Текст книги "Гравитация"

Автор книги: Юлия Ганская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Я подтвердил Ваше алиби, рассказав о нашей встрече в тот день.

Он не смотрит мне в глаза, стараясь выглядеть так же непроницаемо, как пристало агенту. И до меня запоздало доходит, что Бьёрна накажут за самовольно предпринятые действия. Тагамуто не потерпит вмешательства в свои планы, а уж тем более, если их пытаются изменить, она еще больше захочет напомнить о том – кто главный. Таким образом, Бьёрн будет отстранен, я лишусь союзника, и все вернется на свои места – балаган марионеток, руководимый то Тагамуто, то Гаспаром.

* * *

Все церемонии выглядят одинаково. Но каждые похороны проходят по-разному.

Для журналистов это было прощание с очередной жертвой неизвестного убийцы. Для пришедших знакомых это была вежливая необходимость отдать последний долг. Для меня, как единственного близкого человека, это было прощание. Ни слез, ни горя, ничего. Недоброе прошлое ушло, и сейчас я говорила «прощай» человеку, которого знала несколько лет. Смерть примиряет людей, и она сейчас мирила меня с бывшим мужем.

Священник закончил свою речь и отошел в сторону, присутствующие потянулись небольшой цепочкой к гробу, чтобы положить на него принесенные цветы. У меня цветов не было. И к гробу я подошла просто, чтобы мысленно пожелать покойному лучшей доли там, куда он ушел.

Затем я отошла подальше, к стоящим возле могил деревьям. Они были голыми, спящими, но через несколько месяцев по их стволам побежит сок, разбудит каждую веточку, и кладбище зазеленеет, напоминая людям о вечном круге жизни и смерти. Сейчас же выпавший снег четко обрисовывал каменные плиты памятников. На одну из них неподалеку от меня опустилась большая темная ворона. И ее антрацитовый глаз смотрел в нашу сторону, явно не одобряя того, что люди производят столько ненужного шума. Птица наклонила голову набок, словно хотела разглядеть получше происходящее. Затем взмахнула широкими крыльями и взлетела. Она пролетела достаточно низко над землей, как раз между мной и остальными, и я невольно проводила птицу взглядом. Черный веер перьев скрылся в таких же черных ветках дерева на той стороне кладбища, которое разделяла полоса дороги, используемой для подъезда катафалков. Машины, на которых все прибыли сюда, стояли вдоль линии асфальта, и их потихоньку заносило мелким снегом, похожим больше на крупу.

Один автомобиль выбивался из общей массы. Он был припаркован на другой стороне дороги, и я не могла вспомнить, чтобы его хозяин присутствовал на прощании. Я видела фигуру в темном пальто, стоящую возле машины. Чтобы не мерзли руки, Гаспар держал их в карманах, и это придавало ему еще больше вид наблюдателя. Он мог быть здесь более десятка минут или же только приехать. Я смотрела на него, он смотрел на похороны, и было ясно – Хорст не собирается присоединяться к церемонии.

Мы пересеклись взглядами лишь на секунду, после чего Гаспар сел в машину. Наверно я не подошла бы к нему. Когда соприкасаешься со смертью, сложно лгать. Сложно изображать что-то. Смерть сдергивает все шторы и заставляет самую потаенную правду оказаться на свету. Я не смогла бы стоять рядом с Гаспаром, обнажая все свои вопросы, обвинения и эмоции. И мне сейчас было абсолютно безразлично – что привело его на кладбище.

Глава 19

Спустя несколько дней после похорон я всё еще обдумывала идею продать дом и уехать куда-нибудь. Мне нравилось представлять, каким будет новое место, ничто не мешало мне создавать его образ. Может, это будет северный район, где тишина и погода создают одно целое. Может это будет небольшой городок у реки, где зимой стоят морозы, а летом над водой поднимаются туманные завесы.

Дом будто понимал, что я хочу его оставить. Все словно сговорилось и демонстрировало мне свое негодование: из рук выскальзывала посуда, замки, новые и исправные, внезапно заедало так, что приходилось возиться довольно долго, чтобы их открыть. На самом деле, мне всё это только казалось. Мне хотелось видеть это, и я придумывала себе эти истории. Ведь у меня просто тряслись руки, мысли бродили слишком далеко от попытки повернуть ключ в нужную сторону. И я знала, что с этим надо заканчивать.

