Текст книги "Дороги (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

– Вот и бесплодие у тебя не случайно, – безжалостно продолжала мама, – у тебя ничего не получается, и тебе надо задуматься о своем характере… Это тебе знак свыше! Доченька, ты не обижайся, – сменила она тон, – я хочу тебе только добра.

– Ага, мам. Ну ладно… мне тут надо обед готовить.

– Хорошо… Я только на минутку… я знаешь что – мне сон нехороший про тебя приснился. И какое-то странное предчувствие.

– Какое именно? – спросила Ильгет.

– Не знаю. Нехорошее. У тебя что-нибудь случилось?

– Нет, – Ильгет мысленно добавила "пока". Но руки ее похолодели. Дело не в разводе, нет… У мамы тоже всегда была тонкая интуиция.

– У меня все хорошо, мам, не волнуйся.

Ильгет распрощалась с матерью, положила трубку.

Пита вышел из своего кабинета, потягиваясь.

– А что не сказала? – спросил он добродушно, – стыдно?

– Насчет развода? Да нет… успеется еще, – Ильгет подавила в душе очередную обиду.

– Компьютер свободен. Иди напиши своему виртуальному любовнику, – предложил Пита.

– У меня нет любовников. Виртуальных тоже, – Ильгет села за стол, положила голову на руки, – и оставь меня в покое. Ты уходишь. Прекрасно. И оставь меня теперь.

– А почему это я должен тебя оставлять? – Пита сел напротив нее, Ильгет с ужасом поняла, что он уже заводится. Он в скандальном настроении… Господи, помоги. Ну куда бежать, куда идти?

Можно пойти в публичную библиотеку или в видеосалон. Поторчать там до вечера…

Уехать к черту в Тригону к Иволге. Хотя видимо, Иволга там не живет постоянно. Она где-то здесь. Она ведь тоже сагона ждет…

Ильгет встала, двинулась к двери. Пита преградил ей путь.

– Куда? Я собирался с тобой поговорить.

– О чем? – устало спросила она.

– Ты сама-то хоть понимаешь, что делаешь?

– В смысле?

Ей пришлось вернуться и сесть. Никак не сбежишь от этих разговоров.

– Ты понимаешь, как ты себя ведешь?

– Нет, – честно сказала она.

– Иль, – неожиданно грустным человеческим голосом произнес он, – ну почему все так сложилось? Почему?

Она взглянула на мужа – пепельные кудри, печально склоненная голова, черты, такие родные и любимые… да, даже и до сих пор любимые… А может, в нем проснулось что-то? Может, он не хочет разводиться? Надежда вспыхнула с новой силой.

– Не знаю, Пита… я сама ничего не понимаю. Мне страшно, – вырвалось у нее, – ты не чувствуешь, что что-то страшное происходит? Мне кажется, наши отношения… ужасные… это просто звено в цепи.

– Но в какой цепи? – спросил он (и снова вполне нормально!), – почему так? Да, все плохо вокруг… Но тебе-то чего бояться?

– Смерти, – Ильгет ответила быстрее, чем смогла подумать.

– А я бы хотел сдохнуть, – сказал Пита, – так все надоело.

Ильгет промолчала, кляня себя за этот разговор. Объяснить Пите разницу между "хочется сдохнуть" и вполне реальной вскорости ожидаемой гибелью – она не могла.

– Да почему тебе так плохо? – спросила она. И положила руку на плечо мужа. Но Пита напрягся и даже чуть отодвинулся.

– Ты не понимаешь, да? Скажи, зачем ты жила со мной все это время? Если ты не любишь меня, почему не ушла?

– Понимаешь, Пита… – Ильгет тщательно подбирала слова, – я не могу сказать, что не люблю тебя… Нет, не так. Любовь – это не простая штука. Я вышла за тебя по любви. Тебе… и многим другим кажется, что любовь – это триггер, либо да, и тогда надо жить вместе, либо нет – и тогда надо немедленно уходить. Но любовь – не триггер, тут все иначе. Она перемешана черт знает с чем. И что это за альтернативы – либо жить плохо, либо уходить. А нельзя пытаться жить как-то получше… как-то улучшать ситуацию?

