Текст книги "Гравитация"

Автор книги: Юлия Ганская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Принимая заслуженную похвалу, Гаспар выглядел крайне довольным. И я была рада тому, что нашла его маленькую слабость.

– Я проходил курсы оказания помощи. В наше время они не кажутся лишней тратой времени.

Он был прав. Мир периодически сотрясался конфликтами и катаклизмами, и такие знания всегда были нужны.

Пока Гаспар наводил порядок, выливая раствор, моя миску и протирая стол, я незаметно наблюдала за ним. Если он – тот человек, который был в сарае и убил тех двоих, то я сильно рискую, считая его безобидным человеком и впуская в свой дом, в свою жизнь. Это был уж второй раз, когда я подозревала Гаспара, и с каждым разом сомнения становились всё тяжелее и мрачнее. Я не знала – что думать сейчас. Если он был тем убийцей, то фактически он спас мне жизнь. Но, с другой стороны, это значило, что он убивал и всех остальных, потроша и вырывая их сердца.

Я снова оказалась сидящей у столба, в темноте, а по ту сторону молчал тот, другой. Мы оба молчали и ждали в тишине. Затем он ушел. Как хищник, решивший, что с него хватит на сегодня добычи.

Гаспар окликнул меня второй раз, прежде чем я поняла, что не слушаю его. Извинившись и сославшись на то, что голова словно ватная, я изобразила заинтересованность тем, что он говорил. Гаспар развлекал меня ни к чему не ведущим рассказом, сути которого я всё равно не запомнила.

Воспользовавшись паузой, я поблагодарила его за сегодняшнее пиршество. Затем поинтересовалась тем, как прошла встреча. И только потом, словно невзначай, спросила – как прошли эти дни?

Гаспар ответил не сразу, чем усилил мои, и без того крепнувшие, подозрения. Он медленно выпил воды из стоящей перед ним чашки, так как на бокалы в моем доме было сложно рассчитывать, и только после этого отозвался:

– Достаточно буднично. Мне пришлось работать в городском комитете над одним из проектов. Рутинная работа.

Его лицо было полно непроницаемого спокойствия, когда он кивнул на телефонный аппарат:

– Я звонил несколько раз, но ты не отвечала. Это и заставило меня подумать, что возможно мне стоит навестить тебя и убедиться в том, что всё хорошо.

– Надеюсь, что твоя спутница не потеряла тебя сегодня вечером, – не смогла я промолчать, уводя разговор в сторону. Лучше выглядеть дурочкой, чем обнаружить свои подозрения.

Неожиданно лицо Гаспара расслабилось, и я поняла, что до сих пор он держался в некотором напряжении. Он решил, что я могу волноваться из – за той рыжей женщины, с которой был на том вечере. Мысленно я вознесла благодарность Небу за то, что он был так далек от истинной причины моих расспросов.

– О, я уверен, что в данный момент она наслаждается отдыхом со своей семьей, – удовлетворение и расслабленность мелькали в глазах Гаспара заметными искрами, но он не трудился скрывать их.

Я сделала умное лицо, насколько мне позволяли многочисленные ссадины, стягивающие кожу, и принялась за еду.

Спустя некоторое время, когда он церемонно поставил перед мной чашку чая и опустился на свое место, я нарушила молчание. Несмотря на то, что было приятно видеть его в доме, на кухне, спокойно делающего обычные дела так, словно это доставляет ему удовольствие и позволяет расслабляться, все же я никак не могла понять – в чем подвох. Верить в то, что люди делают что – либо просто так могут только чистые дети или блаженные дураки. И те, и другие лишены знакомства с горькой реальностью. Поэтому я подтянула к себе чашку с теплым, не горячим чаем – Гаспар позаботился о том, чтобы температура была настолько щадящей, насколько это возможно. И спросила:

– Почему ты проявляешь столько беспокойства обо мне? Не думаю, что это потому, что ты все еще считаешь себя обязанным за мою помощь.

Тонкие морщинки разбежались к вискам, сопровождая улыбку на лице Гаспара.

