Текст книги "Осиновая корона (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Уна видела, как враг в плаще медленно – так медленно, даже красиво – вытягивает из тела дяди лезвие. Как заалевшая сталь покидает плоть с мерзким чавкающим звуком. Она показалась прямо из живота, эта сталь – точно сытая змея… Уна вспомнила, как читала в книгах по зоологии о чёрных феорнских гадюках. Их яд легко убивает взрослого мужчину.

Взрослого мужчину. Дядя Горо зажал рану руками, клонясь вперёд; от крови перчатки стали бордовыми. Он не прекращал кричать – это было почему-то ужаснее всего.

Второй удар поразил его в грудь, и крик оборвался.

Но и сам убийца уже не держался в седле: маленькая молния с треском прожгла ему плащ, войдя точно между лопаток. Другой всадник жалко захрипел, расставаясь с оружием: ещё одна молния прошлась по его запястьям, вынудив выронить меч со щитом. Запахло горелой плотью. Тугой бледно-синий вихрь откинул назад капюшон мужчины и лентой обвился вокруг горла. Всадник побагровел, его глаза почти вылезли из орбит. Воспользовавшись шансом, Эвиарт пырнул врага мечом в грудь, пока тот сражался с призрачной удавкой.

Потом Уна услышала нежно-гортанный крик на чужом языке и в нескольких шагах от себя увидела ту женщину-Отражение с постоялого двора. Она спешилась и стояла рядом с лошадью, воздевая руки. Её растрепавшиеся волосы теперь напоминали причудливое малиновое облако. Женщина кричала что-то мальчику, который серой тенью скрылся в осиннике – должно быть, бежал к лучнику на холме. Широкоскулое, по-кошачьи округлое лицо колдуньи исказилось в гримасе. В глазах цвета серебра сверкала ярость.

Эти глаза были последним, что видела Уна. После её сердце всё-таки остановилось – странно, точно шестерёнки в сломанных часах… Всё чернилами залил мрак – пустой и потому невозмутимый.

* * *

– Уна, очнись! Уна!

Крики матери, кажется, уже обратились в жалобный шёпот – наверное, у неё тоже не осталось сил. Вслед за этими криками Уна расслышала (именно расслышала, а не почувствовала) гулкий стук собственного сердца. Она не сразу поняла, откуда идёт этот диковинный, чужой звук.

Дымка перед глазами неспешно расходилась, обнажая небо с бледным наброском луны – хотя солнце ещё не ушло до конца – и сумеречный свет. В тело будто вшили пару скал из предгорий. Может, так чувствуют себя горы, пробуждаясь во время камнепадов?…

Глупая мысль. Неуместная и детская. Уна вспомнила, что произошло – и ей захотелось, чтобы сердце снова замолкло.

– Мама, – губы пересохли, и разлепить их удалось лишь с усилием. Волнистые каштановые пряди касались лба Уны; они сладко пахли розой и ванилью. Уна потянулась вперёд, чтобы обнять мать. Та помогла ей приподняться, но потом сразу отстранилась. Уна обнаружила, что её положили прямо на землю у дороги; по краю плаща уверенно полз муравей.

– Жива, – выдохнула мать, подавляя новое рыдание. Она подняла глаза и посмотрела на женщину в сером балахоне – та стояла поодаль, протирая своё зеркало лоскутком. Над её плечом вился огонёк – совсем крошечный, он залил весь участок тракта мягким голубоватым свечением. Мальчика (её сына, брата, просто спутника?…) нигде не было видно. – Спасибо. О боги, спасибо Вам.

– Мне кажется, не за что, – тихо и грустно сказала женщина. Уну во второй раз поразило, как гортанно-мурчащие нотки в её голосе сочетаются со звонкими. Не менее непривычно, чем малиновые волосы. Она очень чисто, с едва заметным акцентом говорила по-ти'аргски. – Девушке уже ничего не угрожало, а Вашего родича я не успела спасти. Мы так поздно подъехали. Мне жаль.

Уна встала, стряхивая с платья пыль и мелкие камешки. Смысл сказанного не сразу дошёл до неё… Дядя Горо.

Нужно оглянуться. О боги, можно ли не оглядываться?…

– Смотри, – приказала мать, стиснув ей локоть. – Он погиб, как герой. Он не уронил чести Тоури.