– Я пытался, – горько сказал Пита, – но я не могу это делать односторонне.

У Ильгет было ровно такое же ощущение – она не могла делать семейную жизнь лучше в одиночку – но конечно, она промолчала.

Разговор, как обычно, заходил в тупик. Надо было идти. Надо было уходить сразу – не станет же он ее силой задерживать. Она опять поддалась. Она перед ним совершенно бессильна – потому что муж… потому что она до последнего будет пытаться наладить с ним отношения… прощать, любить… как может, как умеет.

– Иль, почему ты всегда уходила, ускользала от меня? – спросил он – снова почти нормальным голосом.

– Не всегда… нет. Просто я… наверное, я не очень умею… я интроверт, и мне трудно выражать чувства так… а когда еще с твоей стороны агрессия, чем дальше, тем больше я действительно замыкаюсь… это правда. Но я не знаю, что тут сделать.

И это уже говорилось тысячи раз. Были уже у них откровенные разговоры, и множество. Оба пытались что-то объяснить. Оба ничего не понимали.

Пита встал и шагнул в сторону кабинета.

Его снова стало душить чувство несправедливости и обиды. Ей хоть кол на голове теши… загубила всю его жизнь, измучила, а теперь ведь он уйдет – и она еще и счастлива будет, довольна. Ладно, пусть… пусть катится, куда хочет. Он сейчас пойдет за компьютер, и…

Но в дверях его словно молния пронзила. Он остановился. Повернулся к Ильгет.

Знакомое чувство – "Она изверг, она мучает тебя, какое она имеет право, бедный ты, несчастный…" И слова, будто чужие. Не его слова. Он с ними согласен, но ему это не пришло бы в голову.

– Ты ведь встретила другого, Иль. У тебя любовник есть.

Расширенные от удивления глаза – ага, воплощенная невинность.

– Нет. С чего ты взял?

С этого момента Пита перестал что-либо понимать – говорил НЕ ОН. Он не знал, откуда берутся вопросы. Но задавать их было невыразимо приятно. Словно откуда-то он обрел сверхзнание и теперь вываливал это в лицо Ильгет.

Он вернулся к жене и сел напротив нее.

– Знаешь, это очень больно – сознавать, что тебя обманывают…

– Но я не обманываю тебя! Ты говоришь про Деллига, с которым я переписывалась? Я прекратила эту переписку.

– Ты встретила его в реале. Так? Ты не умеешь врать…

– Так, – тихо сказала Ильгет, – но это была всего одна встреча. Мы просто поговорили. И больше не общались. И с тех пор переписка прекратилась.

– Ты любишь его. Я ведь чувствую, с того момента ты стала другой… все изменилось… ты пытаешься меня обмануть… Иль, пойми – это то, что стоит между нами. С того момента у нас все пошло плохо, ты не чувствуешь сама?

– Да, может быть…

Ильгет стиснула кулачки, с отчаянием посмотрела на него.

– Но… я не люблю его. Это вообще не имеет отношения к любви. Или к чему-то такому… это был деловой разговор. О… об издании моих вещей, если хочешь знать.

– Он ни разу не писал тебе об издании, – вырвалось у Питы. Откуда я знаю это – я ведь не читал писем?

– Да… – Ильгет с горечью произнесла, – а все-таки ты читал мои письма…

– Нет, я просто знаю… Он писал о Квирине…

– Он писал, что мои вещи были бы хорошо приняты на Квирине, только и всего.

– Иль, пойми, до тех пор, пока между нами стоит его тень…

Он сказал "между нами"… может быть, этот развод – всего лишь бред, может быть, все разъяснится, и все снова будет хорошо…

– Пита, да не будет его тень между нами стоять. Он нездешний… он уйдет отсюда, и его больше не будет.

– Он нездешний – а откуда он? Может быть, он сам с Квирина? – с иронией спросил Пита.

– И что же он здесь делает? Чужих жен охмуряет?