– Мне просто доставляет удовольствие знать, что я могу быть полезен тебе чем – то взамен за время, которое ты тратишь на разговоры со мной.

– Никогда не была интересным собеседником, так что не могу согласиться, – я хлебнула чая. Привкус мяты холодил и разбегался по горлу.

– Что же, а я с самого начала решил, что смогу быть тебе интересен, – он взглянул на меня поверх стола. Было в его глазах снова что – то размеренное, изучающее, будто он раскладывал меня по полочкам в своей голове.

– Могу я спросить – что произошло? – Как ни в чем не бывало, Гаспар сделал глоток и осторожно отставил чашку, машинально избегая звука удара дна о фарфоровое блюдце.

– Долгая история, – не хотелось мне разговаривать о происшедшем. Гаспар по-прежнему улыбался, но это было уже совершенно другое выражение. Словно его расслабленность внезапно отступила назад, растаяла и выпустила наружу непроницаемое и лишенное эмоций состояние. Он провел пальцем по блестящей, кремовой ручке своей чашки, и когда заговорил, то казалось, что его голос, в отличие от выражения лица, не изменился ни на каплю. Всё такой же спокойный, с неуловимыми нотками заинтересованности.

– Какие эмоции сильней всего, как ты считаешь? Желание вернуть обидчику всё полной мерой или желание забыть прошлое как сон?

– И то, и другое. И оба одинаково сильны, – я смотрела на Гаспара, демонстрируя полное безразличие. Хотя, от его вопроса во мне вновь всколыхнулось прежнее состояние тлеющего раздражения – как угли, которые вроде потухли, но копни их, и вспыхнет пламя.

– Насколько ты честна, когда так говоришь? – Он оставался в той же расслабленной позе, тогда как я нахмурилась и непроизвольно попыталась скрестить руки на груди.

– Я честна ровно настолько, насколько пытаюсь тушить свои, скажем так, не лучшие побуждения.

Под его испытующим взглядом я ощущаю себя неуютно, будто меня видно насквозь. До самых тайных уголков души, которые словно освещаются пламенем. Ощущение дискомфорта, словно стоишь обнаженной, дискомфорта без чувства стыда, но с тонким дуновением холодящего ветра, проникающего внутрь костей, разливающегося вместе с кровью по мозгу и остающегося тонкими льдинками в сплетениях вен и артерий.

Я не честна. Но я стараюсь быть честной.

Словно уступая, Гаспар улыбается, переводит взгляд на часы, виднеющиеся в отвороте белоснежного рукава, и делает глоток чая. Но только вот ощущения того, что он отлично видит всё темноё, что есть во мне, никуда не делось. И я ощущаю нарастающее раздражение, как естественную реакцию защиты.

Гаспар поднимается, собирая грязную посуду со стола, и передо мной вновь человек, который каждый раз оказывается рядом, когда мне нужна помощь. И то, что я его подозреваю в немыслимых преступлениях, и то, что его присутствие дает мне чувство безопасности – всё это сворачивается в один большой спутанный узел.

Я запуталась.

От мыслей меня отвлекает шум. Гаспар осторожно ставит чашки в мойку и только потом опускает глаза вниз, рассматривая растекающееся по светлому полотну рубашки коричневому пятну. Оно смотрится уродливым на белой поверхности, и самое естественное желание – избавиться от него.

– О, нет, – я резко поднимаюсь, отчего в голове вспыхивают разноцветные огоньки, – тебе стоит сразу замыть пятно. Иначе оно так и останется на ткани.

– Не беспокойся, – Гаспар проходит мимо меня и мягко усаживает обратно на стул, – если ты позволишь воспользоваться твоей ванной, то я улажу эту небольшую катастрофу.

Я киваю. Это самое малое, что я могу сделать для него. Но в то время, пока Гаспар борется с коварным действием чая, я продолжаю возвращаться снова и снова к своим неуемно грызущим мозг мыслям.

