, угрозы и истерики… К счастью, свекровь была только рада сложившейся ситуации – она и убедила Аслана, в конце концов, отпустить меня с миром. Ведь я в любом случае была его недостойна, по её мнению… А у неё уже была присмотрена другая невеста, и она торопилась как можно скорее устроить сыну новый брак – чтобы, пока не поздно, он мог порадовать её другими, здоровыми и крепкими, внуками… Вообще в Дагестане дети после развода родителей обычно остаются с отцом. Но здесь… никто не хотел взваливать на себя эту ответственность. Кому это надо – возиться с больным ребёнком? Жить в постоянном стрессе, в вечном напряжении и страхе: не дай бог хотя бы лёгкая простуда или температура, слабое сердце не справляется даже с небольшими нагрузками, могут возникнуть осложнения, не говоря уж о…
– Можешь не объяснять, – заметил он вскользь. – После инфаркта врачи больше всего пугали меня именно вирусами… Даже заставили сделать прививку от гриппа.
– В общем, я просто забрала Мурада и уехала домой, в Грузию. Странно – я прожила в Махачкале больше двадцати лет, а "домом" она для меня так никогда и не стала…
Она покачала головой в такт собственным мыслям.
– Ну, а дальше… дальше началась беготня по врачам и больницам Тбилиси, поиск специалистов, консультации, попытки нащупать пути решения проблемы… Все сходились на том, что если сделать пластику аортального клапана – есть шанс выжить. Но это очень сложная, очень рискованная операция именно в нашей, конкретной, ситуации, её могут провести только высококлассные специалисты. Я перелопатила весь интернет и выяснила, что такие операции качественнее всего делают за границей, лучше в Германии или Израиле. В Грузии просто нет клиник подобного уровня и гарантий. Разве что в Москве… но только в какой-нибудь хорошей частной больнице, где будет больше шансов выжить.
– Операция дорогая? – спросил Белецкий.
– Ну, как сказать… не так дорого за спасение жизни ребёнка, – Кетеван усмехнулась. – Всего-то десять тысяч долларов за то, чтобы мой сын был здоров. Но ты не думай, – добавила она торопливо, – деньги у меня есть, я не собиралась просить их у тебя.
– Тогда что ты собиралась у меня просить? – поинтересовался он. Ну вот, кажется, они и подобрались к главной цели её визита.
Она выкинула сигарету за окно и опустила глаза.
– Изначально я вообще не хотела тебя впутывать в свои проблемы. Даже мысли такой не было. Мне всего лишь нужен был врач-кардиохирург – и не просто хороший, а самый лучший в Москве. Я не могла рисковать, доверившись специалисту средней руки. В конце концов, мне подсказали координаты одной частной привилегированной клиники…
В этот момент он уже начал догадываться, к чему она клонит.
– Так я и вышла на то закрытое заведение, в котором тебя оперировали год назад, – выдохнула Кетеван, по-прежнему не глядя ему в лицо.
Клиника кардиохирургии, где Белецкому было сделано аортокоронарное шунтирование, трепетно блюла свою репутацию. Попасть туда могли лишь избранные – политики, актёры, певцы и другие знаменитости. Пациентам после операции требовался абсолютный покой, и руководство клиники обеспечивало его в полной мере. Никаких ушлых журналистов, бесконечной череды посетителей и даже просто контактов с любопытными пациентами. Каждому предоставлялась индивидуальная палата, в которую был вхож только медперсонал и близкие родственники – из тех, кого пациент сам пожелает принять.
