Текст книги "Авантюристы, иллюзионисты, фальсификаторы, фальшивомонетчики"

Автор книги: Ю. Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Авантюристы, иллюзионисты, фальсификаторы, фальшивомонетчики
Подгот. текста Ю. Н. Петров

ВВЕДЕНИЕ

Во все времена существовали натуры, которые отличались от других большей одаренностью, энергией и большими задатками. Эти люди, исходя из того, в какую сферу занесет их судьба, делаются или героями, или злодеями, но в том и другом случае оставляя глубокий след за собою.

Незаурядность таких людей есть аванс для их будущего величия, но она же может оказаться и их бичом – при неумении правильно ею распорядиться. Однако, какова бы ни была роль этих людей на свете, они далеки от обыденной пошлости и, как все выходящее из ряда вон, невольно возбуждают любопытство и привлекают всеобщее внимание.

К числу подобных исключительных, закаленных личностей принадлежат и герои предлагаемой вниманию читателей книги.

РАЗДЕЛ І. АВАНТЮРИСТЫ

Авантюризм – это понятие, которое включает в себя ряд особенностей человеческой природы. Само слово «авантюра» происходит от французского «aventure» – приключение, похождение. Авантюризм же – это, прежде всего, поведение, деятельность кого-либо, характеризующаяся стремлением именно к рискованным приключениям и похождениям, а иногда и к беспринципным поступкам ради достижения легкого успеха, выгоды. Зачастую люди, склонные к авантюрам, совершают сомнительные действия без учета своих реальных возможностей, в результате чего подобные действия обречены на провал.

Как показывает история, такие люди – авантюристы – существовали во все времена. Они являются, пожалуй, единственным интернациональным элементом в мире. Это пираты без флага и родины. Они не грабители в прямом смысле этого слова. Пользуясь человеческой глупостью и доверчивостью, авантюристы надувают тщеславных и облегчают кошельки легкомысленных.

Классическим периодом авантюристов принято считать XVIII век, особенно же его вторую половину, для которой нет более характерной приметы, чем авантюризм. Вот, например, что пишет, говоря об авантюристах того времени, Стефан Цвейг в своей книге «Казанова»:

«Это все та же отважная раса, которая переправлялась в Новую Индию и в качестве наемников мародерствовала во всех армиях, которая ни за что не хотела буржуазно скоротать свой век в преданной службе, предпочитая одним взмахом, одной опасной ставкой набить себе карманы; только метод стал более утонченным, и благодаря этому изменился их облик. Нет более неуклюжих кулаков, пьяных физиономий, грубых солдатских манер, а вместо них – благородно усеянные кольцами руки и напудренные парики над беспечным челом. Они лорнируют и проделывают пируэты, как настоящие танцоры, произносят бравурные монологи, как актеры, мрачны, как настоящие философы; смело спрятав свой беспокойный взгляд, они за игорным столом передергивают карты и, ведя остроумную беседу, всучивают женщинам приготовленные ими любовные настойки и поддельные драгоценности».

XVIII век связан с именами нескольких знаменитых авантюристов: шевалье Д’Еона, графа Калиостро, Джакомо Казановы и других. Однако всего лишь тридцать или сорок лет продолжалась эпоха этих великих талантов наглости и мистического обмана. По словам Стефана Цвейга, «она сама уничтожает себя, создав наиболее законченный тип, самого совершенного гения, поистине демонического авантюриста – Наполеона… С Наполеоном, гением всех этих талантов, авантюризм проникает из княжеских прихожих в тронные залы, он дополняет и заканчивает это восхождение незаконного в выси могущества и на краткий час возлагает на чело авантюризма великолепнейшую из всех корон – корону Европы» (Цвейг С. Казанова. – М., Книга, 1991, с. 243–244).

В данном разделе мы познакомим наших читателей с несколькими наиболее известными авантюристами той эпохи.

ГЛАВА 1.
ШЕВАЛЬЕ Д’ЕОН

Личность шевалье д’Еона, его участие в разных политических интригах, которые он вел в правительственных кругах европейских государств, вызывает интерес к некоторым обстоятельствам его жизни. Кроме того, имя д’Еона, как лица, пустившего в ход пресловутое «завещание Петра Великого», получило известность в истории русской политики. Не подлежит сомнению также, что д’Еон имел влияние на участие России в Семилетней войне, стоившей много крови и денег. В своем небольшом рассказе о нем мы хотим дать общее представление об этом загадочном человеке.

