Текст книги "Убийственная лыжня"

Автор книги: Йорг Маурер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

43

В какую бы сторону ни принюхиваться, отовсюду воняет, запах упадка, твой собственный запах разложения, все это уже невозможно выносить. Ты начинаешь разлагаться, тело распадается, силы убывают, интеллект уже достиг апогея. Все слабеет, все уменьшается, все катится только вниз. Ты уже не ходишь так быстро, как раньше, уже ничего не можешь запомнить, даже простого номера телефона, первые друзья уже умерли, у тебя появляются морщины, изможденная кожа и унылое выражение лица. Ты чувствуешь это на себе, как каждый день погибают миллионы клеток организма, достойная жизнь уже позади: тебе двадцать.

Бобо как раз был одним из тех, кто отметил этот трудный день рождения. Ну да: что значит отметил, он провел день в одиночестве, так как жизнь уже с самого утра неожиданно стала невыносимой, просто так – ни с того ни с сего, – так что праздновать было нечего. Так как он два раза провалился в гимназии, то все еще сидел в двенадцатом классе и ненавидел их всем сердцем – его семнадцати– и восемнадцатилетних приятелей, у которых все еще шло вверх, биологически, мнемонически, в индивидуальном развитии, гормонально, и вообще.

Все в городке называли местную гимназию самой ненормальной во всем предгорье Альп. Некоторые утверждали, что в этом виноват ветер. Фён выдувает у школьников все выученное из голов так быстро, что даже не успевает закончиться урок. Кое-какие учителя, которых перевели сюда по их просьбе, учитывали это и даже не пытались вбивать какие-либо факты в похожие на губку мозги тех, на которых возлагались все надежды альпийского региона. Когда Николь Шваттке и Франц Холльайзен вошли в вестибюль гимназии, первое, что они унюхали, и что первое ощущаешь нюхом во всех школах во всем мире, – это смесь забытых бутербродов, пыли от мела и холодного пота страха. Школьный гонг, мелодия Заратустры Рихарда Штрауса, выгоняла визжащих подростков из классов, заставляла их поторопиться, и, спотыкаясь, вылетала из классов будущая интеллигенция и потенциальный руководящий персонал. У обоих полицейских скоро возникло такое чувство, будто бы они по пояс увязли в учащихся младших классов. Особенно у Холльайзена, после последнего визита которого в школу прошло уже достаточно много времени, наверное, столетия; запах вестибюля вызвал воспоминания, вскоре сузившиеся до робких вопросов и ответов: Я выучил географию? Нет. Я понял, что такое линейно независимый вектор? Нет. Пойму ли я все это когда-нибудь? Нет, определенно никогда.

В отдельных классах, где не теряющие надежды учителя мужественно боролись с культурным распадом Западной Европы, еще была какая-то жизнь. Одиннадцатилетний школьник, пыхтя, прошел мимо них. Он нес школьный ранец размером с солдатский вещмешок времен Тридцатилетней войны, который весил с него самого.

– Эй, ты, жертва моббинга, ты наступил мне на ногу, – сказал один ученик начальной школы другому, а в открытой двери стояла старший преподаватель Ронге, единственная в должности старшего преподавателя в мире, не имеющая двойного имени.

– Недобитый югослав! – парировал жертва моббинга. Когда Николь вместе с Холльайзеном вошла в класс, у нее тоже всплыли обычные неприятные чувства, которые вылились в не менее неприятные вопросы и ответы: Знаю я что-нибудь об аблятиве? Нет. Я поняла, что означает эффект Допплера? Нет, и я это, вероятно, никогда не пойму.

– Вот они, наши участники семинара по направлению социология, – сказала Ронге, и она сказала это с такой гордостью, как будто социология была тем, что молодым людям в их жизни необходимо больше всего. Шесть молодых людей, две девушки, четыре юноши, вежливо встали и крепко пожали руки Шваттке и Холльайзену. Только Бобо продолжал сидеть, ужасно медлительный двадцатилетний парень, очевидно учащийся старого колледжа в квалификационной фазе Г8 в преддверии кризиса двадцатипятилетнего возраста. Говорили в то время еще endsgeil и phatt? Тридцать лет тому назад один умник написал мокрой губкой на доске Scheiß Bullenstaat (дерьмовое полицейское государство), а эти школьники, казалось, воспринимали визит полицейских как что-то увлекательное.