– Я позвонила туда и попыталась записаться, но… меня даже не выслушали до конца, – с горечью произнесла Кетеван. – Сказали, что у них всё распланировано на год вперёд и вообще мне лучше обратиться в другую клинику, более доступную. О том, что ты тоже оперировался именно там, я узнала совершенно случайно. От Анжелки… Она и вбила себе в голову, что ты непременно обязан составить мне протекцию в эту клинику. У тебя же должны были остаться какие-то связи, контакты со своим врачом…
– Связи и контакты, положим, остались, – медленно проговорил он. – Но… Кети, почему ты прямо не сказала мне, о чём хочешь попросить? К чему были все эти нелепые уловки, легенда о том, что ты приехала "развеяться" и посетить встречу выпускников? Зачем все эти, уж прости, тупые попытки соблазнения?!
Она поёжилась, точно ей вдруг стало холодно.
– Анжелка уверяла, что так будет надёжнее. Если честно, поначалу я была категорически против. Хотела просто попросить тебя по-человечески. Обратиться, как к старому другу… но она сказала, что для любимой женщины ты сделаешь не в пример больше, чем для посторонней. Почему-то она вообразила, что у тебя ко мне до сих пор что-то есть, а твой нынешний брак – ошибка.
– Что-что?
– Признаться, сперва мне и самой так показалось… – она отвела взгляд. – Ну, что у тебя могло быть общего с этой юной наивной девочкой?.. Какая любовь?! Но… стоило нам с тобой немного пообщаться, и я осознала, что заблуждаюсь. Теперь ты смотрел на меня совсем другими глазами. Не так, как раньше… Я поняла, что жена занимает в твоём сердце особое место… её не потеснить.
– И, тем не менее, ты не оставила попыток, – с горечью констатировал он. – Что это было сегодня, Кети? Танец, поцелуй…
– Это… – она несмело посмотрела на него. – Наверное, просто от отчаяния…
– Тебе самой-то не было противно и мерзко? – он, словно не веря до конца в то, что она могла пойти на такое, потрясённо покачал головой. – Ты… так подло и цинично использовала меня, играя на воспоминаниях. Даже теперь, когда дело касается ребёнка. Неужели ты думала, что я смогу отказать?!
Он был невероятно зол на неё и расстроен тем, что услышал. Кетеван боялась взглянуть ему в глаза.
– Ужасно даже не то, что ты совсем не знаешь и не понимаешь меня, Кети, – произнёс он с болью. – Это-то как раз неудивительно и не ново. Ужасно – что и я сам, оказывается, совершенно не знал тебя… ты страшный человек.
Кетеван ещё ниже опустила голову.
– Хорошо, допустим – чисто теоретически – я поддался бы твоим чарам, – продолжал Белецкий. – И что – ты действительно согласилась бы переспать со мной, не любя при этом?
– Ради спасения сына согласилась бы, – упрямо и твёрдо ответила она, хотя её губы нервно подрагивали.
– Ты… очень разочаровала меня, – откровенно произнёс Белецкий. – Ладно, в студенчестве ты была совершенно без царя в голове, это не новость. Но мне казалось, давно пора было хоть немного повзрослеть.
– Ну и пусть разочаровала! – перебила Кетеван, поворачиваясь к нему и сверкая глазами. – Пусть ты меня ненавидишь теперь. Я это вынесу, как-нибудь переживу! Только… только помоги моему ребёнку!
Она заплакала, спрятав лицо в ладонях. Белецкий вздохнул и протянул ей салфетку, не предпринимая попыток успокоить и просто выжидая, когда она выплачется. Кетеван и в самом деле довольно быстро затихла.
– Где сейчас мальчик? – спросил он.
– Здесь, в Москве, – Кетеван шмыгнула носом. – Мы живём у тёти Нателлы…
Она полезла в сумку, достала свой телефон и показала Белецкому фотографию Мурада.
– Вот… это он. Мой малыш…
Ребёнок очень походил на своего отца. Ничегошеньки-то в нём не было от Кети. И это был красивый мальчик, несмотря на болезненную худобу и бледность.
– Сколько ему сейчас лет? Шесть, семь?
– Шесть. Он так мечтает пойти в школу вместе с ровесниками…
– У тебя с собой его документы? Ну, история болезни, и что там ещё… анализы, результаты обследований…
– Конечно, – она кивнула, снова хлюпнув носом. – Ну, в смысле, не прямо вот – с собой… Они дома, у тёти Нателлы.
