Текст книги "Убийственная лыжня"

Автор книги: Йорг Маурер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

53

– У скольких прыгунов с трамплина – участников новогодних соревнований, я побывал? Я не считал! Насколько помню, я играю там для всяких шишек. И я сразу вам скажу: обычно никому не рассказываю об этом, из меня ни слова не вытащить о том, что там происходит и кто там был. За это меня ценит высшее общество, потому что я молчу как рыба. И еще один вопрос – можно мне распаковать мою цитру?

– А зачем это? – спросил Еннервайн.

– Я лучше себя чувствую, когда она стоит передо мной. Иначе не знаю, куда девать руки.

– Итак, хорошо. Распаковывай ее.

– Знаете, когда затягиваешь на ней «О крутые горные вершины!» – то сразу же начинаешь лучше думать.

– Хорошо, если это вам поможет, давайте, играйте, – сказал Штенгеле. – Мы не хотим вас долго задерживать, мы просто хотели знать, кто там был в этот новогодний день…

– Игра на цитре успокаивает, я могу это каждому рекомендовать. Николас Кейдж как-то спросил у меня: Почему ты такой свободный, Беппи? В чем твой секрет? А я ему на это: Николас, учись играть на цитре, тогда ты это узнаешь. И с тех пор он это знает.

– Николас Кейдж играет на цитре?

– Да, конечно. Я дал ему несколько уроков. Для американца он играет не так уж плохо.

– Господин Фишер…

– Называйте меня Беппи. Четыре бундесканцлера, российский президент, Стив Спилберг, все называют меня Беппи, Наоми Кэмпбелл тоже…

– Она тоже играет на цитре?

– Нет, Наоми не играет, для этого у нее слишком длинные ногти – «Но пожалуйста, со сливками». – Многие крутят свою шариковую ручку, как вы госпожа комиссар Шваттке. Другие без конца мешают в чашке кофе, как вон та фрау доктор, а другие массируют свой лоб, да, я за вами уже наблюдал, господин Еннервайн! Продолжайте массировать, но именно вам я рекомендовал бы…

– Беппи, – перебил его комиссар, – мы здесь для того, чтобы раскрыть покушение на убийство, и даже, может, несколько покушений на убийство. Мы хотим знать, кто там был в Новый год в ВИП-ложе.

– Да, конечно. Но я действительно могу положиться на вас? Что ничего не станет известно, если я расскажу? Если кто-нибудь узнает, что я что-то выдал…

– Не стоит из-за этого беспокоиться. Вы не обратили внимания на какие-нибудь особенности в ВИП-ложе в новогодний день? Что-то необычное?

– Собственно говоря, нет – «На крутой стене горы Ваксенштайн цветут цветочки». – Итак, ладно, давайте, я попробую вспомнить об этом новогоднем дне. Я начал играть – Muss i denn zum Städtle hinaus («Надо ли мне покинуть этот город») – я это так хорошо помню, потому что я тогда это играл и пел с Элвисом Пресли, в 1972-м, когда он был еще жив. Мы даже хотели совместно записать пластинку…

– Беппи, пожалуйста, ограничьтесь соревнованиями по прыжкам на Новый год!

– Да, конечно. Итак, в этом году на Новый год там был Беккенбауэр. Потом этот Хосе Гонсалес, испанский строительный магнат. Потом было еще два кардинала, они хотели слышать – Highway to hell. Это часто просят сыграть. Президент эмиссионного банка хотел – Schenkt man sich Rosen in Tirol («Когда дарят себе розы в Тироле») – ив том месте текста – «Меня ждет новое счастье в любви!» – произошел этот несчастный случай. Все телохранители застыли на месте, и у всех руки были на оружии. Я, естественно, перестал играть, потому что стало слишком шумно из-за этих неприятностей. Многие из этих влиятельных шишек спотыкались друг о друга, поэтому я упаковал свою цитру, а это историческая цитра. При этом я видел, как выходил главный разработчик Microsoft, председателя международного жюри Нобелевской премии по медицине, а также Жак Рогге и Калим аль-Хасида…

– Кто это Калим аль-Хасид?

– Господин комиссар, вы совсем никого не знаете! Это ненормальный миллиардер, который хочет, чтобы зимняя Олимпиада проходила в Дубае. Его телохранителя, Юсуфа, я знаю довольно хорошо. Я вообще знаю всех телохранителей.

– Вы знаете всех телохранителей и всех охраняемых объектов, – сказал Еннервайн. – Вы не обратили внимание на кого-то, кого вы не знали?