«Не уронил чести»… К чему здесь это? Почему-то Уне подумалось, что тётя Алисия на месте матери просто выла бы от горя, не умея выдавить из себя ни единого высокопарного слова.

Она и будет так выть, когда узнает.

Уна оглянулась. На другой стороне дороги, под стволами нижних осин, шипел и ругался от боли Эвиарт; Савия, опухшая от слёз, перевязывала ему раненое плечо. Заросший холм над ними уже потемнел и казался почти чёрным, полным угрозы. Свет голубого огонька не добирался до его вершины. Почему правда всегда открывается не вовремя?

Рядом с Эвиартом комом валялась его рубаха и его кожаная куртка, обшитая железными пластинами… У дяди была точно такая же. В этот раз он решил поехать в Рориглан без доспехов – да и правда, зачем они ему, лорду, в родном наместничестве и в мирное время? Он не ждал никаких нападений. С обычными грабителями в лесу или на тракте он справился бы и так, а личных врагов в Ти'арге у него не было.

Или были?… Те всадники – точно не простые грабители. Уна вспомнила, как слаженно и чётко они двигались, дрались, погоняли лошадей, как дождались их в засаде. Запланированная работа. Размеренная. Спокойная.

Так же безмятежно крестьяне Делга и Роуви косят траву и пропахивают поле. Так же Бри протирает тарелки на кухне или помогает матери-поварихе замесить тесто для пирога.

В грудь Уны склизким червём вернулась тошнота. Она заставила себя посмотреть ещё дальше – в нескольких шагах от оруженосца и служанки лежало что-то тёмное, завёрнутое в гербовый плащ… Окровавленное.

Она хотела подойти поближе, но её всё ещё пошатывало от слабости, а ноги и руки были словно чужими.

Слабость от Дара. Какое удобное самооправдание – на все случаи жизни… Должно быть, лорд Альен тоже пользовался им, когда оставил семью.

– Мы отвезём тело лорда Гордигера в замок, – сказала мать со скорбным смирением (как показалось Уне – чуть нарочитым). Скорее всего, она впервые назвала дядю Горо полным титулом; раньше ей такое и в голову бы не пришло. – И похороним его со всеми почестями. Он бился с этими подонками до последнего, кем бы они ни были. Это смерть воина.

Женщина с малиновыми волосами в последний раз подышала на зеркальце и снова прикрепила его к поясу. Уну серебром оцарапал её взгляд – мгновенный, исподлобья, нечеловечески проницательный. Женщина жадно выискивала что-то в её лице.

Отражения смотрят так на всех людей с магией в крови – или дело в ней самой? Уне стало ещё больше не по себе – хоть и казалось, что «ещё больше» просто некуда.

Маленькая служанка громко высморкалась в лист подорожника. Она сидела у обочины, привалившись спиной к осинке, и с крупной дрожью раскачивалась из стороны в сторону. Она старательно не смотрела ни на рану Эвиарта, ни на тело милорда, ни на колдунью с зеркалом…

Ни на свою молодую госпожу.

Ничего уже не будет, как прежде. Отныне – действительно ничего. Это знание обрушилось на Уну, придавив ей плечи – как горсть градин, на которые так щедра осень в Кинбралане.

Кто-то хотел убить их. Их всех – знатную, гордую, почти обнищавшую, замкнутую семью Тоури, возвращавшуюся из невинной поездки к родственникам. Возможно, кто-то нанял тех мужчин специально, чтобы убийство походило на обычный дорожный грабёж.

Возможно, смерть Риарта Каннерти тоже искусно замаскировали, придав ей повседневные, бытовые черты. Говорят, король Хавальд Альсунгский всюду водит за собой приручённых волчат, а иногда ещё и зовёт их «щеночками» – вот, примерно то же самое.

Уна стиснула в кулаке сапфир на цепочке, и острые грани врезались ей в ладонь. Пусть ей станет ещё больнее, пусть боль затопит её целиком, с пяток до макушки – тогда, по крайней мере, она не обязана будет думать…

Кого теперь больше боятся слуги – большой вопрос. Неведомых злоумышленников, Отражений или её саму, много лет прятавшую колдовство, точно чудище под кроватью?