– Тогда давай сделаем так, – он побарабанил пальцами по рулю. – Сейчас ты вернёшься домой, соберёшь и подготовишь все необходимые бумаги. Завтра… – он взглянул на часы, – точнее, уже сегодня утром… я свяжусь с врачами из той клиники и постараюсь договориться насчёт тебя, ну, чтобы вас приняли. Потом перезвоню тебе. Если они скажут приезжать – немедленно соберёшься и приедешь вместе с сыном. Так что будьте наготове.
– Спасибо, Сандро… – прошептала она.
– Пока не за что. Пойми, я ничего не могу обещать и гарантировать.
– Знаешь, – помолчав, спросила вдруг Кетеван, – что я чаще всего вспоминаю о тебе?
– И что же?
– Тот прощальный поцелуй на перроне.
Белецкий в недоумении приподнял брови, ожидая пояснений.
– Даже Аслан так не обмирал и не сходил с ума, когда я его целовала. Наверное… – теперь её было едва слышно, – наверное, никто в жизни никогда не любил меня так, как ты.
Он даже не сразу нашёлся, что ответить.
– Это ты сейчас опять палочкой в рану тычешь? Просто из любопытства, как я отреагирую: заору, истеку кровью или переживу как-нибудь?
Кетеван смутилась.
– Что ты… совсем нет. Я… действительно сожалею, что не слишком-то берегла тебя тогда.
Он никак это не прокомментировал, просто ещё раз взглянул на часы и, спохватившись, завёл машину.
– Ладно, поехали, поздно уже… Я отвезу тебя домой.
1997 год, Москва
Заключительный – четвёртый – курс в Щуке пролетел ещё быстрее, чем предыдущий. Никто и оглянуться не успел.
Белецкий уже второй год снимался в долгоиграющем историческом сериале “Петербургские трущобы”, который всё никак не хотели сворачивать, поскольку он пользовался искренней любовью телезрителей. После пилотных десяти серий стало понятно, что народ не готов расставаться с полюбившимися героями, и были быстренько дописаны и отсняты новые эпизоды. А затем – ещё и ещё…
В целом, Белецкому очень нравилось сниматься. Съёмки проходили в северной столице. Ему, как студенту, пошли навстречу и даже подогнали в сценарии график эпизодов специально под героя, которого он играл. Это было очень удобно: можно было почти не пропускать занятия в училище. Каждые выходные он исправно мотался в Питер.
Старшие артисты – матёрые, признанные звёзды – относились к своим юным коллегам очень тепло и всегда были готовы помочь дружеским советом и подбодрить.
Роль была не то, чтобы главная, но запоминающаяся, не проходная. Белецкий становился всё более и более узнаваемым. Теперь и шагу нельзя было ступить без того, чтобы кто-нибудь не завопил в восторге: “Ой, смотрите, корнет Салтыков идёт!” Девушки висли на нём пачками. Страшно сказать, сколько их прошло тогда через его постель: вздумай он подсчитать точное количество – сбился бы со счёта. Взрослые партнёры по съёмочной площадке подшучивали над ним: "Дорвался до сладкого – смотри, пацан, не лопни!"
На самом деле, он не “дорвался”. У него сложилось к этому примерно такое же философское отношение, как к еде и питью, без фанатизма. Испытываешь жажду – нужно напиться. Голоден – необходимо поесть. Хочется секса – следовательно, надо с кем-нибудь переспать, благо, недостатка в желающих не было. Зачем отказываться от того, что само плывёт в руки? Ему же легче, не надо тратить время на эти предварительные шаманские танцы с бубнами – ухаживания и прочую ерунду.