– Такое не каждый день случается, – сказал один, изображавший милого соседского мальчика: безумцы пятидесятых, наброшенный на спину вязаный свитер спокойных цветов – таких мальчиков называли когда-то «teds» (пижон, стиляга), подумал Холльайзен, во времена, когда «твикс» называли еще Raider. Все семь учеников встали рядом друг с другом. Тэд оказался Кевином. Рыжеволосая девушка с лицом, усыпанном веснушками, представилась как Ирена, но хотела, чтобы ее называли Айрен. Остальных звали Фло, Мюкке, Дирк, Бард – и Бобо. Николь посмотрела бегло на доску, там можно было прочесть формулу v(N) = N – (c/2L), с = скорость света, L = длина резонатора. Тот, который представился как Мюкке, встал и стер все.

– Почему ты это делаешь? – спросила учительница.

– Мешает мне. Физика. Формулы. Я это не люблю, – сказал Мюкке.

– Итак, кто из дам и господ учащихся расскажет нам что-нибудь? – спросил Холльайзен. – Я слышал, что вы занимаетесь интересными вещами.

– Мы писали семинарские работы, и однажды об этом заговорили, – начала Фло, но учительница прервала ее.

– Вначале я должна предварительно упомянуть, что я предложила темы работ. – Николь подумала, какое у учительницы может быть прозвище. Ронге очень трудно исказить в худшую сторону. Практически вообще невозможно.

– Это были все темы из области криминологии и судопроизводства, – продолжила учительница с неразрушимой фамилией. – Наказание и возмездие в правовом государстве. Исполнение наказания. Таким образом, эти молодые люди последние полгода занимались преступлением и наказанием.

– Мы банда Раскольникова, – сказал Барб.

– Вы написали семинарские работы? – спросил Холльайзен и посмотрел на компанию. – Можно нам их почитать?

Бесконечно медленными движениями Мюкке достал из-под парты несколько скоросшивателей.

– Уже подготовили. Вы можете прочесть все. Мы тоже думали, что полиция когда-то придет.

– В самом деле? – спросила Шваттке.

– Да, это входит в планы, – продолжил Мюкке. – Основная идея проекта Альпшпитц следующая: Почему в преступных деяниях всегда нужно действовать деструктивно? Почему не совершить преступление, но чтобы при этом никто не пострадал? Почему не сделать это как урок, это правонарушение? Почему не совершать разрушительное действие, но чтобы при этом ничего сразу не рушилось?

– А почему, собственно говоря, вы здесь? – спросила Айрен, обращаясь к полицейским. – Это допрос или что?

– Нет, мы занимаемся текущим расследованием, – ответила Николь. – Вы наверняка слышали о покушении там наверху, на Шахене.

– К этому мы не имеем никакого отношения, – сказал Мюкке резко, и сказал это даже слишком резко и драматично, как показалось Николь.

– Никого из вас здесь не подозревают. Поэтому это не допрос, а неформальный опрос.

– Что, это самый настоящий реальный опрос? – сказала Фло с удивлением. – И вы настоящие полицейские? Со служебными удостоверениями и тому подобным?

– А ты что подумала?

– Я подумала, что это снова акция фрау Ронге.

– Мы все так подумали, – сказал Мюкке.

Черт возьми, подумала Николь, такого не может быть, все в этом закулисном городке воспринимается как игра, шутка и дурачество.

– Нет, – сказал Холльайзен терпеливо, – это настоящий опрос, реальный опрос один к одному. Мы настоящие полицейские, и есть реальное дело…

– Вы смотрели фильм «Матрица»? – прервала его Фло. – Там все тоже утверждали, что они настоящие. В действительности: все подделано, подстроено, все ложь.

