Текст книги "Убийственная лыжня"

Автор книги: Йорг Маурер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

10

Самое неблагоприятное время для начала полицейского расследования – это вечер пятницы. Лаборатории только что закрылись, в учреждениях уже никого нет, хрипло звонят телефоны в опустевших приемных ратуши. Одиноко работающие компьютеры отсылают обратно сообщения out-of-office – разве с этим человеком вы еще пару минут назад не разговаривали по телефону? Аварийные и дежурные службы в выходные укомплектованы вторым составом, который информирован только о самом необходимом; кроме того, у подменяющих традиционно плохое настроение и никакого желания приходить кому-то на помощь. А если к тому же еще хорошая погода! Свидетели, которых нужно было срочно допрашивать, разъехались, повлюблялись или занялись здоровьем. Подозреваемые спокойно уничтожают следы, закрывают временные интервалы, пользуясь субботой, уходят с линии огня, а день господний воскресенье используют для того, чтобы скрыть свои преступления.

В такой субботний вечер, в светлый голубой день, почти такой же голубой, как глаза младенца, гаупткомиссар полиции Губертус Еннервайн ехал по медленно ползущей железной дороге местного значения в район долины Верденфельс. У него было прекрасное настроение, так как он надеялся вечером вернуться обратно и потом спокойно подумать, что ему предпринять в выходные. Но сейчас он сидел в вагоне первого класса и наслаждался великолепным видом замерзшего озера Штарнбергерзее, проносившегося мимо, окруженного виллами и овеянного легендами. Легкий пар, поднимавшийся над озером, дополнял красоту картины. На остановке Фельданфинг вошли двое тинейджеров и молча заткнули уши iPod-ом с двумя наушниками, и Еннервайн попытался по неподвижной, высококонцентрированной мимике этих двоих угадать, что они в данный момент слушали. Никакого шанса: это мог быть бусидо, французская грамматика или новые приключения Пумукля. Еще слава Богу, что подростки редко совершали убийства, подумал Еннервайн, на их лицах ничего невозможно прочесть. Поезд остановился в Тутцинге, там они, все еще связанные кабелем, вышли. Замерзшие поля Хугфлинга пролетали мимо, плавно извивающиеся пашни, под которыми уже поджидали рапсовые семена, которые весной окрасят ландшафт ярко-желтыми цветами.

Начальник послал Еннервайна в курортный город из-за этого темного дела. Сообщение о падении датчанина прошло по всем средствам массовой информации. Один свидетель даже утверждал, что видел выстрел, и свидетель изобразил это до некоторой степени убедительно. А при таком неясном подозрении на особо тяжкое преступление не обойтись без криминалиста. Как будто бы криминалисту больше делать нечего, подумал Еннервайн. Сомнительного свидетеля звали – минуточку – Вилли Ангерер, но сейчас Еннервайн стал просто смотреть в окно, ведь уже показались первые предвестники Альп, мощно и первозданно приветствовали Карвендель и Веттерштайн, сверкающие серебром зубчатые композиции нарядных вершин до двух тысяч пятисот метров высоты, некоторых гигантов при дующем с гор фёне можно было различить уже от Мюнхена, других – только примерно от Даниеля, конусообразный Пиз Протц в Тироле, небольшой нахальный привет из Австрии, можно было увидеть только в предгорьях. Промелькнуло Мурнауское болото. Вороны взлетели, как будто бы их подбросили совковой лопатой, и снова бросились вниз на разрисованные лыжными трассами снежные холмы. Несколько миллионов лет тому назад, в мезозойскую эру, здесь было морское дно. А там, где сейчас опустились вороны, наверное, их первые предки, птерозавры, внушающие страх морские разбойники, ныряли в поисках пищи.