Он спускается вниз, и, хотя пятно по – прежнему темнеет на безупречной рубашке, на лице Гаспара не отражается ничего, разве что легчайший след огорчения. Я бы расстроилась куда как сильнее от безнадежно испорченной вещи. Рубашка явно была недешевой. Он поправляет манжеты и обращается ко мне:

– Уже слишком поздно, тебе стоит отдохнуть. Я не буду тебя беспокоить, но, пожалуйста, отвечайте на звонки. Я хотел бы быть уверен, что всё в порядке.

Когда за ним закрывается дверь, я жду, когда фонари машины исчезнут в темноте. Затем включаю сообщения автоответчика и прослушиваю как минимум шесть сообщений, оставленных Гаспаром. Все они сделаны в то время, когда я валялась на деревянном полу заброшенного сарая. Последнее – приблизительно за полчаса до того, как были убиты двое костоломов. До того сарая добраться можно лишь за полтора часа, если не больше. Хоть я плохо помню обратную дорогу, но точно уверенна, что это место расположено далеко за пределами города. Мозаика не складывается.

Глава 11

Урок, не закрепленный кровью, не усваивается.

Я не думала, что когда – либо столкнусь с правотой этих слов. Мне всегда казалось, что людям свойственно выучивать свои уроки более щадящими способами. Но это оказалось совсем не так. Возможно, в каждом человеке живет мазохист, который требует боли, и только боль оставляет в его сознании нужный след, такой, что он уже не исчезнет вместе с плохой памятью.

На улицах уже совсем по-осеннему стала светлеть листва, добавляя к своей зелени желтые, солнечные разводы. Приближался короткий, пышный период красочной осени, который затем сменится увяданием и ежегодной смертью природы, или же сном, погружающим все живое в тихое оцепенение. Еще было тепло, но вечерами тянуло холодным ветром, и люди на улицах всё чаще надевали пиджаки и куртки, отдавая вынужденную дань погоде.

Моё лицо медленно приходило в себя, но синяки по – прежнему выглядели отвратительно, выцветая от гнилой сливы до грязных желто – зеленых разводов. Ссадины и царапины зарастали под корками струпов, и даже самые глубокие из них явно не оставят после себя заметных следов. Это не могло не радовать, но выглядела я все равно, как ожившая маска для Хэллоуина. Когда голова перестала кружиться от любого движения, я стала понемногу выбираться на улицу. От настойчивых взглядов соседей спасала куртка с капюшоном и большие солнечные очки, похожие на глаза стрекозы. Я потихоньку бродила возле дома и понимала, что самое главное счастье в жизни – оставаться живой.

– Почему ты не обратишься в полицию, чтобы они разобрались с этим уродом, девочка?

Я сидела на крыльце, а Саул пытался прикурить сигарету из пачки. Он блаженно втянул в свои легкие табак и взглянул на меня, ожидая ответа. Саул считал, что я не должна ходить разукрашенная, как индейский тотем, более того, когда он впервые увидел меня такой, дядя пришел в неописуемое бешенство, желая задать моим обидчикам изрядную трепку.

– Не все так просто.

– Ты попала в дурную историю, девочка? И теперь пытаешься балансировать между правдой и ложью?

Я пораженно смотрела на Саула. В глазах блестел ум, острый и почти прозорливый. И это напоминало о том, что дядя проходил школу жизни там, где только умение рассчитать всё на пять шагов вперед могло спасти жизнь.

– Да, именно так, – я невольно потерла запястье, на котором медленно таял зеленоватый браслет синяка, – и я боюсь, что просто пойти в полицию мне нельзя.

Саул выпустил струйку дыма и покачал головой.

– Если перед тобой две дороги, но ты не знаешь – какая ведет в нужном направлении, доверяй интуиции. Поверь, девочка, ничто не может быть настолько на твоей стороне, как собственное чутье. Сейчас люди больше полагаются на всякую ерунду. Но там, где начинается граница, вступают в силу законы первобытных джунглей. И даже фантик в виде цивилизации не может их спрятать или остановить. Доверяй только себе, девочка.