– Да, я смотрел фильм, – сказал Холльайзен. – Но я не из «Матрицы». Я настоящий. И есть настоящий террорист. И сейчас есть две возможности. Или здесь в городке есть сумасшедший, который копирует ваши проекты…

– …или, – вставила Николь Шваттке, – банда Раскольникова может нам что-то сказать.

Никто из семи учащихся не проявил никакого волнения.

– Я исхожу из того, – продолжила Николь, – что вы не способны на террористические акции.

– Может, и способны, – сказала Айрен, – но не готовы. А может, и готовы. Но мы этого не делаем. То есть мы делаем, но только в уме. Разрешите представить вам сейчас наш теперешний проект.

– Это более крупный проект, и каждый из учащихся взял на себя частную задачу, – вмешалась услужливо учительница. Она собралась было делать более подробный доклад, но чиновники хотели услышать все лучше из уст учащихся.

– Я извиняюсь, – сказала Николь и встала. Выйдя из класса, она позвонила Беккеру.

– Что случилось, Николь?

– Это все напрасный труд, Ханс-Йохен, но говорит ли вам что-нибудь такая формула, минуточку… – Николь достала свой блокнот и нашла листок с формулой, которую успела записать, пока Мюкке ее не стер. – Вы примерно знаете, что означает v(N) = N – (c/2L)?

– Это может быть все, что угодно. Известно ли, что это за величина «L»?

– Да, это там было написано. L = длина резонатора.

– Как вы сказали. Длина резонатора? Что с вами сегодня случилось, – сказал Беккер насмешливо. – Вы что-то выяснили, о чем я ничего не знаю? Шеф тоже что-то спрашивал в этом направлении.

– В каком направлении? А что это за формула?

– Формула играет важную роль при образовании лазерных лучей. В лазерном резонаторе частички света направляются между зеркалами туда и обратно. В зависимости от конструкции волны определенной длины и их кратное особенно усиливаются. С помощью допплеровского распространения по формуле Гаусса…

Когда Николь снова вошла в класс, у нее создалось впечатление, что Холльайзену удалось завоевать доверие подростков. Он мог хорошо с ними общаться, на это она обратила внимание уже раньше в других случаях.

– Это что-то похожее на пейнтбол? Или Gotcha? (Банзай!), – как раз спрашивал он. – Оружие выглядит поразительно похожим на натуральное, но с ним играют в смертоносную игру.

– Пейнтбол мы знаем, да, – сказал Барб. – Это детские забавы.

– Детские забавы? – возразил Холльайзен. – Я думаю, что это что-то вроде предварительного этапа к…

– Мы так не думаем, – перебил его Дирк. – Тот, кто играет в пейнтбол, никогда не станет по-настоящему убивать. Катарсис, вы понимаете. Ты очищаешься от преступных мыслей, пропуская эти мысли через игру.

– Понимаю, – сказал Холльайзен. – Но эта теория спорная.

– Катарсис, преодоление насилия – в этом году это не наши темы, – сказала преподавательница, – наша тема разрушение.

– Да, верно, – продолжил Дирк, – такое как пейнтбол, это не наше занятие. Мы проработали настоящий криминальный проект, и по нему мы сделали что-то вроде «портфолио». Мы назвали это Альпшпитце-проект. Он состоит из нескольких этапов. На первом этапе мы разрушаем какое-то учреждение, которое является очень важным для всего региона. Мы очень долго искали его. А теперь угадайте.

– Горнолыжные склоны? – гадал Холльайзен. – Прогулочные маршруты?

– Трамплин для прыжков? – добавила осторожно Николь.

– Нет, – продолжил Дирк, – мы решили пойти дальше и разрушить действительно большой и видимый издалека символ. Символ региона – это вершина Альпшпитце. У горы Альпшпитце мы возьмем самое существенное, а именно ее вершину. И это в буквальном смысле слова. Мы отколем взрывом верхушку этой горы. Затраты получатся не очень большими. Я просчитал.

– Он собирается учиться на экономиста, – сказал Барб весело.