Бьёрну я позвонила лишь один раз, когда решила прервать информационное молчание и узнать самостоятельно – что они думают об убийстве. Я могла это себе позволить. Я была заинтересованной стороной.

Он даже будто обрадовался мне. Очевидно, за то время, пока мы варились в нашем адском котле, он перестал видеть во мне подозреваемую. Это было даже приятно, когда есть кто-то, кто относится к твоим словам с некоторой долей доверия. Бьёрна не отстранили, но Тагамуто обязательно нашла способ напомнить ему о том, что он не должен мешать делу. Анна не хотела, чтобы инициатива переходила к кому-то, она должна была держать руку на пульсе. Так что, Бьёрн дал мне алиби, весьма условное, так как при желании можно было бы докопаться до любого алиби и найти повод для обвинения. Так-то у меня был мотив убить своего бывшего.

Звонок не дал ничего. Они по-прежнему искали виновного, но не обвиняли того же самого убийцу предыдущих жертв лишь потому, что по мнению полиции почерк был не его. Трубку я положила с твердым убеждением, что мышление полицейского почти не способно выйти за рамки. И тысячи дел решались бы лучше, если бы они на мгновение поставили бы себя на место убийцы. Хотя, впрочем, не мне, разработчику дизайна интерьеров, было поучать людей, сдавших курс криминалистики, юриспруденции и прочих премудростей. Я просто решила, что попробую сама сделать то, что смогу.

Зима окончательно утвердилась в правах, снег лежал на крышах домов, на дорожках. Иногда приходилось расчищать крыльцо, чтобы не открывать дверь прямо в небольшой сугроб. Рождественские праздники должны были начаться через неделю, и город медленно утопал в гирляндах огней, игрушек и праздничного настроения.

Я редко вылезала на улицу, предпочитая каждое утро заниматься упражнениями, затем работать над чем-то из проектов. Начальство решило, что мне стоит поработать на дому. Таким образом, они шли навстречу мне, да и сами оставались в выигрыше.

А потом, когда за окнами темнело, я уходила наверх с большой чашкой кофе с молоком и сидела на теплом ковре с ноутбуком перед собой. Из новостей я уже знала о том, что компания Алана разорена, и благополучие сестры рассыпается как карточный домик на сквозняке.

Сочельник наступил незаметно и тихо. Когда-то этот день был самым ожидаемым, и предвкушение появлялось за несколько дней до его прихода. Во всех семьях сейчас люди веселы и довольны, кухни полны тепла и аромата специй, члены семейства держатся вместе, и их скрепляет друг с другом вошедший в дом дух Рождества.

В этот раз я не испытывала уколов тоски по прошлому. В доме не было украшений и елки, вместо них я поставила на видное место семейную фотографию, где родители и мы, еще маленькие и далекие от вражды, улыбаемся в объектив камеры. Раньше я избегала фотографий, они служили для меня напоминанием о том, чего уже нет, и я инстинктивно обходила стороной то, что причиняло боль. Теперь боль отошла. И я улыбалась, бросая взгляды на отца, прищурившего один глаз, на мать, которая даже на снимке оставалась силой притяжения для всей семьи.

Этим миром в душе я была обязана Гаспару, но вспоминать о нём не хотелось. Достаточно было того, что он был в моей голове постоянно, как часть меня. Иногда казалось, что я начинаю думать как он, или же, что мои мысли говорят его голосом. Во всяком случае, я не стала поздравлять Гаспара с Рождеством, прекрасно зная, что в телефоне есть несколько пропущенных звонков от него, и если я продолжу его не замечать, то он однажды постучится в мою дверь. Я, конечно же, не ждала Санту, не вешала носок на камин – не было камина для этого. Перед тем, как лечь, я подумала, что единственным подарком, который мне хотелось, было бы разрешение вопросов и белых пятен. С тем я и заснула.