Проплыли мимо Эшенлое и Фархант, затем поезд остановился, это была последняя станция перед Австрией. Еннервайн взял свой портфель и сошел. Два местных обермейстера полиции Иоганн Остлер и Франц Холльайзен встречали Губертуса Еннервайна на вокзале. Хотя они в прошлом году пару недель интенсивно работали вместе с гаупткомиссаром, они его с трудом узнали. Не потому, что он так изменился, а потому что Губертус Еннервайн был самым неприметным человеком, которого они когда-либо встречали. Он был одним из тех, чье лицо не запоминалось, даже если ты просидел два часа напротив него в поезде. У него не было ничего выразительного, бросающегося в глаза, даже цвет глаз было трудно определить, что-то между зелеными, карими и голубыми, в паспорте было написано необычный. (Нет, это там не было написано, но это можно было себе представить.) Некоторые даже утверждали, что у него было некое сходство с Хью Грантом. Его густые, темные волосы были модно коротко пострижены. Он всегда был гладко выбрит, по его лицу проходили симпатичные морщинки от улыбки. Одним словом, он выглядел как Хью Грант и одновременно как два миллиарда других мужчин. В полицейском участке уже ждал свидетель, готовый повторить свои показания. Иоганн Остлер сварил кофе, и они сели.

– Господин Ангерер, – начал Еннервайн, – вы провели наблюдение.

– Да, господин комиссар, это верно.

Еннервайн рассматривал свидетеля. На старшем лесничем, который казался как бы сошедшим с особенно примитивной детской книжки, была одежда только зеленого цвета, даже кожаное пальто, которое он положил на колени, было темно-зеленого оттенка. Густые, закрученные усы прикрывали часть лица. Борода не была зеленой, но близкой к этому цвету. Позади гаупткомиссара был прислонен чехол от ружья. Казалось, что можно было даже унюхать запах пороха.

– Ваше оружие, господин Ангерер?

– Да, конечно, только для защиты.

Остлер и Холльайзен ухмыльнулись с едва скрываемой глупостью. Что только на них нашло? Вроде бы они напевали первые такты песни о браконьере Еннервайне? «Жил-был охотник, молодой и статный…» или ему показалось?

– Только для вашей защиты, ага. Но вы ведь, как бы это сказать, на пенсии?

Еннервайн не собирался разыгрывать из себя важную персону, такие нарушения были делом местных чиновников, но в такое время, когда снова возросло злоупотребление оружием? Но с другой стороны, лесничий был все же государственным служащим, как бы вызывающим доверие. С одной стороны, с другой стороны. Он смотрел на Остлера и Холльайзена. Они похихикивали, а то и прыскали от смеха, так что радостно было на них смотреть.

– Давай, расчехли ружье, Вилли! – сказал Остлер.

Ангерер достал из чехла зонтик.

– Для моей защиты, – сказал он.

– Странные шутки в полицейском участке, – пробормотал Еннервайн, растопырил большой и средний пальцы и стал массировать виски рукой, чтобы снять напряжение.

Холльайзен вставил кассету в принадлежащий полиции видеомагнитофон. Прыжок Оге Сёренсена, который без конца показывали в последние дни, появился на экране.

– Я сам активно занимался прыжками на лыжах, – сказал Вилли Ангерер Еннервайну. Два знатока данной местности выкатили глаза и закивали, что они в курсе. Оберстдорф-1959, при отборочных соревнования на Скво-Вэлли-1960, ясно.

– Ах да? – сказал Еннервайн с вежливой заинтересованностью.

Вместо ответа Ангерер встал. С согнутыми в локте руками он медленно принял полуприсед, затем откинул обе руки назад, одновременно выпрямился и переместил вес, насколько это ему было возможно, вперед. Он широко открыл глаза, посмотрел в воображаемую даль, может быть, в рай, а может, еще дальше, и постоял так какое-то время.

– Честно говоря, я сейчас немного неуверен, – сказал Еннервайн Ангереру. Одни сумасшедшие здесь в этом районе, подумал он. Может, в этом виноват фён, которой делает каждого, живущего продолжительное время в долине, bloaßdappasch – что можно перевести только приблизительно как «совсем рехнувшимся».

– Йенс Вайсфлог? Матти Никэнен? – гадали Остлер и Холльайзен.