– Мы поможем вам перевезти тело, – мягко сказала женщина, тряхнув головой. Она щёлкнула пальцами – и возле маленькой служанки вспыхнул не голубой, а морковно-рыжий огонёк. Он дарил уже не столько свет, сколько тепло; девочка сначала шарахнулась прочь, но потом боязливо придвинулась ближе. Её дрожь немного утихла. – Так будет быстрее. Вам ведь нужно в замок Кинбралан? Мы с Гэрхо тоже направляемся на север.

– С Гэрхо? – напряглась мать. Женщина кивнула на холм.

– С моим сыном. Сейчас он, полагаю, разбирается с тем лучником, который причинил вам столько хлопот, – колдунья нерешительно улыбнулась, и на щеках у неё появились прелестные ямочки – таким позавидовала бы любая леди, даже из тех, что годами живут при дворе наместника в Академии. Уна поймала себя на том, что не может даже примерно определить её возраст. – Их тела, кстати, лучше всего будет сжечь… Если Вы, конечно, не возражаете.

Мать скрестила руки на груди. Её черты заострились; всё милое и женственное, всегда так душно благоухавшее в ней, куда-то ушло, уступив мстительному и жестокому. Уна всего несколько раз в жизни видела её такой – но сейчас понимала, что это не в последнюю очередь вызвано огненным шаром.

Её огненным шаром. Магическим – бесстыдно-магическим для королевства Альсунг.

– Я не возражаю, – ледяным тоном ответила она. – Можете оставить их воронам и диким зверям. Так было бы справедливее…

– …Но вызвало бы лишние вопросы, – проворковала женщина. – Разумнее избавиться от следов и помалкивать об этом нападении, миледи. До тех пор, пока не выяснится, кто и почему желает вам зла.

Тут Эвиарт простонал особенно громкое проклятье – видимо, у его врачевательницы оказались слишком длинные ногти. Колдунья покосилась в их сторону, проверяя, не нужна ли помощь. Уна просто стояла на темнеющей дороге, кутаясь в грязный плащ. Вот так таращиться на Отражение было, пожалуй, не очень-то учтиво – но она чувствовала неодолимое желание заговорить с нею… И ещё она чувствовала себя бесполезным, неловким, чересчур долговязым столбом. На женщине-Отражении был серый балахон, пузырящийся по бокам, а на Уне – тёмно-синее платье с серебряным шитьём; но статуса бесполезного столба это не отменяло.

– С чего Вы взяли, что дело в нас? – мать приподняла идеально подчернённую бровь. – Все знают, что на главном тракте полным-полно лихих людей. Летом здесь много торговцев и путников вроде нас, вот они и разгулялись.

Разгулялись. Уну потянуло нервно расхохотаться. Иногда мать говорила, как простушка – в те моменты, когда забывала о величественно-любезной маске леди Тоури. Раньше Уна часто спрашивала себя, какой мама была в её годы?… Наверное – куда более открытой и доверчивой, чем сейчас.

И куда менее несчастной.

Колдунья покачала малиновой головой. Небо уже окончательно затянула тьма; Отражение освещали только два магических огонька да убывающая луна, от которой будто откусили ломоть.

– Вам отлично известно, что грабители вели бы себя по-другому, миледи. Они окружили бы вас, потребовали денег и золота – и потом отпустили с миром. Зачем им рисковать, нападая на знатных лордов? За такое в Академии их ждала бы виселица. И к тому же, – женщина печально усмехнулась, – я не встречала ни одного ти'аргского разбойника, который бы так замечательно владел мечом, – (Эвиарт издал бессвязное басовитое восклицание – наверное, подтвердил). – Обычно в такие банды уходят крестьяне, мастеровые… Ну, может, фермерские сынки, возмечтавшие о привольной жизни. Нет, леди Тоури. Боюсь, это были наёмники, и пришли они именно за вашими жизнями, – серые глаза со странным выражением вернулись к Уне. Та потупилась: женщина разглядывала её, как какую-нибудь диковинку из Минши на ярмарке. Или как памятную вещь, которая давным-давно затерялась в старом хламе, а теперь вот нашлась. Надо же, до чего глупое и подходящее сравнение… Уна подняла голову и всё-таки встретила серебристый взгляд. Женщина как бы случайно коснулась зеркала и задумчиво кивнула своим мыслям – зеркальным мыслям, наверняка звеневшим от магии. – …За жизнями каждого из вас.