Девица или господин д’Еон де-Бомон родилась или родился 5 октября 1728 года в Тоннере, главном городе Йенского департамента. В акте, составленном о его рождении, он был записан мальчиком и считался таковым у всех своих соседей. Однако один из его биографов, де-ла-Фортейль, заявлял, что будущий шевалье д’Еон был девочкой, и что ее одевали и воспитывали как мальчика потому, что отец новорожденной девицы, желавший иметь непременно сына, думал хоть этим отомстить природе, не исполнившей его заветного желания. Впрочем, относительно повода к переодеванию и воспитанию девицы д’Еон как мальчика, встречается другое, более практическое объяснение, а именно, что родители этой девицы при неимении ими сына должны были лишиться принадлежавшего им поместья. По этой причине они и решились на подлог, выдав новорожденную дочь за сына. Но некоторые вполне достоверные обстоятельства, а также официальное свидетельство английских врачей о вскрытии трупа д’Еона и надпись на его могильном памятнике (хотя д’Еон и умер, считаясь женщиной) с полной несомненностью подтверждают, что он был мужчиной, так что появление его женщиной было только мистификацией, причины которой, однако, до сих пор не вполне выяснены.

Детство, отрочество и юность д’Еон провел как и следует провести эти периоды жизни настоящему представителю непрекрасного пола. Для воспитания он был отправлен родителями в Париж, где поступил в коллегию Мазарена. В своих школьных занятиях д’Еон отличался заметными успехами. Из этой коллегии он перешел в юридическую школу и по окончании там курса получил степень доктора гражданского и канонического права.

В ранней молодости у д’Еона проявилась склонность к писательству. Его первым литературным произведением было надгробное слово герцогине де-Пентьевр, происходившей из знаменитой фамилии д’Есте. После себя он оставил обширную переписку, разные заметки и очерки своей жизни. Одновременно с призванием к литературным трудам д’Еон имел склонность к военному ремеслу. Вскоре он приобрел себе в Париже громкую известность своим искусством стрелять и драться на шпагах, а впоследствии он считался даже одним из самых опасных дуэлистов Франции.

Несмотря на воинственные наклонности д’Еона, свойственные мужчинам, внешность его отличалась чрезвычайной женственностью. В годы своей юности он поразительно походил на хорошенькую девушку как по наружности, так и по голосу и манерам. В двадцать лет он имел прекрасные белокурые волосы, томные светло-голубые глаза, нежный цвет лица. Д’Еон был небольшого роста, гибкий и стройный. Его маленькие руки и ноги, казалось, должны были бы принадлежать не мужчине, а даме-аристократке. Над губой, на подбородке и на щеках у него пробивался только легкий пушок как на спелом персике. В мемуарах о д’Еоне передавалось, что на одном из блестящих придворных маскарадах, проводившихся в царствование Людовика XV, находился кавалер д’Еон с одной своей знакомой, молоденькой графиней де-Рошфор, которая убедила его нарядиться в женский костюм. Переодетый шевалье был замечен как хорошенькая женщина королем, и когда Людовик узнал о своей ошибке, то ему пришло в голову воспользоваться женственной наружностью д’Еона для своих дипломатических целей. Возможно, однако, что весь этот рассказ не имеет под собой реальной основы. Из достоверных документов о д’Еоне нельзя узнать с точностью, почему именно явилась у Людовика XV мысль об отправке д’Еона в женском костюме тайным дипломатическим агентом ко двору императрицы Елизаветы Петровны.