– Подождите, мне нужно немного подумать. Ах да, когда я играл – Mein Glück ist mein Hütterl – тут я увидел одного, которого я не знал, китайца…

Все были как наэлектризованы, но пытались сохранить самообладание.

– Вы можете его описать?

– Я думаю, он был просто китаец.

Еннервайн решился на смелый шаг. Он достал фоторобот и поднес его к носу Беппи.

– Вы видели этого человека?

Цитрист Беппи рассматривал фото. Он играл – Dirndl, mach as Fensterl auf – и при этом закрыл глаза, чтобы лучше вспомнить. Потом он убрал руки со струн и сказал:

– На китайце была лыжная куртка с капюшоном и на ней оттиск «СК-Риссерзее». Но это не тот, который на фото.

Все застонали.

– Значит, тогда их двое, – сказал Штенгеле сдавленно.

– Один или несколько, – сказал Еннервайн. – Нам нужно снова выманить их из резерва.

54

– Господин решальщик проблем собирается сейчас ехать в Италию? – спросила Шан, подняв высоко брови. – За неделю до приезда Рогге?

– Именно это я и собираюсь сделать, – сказал Карл Свобода.

Австриец знал, что только два человека могут ему сейчас помочь в поисках Симулянта – супруги из похоронного бюро Игнац и Урзель Грасеггер, с которыми он еще год назад активно сотрудничал. Он привозил им трупы из Сицилии, а они очень аккуратно от них избавлялись. Они вместе проворачивали хорошие дела, но наконец операция провалилась, и с тех пор Грасеггеры проживали в Италии. Для Грасеггеров возвращение в Германию, в Баварию или даже в Лойзахталь было нецелесообразным, их изображения висели в каждом полицейском участке. Но Игнац и Урзель, коренные жители Верденфельской долины, были единственные, которые знали действительно каждый стебелек и каждый выступ в курортном городке. Только эти двое могли ему точно сказать, кто был этот таинственный Симулянт.

– Да, друзья, я решил поехать в Италию. Это совсем рядом. Вы останетесь здесь и пока ничего не будете делать, но абсолютно ничего! Вы это поняли? Жак Рогге приедет на следующей неделе, чтобы посмотреть шоу парапланеристов, отвлекающий спектакль для вашей новой попытки я уже подготовил. Но до этого нужно убрать Симулянта, нам не нужно отвлечение от отвлечения. И время не терпит, друзья! Этот комиссар уже очень близко подобрался к нам. Вчера я узнал, что он выяснил, откуда Вонг выпустил свою лазерную стрелу.

– Он нашел оздоровительный отель?

– Да, разумеется. Группу из десяти человек, которая все выслеживает в поселке, нельзя не заметить.

– Снаряды падают все ближе, – сказал Вонг.

– Этот комиссар Еннервайн уже с самого начала мне показался неприятным, – произнесла Шан. – Он действует хаотично, ведет расследования по всем возможным направлениям, дает сумбурные, дезинформирующие газетные интервью. Создается впечатление, что имеешь дело с провинциальным придурком. Тебя усыпляют, а потом вдруг он неожиданно атакует.

– Да, – согласилась Свобода, – и это делает его таким опасным. Я ведь его знаю. Но на этот раз он на ложном пути. Не беспокойтесь, мы схватим этого эпигонского парня Еннервайна. Итак, еще раз, друзья. Сидеть тихо – завтра я вернусь. Пока.

– Я полностью с тобой согласен, – сказал Вонг Шан, когда Свобода вышел из комнаты. – Этот австрийский упрямец начинает зверски действовать мне на нервы.

– Мы сделаем по-своему, – ответила Шан.

Свобода поехал через Ломасонскую долину, оставил слева позади Сан-Мартино, промчался мимо Лаго ди Тенно и добрался, наконец, до импозантного итальянского крестьянского двора. Никакого сравнения с бывшим почтенным жилищем Грасеггеров в Верденфельской долине. Но здание было респектабельным и стратегически хорошо расположено. Свобода описал Игнацу и Урзель дело и рассказал о своих пока напрасных поисках преступника.

– А ты уверен, что это кто-то из местных? – спросил Игнац.

– Да, он точно знает город и окружающие горы.

– С хорошими картами местность тоже можно хорошо изучить, – вставила Урзель.

– Но он также знает, где уязвимое место души народа. Крики возмущения при этом покушении с белыми сосисками – слышали бы вы это только!