Я доверяла себе, но сейчас даже моя интуиция вертелась на месте как потерявшая след гончая. Я знала, что пойти в полицию – значит рассказать о том убийстве, возможно, они смогут найти останки тех костоломов. Хотя происшедшее заставляло сомневаться в том, что там остались хоть какие – то следы. Солгать, что я выбралась сама, тоже было можно, достаточно было приукрасить рассказ нужными деталями.

Но чаще всего меня мучали два вопроса. Первый – что предпримет эта парочка моральных отщепенцев, узнав, что я прибегла к помощи закона и рассказала о случившемся. А второй вопрос не имел четких очертаний, но имя его было – Гаспар. Каждый день я понимала, что если он – убийца, то самое верное – сообщить об этом тем, кто ищет его. И каждый день, глядя на то, как высокая фигура плавно передвигается по кухне, гостиной, наводя порядок и создавая давным – давно забытое ощущение уюта и заботы, я теряла прежнюю уверенность. Было сложно поверить в то, что человек, внимательно осматривающий моё лицо, чтобы убедиться в том, что все заживает без осложнений, этот человек вспарывает чью – то плоть, отнимая жизнь.

И это было самым ужасным. Гораздо хуже, чем даже осознание того факта, что меня хотели убить близкие люди. Подозревать человека, который почему – то продолжал проявлять заботу и вел себя так, словно всё в моей жизни имеет значение – выглядело так, словно я шла по острому лезвию, лежащему над бездонной пропастью. Один неверный шаг равен большой непоправимой ошибке.

Но рассказать об этом Саулу я не могла. Интуиция, к которой он советовал прислушиваться, требовала молчать. Молчать и ждать.

Сомнения – это острые зубья, поворачивающиеся бесчисленными оборотами колеса. Они разрывают живую плоть доверия, оставляя сперва ссадины. Затем борозды в пульсирующей ткани. Потом – раны, зияющие мертвыми краями отдаления. И уже гораздо позже остаются язвы, язвы разочарования, обезображенные тонким налетом опустошения. Сомнения приближают истину, но они – клинки с двоякоострым лезвием. Если они уже впились в тебя, заставляя подозревать, то вынуть их уже так просто не получится. Ты получаешь правду, и взамен теряешь частицу себя.

Это были очень безрадостные мысли, и мне было сложно признавать их правоту.

Песок медленно капает вниз тонкой струей. Сколько его остается в верхней половине часов, столько же накапливается в нижней части. Но это обманчивая видимость, внизу его всегда будет больше. Нарушая все законы физики и логики, одна песчинка, упавшая вниз, утягивает за собой мириады своих сестер. И её безмолвный полет – это начало падения всей массы песка.

Можно ли остановить её, заставив замереть где-то посередине и не нарушать того хрупкого равновесия, где все уже начало разрушаться, но ещё не пришло полностью в движение, стремящееся к катастрофе?

Я смотрю на изысканное темное дерево, в которое заключена стеклянная часть песочных часов. Такие миниатюрные, покоящиеся в руках Гаспара, чья светлая кожа контрастирует с теплыми древесными тонами. Мне легко представить неторопливые шаги между полок, ряды которых заполняют пространство магазина, погруженное в полумрак и тишину. Здесь застыло время, оно прилегло отдохнуть на старинных шкатулках, остановилось в отблесках резных камей, опустилось на таинственные полуулыбки портретов. Ему некуда спешить.

Неспешно проходя вдоль полок с вещами, застрявшими в безвременье, Гаспар остановится, рассматривая с удовлетворением одну из вещей, на которой, так же, как и на всем здесь, лежит поцелуй тишины и отблеска далеких дней, для которых стерлось прошлое и настоящее. Их отблески вспыхнут в его глазах, пробуждая глубокие искры цвета углей, тлеющих в зимнем костре. Рассматривая вещь под мягкими лучами дня, он словно встречает старого знакомого, и улыбка медленно рождается на изогнутых губах.