– Нет. Пита, я не могу об этом говорить…

А собственно, почему, подумала Ильгет. Как раз это важно знать. И Пите, и многим другим людям…

– Не можешь? Что ж, понимаю…

– Да не в этом дело… пойми, я… я люблю тебя. Тебя. Никого больше. А наша та встреча… мы о другом говорили. Нашей планете, Пита, угрожает опасность. Очень большая. И эта опасность исходит от космических консультантов. И то, что с нами сейчас происходит – это следствие…

Ильгет умолкла. Что она делает? Имеет ли она право говорить об этом? В принципе, прямого запрета не было. Почему они не обсудили это с Арнисом или Иволгой?

Но Пита казался ошеломленным, и вроде бы информация его заинтересовала. Отвлекла от ненависти и личных переживаний.

– Ты уверена?

– Да.

– Но почему он встретился с тобой?

– Потому что…

– Тебе самой угрожает опасность? – спросил Пита, – ты так считаешь? Ты веришь ему?

– Откуда ты знаешь? – спросила Ильгет, – у меня ощущение, что ты читаешь мои мысли… конечно, ты на это способен… отчасти… Но не так же.

– Ты связалась с агентами Квирина, – заключил Пита. Теперь он смотрел на нее с каким-то даже омерзением, отвращением, – я не знал, на что ты способна… просто не знал. А я еще удивляюсь, почему все так плохо…

Он встал и пошел к выходу. Ильгет задрожала.

– Постой!

– Ну что? – он обернулся.

– Пита, ты… – она не знала, что сказать, но ощущение непоправимой ошибки пронзило ее, – откуда ты взял все это?

– Что? То, что ты мне только что рассказала? Знаешь что, Иль? Живи, как хочешь. Я от тебя ухожу, мне это все надоело. Ты уже дошла до ручки. Я знал, что ты способна на многое, но на предательство… Ладно, как хочешь. Живи одна. Может быть, тебе так будет лучше.

Ильгет ушла в спальню и повалилась на кровать, сжав руками виски.

Что она сделала сейчас?

Зачем она это сделала?

Арнис, какого черта ты связался со мной? Мог бы держать все это от меня в тайне. Я ведь предупреждала, я сказала сразу – из меня никакой боец, и абсолютно никакой герой. Даже и пыток никаких не нужно – вот пожалуйста, выболтала все собственному мужу только потому, что мне на миг показалось, что ему можно доверять… снова. Так было уже много раз, но тогда речь не шла о таких серьезных вещах.

Ощущение непоправимости мучило ее. Господи, прости – она с тоской взглянула на Распятие.

Собственно, ладно… что произошло-то?

Какую фактически информацию она сообщила мужу? То, что Деллиг – квиринец. Что она встречалась с ним и разговаривала. Ну и что? Арнису из-за этого не грозит опасность, ведь то, что он работает сейчас на фабрике – муж этого не знает… Не знает, где его найти. Так что никого она не подвела, и все с этим нормально.

Единственное, кому она навредила – себе самой. Да, то, что она связана с квиринцами – достаточный повод для того, чтобы ее арестовала Народная Система. Или даже госбезопасность.

Но… Пита, конечно, человек не самый лучший и не всегда порядочный. Но можно сказать наверняка, что уж доносы-то в его мораль точно не входят.

Есть вещи, на которые нормальный человек все-таки не способен. Убийство. Донос (в ее случае это практически то же, что и убийство). Да, у них плохие отношения, да, они разводятся, но… нет, ни в каком страшном сне Ильгет не могла представить, что Пита мог бы пойти на любые средства, лишь бы навредить ей. Всему есть свой предел. Она умеет чувствовать людей. Пита не такой.

Ей не грозит опасность. То есть грозит, но не так и не сейчас.

Ничего страшного она не сделала.