– Мы слышали, – сказал Игнац. – Даже итальянское телевидение сообщало об этом. Кстати, о белых сосисках. Ты обещал…

– Да, верно, у меня с собой есть несколько штук. В сумке-холодильнике.

– Итак, Тони Харригль, его ты можешь вычеркнуть, – заявил Игнац и макнул сосиску в сладкую горчицу. – Харригль – это не тот тип для таких дел. Харригль – это скорее тип борцов, а не кусачий лесной зверь.

– Но он хочет стать бургомистром, – сказал Свобода.

– Ерунда, Тони так или иначе когда-то станет бургомистром, и если не в этом курортном городке, то где-нибудь в другом месте.

– А что с самим бургомистром?

– Да, это скорее такой тип. Не прямой, а такой командный игрок. Но вот что говорит за бургомистра: он хочет, чтобы Олимпиада проходила у него, хочет войти в учебники истории. Он не предпринимает никаких акций, чтобы городок попал в негативные заголовки.

Грасеггеры задавали много вопросов, Свобода подробно описывал покушения, он скрупулезно собрал всю информацию и все слухи. Они прошлись по всем именам из списка и при каждом имени качали головой. Вдруг Урзель воскликнула:

– Что, этот еще здесь? Это он! Точно тип для таких дел. Он внебрачный сын Хильды Иуберройтер. Позже она вышла замуж за одного из братьев Дуфтер. Тот воспитывал мальчика. Пасынок Дуфтера, это наш человек! Он очень приличный альпинист, любит свои места, но годами жил в отъезде и считает, что достоин лучшего.

– Я видел его пару раз в булочной, – сказал Свобода, – но не знаю, где он живет.

Урзель Грасеггер записала адрес. Свобода набрал номер на своем мобильном телефоне.

– Шан? Это Свобода. Да, из Италии. Я его нашел. Даю вам адрес. Вы пойдете туда и исключите его из обращения. Спокойно – и прежде всего живым, вам понятно. Вы только схватите его и будете с ним хорошо обращаться – у меня с ним еще будут кое-какие дела. Для покушения я все подготовил. Я завтра вернусь. Не делайте глупостей.

– Глупостей? – спросила Шан.

– Мы поняли друг друга.

– Да, – сказала Шан слащавым голосом.

Свобода выключил телефон.

– Этот Дуфтер, такая сволочь, – сказал Игнац. – Я бы сейчас и не подумал.

– Собственно жаль этого Дуфтера-сына, – размышлял Свобода, – большой талант. Нам нужно перетащить его на нашу сторону.

– Итак, начинается, – сказала Шан Вонгу, когда она отключила телефон. – Поищи-ка адрес на местной карте.

55

У цитриста Беппи был домик в лесу. Что значит домик? Он обустроил старую огромную виллу скончавшегося художника Гедеке и жил там один.

«Не боишься, что тебя могут ограбить?» – часто спрашивали его.

«Меня никто не обворует», – отвечал всегда на это цитрист Беппи.

Йозеф Фишер, такое было его официальное имя, не был бедняком, он был очень состоятельным человеком, некоторые из супер-ВИПов совали ему иногда чаевые в размере месячных окладов, разумеется, не облагаемых налогом. В эти чаевые была включена негласная договоренность о взаимном молчании. Сейчас цитрист Беппи рассуждал о том, что разболтал кое-какие сведения, которые при нормальных обстоятельствах никогда бы не сошли с его уст. Зачем он рассказал полицейским, что кардинал Кардуччи и испанский строительный магнат Гонсалес в новогодний день были в ВИП-ложе? Если один из них об этом узнает, то, вероятно, конец придет его новогодним выступлениям с игрой на цитре.

К дому вела широкая дорога, но он привык проходить часть пути через лес. Хосе Каррерас и Мик Джаггер рассказывали, что это очень вдохновляет. В доме Беппи не было никаких ценных вещей, самое дорогое, что у него было, это цитра, а ее он всегда носил с собой. Инструмент был трехсотлетней цитрой Страдивари, изготовленной Франческо Страдивари, кузеном знаменитого создателя скрипок Антонио. При этом, естественно, применялись только ценные породы древесины, совершенные пропорции отливали типичным для Страдивари ярким золотисто-коричневым лаком, звук был объемный, а стоимость покупки можно было прошептать только, прикрыв рот рукой.