За ним закроется дверь магазина, оставляя безвременье позади. Гаспар пойдет по улицам, наполненным людьми, спешащими, снующими по городу. Но невидимый отблеск прошлого, покоящийся в его руках, останется чуть слышным напоминанием о забытых именах и лицах.

Я смотрю на хрупкие песочные часы, лежащие на тонких пальцах. Гаспар всегда видит то, что не замечают другие, и ценит то, что они не хотят понимать.

Песчинки медленно срываются вниз, унося с собой секунды, чтобы навсегда остановить их в воспоминаниях.

Этот небольшой подарок, «хороший способ расслабить голову», как слегка шутливо называет вещицу Гаспар, будит во мне воспоминания о песочных часах в его квартире. Он дарит мне их собрата, интересно, с какими мыслями? Считая, что я могу разделить его видение их вечной красоты? Или оставляя только ему известный намек?

Стоит ли так навязчиво искать в каждом слове, жесте и поступке скрытый мотив? Не стоит. Но я не могу остановить часть себя, продолжающую стоять в охотничьей стойке и ожидающую своего часа.

А другая часть проникается теплом. И доверие, как большой домашний пёс, довольно опускается на место, позволяя Гаспару пройти на мою территорию без угрозы.

Сегодня всё замерло. Словно часы прорвали границы миров и остановили время, не прекращая при этом отсчитывать ускользающие секунды. Мы погружены в безвременье, которое окутывает маленький мирок дома и тех, кто находится в нём.

Крепкие, словно из стали, пальцы удерживают мои руки, поворачивая их в разные стороны, чтобы Гаспар мог оглядеть синяки со всех сторон. Его фигура плавно, словно в танце передвигается от одного окна к другому, опуская шторы и не позволяя свету вырываться за пределы дома. Он приглушенно смеется, когда я ворчу в ответ на то, что мне не позволяют накрывать на стол, заставляя вынужденно бездельничать и наблюдать. Мы обмениваемся взглядами, когда он рассказывает что-то смешное, и улыбаемся друг другу, разделяя этот смех.

Я смотрю на то, как он ловко разрезает ломти сыра на разделочной доске, и думаю, что вместо солнечной яркости на круге сыра, по дереву стекают насыщенные потоки алой крови. Но сейчас всё то, что может твориться в жизни Гаспара там, за пределами моего дома, остается за дверью. А мои мысли могут только оседать тонкой горечью от того, что в один момент всё это закончится, как высыпавшийся песок в часах.

Мы сидим за столом, и каждый раз, даже если бы в наших тарелках было просто по ломтю хлеба, он всё равно казался бы настолько же вкусным, как и изысканные деликатесы. Приправа, делающая любое блюдо по-своему восхитительным, это беседа, где чаще говорит он, а я слушаю, позволяя себе расслабиться настолько, насколько это вообще возможно. Его голос льется неспешным потоком, в котором нет ни камней, ни бурных, подводных течений. И даже в шутках, которые произносятся им, проскальзывает логичность, переходящая в завершенность. Мне нравится слушать рассудительный тон, который придает простым словам особенное звучание. Затаившаяся улыбка, которая прячется в морщинках, расходящихся веером от уголков глаз, озаряет сказанное им, как подсветка изнутри.

Он салютует мне чашкой кофе, когда я в очередной раз смеюсь над его словами. Я хотела бы заставить этот вечер длиться вечно, он слишком хорош, чтобы уйти в прошлое. Хорош настолько, что становится почти больно.

Мы замолкаем на несколько мгновений, отдавая должную дань еде. И затем Гаспар вновь прерывает тишину, но тень улыбки почему-то не касается больше его глаз.

– Ты спрашивала, почему я проявляю к тебе определенную заботу.

Я смотрю на него, немного удивленная сменой темы разговора. Тишина, окружающая нас, становится почти живой, тогда как мы будто превращаемся в статуи, замершие на мгновение. Глаза Гаспара устремлены куда-то за пределы этой комнаты, и я впервые вижу, как его лицо теряет привычные черты спокойствия. В тенях, прячущихся в изгибах губ, медленно проступает усталость, а живые огоньки в глазах теряют свою яркость, словно кто-то тушит костер, уничтожая его танцующие всполохи.