Непосредственные связи России с Францией начались в первой четверти XVII столетия, а с 1702 года было учреждено постоянное французское посольство в России. В числе замечательных послов того времени был Кампредон, назначенный в 1721 году. В 1734 году место французского посла в Петербурге занял Понтон де-Етан. При нем последовало между петербургским и версальским дворами некоторое охлаждение, но дело вскоре поправилось с назначением в Париж русским послом известного князя Антиоха Кантемира. В это же время французским послом в России стал маркиз де-ла Шетарди. Его деятельность была весьма заметна при перевороте, доставившем императорскую корону цесаревне Елизавете Петровне. В августе 1742 года место де-ла-Шетарди занял д’Юссон д’Альон, не умевший, однако, сохранить влияние, приобретенное при русском дворе его энергичным и ловким предшественником. В 1743 году Шетарди снова появился в Петербурге в звании полномочного посла. Его главной задачей было воспрепятствовать императрице Елизавете заключить союз с Австрией и Англией против Франции и Пруссии. Так как при дворе императрицы главным и могущественным противником Франции считался канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, то маркизу Шетарди было поручено способствовать низвержению канцлера. Маркиз был вовлечен в придворные интриги, но неудачно. Дело кончилось тем, что канцлер удержался на своем месте, а маркиз де-ла-Шетарди не только был выслан из Петербурга, но и, по повелению Людовика XV, первоначально был заключен в цитадель города Монпелье, а потом удален на жительство в свое поместье. После Шетарди 27 марта 1745 года французским послом был вновь назначен д’Альон, привезший с собой грамоту, окончательно признававшую за Елизаветой Петровной титул императрицы всероссийской.

После этого отношения России и Франции нормализовались, однако, совсем неожиданно произошел случай, расстроивший эти отношения. На одном из торжественных придворных собраний, происходивших в Лондоне, французский посол Шатле заспорил с русским послом графом Чернышовым о первенстве стран. Шатле не только наговорил ему публично дерзостей, но даже столкнул Чернышова с занятого им места. Чернышов смиренно перенес такое оскорбление, но императрица взглянула на это происшествие совершенно иначе. В результате король был вынужден отозвать д’Альона из Петербурга, где вместо упраздненного французского посольства осталось только консульство.

Между тем, Франция все сильнее и сильнее начала чувствовать невыгодность своего отчуждения от России. Людовик XV первый решился на попытку восстановить дружеские отношения с Елизаветой Петровной. Она, со своей стороны, находясь под сильным влиянием Ивана Ивановича Шувалова, была не прочь увидеть снова в Петербурге французское посольство. Но о готовности императрицы предварительно следовало хорошо осведомиться, чтобы не получить унизительного для Франции отказа. Поэтому Людовик XV приступил к сближению с Россией самым ухищренным способом.

Он решил послать в Петербург специального тайного агента.

Однако посылка в Россию в ту пору для разведок обыкновенных агентов представлялась делом нелегким, в особенности после того, как один из таких агентов, шевалье Вилькруассан, был открыт, признан шпионом и посажен в Шлиссельбургскую крепость. Поэтому выбор Людовика XV остановился на кандидатуре кавалера Дугласа-Макензи, проживавшего в ту пору в Париже. Этот кавалер был изгнан из Великобритании за свою приверженность падшей династии Стюардов и, будучи шотландцем, всей душой ненавидел англичан. Иностранное происхождение Дугласа, по-видимому, отклонило бы в Петербурге мысль о том, что он мог быть тайным агентом французского короля. Рассчитывая также на ловкость и проницательность Дугласа, Людовик XV предложил ему отправиться в Петербург для политических рекогносцировок. Вместе с тем он подумывал и о том, кого бы дать ему в помощники. Так как самая главная задача посольства Дугласа состояла в личном сближении короля с императрицей Елизаветой Петровной, то следовало подыскать в помощники Дугласу такую личность, которая, не навлекая на себя никакого подозрения, могла бы проникнуть в покои императрицы и беседовать с ней с глазу на глаз. Совершенно подходим к выполнению такой задачи представлялся переодетый в женское платье кавалер д’Еон.

Однако в отношении этой кандидатуры у короля все же возникал вопрос: сможет ли переодетый в женский наряд кавалер выполнить как следует те важные государственные поручения, которые на него возлагались? Особые обстоятельства способствовали разрешению этого вопроса в пользу д’Еона.