– Нет, неправильно. Тогда так висел в воздухе Гельмут Рекнагель, – сказал Ангерер и снова выпрямился. – В 1962-м в польском Закопане. Это нужно себе только представить: один судья поставил за это всего 16.0 баллов. Но он заслужил пять раз по 20.0 баллов!

– Прекрасно. Но теперь к нашему случаю, – сказал Еннервайн.

Ангерер расслабился и снова сел.

– Я сейчас достаточно часто смотрел телевизионные картинки, – начал он. – Существует несколько теорий. Порыв ветра. Судороги. Спортивные репортеры…

– …уже сто раз все прожевали, – оборвал Еннервайн. – Так как я это понял, в данное время наиболее предпочтительная теория та, что для Оге Сёренсена это по-настоящему было неожиданностью, что он вообще так хорошо сошел со стола отрыва. И поэтому на какой-то момент он утратил внимание…

– …а мне так не кажется, – перебил его Вилли Ангерер, и его мощная борода слегка задрожала. – Для того, кто прыгает в числе мировых рекордсменов, не может быть неожиданностью хорошо стартовать. Вы можете поставить на суперзамедленную съемку?

Полицейский участок был хорошо оснащен. Оге прыгнул еще раз, но теперь ооооочень медленно.

– И это мы тоже видели по телевизору, – сказал Остлер.

– Вот сейчас будет. Вот здесь, смотрите: правая нога слегка скользит в сторону. Если бы Сёренсен сам двинул ногой, то это выглядело бы иначе. Мне кажется, тут кто-то выстрелил в правую лыжу.

– Вы считаете, это был выстрел?

– Именно это я и имел в виду. Я прыгал с трамплина, и я стрелок. Я разбираюсь и в прыжках, и в стрельбе.

– Господин Ангерер, давайте пока все так и оставим. Тогда на лыже должны быть следы от пули.

– Наша проблема состоит в том, – сказал Холльайзен, – что эта правая лыжа, о которой говорит Вилли, исчезла.

– Исчезла? – спросил Еннервайн.

– Да, разве вы не смотрели новогодние соревнования?

Еннервайн покачал головой:

– Я не очень люблю спорт. У меня и телевизора дома нет. Я исходил из несчастного случая, поэтому дальше за этим не следил.

Остлер прокручивал дальше:

– Вот: лыжа отстегивается, скользит в толпу и в ней исчезает.

– Вы осмотрели…

– Конечно! – выпалили Остлер и Холльайзен одновременно. – Мы обследовали эту часть территории сразу же на следующий день.

– Никого не удивит, что мы не нашли ее, правую лыжу, – сказал Холльайзен.

– Мы установили личности нескольких человек на этой территории, и их уже допросили, – поддержал Остлер. – Естественно, никто не обратил внимание на лыжу, все как заколдованные смотрели на само происшествие.

– Может быть, какой-то фанат присвоил ее себе, – сказал Еннервайн, – в качестве трофея. При дорожно-транспортных происшествиях у нас иногда случается такое.

Холльайзен кивнул:

– Такое могло случиться, да. И фирма-изготовитель лыж заинтересована в том, чтобы эта марка больше не появлялась в связи с этим ужасным несчастьем.

– И есть еще одна возможность, – вмешался Ангерер. – Сам стрелок позаботился о том, чтобы лыжа исчезла. Чтобы уничтожать улики.

– Господин старший лесничий, – сказал Еннервайн с легкой иронией, – а теперь подумайте-ка еще раз – это реально? Кто-то стреляет в датчанина, потом идет туда, чтобы уничтожить следы? А какие, собственно, следы? Если бы лыжа не улетела, что тогда? И это все всплывает только потому, что какой-то старший лесничий, который сам раньше занимался прыжками на лыжах, смотрел чуточку повнимательнее.

– Я только подумал, – сказал тот слегка обиженно. – Я только хотел помочь. Ну нет, и не надо.