Но историю с цитрой Страдивари вред ли кто-то знал, и поэтому Беппи чувствовал себя уверенно на темной дороге домой. Цитру он нес в футляре под мышкой, ему нужно было пару сотен метров пройти по темному-темному бору, он шел прямо по лесу, дорогу он знал. Последние полкилометра дорога вела круто в гору до самой виллы – равнинный житель не захотел бы жить наверху. В начале крутого подъема цитрист Беппи остановился, услышав хруст. Это был очень отчетливый хруст. Цитрист Беппи был музыкантом, у него был тонкий слух, он знал, как звучит хруст от косули и диких свиней, как звучит шелест хищных птиц, которые в это время еще охотятся. Но это не был хруст от животных. Это был хруст крадущегося по лесу человека, нечаянно наступившего на что-то.

– Халло! – крикнул Беппи в черную-черную ночь. – Халло! Есть кто-нибудь?

Он не боялся. Кто хотел бы что-то сделать ему? Хруст послышался еще раз, на этот раз в другом месте, наискось за ним. Он обернулся.

– Халло! – крикнул он в том направлении. – Ангерер, это ты? Не делай глупостей.

А хруст уже послышался снова спереди. Если бы он не был таким добродушным и не разболтал бы все. Лучше бы держал язык за зубами. Помочь в расследовании! Ну хорошо, о той или иной большой шишке, которые были тогда в ВИП-ложе, он и так ничего не рассказал комиссару. Но кардинал и строительный магнат, Кардуччи и Гонсалес… Им было бы очень неприятно, если бы они об этом узнали. Было также очень неумно кричать здесь в лесу. Если там, в темноте, действительно были люди, которые хотели схватить его за горло, то тогда своими выкриками он выдал им свое точное место нахождения: начальная строевая подготовка в Бундесвере, вторая неделя. Если бы между своими выкриками он хотя бы сдвинулся на пару метров! Странное во всей этой ситуации было то, что у него действительно все еще не было настоящего страха. Осторожно и очень медленно он поставил футляр с цитрой на землю. Он отстегнул рюкзак и снял широкую кожаную куртку. Он положил все на землю и пошел. Он сделал шагов десять, так что никакого шума не было слышно. Полностью сконцентрировавшись и медленно переставляя одну ногу за другой, он крался таким образом вверх по дороге, в направлении к дому, очертания которого уже неясно можно было видеть вдали.

– Халло! – крикнул он еще раз, но на этот раз значительно тише. Он ждал. Две минуты, четыре минуты. У музыканта очень хорошее чувство времени. Может быть, ему стоило сесть? Или вообще провести ночь здесь снаружи? Или просто пойти дальше и оставить цитру как отступные?

Не услышав перед этим никаких шагов, он почувствовал внезапно холод от стальной струны вокруг своей шеи, которая быстро затягивалась. Он сразу узнал, что это была низкая A-струна его цитры – она состояла из толстой мягкой медной проволоки, обмотанная другим, более тонким и твердым проводом из никелина. Он хотел схватиться обеими руками за струну, но было уже поздно, провод уже настолько врезался в шею, что ему не удалось просунуть под него пальцы. Безмолвный ужас охватил его. Он хотел закричать, но не мог произнести ни звука. Только жалкий хрип вырвался у него изо рта. Он пытался схватиться за плечо, повернуться назад и встать лицом к предполагаемому нападающему, но из-за бесцельных движений петля затянулась только еще туже.

Его похороны состоялись уже на второй день.

56

«Проверка слышимости, проверка слышимости. Двадцать один, двадцать два».

– Вам ничего другого не приходит в голову?

– А что я вместо этого должен говорить?

– Что-нибудь, но не без конца же «проверка слышимости и двадцать один, двадцать два».

– Не проверка слышимости. Двадцать три, двадцать четыре.

– Мне нужен нормальный текст, чтобы я правильно мог установить чувствительность. Проклятие, вас всех уже достаточно часто соединяли проводами!

– Беккер, не наглейте.

– Может быть, вы знаете наизусть несколько служебных инструкций?

– Закон о функциях полиции, статья двадцать первая – двадцать вторая.

– Дальше, дальше!

– Дальше я не знаю. Мне нужно посмотреть.

– Тогда просто прочтите вслух. Вон там, перед вами, лежит местная газета.

– Трусливое покушение на убийство на курорте… известный всем музыкант… и по дороге домой… цитра, которая якобы была застрахована на три миллиона евро… украдена… обувь и носки в кустах… несомненно почерк серийного убийцы… этого достаточно?

– По мне, так вполне.