Среди близких к Людовику XV царедворцев был принц Конти, происходивший из фамилии Конде, которая вела свое начало от младшей линии бурбонского дома и, следовательно, считалась родственной королевской династии. Дед этого принца Конти-Франсуа-Луи (1664–1709) в 1697 году, после смерти короля Яна Собесского, был избран на польский престол. Ему, однако, не удалось покоролевствовать в Польше, т. к. его успел отстранить более счастливый соперник – Август II, курфюрст саксонский. Тем не менее, внук его, принц Конти, был не прочь от притязаний на польскую корону. Эти притязания, по-видимому, были готовы осуществиться, когда в 1745 году в Париж явились некоторые польские магнаты с поручением от значительного числа своих соотечественников предложить принцу Конти голоса в его пользу при выборе короля Польши. Людовик XV не находил для себя удобным лично вмешиваться в это дело, а потому поручил самому принцу Конти вести переговоры с польскими депутатами насчет сделанного ему предложения.

В то время в заведование принца Конти входила вся политика Франции по делам северных государств. А так как посылка д’Еона касалась России, то главным советником короля и явился принц Конти. В свою очередь, честолюбивый принц не терял надежды рано или поздно стать польским королем. Поэтому ему было очень кстати иметь в Петербурге (где главным образом должна была происходить развязка каждого возникавшего в Польше вопроса) верного и преданного человека. Таким человеком он считал д’Еона, с которым был достаточно близок. Дело в том, что принц Конти был стихотворцем, хотя и не очень хорошим. Главным его затруднением на этом поприще был поиск рифмы. Светлейший поэт находил их с великим трудом. Самым усердным его помощником в этих занятиях был кавалер д’Еон, который благодаря некоторым своим сочинениям попал в круг тогдашних лучших французских писателей, а через них познакомился и с принцем Конти. Поэтому когда Людовик XV предположил послать в Петербург вместе с кавалером Дугласом переодетого в женское платье д’Еона, он нашел со стороны своего советника сильную поддержку этому предложению.

Сохранилось известие, что на такую таинственную посылку д’Еона имела большое влияние и маркиза Помпадур, которая, изведав на своем опыте, какую силу может иметь женщина в государственных делах, внушала королю, что сближение между ним и русской императрицей сумеет лучше всего устроить женщина.

Таким образом, поездка д’Еона в Петербург была решена окончательно. При этом для конспирации Дуглас отправлялся в Россию под видом частного лица с поручением относительно закупки мехов, а сопровождавшего его д’Еона он должен был выдавать за свою племянницу. Кроме того, Дуглас мог выдавать себя и за ученого путешественника, т. к. его специальностью была геология.

При отправлении Дугласа в Петербург ему было вменено в обязанность ознакомиться с внутренним положением России, с состоянием ее армии и флота и с отношением к императрице разных придворных личностей и партий и со всем тем, «что может быть полезно и любопытно для Его Величества». О всех своих наблюдениях в России Дуглас должен был составлять только краткие, отрывочные заметки, которые он мог бы обратить в систематическое изложение не иначе, как только по возвращении во Францию. Собственно королю Дуглас мог написать из Петербурга только одно письмо и то условным языком, для чего были приняты выражения, относящиеся к торговле мехами. Так, «черная лисица» должна была означать английского посла в Петербурге кавалера Вилльямса Генбюри, выражение «горностай в ходу» означало преобладание русской партии и т. д.

Инструкция, данная Дугласу 1 июня 1755 года (ею должен был руководствоваться и д’Еон), была написана таким мелким шрифтом и с такими сокращениями, что, хотя она и была обширна по содержанию, но могла быть спрятана между стенками табакерки.

Согласно этой инструкции тайные агенты Людовика XV должны были навести самым секретным образом справки о том, до какой степени были успешны переговоры Вилльямса относительно доставки из России в Англию вспомогательного войска; разведать о численном составе русской армии, о состоянии русского флота, о ходе русской торговли, о расположении русских к настоящему их правительству; о степени кредита, каким пользовались Бестужев и Воронцов; о фаворитах императрицы и о том влиянии, какое имеют они на министров; о согласии или раздорах между этими последними, об отношениях их к фаворитам; об участи бывшего императора Ивана Антоновича и его отца принца Брауншвейгского.