– Нам потребуется от двадцати до двадцати пяти зарядов тринитротолуола, каждый мощностью от пяти до семи килоджоуля, – продолжил Дирк. – Это стоит не больше, чем новая горка для детского сада. Мы разместим их вокруг примерно в пятидесяти метрах под вершиной. Мы передадим предупреждение об опасности для людей и взорвем ее с помощью дистанционного взрывателя. Когда разойдутся облака пыли, то верхушечки Альпшпитце не будет. Состав преступления: нарушение общественного порядка – параграф 125 УК, причинение общей опасности в результате взрыва – параграф 308 УК.

– Но это уже на десять лет тюрьмы, – добавила Николь.

– Не обязательно, – сказал Мюкке. – Согласно параграфу 125а, это не тяжкое нарушение общественного порядка.

– Он собирается учиться на юридическом, – сказал Барб.

– Второй этап, – продолжила Айрен, – состоит из оценки реакции властей на это. Наш прогноз такой: туристическая индустрия, спортивные объединения, город и так далее, они будут делать все, чтобы снова восстановить Альпшпитце без верхушечки, которая стала сейчас символом разрушения. То есть власти станут собирать деньги и восстановят разрушенную верхушечку.

– И тут мы подошли к третьему этапу нашего проекта, – подхватил Мюкке. – Ландшафтные дизайнеры снова пристроят верхушку, гора получит протез, по виду все будет, как и прежде. Но каждый будет знать, что это протез. То есть символ разрушения останется, хотя он и будет устранен. А это как раз и был наш план. Нашей акцией можно будет восхищаться и в ближайшие годы, и в ближайшие десятилетия. И это я называю подрывная стойкость.

– Четвертый и заключительный этап, – сказал тихий Кевин. – Так как государство не боится ничего больше, кроме подрывной стойкости, то нам и не нужно вовсе реализовывать наши планы. Мы ими только угрожаем. Состав преступления: параграф 240 УК.

– Как вы собираетесь этим угрожать? – спросила Николь. Она была уже в некотором ужасе от серьезного энтузиазма этих подростков.

– Мы разработали планы до мельчайших деталей, – сказал Мюкке, – мы разошлем их по учреждениям и будем удерживать государство в позиции некоего раздраженного ожидания – конечная цель всякого разрушения!

– Вы действительно разослали планы? – спросил Холльайзен.

– Да, мы это сделали. В управление уголовной полиции земли, в прокуратуру Мюнхен II.

– И что?

– Мы даже не получили никакого ответа, – сказала Айрен разочарованно.

– Я бы вам это сразу сказала, – пробормотала Николь.

– Я не очень щедра на хорошие оценки, – снова вмешалась старший преподаватель Ронге, – но вы видите, именно за эту последовательность, что они послали работы даже в управление уголовной полиции, я поставила им пятнадцать баллов.

– Я хочу вас только поставить в известность о том, что ситуация изменилась, – сказал Холльайзен. – Знаю, что вам не нравятся такого рода покушения. Но одно сейчас произошло, и я бы вам посоветовал, покинуть линию огня. Семинарская работа на рискованную тему – это одно, а лежать на глубине двух метров под лавиной – это другое. До вас дошло?

Учащиеся кивнули, опрос был закончен, все вышли. Николь Шваттке в школьном коридоре сделала еще несколько попыток завязать разговор, неофициально, в частном порядке, совершенно непринужденно, но ей не удалось установить настоящий контакт с подростками, по возрасту она от них не очень далеко ушла. Тихоня Кевин подошел к Холльайзену.

– Вы разбираетесь в футболе?

– Немножко.

– Я имею в виду правила.

– Ну да, я знаю правила. Они не так уж и сложны. Ваш проект намного сложнее.

– Я хотел бы вам кое-что показать. Это моя идея. Вначале я хотел этим внести вклад в тему разрушения. На этом можно было бы хорошо заработать. Прочтите это.

Ученик, который назвался Кевином и до мельчайших деталей выглядел в стиле Тэда, протянул Холльайзену листок, на котором было не больше десяти строчек текста. Холльайзен внимательно прочел текст и присвистнул сквозь зубы.

– Ты это собираешься как-то использовать?

– Может быть, когда-нибудь.

– Это настоящая взрывчатка. Я советую тебе одно: придержи это для себя.