Я молчу, интуитивно чувствуя, что сейчас Гаспар находится там, где мне лучше оставаться безмолвным слушателем. Это немое напоминание о том, что сидящий напротив меня человек – незнакомец, которого я так и не могу понять или же узнать его больше, чем он позволит сам.

– Когда я прихожу сюда, мне кажется, что это единственное место, где можно почувствовать себя как дома.

Он поднимает глаза на меня.

Он одинок.

Мы одиноки.

Наши стены не греют нас, хотя и спасают от того, что снаружи.

Он снова улыбается мне, впуская на свою территорию. А я испытываю неловкость за то, что продолжаю подозревать его и при этом не могу избавиться от ощущения тепла при виде улыбки Гаспара.

Мы снова возвращаемся к разговору, и он разгорается, перемежаясь огоньками смеха и неторопливой беседы. Границы, отделяющие нас от остального мира, медленно тают, как чары в сказке о Золушке. Когда невидимые куранты пробьют свой час, всё вернется назад.

Я лежу на неразобраной постели, держа в ладонях темное дерево. Песчинки опадают вниз золотым дождем, и каждая из них – это секунда, возвращающаяся обратно в круговорот времени. Где-то далеко в своей квартире Гаспар смотрит на медленно текущий золотой дождь, но каждая песчинка для него – это отражение, которое он пытается разглядеть в зеркале своих воспоминаний.

* * *

Когда я, наконец-то, могу выйти из дома, не привлекая к себе слишком много внимания, я уже знаю план действий. Для начала мне надо узнать – как поживает мой бывший муж, и насколько много он знает о случившемся. Поэтому я сижу в кафе, куда он заходит каждый день в перерыве. Я знаю – где его любимый столик, и спокойно поглядываю на телефон, ожидая его появления. В неброской женщине с волосами, собранными в хвост, сосредоточенно пьющей кофе и листающей документы, нельзя узнать меня или заставить посмотреть дважды в мою сторону. Потому, что такой типаж не привлекает мужчину, чье появление произойдет с минуты на минуту.

Столики в этом уютном местечке отделены друг от друга декоративными перегородками, по которым вьется декоративная лоза винограда. Весьма мило и вдобавок создает ощущение практически полной конфиденциальности. Правда, она относительна, так как разговоры и громкие голоса спрятать за перегородки невозможно, но это всё равно делает обстановку очень милой. Мне достаточно немного повернуть голову, протягивая руку к чашке с латэ, чтобы убедиться в том, что Габриил пересекает пространство зала и направляется к своему столику, расположенному как раз за моей спиной. Он устраивается поудобнее в мягком кресле, шутит с официантом, подающим ему меню. Затем наступает недолгая тишина. Официант возвращается, неся на подносе кофе со сливками и два круассана. Я знаю наизусть то, что этот человек заказывает практически каждый день.

Очевидно, что я зря так рискую, оказываясь рядом с бывшим. Проходит более двадцати минут, а он сидит в полном одиночестве и наслаждается ароматным кофе. С другой стороны, а чего я ожидала? Что вот так приду и сразу узнаю все планы и гадкие мысли, гнездящиеся в его голове? Конечно же нет. Уже окончательно убедившись в отсутствии результатов, я думаю о том, что можно попробовать уйти, не привлекая внимания. И в этот момент раздается негромкая мелодия звонка, так же хорошо мне известная. Габриил отвечает не сразу, но с первых же его слов я понимаю, что вселенная решила вернуть мне должок.

– Ну наконец-то, – ворчливо произносит бывший, – если бы ты знал, какие это ужасные дни. Я весь на нервах.

Он молчит, слушая собеседника, затем понижает голос, начиная делиться своими переживаниями:

– Они не позвонили потом. Я даже не знаю – что мне думать. Словно канули в воду. И это при всём том, что она до сих пор молчит и не дает знать о себе, полиция, звонки, все такое. Могли эти парни просто взять деньги и сбежать? Ты уверен?