Мать поджала пухлые губы и достала платок, чтобы стереть с лица грязь, пот… Да – и копоть. Где обгорелые останки того человека? Уна вздрогнула, впервые чётко представив, что сотворила с ним. Своими руками подожгла заживо.

Проклятье.

– Не понимаю, с чего Вы это взяли, милочка, – леди Мора уже облачилась в свою привычную роль. У Уны вырвался вздох: милочка – так пренебрежительно мама позволяла себе обращаться лишь к слугам… Этого явно не заслуживает та, кто спасла им жизни. Даже если она из народа Долины – из «нелюдей», с рождения отмеченных клеймом магии. – Мы ни для кого не представляли угрозы. У лорда Гордигера была безупречная репутация, он не имел отношения к интригам в Академии или Ледяном Чертоге… Как и мы, – мать холодно улыбнулась. – Мы ведь всего-навсего женщины. И, кстати, откуда Вам известно наше имя?

– О миледи, королева Хелт, развязавшая Великую войну, тоже была «всего-навсего женщиной»! – певуче воскликнула колдунья – то ли всерьёз, то ли с долей насмешки. – А что до имени – ваш герб хорошо запоминается… Позвольте, я помогу, – женщина танцующей походкой подошла к Эвиарту и Савии и потуже затянула узел на повязке. Оруженосец смотрел на неё с благоговейным ужасом; Савия с теми же чувствами пялилась на волосы незнакомки. – Лорды Тоури, владетели Кинбралана, небезызвестны в наших краях. Да и вообще – мне нравятся осины, – новый гортанный смешок. – Люблю ездить по северному Ти'аргу. Здесь так много деревьев – в нашей лысоватой Долине о таких чащах и мечтать не приходится.

Уна провела рукой по щеке. На пальцах, вдобавок к копоти и поту, остались капельки крови – чьей?… Должно быть, брызги от дяди или Эвиарта долетели до неё. Уна смотрела, как Отражение – невысокая, в своём балахоне похожая на ласку или кошку – бесшумно встаёт с плаща Эвиарта, тихо посоветовав Савии нарвать подорожника и почаще менять повязку.

Уна была уверена, что дело вовсе не в их гербе и не в осинах. Чутьё Дара кричало ей нечто совершенно несуразное. Что-то о том, как подозрительно заинтересовало (или напугало?) Отражений её собственное лицо. Дяде Горо померещилось, что зеркальные мать с сыном следят за ними… Померещилось ли?

Голова у неё шла кругом – и в прямом, и в переносном смысле. Уне хотелось, чтобы мать снова обняла её или хотя бы подошла ближе; однако она с враждебным прищуром наблюдала за колдуньей.

– Как Вас зовут? – спросила вдруг мать, пока женщина вытаскивала пробку из фляжки, склонившись над уже согревшейся служанкой. Девочка жадно приникла к питью – хотя во фляжке едва ли была просто вода. – И как Вы очутились в этих местах? Тракт здесь довольно пустынен. Вы появились почти сразу после нападения, дорогуша – Вы и Ваш… отпрыск. И так уместно выручили нас. И знаете, что мы Тоури. Слишком много совпадений, по-моему.

Уна бросила на мать укоризненный взгляд, но он улетел в пустоту.

– Слишком много, – с готовностью признала женщина. Она выпрямилась, улыбаясь краешками губ. – Но вся жизнь и состоит из совпадений, миледи. Счастливых либо наоборот. Мне кажется, наша встреча всё же относится к первым. Вы не согласны со мной?

– Вы не назвали имя, – Уна не без удивления услышала собственный голос – её решительная часть внезапно соизволила заявить о себе. – И не сказали, зачем приехали в Ти'арг. Отр… Жители Долины давно не появлялись в наместничестве. Мы благодарны Вам, но несколько… обескуражены встречей.

– Вы обескуражены, похоже, не только встречей, молодая миледи, – заметила женщина. Она красноречиво взглянула на руки Уны; в тишине было слышно, как гневно выдохнула мать. – Непростительно скрывать столь богатый Дар, не позволяя ему развиваться. Вы ведь не топчете цветы в своём саду и не разбрасываете камни из шахт агхов?… Можно спросить – сколько же лет Вам это удавалось?

– Нет, нельзя! – отрубила мать. Уна вздрогнула. Эвиарт и Савия, как по команде, сосредоточенно любовались звёздами. – Мы обсудим это позже. Мы – это я и моя дочь. Это наши семейные дела, и они Вас… как Вас там? – совершенно не касаются.