Утро Рождества было тихим и умиротворенным. Мягкий снег не скрипел под ногами, будто бы не хотел нарушать тишину этого дня. Солнце почти встало, и его лучи золотили верхушки деревьев и бросали отблеск на дома. Я спустилась со ступеней, дошла до бака и запихнула туда черный мешок с мусором.

– Какое чудесное утро! – Я чуть не выпрыгнула из собственной кожи, когда со мной заговорил бак для отходов. Секундой позже до меня дошло, что голос раздается из-за моей спины, и я с облегчением выдохнула. Соседка из дома ниже по улице стояла с коляской, в которой дремал ее трехлетний сын, и с любопытством смотрела на меня.

– Действительно, чудесное, – вежливо согласилась я.

– Вы не смотрели сегодня ещё новости? – Женщину явно распирало от желания поделиться с кем-нибудь новостями. Видя моё выражение лица, она с восторгом пояснила, – говорят, полиция наконец-то поймала этого ужасного психопата. Так что, наконец-то можно спать спокойно.

Она хихикнула, словно мы были две подружки-заговорщицы, понимающие смысл фразы. Я моргнула, переваривая услышанное, затем пожелала ей счастливого Рождества и вернулась домой. Похоже, что Тагамуто решила использовать любые способы, чтобы выманить Гаспара наружу. Она планировала сыграть на его эмоциях, вызвать возмущение тем, что кто-то присвоил его лавры себе. Бесспорно, Анна с отличием закончила академию, и курсы, посвященные моделям действий преступников, она прослушала очень внимательно. Вот и решила воспользоваться старым, проверенным методом, который обычно работал при поимке преступников.

И это было глупо. Она явно не понимала, что он не поведется на это.

* * *

Погода за окном продолжала радовать солнечным великолепием. Лучи придавали каждой детали, каждой мелочи яркость и объемность, отчего мир был похож на красивую миниатюру в стеклянном шаре. Смотришь в него и видишь все прекрасным, изящным. Мир вокруг не замечал зла, конфликтов, насилия, или же замечал, но старался стереть отпечатки человеческих дел и вернуть все в первозданное равновесие. Это ему удавалось все хуже, но не мы ли сами были тому виной?

Снег придавал освещению двойную мощность, и в доме было так светло, словно горел десяток ламп. Солнечные зайчики дрожали на потолке, отражаясь от зеркальных поверхностей вазы на столе в комнате, на кухне – от воды в миске, где лежали очищенные овощи. Сумерки наступят очень скоро, а пока что, солнце предъявляло свои права на власть.

Оно уже начало светить мягче, а на снегу стали проступать более длинные тени, предвещающие приближение ночи, когда я закончила готовить ужин. Работа на кухне для меня была чем-то вроде медитации, когда заняты руки, а мозг может расслаблено наблюдать за процессом. Мягко завибрировал телефон, слегка подпрыгивая на столе и сползая к самому краю. Звонил Хорст, и я ответила, прекрасно помня о том, что на предыдущие его звонки я не обращала внимания, таким образом, провоцируя разные, непредсказуемые события.

– Как ты? – Голос Гаспара был таким же, как и месяц назад, и два, и больше. Спокойный, балансирующий между вежливостью и заботой.

– Хорошо, спасибо, – я вытерла руки, прижимая телефон плечом к уху.

– Рад это слышать, – если попытаться представить себе Гаса, легко можно было бы увидеть, что он улыбается. Мне уже не составляло труда знать его привычки, жесты и выражение лица по тому, как он говорил.

– Прости, что не ответила на звонки. Мне было немного не до этого, – я стояла у окна, глядя на то, как удлиняются сиреневые тени на снегу.

– Я понимаю. Не стоит извиняться, Ван.

Меня по-прежнему раздражало то, как он называет меня, умышленно избегая полного имени. Когда он так обращался ко мне, казалось, что прозвище выражает его степень расположения, доверия, близости. Можно было назвать это по-разному. Суть оставалась одна.

– Зачем ты приезжал на кладбище?