Наблюдения и разведка тайных французских агентов в Петербурге не ограничивались только этим. Им поручалось узнать о расположении народа к наследнику престола, великому князю Петру Федоровичу, в особенности после того, как у него родился сын; о том, нет ли у принца Ивана Антоновича приверженцев и не поддерживает ли их тайно Англия? Дуглас и д’Еон должны были также проведать о том, расположены ли русские к миру и не имеют ли неохоты к войне, в особенности с Германией, о настоящих и будущих видах России на Польшу, о ее намерениях относительно Швеции; о том впечатлении, какое произвели в Петербурге смерть султана Махмуда и вступление на престол Османа; о причинах, побудивших вызвать из Малороссии гетмана Разумовского; о том, что думают относительно преданности малороссийских казаков императорскому правительству и о той системе, какой оно держится в отношении к ним.

Некоторые из пунктов относились исключительно к д’Еону, который, как предполагалось, должен был войти в непосредственные отношения с самой императрицей. В этих пунктах ему поручалось разведать о тех чувствах, которые Елизавета Петровна питает к Франции, и о том, не воспрепятствуют ли ее министры установлению прямой корреспонденции с Людовиком XV; о тех партиях, на которые разделяется русский двор; о лицах, пользующихся особым доверием императрицы; о расположении ее самой и ее министров к венскому и лондонскому кабинетам.

Исполнить такую обширную и разнообразную инструкцию было делом нелегким, и если Дуглас не удовлетворил полностью ожидания короля, то его помощник (или, вернее сказать, помощница) исполнил данные ему поручения к полному удовольствию Его Величества.

Кроме приведенной инструкции, Дугласу была дана еще дополнительная инструкция, которая касалась исключительно политики России по отношению к Турции. В ней излагались жалобы оттоманской Порты на русское правительство. Дугласу поручалось проверить эти жалобы и собрать самые обстоятельные сведения относительно них.

И вот, наконец, Дуглас и его мнимая племянница, совершив свое путешествие в Россию по предложенному Людовиком XV маршруту через Германию, Польшу и Курляндию, где они также собирали интересующие французскую разведку сведения, приехали в Петербург. Здесь и началась замечательная и своеобразная деятельность кавалера д’Еона, снабженного за счет принца Конти всеми принадлежностями роскошного дамского туалета. Такая щедрость принца объяснялась тем, что он, отправляя д’Еона в Петербург, рассчитывал не только на осуществление с его помощью своих видов на польский престол. В случае неудачи в этом своем намерении он дал д’Еону еще особые поручения. Не только сам принц Конти, но и покровительствовавший ему Людовик XV считали возможным брак принца с Елизаветой Петровной. Наконец, если бы такой предполагаемый брак оказался невозможным, то д’Еон должен был постараться для того, чтобы императрица предоставила принцу Конти быть главным начальником над своими войсками, или добыла бы ему небольшое княжество, например Курляндию, не имевшую в то время герцога. Попасть на курляндский трон казалось для принца Конти делом чрезвычайно важным, т. к. оттуда ему было уже гораздо легче, нежели прямо из Парижа, при первом же удобном случае перебраться на польский престол.

Тайная посылка в Петербург Дугласа и д’Еона с такими важными целями была как нельзя более в духе Людовика XV, у которого существовал так называемый «черный кабинет». В этом кабинете благонадежные чиновники вскрывали все письма, перечитывали их и снимали копии с тех, которые представляли какой-либо интерес. Каждое воскресенье лица, управлявшие почтовой частью, сообщали королю обо всех открытиях, сделанных их подчиненными в «черном кабинете». Никто не освобождался от такой инквизиции, и Людовик XV нисколько не совестился пользоваться сведениями, извлекаемыми из такого постыдного источника. Но если король знакомился таким образом с чужими секретами, то сам он хотел охранить от постороннего взгляда тайны своей дипломатической переписки, которую он вел секретно от своих министров.

У Людовика XV всюду были свои собственные корреспонденты, с которыми он переписывался сам и которые совсем не знали один другого. Относительно своих дипломатических агентов король держался следующего правила: посланником назначалось обыкновенно какое-нибудь знатное, представительное лицо, и такой официальный посланник обязан был по своим делам связываться только с министром иностранных дел, если не был особо уполномочен королем на то, чтобы вести с Его Величеством секретную переписку. Между тем в секретари к такому посланнику назначался незначительный и неизвестный человек. Ему-то и предоставлялось право держать непосредственную связь с королем или его ближайшими неофициальными советниками. При этом такому человеку, получившему право вести секретную переписку, заявлялось, чтобы он всегда считал ее главным для себя руководством, а предписания министров – делом второстепенным. Из этого видно, какое важное значение имели тайные агенты короля и какую степень доверия с его стороны к д’Еону успел внушить принц Конти, в течение двадцати лет заведовавший секретной перепиской короля и имевший свои личные виды при посылке в Петербург переодетого женщиной кавалера.