– Готовы?

– Нет, минуточку!

– Что еще?

– Мне нужно еще что-то совсем громкое и что-то совсем тихое.

– ОААААААРГ! Это было громкое.

– Это я заметил, что это было не тихое. А теперь тихо.

– Насколько тихо?

– Настолько тихо, чтобы я это почти не слышал.

– Я же не знаю, когда вы уже почти ничего не слышите.

(Микрофон свистит.)

57

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…» – пропел священник и водрузил аленький деревянный крестик на могилу. Стоял удивительный солнечный день, и на кладбище было полно народу. Такого наплыва Еннервайн не ожидал, для эффективного наблюдения за пришедшими на похороны у него было слишком мало сотрудников. Пришло много друзей цитриста Беппи, много коллег-музыкантов и, конечно, множество дальних родственников, и к тому же значительное число видных деятелей, важных шишек и других busybodies (любопытствующих), которые прилетели с другого края света, чтобы оказать последние почести Верденсфельскому оригиналу и, раз уж они оказались здесь, после этого посмотреть шоу военного парапланеризма.

«Он возвращался домой с работы, – начал священник надгробную речь. – И в этот последний день он, наверное, также согрел сердца многих людей своими песнями, нежными серебряными звуками, которые все еще звучат у нас в ушах. Он сделал повседневную работу, он хотел опустить усталую голову на заслуженную подушку. О чем он мог думать, когда шел по прекрасному, освещенному лунным светом лесу, наш возлюбленный брат Йозеф Фишер, называемый обычно цитристом Беппи? Я вижу его перед глазами…»

– Проверка слышимости, проверка слышимости, вы слышите меня, Штенгеле?

– Да, я слышу вас. Что случилось?

– Я просто хотел проверить, работают ли микрофоны.

«И как он, наверное, испугался, храбрый любитель гулять по лесу, когда он оказался лицом к лицу с убийцей…»

Священник сделал сейчас небольшую паузу, чтобы каждый мог хорошо представить себе эту сцену. Если поднять глаза и посмотреть немного вокруг, то в толпе можно было видеть Марианну и Михаэля, двух директоров пивоварен, Пьера и Бриса, горстку баварских министров. Совсем позади стоял Беккенбауэр, один, в черном костюме, с потухшей сигаретой в руке. Кайзер мог себе это позволить.

«Струна цитры стала его злым роком, – продолжил священник, – его мелодии замолкли навеки. Он пал жертвой изверга, который доставил нам уже так много горя и беспокойства в нашем замечательном поселке…»

И снова священник сделал паузу, дал возможность воронам вверху на деревьях прокаркать, хрипя, и нескольким курильщикам прокашляться.

– Хорошо говорит наш священник, – сказал полный мужчина, весь в черном, своей жене.

– А? – прокричала женщина и подставила руку к уху.

– ХОРОШО ГОВОРИТ ОН, НАШ СВЯЩЕННИК! – прокричал ей в ухо полный мужчина, так что вороны испуганно взлетели. Но священник это услышал и довольно улыбнулся.

Затем послышались торопливые шаги по гравию: еще один министр, еще одна королева – исполнительница тирольских песен, еще один второй призер Олимпиады. И снова телохранители. Здесь на кладбище у них вообще не было никаких шансов оставаться незамеченными, здоровенные бугаи в безвкусных черных костюмах заметно выделялись среди остальных посетителей кладбища. У некоторых пистолеты так сильно торчали из-под одежды, что они спокойно могли бы снять жакет, чтобы показать их во всем блеске. Со всех сторон подходили скорбящие посетители, так как это кладбище имело бесчисленное множество входов, на восточной стороне оно даже примыкало к лесу, который вел прямо к Цугшпитце.

– Вы меня слышите? Губертус, вы меня слышите?

– Да, конечно, я вас слышу, Штенгеле.

– Мы выбрали совершенно необозримую местность.

– Идите в сторону южного входа, Штенгеле. Оттуда подходят еще несколько интересных запоздалых посетителей.

Запоздалые посетители состояли из группы Раскольникова вместе со старшей преподавательницей Ронге.

Еннервайн дал своей команде указание рассредоточиться по всему кладбищу, и за всеми, более или менее видными лицами пристально присматривать и сообщать о наблюдениях в микрофон.

«Он был хорошим человеком и христианином, – говорил священник, – и его смерть – это печальная низшая точка серии чудовищных преступлений, совершенных человеком, который живет здесь среди нас и который предположительно стоит где-то здесь в толпе среди добропорядочных граждан…»

– Алло, Мария, вы меня слышите?