Блестящий глаз птицы. Комья замерзшей земли. Мелкий, острый снег. Темная фигура в дорогом пальто. Белое и черное, черное и белое, две стороны одной медали. Солнце медленно исчезает за горизонтом, и его последние лучи освещают только края низких облаков.

– Я хотел убедиться, что с тобой всё хорошо.

– Тогда почему не подошел?

– Мне не хотелось тревожить тебя во время церемонии. Прощание – это диалог двоих, а не толпы. Поэтому я не одобряю множества народа на похоронах.

– Ты говоришь так, словно не один раз был на похоронах сам. Тем, кто прощается, – я почти вижу, как там, на той стороне, его улыбка становится более острой, словно на шахматной доске Хорсту предстоит сделать новый ход.

– В любом случае нам не стоит скорбеть слишком долго. Это будет оскорблять ушедших, будто бы мы эгоистично видим в смерти только причину собственного ущерба, – его слова похожи на неспешно текущую воду, – В Южной Азии принято отмечать похороны так, словно это главный праздник в жизни покойного.

– Хорошо, что мы живем не в Азии, – я медленно иду по мелководью, не забывая об осторожности, – иначе нам пришлось праздновать каждый день чью-то смерть.

Мягкий голос Гаспара звучит так, словно взрослый терпеливо объясняет ребенку вещи, довольно сложные для его понимания.

– Я понимаю твою иронию. Скорбь – благородное чувство, но она хороша в умеренном количестве. Во всяком случае, мир признает власть силы, и об этом не стоит забывать. Сила и эмоции не всегда сочетаются между собой.

– Ты живешь в интересном мире, – я сажусь на диван в полутемной гостиной, и сумрак погружает комнату вокруг меня в странную пустоту, – нарушаешь правила и признаешь только силу.

Гаспар смеется – негромко и коротко. Сейчас его смех звучит совсем безрадостно и холодно, словно бьется стекло.

– Мне нравится, как ты необычно видишь вселенную вокруг, Ван, но ты не права, – я слышу, как его голос меняется. Наверно, он откинулся на спинку стула, расстегнул привычным движением ворот рубашки, и продолжает говорить, но уже более мягко и расслабленно, – нельзя поклоняться, верить во что-то и быть свободным. Я не верю ни во что, Ван. Тебе может показать это непонятным, но это дает свободу разуму. Свободу принятия решений и действий.

Слова Гаспара словно отвечают на его собственные мысли, беспокоящие его настолько сильно, что он позволяет им прорваться наружу.

– Как поживают твои деловые занятия? – Это слишком очевидный уход от темы разговора, но он безопасен.

– Хорошо, – Гаспар знает это и снисходительно поощряет мою смену курса, – Кстати, я всё хотел спросить, как тебе альбом? Наверно, ты так и не добралась до него, ведь у тебя всегда много дел.

Я оглядываюсь на книжную полку, где лежит его подарок.

– Открой его на пятнадцатой странице, – предлагает Гаспар, и я поднимаюсь, чтобы взять с полки книгу. Плотные листы бумаги с красочными фотографиями ложатся на твердый переплет, и я смотрю на картину, которую прячет страница номер пятнадцать.

– Видишь эту статую? Не один год она была просто камнем, который так и оставался лежать в стороне, никем не замеченный и не востребованный. Если бы не амбиции его создателя, самоуверенность и вера в себя, в свои возможности, а не во что-то иное, мы так бы никогда и не увидели этой несокрушимой силы спокойствия.

Гаспар говорит со мной, создавая нечто живое и реальное. И фотография приобретает очертания, отделяется от бумаги и встает сама во всей своей трехмерности.

– Его лицо сосредоточенно, но он не испытывает страха. Он не боится потому, что он знает свою силу, свои возможности и свой выбор. Посмотри, как он глядит на того, кто перед ним. Он готов ко всему. Каждый раз, когда я смотрю на это лицо, я думаю, что Голиаф не смог бы устоять перед ним. Да, великан допустил ошибку, позволив себе на несколько мгновений перестать видеть в Давиде воина. Но он был бы в любом случае покорен тем, как мальчик готов принять все происходящее. Тот, кто готов к любым переменам, уже побеждает в схватке. У Голиафа были сила и могущество, а у Давида только праща. Знаешь, что оказалось слабым местом великана? Сам Давид.