– Давайте честно, господин Ангерер. После того как по телевизору тысячу раз показали, что правая лыжа исчезла, приходите вы и рассказываете нам, что как раз в эту правую лыжу стреляли!

Но теперь старший лесничий разозлился:

– Что вы этим хотите сказать?

– Я тоже просто подумал, – сказал Еннервайн примирительно. – Без следов от выстрела на лыже вся эта теория безосновательна.

Но Вилли Ангерера уже было не успокоить. Он был страшно недоволен. Он сделал пренебрежительное движение рукой, что-то бормотал про себя, чего никто в комнате не мог понять, но звучало это примерно вроде «сволочи, проклятые»! Он поднялся с каменным лицом. Еннервайн заговорил официальным тоном:

– Господин старший лесничий, задержитесь еще на минутку. У меня к вам есть вопрос. Мне нужно, как бы это выразить, ваше мнение как специалиста. Можно ли точно прицелиться, так чтобы попасть точно в лыжу прыгуна?

– Можно, – сказал Ангерер односложно. – Например, стрельба по тарелочкам.

– А откуда такой стрелок по тарелочкам мог бы выстрелить?

– Для этого существуют сотни тысяч возможностей. С холма, из нескольких маленьких лесочков. С террасы гостиничного ресторана. С судейской вышки. Из толпы – да мало ли откуда.

Ангерер, лесничий, взял свой зонтик в чехле для ружья, отчего кругом еще больше распространилась лесная атмосфера, подписал показания и попрощался. Казалось, он вообще не был доволен тем, что и в участке его теорию не восприняли всерьез. После того как он ушел, Еннервайн обратился к двум местным полицейским:

– Мы сделаем так. Я останусь сегодня здесь, и завтра мы попробуем разобраться в этой теории. Мы пойдем к трамплину, хочу еще раз посмотреть поближе эту территорию. Я приглашу туда Ханса-Йохима Беккера и его специалистов по фиксации следов, они проведут замеры и расчеты и компьютерное моделирование и все, что нужно. Может быть, мы прочешем местность еще раз. Сколько у вас людей?

– Почти нет.

– Очень удачно складывается. И меня тоже нет.

– Где вы собираетесь ночевать, господин гаупткомиссар?

Еннервайн вздохнул. Если бы он мог такое предположить, захватил бы с собой что-нибудь почитать. Смотреть телевизор и опустошать мини-бар было не в его правилах.

– Управление в Мюнхене на этот раз, конечно, не позаботилось о квартире для меня. А у вас по-прежнему нет комнаты для гостей?

– Кроме этих наших камер, нет.

– Что вы можете мне порекомендовать?

– Гостиницу «Эдельвейс», гостиницу «Гипфельглюк» или немного подальше, пансионат «Альпийская роза».

– Я все три не знаю. «Эдельвейс», звучит хорошо, туда я и пойду. Наверняка подойдет.

Позже Губертус Еннервайн не раз думал о том, что он от многого избавил бы и себя, и жителей курортного городка, если бы он в этот день выбрал не гостиницу «Эдельвейс», а пансионат «Альпийская роза» с директрисой Маргарете Шобер. Но мы часто бываем крепки только задним умом.

11

Женщина рассматривала свою обувь. На них на всех здесь была обувь с подошвами из медвежьей кожи, с верхом из оленьей кожи, на подошвы была пришита сетка, в которую набили травы, служившей защитой от холода. Верх из оленьей кожи был разного цвета, что могло означать принадлежность к какой-то определенной группе, а возможно, и социальный статус. Верх обувки доставал до щиколоток, там он завязывался шнуром, и все отливало светло-розовым цветом, что должно было напоминать утреннюю зарю. Ее обувь имела заостренные мыски, кожа там была очень крепко сшита и еще закреплена кусочком мягкого орехового дерева. Женщина шевелила пальцами ног. Эти острые мыски выглядели как-то опасно. Девушка с шакальим лицом, сидевшая рядом с ней, бросила беглый взгляд на ее обувку, кивнула одобрительно, но тем не менее с завистью.