Находясь на своем посту, Конти вел особенно деятельную переписку с Константинополем, Варшавой, Стокгольмом и Берлином. Одной из главных целей этой переписки было ослабление русского влияния в Польше, вследствие чего принцу удалось подготовить конфедерацию в пользу своего избрания в польские короли. Но замыслам принца Конти был неожиданно нанесен удар (вопреки таинственной королевской корреспонденции) союзом Франции с Австрией. Союз этот, составленный против Пруссии, послужил поводом к сближению Франции с Россией, причем противодействие со стороны французской политики видам русского двора в Польше было уже неуместно. Таким образом, одно из поручений, данных принцем Конти д’Еону, совершенно упразднилось. К вступлению в брак с императрицей Елизаветой Петровной никакой надежды не было. Точно так же не было надежды и на получение должности главного начальника над русскими войсками. Поэтому принц Конти стал хлопотать о получении подобного звания в Германии, но и тут ему не посчастливилось вследствие раздора с маркизой Помпадур. Рассерженный всеми этими неудачами, Конти вовсе отказался от дел и, согласно воле короля, передал все корреспонденции и шифры старшему королевскому секретарю по иностранным делам Терсье, с которым и привелось д’Еону вести большую часть секретной переписки из Петербурга. Другим сотрудником короля по тайной переписке явился одновременно с Терсье в 1765 году граф Брольи.

В то время вести в Петербурге тайную политическую агентуру было делом нелегким, притом и сама политика русского двора ставила немало препятствий успешным действиям Дугласа и его помощника.

Хотя еще Петр Великий сближался с государствами Западной Европы по некоторым международным вопросам, но, собственно, только при императрице Елизавете Петровне Россия впервые с большим весом и уже окончательно вступила в семью европейских держав. Примкнув своими восточными и северными рубежами к местностям, лежащим вне Европы, и достаточно обеспечив свои западные и южные границы от Швеции, Польши и Турции и живя в добром согласии с Пруссией и Австрией, петербургский кабинет в отношении Западной Европы, как казалось ему, совершенно закончил программу своей внешней деятельности. Римско-немецкий император Карл VI, последний мужской представитель габсбургского дома, добившись от императрицы Анны Ивановны гарантии своей, так называемой «прагматической санкции», в силу которой владения габсбургского дома переходили к его дочери Марии-Терезии, открыл тем самым России прямую дорогу к вмешательству в европейские дела. Первым толчком к этому был сделан со стороны Англии, которая хотела установить самые тесные отношения с Россией. Со своей стороны, и Фридрих II подумывал о том же.

При таком положении дел умер император Карл VI. Известие об этом пришло в Петербург через несколько дней после смерти императрицы Анны Ивановны. Это последнее событие вдохнуло во Фридриха II решимость начать войну с Австрией, не обеспечив себя даже нейтралитетом России. Он рассчитывал на то, что с воцарением малолетнего государя Ивана Антоновича русское правительство будет слишком занято своими внутренними делами для того, чтобы оно могло энергично вмешаться в войну между Австрией и Пруссией.

Неожиданное воцарение Елизаветы Петровны не повлияло со стороны России на положение дел в Европе. Новая императрица была совершенно равнодушна к начавшейся войне между этими странами. Из близких к ней людей Лесток был за Францию, а граф Бестужев-Рюмин за Англию, т. е. за ее союзницу Австрию. В результате нерешительности петербургского кабинета Россия не приняла никакого фактического участия в войне за австрийское наследство, хотя впоследствии в числе других держав в 1748 году подписала мирный договор в Ахене, утвердивший за Марией-Терезией все области, оставленные ей в наследство ее отцом, за исключением лишь Силезии, завоеванной Фридрихом Великим.