44

– … оптический резонатор действует как гребенчатый фильтр, который либо усиливает, либо ослабляет определенные следующие друг за другом частоты, так что можно сказать 2L = N*λ, причем подходит к волнам любой длины – Алло! – Николь! – Вы меня слышите?

Ханс-Йохен Беккер покачал головой.

Положила трубку. Типичная бездельница. Вначале звонит с нетерпением, делает заинтересованный вид, а потом просто отключается, нет, ну ты подумай!

Беккер, очкастая и человечек с кисточкой возвратились в штаб-квартиру, в святая-святых экспертов-криминалистов. Там они сидели в маленьком помещении за столиком. Они молча продолжали обнюхивать. Они передавали листок бумаги и конверт Куницы большим пинцетом, подносили его близко к лицу, они закрывали глаза, и их ноздри расширялись. Если бы можно было видеть их лица, то можно было бы сказать, что они дегустируют за закрытыми дверями вино с юга Франции за 600 евро.

– Удивительно, – сказала очкастая. – Это какие-то ненормальные запахи. Куница и здесь оставил для нас следы.

– Да, и я так думаю, – кивнул Беккер. – Вот это, например – (глубокое удивление) – это лосьон для бритья. В этом я совершенно уверен. А это – (еще раз глубокое удивление, многократное нюхание) – тут я не совсем уверен. Это может быть бензин.

– Дайте-ка сюда, – сказал человечек с кисточкой и тоже понюхал. – Да, может быть (многократно, коротко понюхал). Но я чувствую также и запах ванили. Слабый, но отчетливый запах ванили. – Все трое записали свои впечатления. Запах лесных грибов, пары клея, аромат апельсинов, затхлый книжный запах, жировой чад.

– И запах гари. С обгоревшего края.

– Запишите это с вопросительным знаком, – сказал Беккер очкастой. – Но когда-нибудь этот шутник сделает ошибку, клянусь вам. Когда-нибудь он построит след, который приведет прямо к нему. И тогда мы его поймаем.

– Это вы можете сказать вслух, шеф, – сказал человечек с кисточкой.

– И одно уже сейчас ясно, – сказал Беккер с наслаждением и заговорщицки. – На этот раз мы ближе к делу, чем Еннервайн.

Они сделали небольшой перерыв, пошли в соседнюю комнату и чокнулись стаканами с просекко за 2,99 евро за сотрудничество внутри полиции.

Обермейстер полиции Иоганн Остлер, оставшийся в местном участке, сделал несколько телефонных звонков, но все без пользы. Ну классно: остаток группы Еннервайна проводил бурные и щекочущие расследования, а его оставили удерживать позицию. Но кто-то должен был это делать. Он поднялся из-за своего письменного стола и открыл окно, выходившее на большую и оживленную главную улицу. Он открыл его без какой-либо особой причины. Ну хорошо, уголком глаза он увидел тень, заметил, что кто-то прошел очень близко к окну, но кабинет Остлера выходил окнами на улицу, где такое происходит сотни раз на дню. Скучая, Остлер остался стоять у окна, рассеянно глядя на улицу, его взгляд остановился на стеклянной витрине участка с обычными досками с объявлениями: «Спортивные клубы полиции на подъеме», «Нет власти наркотиков», «Число насильственных преступлений в Баварии уже несколько лет сокращается». Стеклянную витрину давно нужно вымыть, подумал он. Слой пыли снаружи был уже толстым, и кто-то написал на нем что-то фломастером. Почерк был вертикальным и строго направлен вверх, по верхним краям он мерцал, как будто горел. О Господи! И еще не успев выбежать, Остлер уже знал, что Куница давно скрылся.

Дорогой господин комиссар,

на этот раз буду очень краток: сегодня утром начнется третье покушение, на этот раз на любимое блюдо баварцев. Примерно 4000 порций будет съедено в такой день, как сегодня, в городе, одна из них отравлена. Осторожно! Ботулин очень сильный и моментально действующий нервный яд. Ужасно. Продолжительная, бесконечная агония. Тьфу.