– Возможно, Микеланджело видел Давида таким же, как и ты, – я закрываю книгу, стряхивая наваждение, говорящее о том, что сказанное Гаспаром относится не только к скульптуре. Слишком уж лично и интимно звучат его слова.

– Возможно, но спросить у него об этом мы не можем, – легко соглашается со мной Гаспар, – Кстати, я видел копию скульптуры в Лондоне. Говорят, что оригинал гораздо больше копий, но мне не нравится Италия, чтобы поехать и проверить это утверждение. Давай, как-нибудь я покажу тебе английскую версию, если ты захочешь посмотреть Лондонские музеи?

Когда ночь сгущается, и в комнате уже совершенно темно, я продолжаю лежать с открытыми глазами. И статуя Давида не исчезает, находясь прямо посреди моей комнаты. Все слова в красивых и порой таких странных фразах Гаспара – это аллегории, которые дают легкий намек на правду. Возможно, чтобы понять их, надо увидеть всё глазами Гаспара, думать его мыслями.

Мне не составляет труда увидеть, как сам призрачный Гас выходит из-за статуи и обходит ее кругом, рассматривая творение Микеланджело Буонарроти.

– Ты ищешь в моих словах подсказки, – он, запрокинув голову, вглядывается в лицо Давида, – тогда как все гораздо проще. Усложнять себе задачу удобно, когда отрицаешь очевидное. И ты должна признать то, что я фактически сделал шаг в ловушку. Но не является ли этот шаг очередным хитроумным ходом? Может, я хочу совершенно другого, не того, что ожидаешь от меня ты?

Лицо статуи искажается. Мрамор превращается в текучий воздух, линии переплетаются, то смягчаясь, то наоборот становясь более угловатыми. Я заставляю себя отпустить иллюзию, и всё исчезает. Я хочу наконец-то добиться правды хотя бы для того, чтобы все мои мысли и чувства встали на ноги. Чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее запутываюсь и понимаю, что освободиться от них будет очень сложно.

* * *

На этот раз Тагамуто выбрала местом встречи невзрачный зал городской библиотеки. Стройные стеллажи, в которых можно было легко потеряться, возвышались над головой и уходили вверх. Возможно, тут было свыше десятка тысячи книг, и пыли в придачу было тоже немало. Она плясала в лучах солнца, которые были не такими яркими из-за света дневных ламп. Я периодически заходила в библиотеку, мне нравилось читать книги, которые можно было взять в руки, прочитать строки, напечатанные на старой бумаге. Поэтому я могла не волноваться за то, что этот визит вызовет подозрение у того, кому вздумается наблюдать за моими перемещениями. Иногда меня удивляло нежелание Тагамуто приводить меня в офис, но ей, как человеку со значком и удостоверением агента, было виднее – что безопасно и разумно.

Анна сидела у стола в читальном зале, погруженная в чтение. Я бы абсолютно точно поверила в то, что женщина занята книгой, которую держит в руках. Либо книга была интересная, либо Тагамуто умела играть нужную роль.

– Он звонил, – я села у края стола и открыла свою книгу по основам композиции.

– Вам никогда не казалось странным совпадение, что Вы работаете с изобразительным искусством, а его иногда называют Художником? – Анна перевернула страницу и подперла щеку рукой, внимательно изучая текст.

– Мне многое кажется странным, – я обратила внимание на то, что Тагамуто не скрывала своих мыслей, а это значило то, что она высказывает значащую что-то идею.

– Он говорит на понятном Вам языке, – Анна не поднимала головы, разговаривая со мной достаточно тихо и незаметно со стороны.

– Я думаю, что каждое убийство – это трофей с посланием. Объяснением того, что убитый сделал. Выпотрошенные как скот. Бессердечные, которым сердце ни к чему. Бесстыдные, глаза которых не туда смотрели. Меняющие обличия, как змея – кожу.

Анна вскинула одну бровь, давая понять, что хочет услышать продолжение моих мыслей:

– Он снисходит до того, что объясняет свою волю всем, поясняет, что это не только развлечение, это заслуженная кара?