Никто и предположить не мог, что за благополучным, даже сияющим внешним фасадом этого юного красавчика скрывалось сильнейшее эмоциональное опустошение. Он был в отличной физической форме – но невероятно измучен морально, выгорев буквально дотла. До предела. Все его эмоции словно поставили на “стоп”. Он застыл, замер изнутри, перестав испытывать какие-либо чувства. Тепло, привязанность, симпатия, не говоря уж о влюбённости – всё это было не для него. Словно скользило мимо, не задевая даже кожу…
В училище он ограничивался тем, что просто смотрел на Кетеван издали. Ему хватало и этой малости… Они не разговаривали уже очень долго: не ссорились, просто постепенно стали друг другу совершенно чужими. Их по-прежнему ставили вместе, в пару – на танцах и на этюдах; они вдвоём выходили на сцену во время учебных спектаклей… Работали в дуэте они всегда отменно, слаженно, искренне поддерживая друг друга. Но едва их отношения пытались хоть чуть-чуть выдвинуться за рамки профессиональных, взгляд Белецкого моментально потухал. Он замыкался в себе и продолжал своё упорное молчание, которое не могли разбить робкие попытки Кетеван поинтересоватся, как у него дела, какие новости.
“Зазнался, – пошёл шепоток по училищу. – Звёздная болезнь накрыла, мы ему теперь не ровня, рылом не вышли!”
Однажды, опаздывая, он ввалился в аудиторию и обнаружил там одинокую Анжелу. Она сидела в совершенно пустом помещении и рыдала навзрыд.
– Что случилось, Климова? – поинтересовался он участливо. – И где все?
– Занятие отменили, – всхлипнула она.
– А ты чего тут сидишь, не уходишь? Кто тебя обидел?
– Вали отсюда, – сердито отозвалась она, утирая распухший красный нос платком. – Не твоего ума дело… тоже мне, добренький нашёлся. Да тебе на самом деле насрать! Как и всем остальным…
И такой у неё был страшный, отчаявшийся голос, что он вдруг по-настоящему испугался.
– Анжел, что с тобой?
И она, поддавшись его сочувствуюшему тону и взгляду, вдруг одним махом выложила, что беременна, аборт делать уже поздно, да она и не стала бы, боится, что потом вообще не сможет иметь детей, а будущий счастливый отец послал её куда подальше, потому что он взрослый и уважаемый человек, у него другая семья, официальная, в которую какая-то провинциальная студентка ну никак не вписывается.
– А предохраняться его в семье не научили? – растерянно, не зная, чем тут можно помочь, пробормотал Белецкий в ответ на эту внезапную исповедь.
– Это я виновата… – прорыдала Анжела. – Я сама всё подстроила… Я думала… надеялась, что если “залечу”, он точно разведётся со своей грымзой.
– Дура, – коротко и беззлобно выдохнул он. – И что теперь ты собираешься делать?
– Теперь уж ничего не поделаешь… Мать меня убьёт, она ещё не знает. Никто не знает… Прямо хоть иди – и с моста прыгай… ну куда мне одной, с ребёнком… в Москве я не смогу остаться… ни карьеры, ни законченного образования… мать-одиночка… у нас в городе все пальцем будут показывать… – она заревела с удвоенной силой.
Решение пришло ему в голову мгновенно. Он даже сам удивился этой простоте и ясности.
– Слушай, Климова… выходи за меня, а?
Анжела от шока даже перестала икать.
– Ты рехнулся?
– А чего? Успокоишь своё семейство, завершишь образование, родишь ребёнка в законном браке…
– Тебе-то это зачем?
– Ты права, по большому счёту – незачем. Но я ничего и не теряю. Просто… сам я едва ли когда-нибудь женюсь, в смысле – по любви, – его губы искривила болезненная усмешка. – А тут… просто дружеская помощь. Тебя это ни к чему не обязывает. Меня тоже. Мы даже спать друг с другом не будем. Распишемся – и всё. Кому какое дело?
– А ребёнок? – она всё ещё не понимала.