Бедняжка. Лишиться и денег, и уверенности в своем плане. Почти жаль неудавшегося злодея. А он тем временем продолжает говорить, и в голосе его чувствуется некоторое облегчение: – В любом случае я уверен, что она не станет поднимать шум. Не должна, я ее знаю.

Я еле слышно скриплю зубами от злости. Когда доброе отношение расценивают как кретинизм, хочется платить людям той же монетой, какой они размениваются с тобой.

– Во всяком случае, этот молодой мужчина, который посоветовал всегда выбирать самый удобный путь к решению нашей проблемы, даже не знает, какую огромную услугу мне оказал. А ведь мы всего лишь случайно перекинулись парой слов, когда были на встрече в комитете. Он даже не подозревает, что его фраза пришлась как нельзя кстати. Я бы сам долго не смог решиться на радикальные меры, а тут – такая отличная фраза, такой мощный толчок. Да, да, – бывший смеется, – ты видел его потом на вечере. Какая у него была спутница! Обожаю рыжеволосых.

Если сердце действительно может пропускать удары, то оно явно решило взять паузу секунд на пять. Рыжеволосая спутница. Женщина, с которой был Гаспар. Мужчина, оказавший услугу бывшему, посоветовавший добиваться своей цели самым удобным путем. Человек, надоумивший Габриила нанять людей, чтобы убить меня за одну роспись на документе. Он знал, что произойдет, иначе потом не оказался бы там, в старом сарае, чтобы оставить от несостоявшихся убийц лишь пару кистей как собственную роспись. Гаспар знал – с кем говорит и, вероятней всего, догадывался о том, что его слова подтолкнут Габриила и Алана к убийству.

Он хотел, чтобы они сделали этот шаг.

И вместе с тем он приходит в мой дом. Он заботится обо мне, как о близком ему человеке. Для чего это нужно? Улыбаться и спрашивать о моем самочувствии, перевязывать ободранные руки, касаясь их и зная, что это сделано благодаря ему. Не проще ли было бы тогда самому избавиться от меня в один из вечеров, которые Гаспар проводит, улыбаясь и разговаривая со мной, как старый друг? Или же он хочет, чтобы его руки не были замараны моей смертью, пусть лучше кто-то другой сделает это за него?

Я практически ничего не слышу. Ни голоса за спиной, ни музыки, ни чьего-то смеха. Вокруг меня – пузырь тусклой пустоты. Это всего лишь шок, не более, и я делаю вдох, затем задерживаю воздух и потом выдыхаю его. Много раз, пока пустота не отходит куда-то назад, а я не возвращаюсь в мир цвета и звука.

Колесо ножей-сомнений совершает еще один оборот, но теперь оно движется медленней, и борозды от его следов куда как глубже. Скоро оно остановится, а вместо кровящих полос начнут появляться мертвые куски там, где раньше было доверие. Теперь я уже больше не сомневаюсь в том, что человек, которого я знаю как Гаспара, имеет двойное дно. И второе лежит слишком глубоко, чтобы можно было его разглядеть и остерегаться.

Я выхожу из кафе почти следом за Габриилом. Мне практически нет дела до него больше. Теперь, когда я знаю гораздо больше о людях, которых считала лучше, чем они есть, я словно перестаю думать эмоционально и торопливо, как раньше. В голове холодно щелкают мысли, которые четко формируются в схему действий. Холодно – потому, что наружу всплывает моё второе Я, которое не всегда укладывается в рамки добра и милосердия.

Рано или поздно, каждый заплатит по счетам. Но сейчас самым главным становится та игра, которую затеял Гаспар. Несмотря на то, что это звучит крайне самодеянно, в нее могут играть два участника, не только он один. И я собираюсь стать вторым. А для того, чтобы начать свой ход, мне нужно одно – найти подход и усыпить его бдительность. Хотя это выглядит так же нереально, как идея подкупить Цербера домашними печеньками.