– Каждое убийство было сделано так, чтобы вы искали не то, что нужно.

Анна смотрит прямо на меня, и её глаза пытаются заглянуть прямо мне в голову:

– Вы хотите сказать, что он играет с нами и оставляет записки для того, кто их прочитает. Всё это время он кружит и оставляет отметины на пути, чтобы читателю было интересно открывать новые главы его истории.

Я прерываю зрительный контакт и опускаю глаза в книгу. Мне совсем не хочется, чтобы проницательная Тагамуто увидела истину. Слишком долго мне пришлось отрицать ее, чтобы сейчас принять как факт то, что все эти смерти были бессмысленны, и в то же время полны определенного значения. Это было обращение, шарады, адресованные тому, кто сможет понять их язык. Сладости на дорожке, ведущей Гензеля и Гретель к пряничному домику.

– Вполне возможно, что его близость с Вами является тем, что поможет нам его поймать. Насколько он доверяет Вам? – Тагамуто полна холодного расчета. В ее исполнении он означает одно – какова бы не была подоплека странного диалога убийцы с миром, она оставит правду на потом. До того момента, когда за Хорстом не закроется дверь камеры. А затем Анна Тагамуто примется за оставшиеся вопросы.

– Достаточно, чтобы заставить его признаться так, как нужно вам для его ареста, – шорох страниц звучит оглушительно громко в тишине.

Пользуясь секундой, я бросаю взгляд на женщину. Меня поражает и удивляет её хладнокровие и спокойствие. Наверно такими выглядят рептилии в глазах окружающего их мира. Незаметные, сливающиеся со стволами деревьев, зелеными побегами. Вертикальные зрачки никогда не упускают из виду ни единой мелочи, словно в их головах идет непрерывный анализ и обработка информации. Хотелось бы мне заглянуть в голову Анны, увидеть ход её мыслей, попытаться понять – что делает её такой совершенной и отстраненной. Но мне хватает и того, что мой мозг практически постоянно занят Гаспаром и его совершенными партиями в игре. В глазах Анны я всегда вижу мизерное значение жизни и смерти, если они лежат на одной из чаш весов, тогда как на другой находятся её цели. Глаза Анны пусты и холодны, но при этом за ними живет что-то другое, что руководит её совершенной логикой.

Я опускаю глаза в книгу. Мир вокруг словно сбрасывает маски, показывая мне странные и страшные личности, живущие за каждым из внешне благополучных и адекватных людей. Из глаз – темных, светлых, круглых, узких, ориентальных, европеоидных, смотрят тихие, ждущие своего часа монстры. Это те, кто носит в себе своего демона и не выпускает его наружу, подкармливая только изредка вспышками насилия, гнева, разврата.

И мне становится страшно.

Бьёрн догоняет меня уже тогда, когда я прошла пару кварталов от библиотеки. Он был неподалеку, где-то в том же зале, и проходившая встреча с Тагамуто страховалась его присутствием. Мне всегда было интересно – что заставляет его участвовать в плане Анны, который он явно не одобрял?

– Вы не обязаны идти на это, – агент Бьёрн явно недоволен происходящим, более того, он почти что встревожен, – Анна не имеет права втягивать Вас, гражданское лицо, в операцию.

Вообще-то Бьёрн прав.

– Я понимаю, но это то, что я могу сделать для поимки вашего психопата.

– Очнитесь, – неожиданно Бьёрн достаточно резко трясет меня за плечи, словно пытается привлечь моё внимание к своим словам ещё больше, – неужели не понятно, что Тагамуто совершенно уверена в том, что никакого признания может и не быть?

Я не столько обращаю внимание на то, что пальцы Бьёрна достаточно сильно вцепились в меня, проникая даже сквозь теплую куртку, сколько заинтересовываюсь его словами. И уточняю:

– Тогда как она собирается произвести задержание?

Мгновенно ставший безразличным и спокойным, Бьёрн отпускает меня, отодвигаясь на шаг назад.

– Она рассматривает, как вариант, захват преступника на месте убийства очередной жертвы.