– Как Вам будет угодно, миледи, – неожиданно легко согласилась колдунья. – Меня зовут Индрис. Своего сына я вам уже представила. Я зеркальщица и мастер витражей из Долины – если Вам это о чём-нибудь говорит. Старший, наш вождь, попросил меня и Гэрхо…

– Необязательно посвящать нас в порядки вашего… жилища, – процедила мать. Уна давно не слышала такого презрения в её голосе; ей вдруг стало холодно – наверняка не только от ночного ветра, шуршащего листьями осин и высокой травой. Почему мама даже сейчас, над телом дяди Горо, чудом (самым настоящим) спасшись от гибели, не может отказаться от своей ненависти к магии? И сможет ли отказаться когда-нибудь – ради неё? Давняя боль всколыхнулась в Уне, точно вода в озере Кирло. В день их обручения Риарт бросал туда плоские камешки – показывал, как плавно расходятся круги… Ты столько лет смотрела на меня – и не видела, кто я. Как ты могла не видеть? Ты, что носила и рожала меня? Уна отвернулась. В такой обиде нет смысла. В любой, должно быть, нет – а в такой и подавно. – И мне неинтересно, кто и о чём попросил вас. Моя дочь, леди Уна, задала Вам вопрос. Отвечайте коротко и по существу.

Голубоватый огонёк чуть дрогнул – а потом и рыжий тревожно замерцал. Сдержанная Индрис всё-таки злится. Уна не знала, как бы намекнуть об этом матери и убедить её быть осмотрительнее.

– С друзьями Вы всегда суровее, чем с врагами, леди Тоури?

– Нет, Индрис. Но Вы пока не в числе моих друзей.

– Мы ищем учеников, – Индрис заправила за ухо малиновую прядь – теперь, при новом освещении, она казалась просто чёрной. – Только и всего. Это не первый наш рейд по Ти'аргу за последние годы – хотя, вынуждена признать, в Великой войне они стали редкостью… Мы пересекли границу Дорелии на юге. Не жгите меня глазами, миледи – у народа Долины есть особое разрешение короля Ингена на это. Итак, мы с Гэрхо проехались по южному Ти'аргу. Побывали в Меертоне и ещё некоторых городках, в рыбацких деревушках на побережье, в селениях у леса Тверси… Даже заехали в пару замков. В Академию-столицу – и в саму Академию, разумеется. Там часто попадаются талантливые мальчики с Даром, – она многозначительно вздохнула. – Но, как видите – полная неудача. Среди тех немногих, кто согласился с нами общаться, мы не обнаружили ни одного Одарённого магией. Старший и Верховная жрица зеркал будет очень расстроены: без новых учеников Долина погибает. И это обоюдоострое лезвие, – сквозь полумрак Индрис одарила Уну очередным загадочным взглядом. – Король Хавальд и наместник Ти'арга никак не желают понять, что нынешние меры не способны вытравить магию из Обетованного, будто крыс с мельницы. Никакие запреты и казни не лишат наш мир его изначального содержания.

– Что весьма прискорбно, – бросила мать, поплотнее закутавшись в плащ. Предупреждающий кашель Уны вновь пропал зря. – То есть вы, не добившись успеха на юге и западе, ехали в северные земли?

– Именно. Хаэдран, предгорья, селения Волчьей Пустоши… Вот и всё, – смуглое широкоскулое личико казалось самым невинным на свете, едва ли не девичьим. Уна снова ощутила, насколько грязной, растрёпанной и нескладной выглядит она сама. Какая глупая мысль – глупая, а при их утрате ещё и жестокая. – К середине осени мы планировали вернуться в Дорелию. То, что мы оказались на тракте одновременно с вами – действительно случайность, леди Тоури. Как бы Вам ни хотелось считать меня кровожадной лгуньей.

Леди Мора улыбнулась медовой улыбкой и промолчала. Но Уне на ум почему-то пришли слова тёти Алисии – о не верящем в неё лекаре, тайной ненависти и кинжале… Хорошо, что у матери сейчас тоже нет оружия.

– Нам, наверное, придётся переночевать здесь, миледи, – робко подала голос Савия. Младшая служанка передала ей фляжку Индрис, и она с благодарностью сделала глоток; в голубом свете Уна увидела, что рука у неё до сих пор дрожит. – Эвиарт пока не может ехать дальше.