Рычание зверей, которое они слышали до этого, очень скоро удалилось, мужчины там, на другой стороне ущелья, снова натерли веревку смолой и еще дополнительно смазали вязким жиром сурка, так что у обеих, несмотря на все опасности, было время рассмотреть обувь друг друга. Но сейчас кое-как подправленный мост снова был готов для следующей переправы. Девушка с шакальим лицом тоже применила новую технику. Она передвигалась на руках в висячем положении, тело свисало вниз, руками и коленями она обхватила веревку, по игре мышц ее открытых плеч можно было видеть, какой силой она обладает. Она тоже не смотрела вниз, а смотрела на свои руки – захват за захватом, не ошибаться и схватиться за нужное место. Она добралась до цели еще быстрее, чем другие. Теперь оставалась только женщина. Ободренная удачными попытками своих товарищей, она быстро добралась до середины ущелья, поток, казалось, еще сильнее разбушевался с восходом солнца, и тут веревка оборвалась. Женщина рухнула в холодную бездну, ее крики долго не прекращались.

12

«Кто рано встает, тому Бог подает!»

Так оригинально приветствовал привыкший рано вставать Ханс-Йохен Беккер заспанного Губертуса Еннервайна, который безрадостно хлебал первую порцию кофе из пластикового стакана. А Ханс-Йохен Беккер, по всей вероятности, уже пропустил несколько стаканчиков этого бодрящего напитка. Начальник группы экспертов-криминалистов исходил из того, что все проблемы в этом мире можно решить кофеином и отточенной технологией. Он перекрыл территорию вокруг трамплина для прыжков предположительно еще до рассвета, и целая армада измерительных приборов с торчащими из них антеннами и нервно мигающих переносных компьютеров занимала все подножие трамплина. Команда Беккера была готова, компьютерщики прилипли к дисплеям, как гекконы на кафеле ванной комнаты в мексиканской гасиенде. Еннервайн с трудом удержался от вопроса, нужны ли такие затраты из-за смутного предположения старого тщеславного чудака. Но он знал, что у Беккера моментально портилось настроение, как только кто-то пытался выразить критику по поводу техники. И иногда он со своими цифровыми обходами не слишком ошибался. Последнее дело Еннервайна, в котором речь шла о USB-флэшке с чрезвычайно актуальным информационным материалом, вряд ли можно было раскрыть без содействия Беккера. Поэтому Еннервайн вначале оставил в покое мастера по жонглированию стохастическими вариантами выборочной проверки и дал указание своей собственной команде, группе, проводящей традиционное расследование, вновь прибывшим разнюхивающим бультерьерам от криминалистики, гаупткомиссару Людвигу Штенгеле и комиссару Николь Шваттке, подкрепленной двумя местными полицейскими Иоганном Остлером и Францом Холльайзеном.

– Штенгеле, вы распределите людей, которые еще раз должны обыскать всю территорию. У сектора С я попрошу вас обратить внимание на следы пропавшей лыжи: деревянные обломки…

– Простите, как вы сказали – деревянные обломки? – спросил спортивного вида претендент на должность полицмейстера.

– Ну ладно, пластиковые обломки, остатки лака, металлические части крепления, все равно, что. На остальной территории основное внимание мы обращаем на пулю от пистолета или ружья, которая где-то же должна лежать, если Ангерер прав.

Штенгеле, Шваттке и оба местных полицейских кивнули.

– Мы пойдем, шеф, – сказала Николь Шваттке. Комиссар из Реклингхаузена была самой молодой в команде и самая настоящая пруссачка, если такое выражение вообще уместно с учетом вестфальских корней. Она показала на массивную стартовую полосу трамплина. – Это совсем другое место происшествия.

– Другое место происшествия, чем что?

– Чем обычные узкие помещения, которые у нас до сих пор были: кладовая для продуктов и шкафы, набитые до отказа трупами соперников и главных свидетелей обвинения, сообщников, богатых теток, шантажистов…

– Мы установим лимит времени, – сказал Еннервайн. – Если до двенадцати часов дня мы не найдем пулю, то с теорией Ангерера будет покончено. Итак, за дело!