ВП – ваш преследуемый.

45

ХУМПФ-ТАТА-ТА! ХУМПФ-ТАТА-ТА! Рези Крайтмайер была глуховатой и поэтому поставила радиоприемник на полную громкость. Она сидела за обеденным столом и рассматривала еду, предвкушая удовольствие. Ведущий на радио кричал изо всех сил, что сегодня в районе окраины Альп местами возможны грозы, Рези уменьшила звук радио и сделала хороший глоток из свеженаполненной кружки светлого пива. Она мысленно чокнулась за здоровье ее умершего супруга Сильвестера и принялась за деликатес светло-желтого цвета, которому она радовалась уже с самого утра. Она слегка наклонилась вперед, глаза, полные страстного ожидания, открыты – как вдруг ее остановил адский треск, апокалипсический разрыв. Ее сердце от ужаса остановилось, когда к ней подлетела черная птица размером в человеческий рост, которая, вероятно, влетела, разбив закрытое окно, так как осколки стекла разлетелись по всей комнате и с треском влетели в лицо Рези Крайтмайер, так что она едва успела прикрыть глаза руками. Огромная черная птица, и Рези Крайтмайер, разумеется, подумала, что это могла быть смерть, которая пришла за ней, у нее были широко раскрытые глаза и переливчатый, заканчивающийся острием хохолок. В одной лапе у птицы была коса, похожая скорее на кирку.

«Ооооооооооооооооооооооой!», – пронзительно кричала птица и схватила ее за руку. Ей бы, Рези, чуть-чуть побольше времени, чтобы она смогла подготовиться к своему последнему гостю – но выбирать не приходится, подумала она и выдавила еще из себя короткую молитву. А дальше была тишина, большая, темная тишина.

Этого никто не ожидал. То, что катастрофа начнется внизу в долине, при том, что все внимательно устремляли свои взгляды вверх. Да, если бы Куница нанес удар там в горах! Готовые прийти на помощь горноспасатели находились в засаде везде, где только можно было подниматься в горы, каждый крест на вершине с коробкой для книги отзывов посетителей вершины был под их наблюдением, многие сразу же остались наверху в горных хижинах и приютах, некоторые даже разбили палатки, чтобы схватить этого предателя гор, этого подлого высокогорного вредителя.

Никто из группы горноспасателей ничего толком не знал о конечной цели их задания, но все устремили взгляды вверх, к небу, наугад. А случилось внизу. Написать сообщение на витрине перед полицейским участком уже было наглостью, бесстыдным вызовом полиции. И потом еще это покушение на съедобный предметный символ баварцев – это было покушение на белые сосиски.

Еще 2 часа и 13 минут до того, как часы начнут бить двенадцать.

Остлер сразу же известил всех, и в течение кратчайшего времени вся группа собралась в полном составе. По очереди они скептически осматривали надпись на стекле. Беккер фотографировал, человечек с кисточкой работал кисточкой, очкастая взглядом уперлась под ноги в поисках следов. Границы площадки размечены, время игры задано, теперь дело за Еннервайном, отдать команду к действию.

– Одни мы в заданное время не справимся, нам нужно подкрепление, – сказал комиссар и открыл этим самое короткое совещание, которое группа когда-либо проводила.

– Бундесвер? – предложил Штенгеле.

– Они лучше всего оснащены для такой операции, но так быстро мы их сюда не получим.

– Федеральная пограничная охрана, спецотряд 9? – спросила Мария.

– Они могут прибыть быстро, но как эти товарищи действуют, мы не знаем. Они прибудут всем военизированным подразделением на вертолете, и во время паники, которая при этом возникнет, наверняка будет двадцать жертв, без ботулина. Нет, нам нужно поступить иначе. Сколько человек живет здесь в поселке?

– Почти тридцать тысяч, – сказал Холльайзен. – Если считать туристов – тысяч сорок или пятьдесят.

– Мы создадим три линии нападения, – решил Еннервайн. – Первую направим на мясные магазины, вторую – на предприятия общественного питания, и третью – на частные домохозяйства. И тогда, как уже было сказано, нам потребуются помощники. Во-первых, эти помощники должны знать данную местность, во-вторых, надо, чтобы они могли моментально мобилизоваться. И в-третьих, такие, чтобы были привычны энергично действовать.