Я почти дошла до дома. Он кажется таким обычным и милым, светлое пятно среди желтеющей зелени. А между тем одно его существование вызывает желание убийства и зависть. Чем прекраснее снаружи, тем безобразнее внутри. Но это – мой дом, моя зона комфорта, и как бы там не было, я не позволю никому нарушить ее границы.

Косметика смывается, исчезая в стоке раковины. В отражении ясно проступают остатки синяков и нежно-розовая кожа на месте ссадин и царапин. От горячей воды медленно запотевает поверхность зеркала, и моё лицо искажается и кривится. Я стираю испарину с зеркала, возвращая ему первозданный вид, и ухожу из ванной.

Пока на огне медленно тушится рыба, я навожу порядок, раскладываю все на свои места. Это успокаивает, вид вещей, имеющих четкое разделение и структуру. Заодно помогает мыслить рационально и не отвлекаться, подчиняясь схематичному разделению кухонной утвари. Я имею лишь гипотезу и весьма условные факты, с этим в полицию не пойдешь. Однако, только одна вещь может стать перевешивающей чашки весов – если у меня будут четкие доказательства, полученные без вреда для окружающих и нарушения закона. В противном случае, я рискую стать следующим телом в коллекции городского морга.

Парень, безмятежно стоящий на пороге, бросающий мимолетный взгляд вокруг, цепкий взгляд, не упускающий ни единой детали. Его улыбка зажигает легкие искры в глазах и демонстрирует воплощение спокойствия. Безопасность – вот что говорит его лицо, безопасность и внимание.

Я смотрю на изогнутые губы и вижу, как они улыбаются, предлагая Габриилу ту мысль, что толкнет его на попытку убить меня. Очевидно, все идёт так как должно, и мне удается выглядеть обычно и естественно. Ровно до того момента, когда Гаспар сосредоточенно рассматривает последние синяки на моем лице. Он осторожно удерживает его, едва касаясь пальцами кожи, но я отлично чувствую тепло от них.

– Что ты думаешь об этом? – Мне не составляет труда смотреть прямо в его глаза, наблюдая, как черный круг зрачка то расширяется, то сужается в зависимости от падающего на него света.

– Пара дней, и все исчезнет, – отзывается Гаспар, едва заметно хмурясь, когда ему на глаза попадается тонкий розовый след на скуле. Он явно продержится еще долго, может полгода, а может год. Очевидно, что Гаспар недоволен тем, что шрам всё-таки останется на лице.

– Если все-таки хочется отомстить обидчику, как много шрамов стоит ему оставить?

Черный зрачок, чуть дрогнув, застывает и не меняет размера. Не увеличивается, как обычно при эмоциональном выброе, и не сужается. На мгновение мне кажется, что пальцы Гаспара чуть увеличили контакт, осторожно ложась на лицо. Затем ощущение пропадает, будто все это было лишь в моем мозгу. Гаспар не переводит взгляд на меня, он продолжает подводить итоги синякам. И только спустя минуту, убрав руку и отстранившись настолько, насколько требуют приличия, смотрит на меня.

– Столько, сколько потребуется, чтобы возместить ущерб.

Он улыбается, произнося это, как шутку.

– Тогда обидчика явно придется убить.

Я улыбаюсь, произнося это как ответную шутку.

Мой первый шаг по хрупкому мосту над бездной сделан.

Гаспар вскидывает брови, словно удивляется услышанному. Не потрясён таким заявлением, а немного удивлен. Поворачивается к столу, чтобы подхватить небольшой чайник, расписанный цветами.

– Иногда стоит выговорить то, что нас беспокоит. Выплеск эмоций помогает более трезво оценивать ситуацию с разных сторон, – Гаспар опускает горячий чайник на небольшую подставку и садится на свое место, – я предлагаю рассказать о том, как бы ты отомстила тому, кто тебя обидел.

– Насколько мне известно, это будет выглядеть как рассказ о подготовке к покушению, – я пробую горячий чай, – и в таком случае тебе придется заявить на меня в полицию.