– Конечно, Николь.

– Он долго не продержится, я чувствую, как потрескивает.

– При баварских похоронах всегда потрескивает, – ответила Мария. – Часто энергия разряжается при последующих поминках с настоящей дракой в ресторане. Здесь в городке на поминках один раз уже был труп. При похоронах умершего недавно опять была драка…

– Тсс, что-то происходит. Вы тоже видите то, что вижу я?

Из-за стоящего на некотором отдалении надгробного камня высунулся мужчина, который тоже был одет в черное, как и все здесь. На вид явно азиат. Он достал цифровой фотоаппарат и стал фотографировать стоящих вокруг людей.

– Захват? – спросила Мария.

– Мы не можем просто так кого-то арестовывать, только потому что он выглядит по-азиатски, – возразила Николь. – Давай последим за ним.

Мужчина остановился. Он будто не заметил, что за ним наблюдают. Молодая дама в национальном баварском платье попала в кадр, она медленно двигалась в сторону. Она пыталась приблизиться к Беккенбауэру, бумагу и карандаш держала за спиной. Здесь была вся компания из кондитерской «Крусти», постоянные гости столика бывших полицейских, весь местный совет, конечно, и бургомистр. И плешивый главный врач. И все агентство по организации эксклюзивных мероприятий «Impossible».

«И поскольку мы уверены в том, – продолжил священник, – что с Божьей помощью мы найдем этого человека, который это сделал, мы спокойны».

Священник говорил с воинственной риторикой, сейчас он расчувствовался, у многих покатились слезы.

– Он хорошо делает свое дело, – сказала Николь.

– Неудивительно, при таком тексте, – ответила Мария гордо.

«Мирская справедливость на нашей стороне! – почти пел священник. – Храбрые полицейские нашего городка, которых многие напрасно ругают, передадут его в руки земного правосудия! И если у этого человека есть хоть искорка веры, то пусть он выйдет сейчас перед нами и признает свою вину. Я готов его простить».

Священник сделал паузу, многозначительную паузу. Ничего не произошло. Но ведь могло получиться. Попытаться стоило.

Николь не упускала из вида человека у надгробного камня. Все в команде были одеты в гражданскую одежду, но в целях безопасности оснащены бронежилетами. Она видела Остлера, как он, не слишком быстро, оставаясь в рамках почтения, мелькал среди пришедших на похороны.

– Остлер?

– В чем дело, Николь?

– Вы видите мужчину вон там у надгробного камня с крестом из кованого железа? Кто это? Вы его знаете?

Остлер старался поворачивать голову как можно незаметнее, медленно. Когда он наконец повернулся в ту сторону, мужчина с дальневосточной внешностью исчез. Николь чувствовала, что нужно действовать. Она со скрипом протиснулась сквозь плотно стоящую толпу пришедших на похороны.

Священник хорошо сделал свою работу. Он закончил проповедь, все были тронуты, все чувствовали руку Всевышнего. Этот Куница, как бы хладнокровно он себя до сих пор ни вел, должен был когда-то сделать ошибку. По микрофону кладбища передали сообщение.

«Предальпийский хор хотел бы отдать последние почести цитристу Беппи».

Заиграли мелодию, хор примерно из пятидесяти певцов, конечно, все одетые в черное, выстроился перед кладбищенской часовней и начал петь. Николь не понимала ни слова, пели по-баварски. Но мелодия показалась ей знакомой. Это был – конечно – это был баварский вариант Highway to hell, который исполнялся в честь цитриста Беппи.

На Николь Шваттке было черное платье, под ним бронежилет, она жутко вспотела. Она не без труда выбралась из толчеи и пошла по одной из гравийных дорожек, которые вели с кладбища. В тридцати метрах от себя она увидела мужчину, которого перед этим видела у надгробного камня. Он оглянулся, увидел ее и ускорил шаги. Возможно, это ничего не означало. Но вот он опять оглянулся. Она поднесла микрофон к губам.

– Алло, говорит Николь. Я в данный момент на северной стороне кладбища, в секторе – не имею понятия – здесь огромная скала как надгробный камень – на нем написано – Мосбахер Лизель. Вокруг него крадется мужчина с фотоаппаратом, возможно – это азиат. Я начинаю его преследовать. Он небольшого роста, мускулистый, около тридцати. Идет впереди меня. Вот опять оглянулся, сейчас ускорился.