Клубы и объединения. Он хочет подключить клубы, подумала Мария. Гениально.

Еще 1 час и 57 минут до того, как часы начнут бить двенадцать.

– Остлер, – продолжил комиссар, – вы член общества по сохранения национального костюма и знаете там заправил. Выберете нескольких из них и отправьте во все мясные магазины городка. Расскажите владельцам истинную историю, скрывать ее все равно долго не удастся. И обеспечьте безопасность всех белых сосисок.

Остлер уже направился к двери.

– И расспросите каждого мясника и каждую продавщицу, – прокричал Еннервайн ему вслед, – не припомнят ли они, кому они сегодня продавали белые сосиски. Потом позвоните этим покупателям. И не составляйте протоколов. Промедление опасно.

Первая волна атаки под руководством коменданта Иоганна Остлера покатилась.

– Губер слушает.

– Говорит Остлер, уголовная полиция. Вы покупали сегодня в мясном магазине Каллингер белые сосиски?

– А вам до этого какое дело?

– В принципе никакого, фрау Губер. Но мы получили сигналы, что одна их этих сосисок отравлена, поэтому я настоятельно советую вам не есть их.

– Ну браво, у Каллингера теперь тоже нельзя покупать…

– Атцгорн слушает.

– Говорит Остлер, уголовная полиция, фрау Атцгорн. Вы покупали сегодня в мясном магазине Кернсдорф белые сосиски?

– Там они самые лучшие, господин Остлер, я уже положила их в кастрюлю варить. Мясник Моль делает очень хорошие сосиски, но чуть многовато приправ…

– Фрау Атцгорн!

– …к Каллингеру я больше не хожу, он в последнее время стал делать хуже, и птица у него уже не такая свежая, как раньше. После того как у Каллингера умерла жена…

– Фрау Атцгорн, позвольте вас прервать: мы получили сигналы, что одна из сосисок, которые вы купили у Кернсдорфа, отравлена, поэтому я настоятельно не советую вам…

– Губертина фон Роймонд. С кем я разговариваю? Откуда у вас мой номер?

– Говорит Остлер, уголовная полиция. Фрау Роймонд, извините за беспокойство, вы покупали сегодня в мясном магазине Бобердингер белые сосиски?

– О таких вещах я не забочусь, молодой человек. Это дело персонала. Всего доброго.

– Михаэль Бисчински слушает.

– Остлер, уголовная полиция. Вы покупали сегодня в мясном магазине белые сосиски. Я хотел бы только предупредить…

– Ойеееееееееееее! Гкк! Кх!

– Алло. Господин Бисчински! Что случилось?

– Хррк! Рееечх! Ярг!

– Господин Бисчински, вам плохо? Что с вами?

– Аааааг! Гааар! Кх!

– Алло! Вам нужна помощь?! У вас уже…

– Говорит Бисчински. Вы еще у телефона, господин Остлер? Небольшая шутка. Я это уже слышал. Я выбросил сосиски в мусорное ведро. Простите, пожалуйста!

Еще 1 час и 16 минут до того, как часы начнут бить двенадцать.

Остлер и выбранные очень быстро, хотя и целенаправленно, двадцать членов общества по сохранению национального костюма проделали большую работу, в течение получаса они обошли все мясные магазины городка, конфисковали сотни белых сосисок и предупредили большинство покупателей. Вторым объектом атаки были рестораны, пивные, пансионаты, закусочные и другие общественные заведения, где продавались белые сосиски. Еннервайн поднял на ноги обычные инстанции, так как возглавлял этот второй штурм обермейстер полиции Франц Холльайзен, хорошо знающий местность, ему подчинялись комиссар Шваттке и гаупткомиссар Штенгеле. Из-за большой плотности гостиниц и различных кафе и закусочных в курортном городке и сюда нужно было привлекать вспомогательные силы, они состояли из членов Союза стрелков, в котором Холльайзен был тренером. Холльайзен ни минуты не колебался, чтобы подключить сюда и почетного председателя Союза стрелков Тони Харригля. Но тот ломался.