Хотя ахенский мир и водворил спокойствие в Европе, но все очень хорошо понимали непрочность этого спокойствия, а потому английский и французский кабинеты старались заручиться поддержкой России. Англия, при содействии Бестужева-Рюмина, утвердила в Петербурге свое влияние, которое с каждым днем становилось все сильнее. Франция не могла равнодушно смотреть на это, однако она вследствие поступков де-ла-Шетарди и Шатле не имела никаких средств предпринять что-либо в свою пользу при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Доступ французских дипломатических агентов в Петербурге сделался невозможным. Соглядатаи Бестужева зорко сторожили их на самой границе. Поэтому Дуглас и д’Еон могли пробраться туда только самым замысловатым способом.

Несколько ранее их, также в 1755 году, приехал в Петербург и английский посланник кавалер Вилльямс Генбюри. Надо полагать, что до дипломатических кругов доходили смутные слухи о посольстве Дугласа и д’Еона, потому что, несмотря на всю таинственность, которой оно было покрыто, в Париже разнеслась молва о посылке д’Еона в Россию под видом девицы. Со своей стороны, австрийский посланник в Петербурге пытался проведать о цели приезда Дугласа и успел своими расспросами поставить в тупик поверенного Людовика XV, который на вопрос посла, что он намерен делать в России, отвечал, что он приехал туда по совету врачей, предписавших ему для поддержания здоровья пребывание в холодном климате.

Не имея в виду писать историю европейской политики в середине XVIII столетия, мы отмечаем только те факты, которые по их значению и связи с общим ходом дел необходимы для разъяснения деятельности д’Еона в качестве тайного агента Людовика XV. Ему приписывают не только большое, но даже почти исключительное влияние на сближение России с Францией.

Вскоре после прибытия Дугласа в Петербург стараниями сэра Генбюри, проникнувшего в цель его посольства, был пресечен для него доступ ко двору императрицы, о чем он и сообщил Людовику XV.

Не так обстояло дело с д’Еоном. Отправляя его в Петербург, и король, и принц, и маркиза рассчитывали преимущественно на вице-канцлера графа Михаила Илларионовича Воронцова, который симпатизировал версальскому двору. Ему первому представилась девица де-Бомон как племянница кавалера Дугласа. При этом представлении у нее в корсете было зашито данное ей от короля полномочие. В подошве башмака был запрятан ключ к шифрованной переписке, а в руках было сочинение Монтескье «L’Esprit des lois» с золотым обрезом и в кожаном переплете. Эта книга предназначалась для поднесения самой императрице, и в этой-то книге заключалась собственно вся суть дела. Переплет этой книги состоял из двух картонных листов, между которыми были вложены секретные бумаги. Картон был обтянут телячьей кожей, края которой, перегнутые на другую сторону, были подклеены бумагой с мраморным узором. Переплетенная таким образом книга была положена на сутки под пресс и переплет после этого получил такую плотность, что никакой переплетчик не в состоянии был догадаться, что между картонными листами были заделаны бумаги. В таком переплете сочинение Монтескье было вручено д’Еону для доставления императрице Елизавете Петровне секретных писем Людовика XV вместе с шифрованной азбукой, при посредстве которой она и ее вице-канцлер граф Воронцов могли без ведома французских министров и посланника вести секретную переписку с королем. В переплете же книги была заделана другая шифрованная азбука для переписки д’Еона с принцем Конти, Терсье и Моненом. Когда же принц Конти удалился от дел, то д’Еон, находясь в Петербурге, получил предписание исполнять не слишком усердно инструкции, данные ему принцем Конти. Затем д’Еон получил новые шифры, причем ему строжайшим образом внушалось, чтобы он хранил вверенные ему тайны как от версальских министров, так и от маршала де-л’Опиталя, который в 1757 году был назначен французским посланником при русском дворе. Кроме того, д’Еону поручено было препровождать к королю все депеши французского министерства иностранных дел, получаемые в Петербурге, с ответом на них посланника и с присоединением к этому его собственного мнения.

Бестужев и Вилльямс зорко следили за тем, чтобы французские агенты не проникли в Петербург, и хотя вследствие этого Дуглас должен был вскоре уехать оттуда, но д’Еон остался в Петербурге и, заручившись благосклонностью Воронцова, был представлен императрице.