Оруженосец лишь кивнул, морщась от боли. Индрис постучала согнутым пальцем по своему зеркалу, что-то прошептала (Уна заслушалась музыкальной фразой – точно трель певчей птицы) – и морщины на выпуклом лбу Эвиарта разгладились, а подбородок изумлённо отвис.

– Хотя, может, и могу… Да, точно могу, миледи. Мне резко стало лучше, – он покосился на Индрис и тут же смущённо отвёл глаза. – Почему-то.

Мать не то вздохнула, не то фыркнула.

– Мы в любом случае не можем провести тут всю ночь. Прости, Эвиарт – это почти самоубийство. Кто сказал, что нам попался последний отряд из этих… из них.

– Это ненадолго. К рассвету боль вернётся, – произнесла Индрис. В её тоне звучало вполне искреннее сочувствие, но она уже озабоченно всматривалась в заросли на холме – ждала сына. Уна тоже расслышала треск веток и негромкую речь, донёсшуюся оттуда. – Мне жаль, но пока я не могу сделать ничего большего… Наши лошади пасутся чуть южнее, вместе с вашими. Боюсь, нам придётся ехать.

– Нам? – с той же сладкой улыбкой переспросила мать. Ей всегда ужасно нравилось быть доброй и понимающей – но только до тех пор, пока кто-нибудь не начинал забываться. И только с теми, кто либо шёл ей навстречу, либо был безоговорочно выше. Колдунья с шевелюрой ягодного цвета явно не относилась ни к тем, ни к другим. Больше того: часто и Уна, и лорд Дарет к таковым тоже не относились. – Кто сказал, что вы поедете с нами? В Кинбралане не ждут Отражений. Спасибо за помощь – и позвольте нам предаться скорби. Поводов к ней предостаточно.

Треск веток стал громче, а Индрис и Уна вдруг заговорили хором:

– А кто сказал, что без нас вы доберётесь до замка живыми?

– Они должны поехать с нами, мама.

Ну вот и всё. Она пошла против матери, поддержав колдунью. Уна постаралась не заметить, как Отражение прячет победную ухмылку, кашляя в кулачок… Этот маленький бунт почему-то её взволновал.

– Нирли! – позвал с холма мальчишеский голос. Из-за осин вприпрыжку сбежал сероглазый паренёк с зеркалом в руке; за ним, охая, тащился помощник конюха. – Аар на'эсте…

– О чём мы с тобой договаривались, Гэрхо? – недовольно перебила Индрис. Глаза её, однако, лучились любовью, а строгость в голосе была не очень убедительной.

Паренёк остановился на дороге, осторожно обойдя Эвиарта с Савией. Лицо у него было чуть вытянутое, с хитринкой; в свободной от зеркала руке он держал кожаный кошель, расшитый бусинами. Нетрудно догадаться, чей… Неужели этот подросток в одиночку справился с лучником-наёмником? Уне стало нехорошо.

– Я помню, ма, – смиренно отозвался он на ти'аргском. – Говорить при беззеркальных на их языке.

– При людях, – со смесью суровости и лукавства поправила Индрис.

– Да-да, при людях… Я всё устроил, – Гэрхо беспечно вручил матери кошель, подышал на зеркало и принялся протирать его – жестами, безукоризненно похожими на её. – Тип с луком и стрелами засел на самой верхушке. Колчан у него был ещё полон, но мы пришли вовремя. С вот этим парнем, – Гэрхо с размаху хлопнул по плечу помощника конюха. Тот ссутулился, побледнел и вообще выглядел так, будто его скоро стошнит. – Нам даже делать ничего не пришлось.

– Что это значит? – брезгливо осведомилась леди Мора.

– Он убил себя, – в ужасе пробормотал помощник конюха. В свечении двух огоньков капли пота у него на лице сверкали то голубым, то рыжим. – Как только увидел нас. То есть его, – он кивнул на Гэрхо. – Просто выхватил нож и… Простите, миледи.

Служка зажал рот рукой, согнулся пополам и отбежал к обочине. Гэрхо вздохнул.

– Да уж, – он провёл ребром жилистой ладони по горлу. – Так себе зрелище. Наверное, надумал отсидеться там, пока мы не уедем. А потом всё-таки не успел сбежать и не хотел, чтобы его захватили живым… Или магии испугался.