– Почему я должен участвовать в том, что входит в обязанности полиции?

– У нас очень мало времени, Тони.

– Если это плохо кончится, то на моей политической карьере нужно будет ставить крест.

– А если все будет хорошо?

– Прокуратура уже в курсе дела?

– Нет, жизнь граждан намного важнее.

– Я не хочу нигде видеть свое имя.

– Ну прошу тебя, Тони…

Получился настоящий уличный бой, как в книжке с картинками или, лучше сказать, как в учебнике «Крупномасштабная полицейская тактика». Тридцать решительных фигур прочесывали погребки, пивные бары, закусочные и рестораны городка и конфисковывали белые сосиски. До двенадцатичасового боя часов оставалось меньше часа.

«Внимание, внимание, говорит полиция! Сообщение для всех жителей города!»

Эту третью волну атаки возглавлял сам Еннервайн, он и Мария выбрали себе самую трудную задачу, ездили с радиопатрульной полицейской машиной по улицам и повторяли сообщение. Через несколько минут уже проявились первые признаки коллективной паники. Как бы мягко, осторожно и психологически обоснованно доктор Мария Шмальфус ни произносила в мегафон свои предостережения о белых сосисках, страх все же прорывался и пробивал себе дорогу. Целые семьи стояли с поспешно упакованными чемоданами на улице и мешали продвигаться автомобилям – они боялись новых покушений. Почти две сотни человек уже съели завтрак с белыми сосисками, их отвезли в клинику, большинство из них настаивали на том, чтобы им промыли желудки, к чему рисковать. Было задействовано в целом четыре полицейских автомобиля.

Дополнительно удалось привлечь добровольную пожарную дружину под руководством капитана Иоганна Миргля-младшего. Шесть пожарных машин прочесывали городок. Конечно, люди собирались на улице, многие уже знали, пересказывали другим, создалось приторно-сладкое, опасно агрессивное чувство солидарности, взрывная смесь из «Мы сплочены» и «Убейте эту свинью». Еннервайн и Мария знали опасность таких акций. Душа народа, это как спящий котенок, в этих условиях могла мутировать в непредсказуемое чудовище. Тут и там некоторые чересчур рьяные хоть и легко, но вооружились, и если бы где-то они увидели человека, вкалывающего шприц в белую сосиску, то из того же теплого, коллективного чувства котенка они бы его линчевали.

«Внимание, говорит полиция, пожалуйста, расходитесь, для вас нет непосредственной опасности!»

До сих пор никто не слышал о синем, высунутом языке и выкатившихся глазах.

Еще 46 минут до того, как часы начнут бить двенадцать.

Николь Шваттке и Людвиг Штенгеле, вестфальская пруссачка и шваб из Альгойя, находились в полицейской машине по дороге к ресторану, расположенному немного за пределами городка.

– Я задаю себе вопрос, как это Кунице удалось незаметно подложить отравленную сосиску, – сказала Николь.

– Ему было намного легче, чем нам, – ответил Штенгеле. – Нам нужно изъять из обращения все сосиски – а ему нужно было отравить только одну-единственную. Так что он мог свободно разгуливать целое утро, а может быть, и вчера после обеда, со шприцем в кармане куртки, чтобы высмотреть мясной прилавок, где нет наблюдения.

– Возможно, он заготовил сосиску уже дома.

– Это еще проще, верно: он, единственный покупатель в магазине, просит мясника принести ему что-нибудь из холодильника, быстренько бросается через прилавок и подменяет сосиску.

– А в ресторане?

– Он выбирает небольшой ресторанчик, где на кухне стоит только один повар: Оп-ля! Извините, я сейчас попал на кухню! Вот пансионат «Альпийская роза», нам надо поторопиться.

Еще 35 минут до того, как часы начнут бить двенадцать.

– Вы что-нибудь знаете о действии ботулина, Мария? – спросил Еннервайн, когда они вернулись на улицу, где они уже много раз повторяли свое сообщение.