Небольшая группка пехоты криминалистов отправилась на покрытую ледяной коркой и растоптанную территорию, оснащенная палками, пластиковыми пакетами и несколькими металлоискателями. Затребовали даже двух ищеек, специально обученных «служебных собак», им дали понюхать сохранившуюся левую лыжу Оге и его одежду, чтобы они попытали счастья на грязной территории. Поисковым собакам лабрадорам, имевшим клички Сцилла и Харибда, поиски следов не доставляли никакого удовольствия, несколько дней тому назад здесь прошло более двадцати тысяч человек – обонятельный торнадо раздражал их чувствительные носы.

У подножия трамплина заняла позицию оснащенная цифровой техникой горная труппа под верховным командованием Ханса-Йохена Беккера. Один из фанатов стратегических инноваций откусывал, совершенно в классическом духе, гамбургер и запивал колой, в которую он еще добавил пару кусочков сахара. Еннервайн задумчиво наблюдал за их действиями. Действительно ли была причина, почему именно датчанина нужно было обстрелять? Может быть, стоило вначале проверить окружение Оге Сёренсена, чем искать здесь…

– Мы, со своей стороны, уже закончили приготовление, – прервал Беккер ход его мыслей и небрежно показал большим пальцем назад через плечо. Еннервайн взял бинокль и посмотрел наверх на вершину трамплина. На самом верху выходного проема было видно две фигуры, которые медленно и осторожно двигались. Главная фигура в красной лыжной шапочке сидела на балке, нервно дрожа, а возможно, и занималась только упражнениями на расслабление мышц, в любом случае, готовая съехать вниз в долину. Вокруг этой фигуры толпились двое или трое мужчин, вероятно, убеждали ее не бояться. Наконец, фигуру в лыжной шапочке слегка подтолкнули сзади, и она поехала. Еннервайн следил за ней в бинокль. Ее манера езды была решительной, но необычной.

Гизела начала разгон, точно так же как это сделал Оге несколько дней тому назад, но Гизела не собиралась превзойти Оге, она хотела прыгнуть точно так же, как он, она была запрограммирована так, чтобы прыгнуть точно, как он. Гизела – гордость баварской полиции – была манекеном, способным с радостью работать на территории ФРГ. Гизела участвовала уже в десятке автомобильных аварий, ее расплющивали, убивали, поджигали, пропускали через решето, топили, переезжали и подбрасывали в воздух – но она всякий раз добросовестно сообщала заключительные данные жаждущим информации компьютерам криминалистов. И Беккер отправил ее сегодня снова на дело. Она была его чудодейственным оружием.

Ее пришлось сделать более худой, чтобы иметь такой же вес, как у Сёренсена. Специалисты проанализировали телевизионные кадры и преобразовали полученные данные: скорость разгона, угол прыжка, поведение в воздухе. Кроме того, фирма по производству лыж предоставила оригинальные лыжи, даже не заклеив предварительно хорошее фирменное название черной лентой. Еннервайн до этого даже не знал, что такие лыжи стоили годового оклада чиновника высокого ранга в Министерстве внутренних дел.

Предполагалось, что Гизела будет обстреляна. К этому она была привычна, с ее пропиленовой кожей она воскресала после града пуль, и тогда всегда точно знали, явился ли выстрел смертельным с того или иного расстояния, с того или иного угла, или нет. Но сегодня с ней самой ничего не должно было случиться, предполагалось попасть в ее правую лыжу точно в том месте, на которое указал Ангерер. Беккер со своими людьми рассуждал, может быть, выстрел нужно было произвести вручную, это мог сделать, например, обермейстер франкской полиции, который в 1992 году в Барселоне получил бронзовую медаль в стрельбе по тарелочкам. Старший лесничий Вилли Ангерер также выразил готовность продемонстрировать свое мастерство в охотничьей стрельбе, после того как он окольными путями узнал о плане. Но в итоге сошлись на том, чтобы использовать автоматическое оружие с компьютерным управлением, которое давало более точные результаты. Ангерер был оскорблен.