– Нет, всё-таки, ты дура, – укоризненно вздохнул он. – Скажем, что он мой. И запишем меня отцом.
Анжела недоверчиво прищурилась.
– Я не пойму, в чём подвох, Белецкий.
– Да нет никакого подвоха. Считай, что я просто разочаровался в серьёзных отношениях и не верю в институт брака… Ну честно, мне это ничего не будет стоить. А вот тебя, я так понимаю, здорово выручит…
Глаза Климовой заметались.
– А твои родители? Они не будут против?
– Даже если и будут, что с того? – он пожал плечами. – Я, слава богу, не мальчик уже. Деньги сам зарабатываю. И, кстати, я давно искал уважительный повод съехать от них…
В её взгляде зажглось подозрение.
– Ты хочешь отомстить Кети? Чтобы она кусала локти и думала – ах, кого я потеряла?
– Да нет… не хочу я никому мстить, – не слишком уверенно отозвался он. – В общем, моё дело предложить, твоё – согласиться или отказаться. Можешь подумать, я тебя не тороплю.
– Ты такой добрый, – выдохнула она почти с ужасом.
– Совсем нет. – Белецкий покачал головой. – Но иногда и у меня случаются “души прекрасные порывы”…
Он и сам не мог толком сформулировать, какие цели преследовал. Отчасти он делал это из чувства жалости к попавшей в беду однокурснице. Отчасти – действительно назло Кетеван, которая пренебрегла его чувствами. Женитьба представлялась ему разумным и логичным выходом из положения. Этакий благородный жест: разочаровавшийся в любви юный джентльмен спасает честь опозоренной леди.
Он не выяснял специально, но Анжелка иногда вскользь, мимоходом, пробалтывалась, что Аслан по-прежнему находится в Москве. Парню удалось найти здесь работу. Затем – так же, от Анжелки – Белецкий узнал, что работа эта была связана с каким-то нелегальным бизнесом, и родители Аслана, прознав про это, потребовали немедленного возвращения сына домой. Нагулялся мальчик, пожил в столице – и хватит. “Мальчику” к тому моменту уже исполнилось двадцать четыре года…
А вот о чём он знать не мог, даже не догадывался – так это о том, что Кетеван после отъезда любимого устроила истерику и самую настоящую голодовку. В конце концов, не на шутку перепуганные эмоциональным шантажом родители были вынуждены дать добро на этот брак. Грузинская родня надавила авторитетом и численностью, где-то даже немножко пригрозила, и махачкалинская родня приехала в Грузию практически полным составом – знакомиться и официально просить руки Кетеван.
Вот тогда-то, в самом конце четвёртого курса, эта сумасбродка Кетеван и бросила учёбу – без оглядки, без сожалений, чтобы поскорее воссоединиться с Асланом и сыграть свадьбу. Мастер рвал и метал, пытался приструнить её, стыдил, умолял не зарывать свой талант в землю и хотя бы получить диплом, но… куда там! Одуревшая от счастья Кетеван не хотела ничего слышать, не желала больше ни минуты ждать.
Белецкий ничего этого не знал…
Он тогда приехал из Питера домой и отсыпался после двух суток непрерывных съёмок. В училище решил сегодня не ходить, и даже телефонный шнур выдернул из розетки.
В дверь позвонили. Затем ещё и ещё… С трудом поднявшись с постели и волоча своё одеревеневшее тело в сторону прихожей, Белецкий мысленно костерил последними словами визитёра, кем бы он ни был.
За дверью обнаружился какой-то посторонний нахальный мальчишка-подросток.
– Ты Саша? – спросил он бесцеремонно.
– Ну.
Мальчишка протянул ему свёрнутую трубочкой записку.
– Тебе просили передать.
– Кто просил-то? – озадаченно крикнул он ему вслед, но мальчишка уже с гиканьем сверзился по лестнице.