Индрис кивнула. Она уже некоторое время с кошачьей аккуратностью рылась в кошельке – и теперь выудила оттуда что-то маленькое, белое. Приглядевшись, Уна узнала звёздочку из… Из птичьих костей? Она читала о таком, точно читала. Память услужливо подбросила рисунок из дряхлого библиотечного фолианта.

Выходит, не прошли даром ни одинокие вечера за книгами, ни сотни неудавшихся заклятий. Обнадёживает мало, но всё-таки.

– Амулет от тёмной магии, – тихо сказала она, игнорируя возмущённый прищур матери. – Один из самых распространённых.

– И самых слабых, – добавила Индрис. При взгляде на Уну к её прежнему таинственному выражению прибавилось что-то вроде безмолвной похвалы. – Кости воробья… – она задумчиво помолчала, точно прислушиваясь к чему-то, – …которым никак не меньше трёх лун. Он выдохся. Что ж, наш лучник плохо разбирался в магии, но действительно боялся её. Что тут у нас ещё? – Индрис пропустила содержимое кошеля сквозь пальцы. Над трактом разнёсся перезвон монет и мелких синих камней. – Большая сумма, причём сразу ти'аргским золотом и альсунгскими кристаллами… Ожидаемо. Возможно, часть платы за заказ. О, а вот это уже интересно, – в тонких пальцах колдуньи появилась печать.

Уна подошла ближе, чтобы рассмотреть герб. Кажется, она впервые в жизни стоит так, рядом с Отражением.

И, кажется, это ничем не отличается от близости с человеком.

– Ну что там? – вытягивая шею, нетерпеливо спросил Гэрхо. – Я сделал, как ты сказала: ничего сам не трогал.

– Дракон на стопке книг, – сказала Уна.

– Тоже ничего необычного, – с облегчением заметила мать. – Просто герб Академии-столицы. Он ещё с первых лет войны так выглядит.

Верно: знак единения Альсунга с древним, славным своими учёными Ти'аргом… Точнее, вряд ли единения – если учесть, что дракон, появившийся на северных знамёнах в эпоху королевы Хелт, властно выпустил когти и подобрал под себя книги, как собственность. Довольно недвусмысленно.

Индрис со вздохом бросила печать обратно. Они с Гэрхо обменялись особыми взглядами – теми, что свойственны лишь Отражениям. Теми, что невозможно ни описать, ни вообразить.

– Верно, миледи. Просто герб Академии. А ещё – личный герб господина наместника.

* * *

Гэрхо с помощником конюха кое-как соорудили подобие гамака из плащей – чтобы довезти тело дяди Горо в сохранности. Индрис постаралась укрепить здоровье и мужество слуг своими заклятиями; леди Мора от её помощи отказалась.

Утром мрак расступился. После полудня Уна уже вернулась домой…

Но там, в тени громоздких башен, оказалось, что мрак не сдаётся легко.

Когда их запуганная, разбитая горем кучка подъехала к стенам Кинбралана и мосту через ров, лорд Дарет уже угасал. Он умер на следующий день, на руках у матери. Он не пришёл в сознание; слуги сказали, что после их отъезда в Рориглан лорд стал кашлять кровью и биться в судорогах, которые не снимались никакими снадобьями. Послали за лекарями из Меертона и Веентона, и оба прибыли вовремя. Оба удручённо заявили, что дни лорда-калеки сочтены.

Братьев Тоури похоронили рядом, под общей могильной плитой.

У Уны не осталось сил расплакаться – а так хотелось. Глаза, голову и сердце раздирала тупая боль. Оцепенение охватило её, подобно кокону. В таком же оцепенении утонула мать, вдруг оставшаяся с двумя мёртвыми телами вместо родных мужчин. Беда затопила башни и коридоры Кинбралана, проникла в лёгкие слуг и в щели между камнями – будто вязкая, отвратительно холодная жижа.

Промокая платком глаза, мать всё повторяла, что на род Тоури разгневались боги – и в особенности старуха Дарекра. Иначе этот ужас никак не объяснить, говорила она.

Уна не спорила.

Она не могла плакать, не могла выплеснуть свою боль. Боль была бесконечной и запутанной, как гигантская паутина. Даже если тот человек с пожелтевшей от болезни кожей, с костлявыми, немощными ногами, на самом деле не был её отцом.