Предмет с программным управлением, который устанавливали там внизу, был мало похож на что-то серьезное, скорее на заржавевшее духовое ружье, реквизит из ужастика, который теперь следит за траекторией Гизелы и должен стрелять по ее лыже на высшей точке зенита.

– Какой калибр вы берете? – спросил Еннервайн. – До тех пор пока мы не найдем пулю, нам не от чего оттолкнуться.

– Мы будем стрелять калибром 5,45 мм. Действие всех других размеров пули мы сможем вычислить в сторону уменьшения или увеличения.

– А почему вы установили ваше духовое ружье именно в этом месте? – добавил Штенгеле. – Мы ведь совершенно не знаем, где стоял или лежал стрелок.

– Это место также условная точка моделирования. Все другие места можно рассчитать отсюда.

– Можно ли это будет использовать в суде? – спросил Еннервайн.

– Нет, конечно, нет. Но если потребуется подтвердить подозрение или опровергнуть…

– …и стоит все это десятки тысяч денег налогоплательщиков, – продолжил Еннервайн мысленно.

Гизела спрыгнула и висела в воздухе почти как один из великих прыгунов. Было удивительно смотреть на это, даже для не специалистов по технике, трудно было представить, как это можно заставить кучку колесиков и железа, – ах, простите, Гизелу, – мешок с болтами, совершить такой прыжок, которым мог бы гордиться любой спортсмен. Ну ладно, несколько очков с нее сняли бы наверняка, за дрожание и размахивание руками, за не очень безупречную позу, за не совсем человекоподобную угловатость. А сейчас, когда она была на самой высокой точке, у нее сорвало правую лыжу, ржавое духовое ружье внизу пальнуло, и из-за этого она полностью сошла с пути. Полностью. Гизела сдалась. Она еще посылала поток данных измерений на наземную станцию, затем она направила свое движение к неизбежной нулевой точке.

И даже видавший виды инженер из команды Беккера отвернулся и подумал об Оге Сёренсене. Соответствующие телевизионные кадры были еще слишком живы в памяти.

– Кто-нибудь знает, как у него дела? – спросила Николь Шваттке. – У бедного датчанина?

– Точно никто не знает, – ответил Еннервайн. – Во всяком случае, допрашивать его еще нельзя.

На самом деле Оге Сёренсен, до которого отсюда было рукой подать, все еще был без сознания, его мысли все больше и больше уходили в изначальные извилины мозга. В поисках Тора Оге склонился с серой в яблоках лошади Галлтопп и спросил Тёкхильду, проводницу, и она показала ему своей жилистой рукой на покрытый лесом холм вдали. В палате по-прежнему булькало, пищало и трещало, и Оге (или остатки Оге, так как великан с пилой для распиливания костей уже сделал свое дело) был не один. Маленькая женщина, стоявшая сейчас в палате, была также одета в зеленовато-голубую одежду, начиная с кокетливой операционной шапочки и до простых сабо, она очень была похожа на ангелов в зеленовато-голубой одежде, но по ней сразу было видно, что она не была ни врачом, ни сиделкой. Она наклонилась над Оге, и между пыхтением аппарата для искусственного дыхания и пищанием ЭКГ она разговаривала с лежащим без сознания, который сейчас скакал по Кригальду, лесу забвения. Маленькая женщина разглядывала его лицо и прикасалась к нему кончиками пальцев. Затем она повернулась и что-то делала со шлангом для вливания. Это было кишечное вливание, которое поступало непосредственно в желудок и таким образом обеспечивало искусственное питание. Маленькая женщина открыла баночку фирмы «Тапперваре» и набрала шприцем немного полужидкой каши. Она немного помедлила, воткнула шприц в шланг и выдавила в него красноватое содержимое, пока шприц не опустел.