А затем он развернул записку, увидел торопливый знакомый почерк… и почувствовал, что так же, как летел вниз мальчишка-нахалёнок, летит сейчас в бездонную пропасть его несчастное сердце.
“Сандро, не смогла до тебя дозвонится. Я выхожу замуж и уезжаю из Москвы насовсем. Если ты не против, мне хотелось бы увидеть тебя в последний раз…”
Это прощание окончательно лишило его сил и стало многолетним ночным кошмаром. Сном, который возвращался к нему снова и снова…
Он мчался на Казанский вокзал, чтобы успеть попрощаться с той, жизнь без которой казалась немыслимой. Теряя рассудок от отчаяния, летел на собственную казнь – и не мог остановиться. До смерти боялся отпустить её без последнего "прости"…
Детали того дня намертво отпечатались в его памяти: и панический страх опоздать, и характерный запах шпал, пропитанных креозотом, и гудки прибывающих поездов, и безликая равнодушная толпа, толкающая его плечами и локтями, пока он лихорадочным взглядом выискивал на перроне единственное нужное и важное для него в целом мире лицо.
– Кети! – закричал он, заметив у вагона знакомый стройный силуэт и гриву чёрных волос, вольно рассыпавшуюся по спине. Девушка порывисто обернулась и расцвела улыбкой. Глаза у неё были совершенно шальные от счастья. Вот же ирония судьбы: он оставался здесь подыхать без неё – а она была дико, возмутительно счастлива…
– Сандро! – воскликнула Кетеван и тут же обвила его гибкими, как лианы, руками, прижалась изо всех сил. – Господи, как же хорошо, что ты пришёл… Я так ждала! Как я тебе рада! Я бы с ума сошла, если бы не удалось с тобой проститься, честное слово…
– А как же я? – глухо выговорил он, уткнувшись лицом куда-то ей в волосы и вдыхая их тонкий, любимый, ни с чем не сравнимый аромат. – Ты вот так уедешь и… – он что-то жалко мямлил и заикался, не в силах подобрать нужных, ёмких и понятных слов. Ему сейчас просто хотелось схватить её за плечи, потрясти от души, чтобы выбить из головы эту дурь, и заорать на весь вокзал: «Не смей меня бросать, слышишь?!»
Она отстранилась, чуть-чуть нахмурилась, тревожным быстрым движением провела ладонью по его щеке…
– Разве ты не хочешь, чтобы у меня всё было хорошо? – тихо спросила она. – Ты что, не рад за меня?
Вопрос был провокационным, и они оба знали это. Как знали и то, что на него возможен один-единственный правильный ответ.
– Я… рад, рад, Кети, – сбивчиво бормотал он, хватая её за руки, уже смиряясь с неизбежным и пытаясь запомнить, навсегда запечатлеть в памяти это тонкое красивое лицо, эти изумлённо распахнутые глаза, словно до сих пор не верящие в реальность происходящего. Одного взгляда на Кетеван было достаточно, чтобы понять – никакая это не блажь. У неё всё по-настоящему, всё всерьёз…
– Ты правда не сердишься? – проверила она, переводя дыхание. Что и говорить, уезжать из Москвы с таким грузом на сердце ей было бы неуютно.
– Я тебя люблю, – выдохнул он безнадёжно. – Кети, я тебя люблю и всегда буду любить!
Она потянулась к нему, нашла его губы своими – алыми, влажными, требовательно-бесстыжими, и он задохнулся, едва устояв на подкашивающих ногах, он чуть не умер на этом самом месте, а она жадно пила его, целовала так горячо и отчаянно, словно это был её прощальный подарок напоследок.
– Не плачь, Сандро, – отстранившись и тяжело дыша, она всматривалась в его ошалевшее, потерянное, потрясённое лицо. Он хотел было возразить: "Я не плачу", когда вдруг почувствовал, что щекам стало горячо и мокро. Глаза невыносимо жгло.
– Не плачь, – повторила она, мягкими и плавными движениями узких ладоней стирая влажные дорожки с его лица. – Ну что ты, глупый… Милый мой, славный Сандро… Я тебя никогда не забуду. Слышишь? Никогда!
***
Тем же вечером позвонила Анжела и сообщила, что согласна выйти за него замуж.
4 июня 2019 года, Москва
В театре у него долго не получалось сосредоточиться на работе.
Утренняя репетиция прошла из рук вон плохо, Антон ругался на чём свет стоит, Настя традиционно истерила в свойственной ей манере, а у Белецкого не было ни сил, ни желания в очередной раз возиться с ней и успокаивать, как раскапризничавшегося ребёнка. Хотя и остальные артисты труппы тоже были заметно взвинчены перед вечерним генеральным прогоном. Фактически, генералка и была самой настоящей премьерой – со зрителями, цветами и аплодисментами. Просто это был закрытый показ по специальным приглашениям: для родственников артистов, коллег и представителей СМИ. Билеты на сегодняшнее представление нельзя было купить в кассе, вход был строго “для своих”.
Впрочем, к вечеру Белецкий заставил себя как-то встряхнуться. На сцене он всегда был собран и напряжён до абсолютного предела возможностей, просто не позволяя себе схалтурить. Зрители не должны были видеть артиста Александра Белецкого с его личными проблемами: перед ними обязан был возникнуть Алексей Каренин собственной персоной…
Окончание спектакля было встречено бурными овациями. Артистов не хотели отпускать за кулисы, снова и снова вызывая на поклон. Белецкий и его партнёрша Настя Райская, держась за руки, раз за разом подходили к краю сцены, благодарно улыбались, кланялись и принимали бесконечные букеты цветов. Многолетний опыт работы в театре подсказывал Белецкому, что это – однозначный, ошеломительный успех, и уже к завтрашней официальной премьере в прессе появятся восторженные отзывы на спектакль. Однако он не мог порадоваться этому обстоятельству всем сердцем, всей душой, без остатка. Ещё сутки назад Белецкий и помыслить не мог, что генеральная репетиция пройдёт без Галинкиного присутствия. Она должна была сидеть в третьем ряду, на девятом месте, и он бессознательно всё возвращался и возвращался туда взглядом, точно надеялся рассмотреть среди физиономий зрителей счастливое и гордое лицо жены.
– Я молодец? – негромко спросила Настя, не шевеля губами. Всё-таки, это был её театральный дебют, и она ужасно трусила. Белецкий ободряюще подмигнул актрисе, дружески поцеловал в щёку, а затем снова подвёл Настю к самому краю сцены и высоко поднял её руку, точно представляя зрителям свою партнёршу и давая им возможность одарить её щедрыми персональными овациями. Она действительно старалась сегодня… Он улыбался, но глаза при этом оставались бесстрастными, а сердце и вовсе словно заледенело.
Затем он долго сидел у себя в гримёрке, бессознательно кусая губы, погружённый в невесёлые размышления. Куда ему теперь было торопиться? Домой, где его никто не ждёт?..
Четыре дня. Осталось как-то перетерпеть, сжав зубы, ещё четыре дня. Завтра, пятого июня – официальная премьера. Шестого – выступление на Красной площади: со стихами под оркестр, в честь юбилея Пушкина. Это было мероприятие, организованное правительством Москвы, поэтому отказать, увы, не представлялось возможным… Да и имя его уже засветилось на всех афишах, рекламирующих сие культурное событие, на кону стояли чувства тысяч и тысяч зрителей – и тех, кто придёт посмотреть и послушать его вживую, и тех, кто ждёт трансляции по телевизору… В пятницу и субботу – два последних спектакля в сезоне, и можно будет, наконец-то, лететь в Крым. Мыслями и душой он был там с того самого момента, когда узнал об отъезде жены. Пытался представить, чем она занимается… о чём думает… всё ещё плачет или, быть может, хоть немного успокоилась…