Ильгет спала всего часа два и проснулась с туповатой головной болью. За окном было так же мерзко, полутьма, мокрые снежные хлопья. Как с собакой гулять в такую погоду? Ильгет бросила взгляд на часы, маятник мерно дзинькал, а стрелки будто на месте застыли. Пита вот-вот придет, а ужина нет. Нехорошо. Но даже двигаться не хотелось. Даже думать было тошно. Арнис, вяло вспомнила Ильгет. Сагоны. Привычный страх шевельнулся внутри, лучше уж не думать об этом. Иначе открывается бездна под ногами – бездна, в которую так легко соскользнуть. Лучше не думать. Полежать бы еще. Взять хорошую фантастику, забраться под одеяло… Но Пита вот-вот вернется. Еще никогда не было, чтобы Ильгет не встретила его с горячим ужином. Да, они разводятся, но тем не менее. Она медленно потащилась на кухню.

Что бы приготовить – на скорую-то руку? Яичницу… Стыдно как-то. Ильгет стала чистить картошку. Нока, цокая когтями по паркету, пришла к ней в кухню, легла под столом.

Деятельность немного развлекла Ильгет, но нервы были все равно напряжены. Поджарила мясные полуфабрикаты, тем временем сварилась картошка. Резкий звонок в дверь едва не заставил ее подскочить… Господи, да что со мной? Пита пришел. Только ведь у него есть свой ключ, подумала Ильгет, идя к выходу.

Она открыла дверь.

В глазах у нее сразу стало черно. Совершенно черно. Это понятно, у них черная форма, но почему же все-то вокруг стало угольным. Служащий Народной Системы шагнул прямо на Ильгет, оттесняя ее в коридор.

– Эйтлин? Вы арестованы. Руки за голову, лицом к стене!

Ильгет приняла требуемую позу. И сразу звуки куда-то уплыли, далеко-далеко, Ильгет перестала что-либо слышать, понимать… Она плыла в ватной пелене над землей и ощущала, что теряет сознание. Но до конца этот процесс не дошел, это была просто анестезия для мозга, медленно осознающего весь кошмар положения, для того, чтобы не сойти с ума от ужаса.

Трое черных прошли в квартиру, один остался с Ильгет. Чужие руки быстро обшарили ее, от страха она почти ничего не ощущала. Затем Ильгет приказали свести кисти рук за спиной, и защелкнули наручники. Так она продолжала стоять, и охранник караулил сзади, держа наготове дубинку. Из квартиры доносились звуки – там двое черных начали обыск, переворачивая все вверх дном. Рычала Нока (скорее всего, забившись под стол).

Где же Пита? Он так и не пришел… Он ничего не сказал ей, уходя.

Все кончено, билось в голове, все кончено. Одна-единственная мысль. Последняя. Ильгет не заметила, как вышли во двор, даже мороза не почувствовала. Машина долго ехала куда-то, и оказалась в конце концов у родных фабричных корпусов. Городок Системы. Охранники – двое – повели ее к зданию из темного кирпича, стоявшему на отшибе. Ильгет никогда не могла понять, что это за здание и для чего оно. Они что-то там отмечали на входе, что-то вводили в электронную систему, о чем-то говорили с таким же охранником в той же черной форме, стоящим у двери. Ильгет ничего не соображала, все еще полностью парализованная, полностью во власти кошмара. Это просто сон, кошмарный сон, вот сейчас она проснется… Да нет, оборвала себя Ильгет, не сон это. Тебя предупреждали, что такое может случиться. Значит что это – уже встреча с сагоном впереди? Уже все?

Арнис каким-то образом, наверное, сможет отследить… они же все время следят за ней.

Идиотка. Ты не должна этого знать. Думать об этом. Арнис работает здесь же, Иволга тоже где-то недалеко. Если появится сагон, всю информацию о них он считает в первую же секунду. Да собственно, тебе сейчас введут наркотик, и ты сама прекрасно все расскажешь…

– К стене. Стоять смирно.

Ильгет стояла лицом к стене, пока охранник отпирал камеру. В подвальном этаже. Камера оказалась очень узкой, маленькой, кровать с серым бельем, проход – и больше ничего. Ильгет вошла, села на кровать. Дверь за ней закрылась. И первым делом, едва только охранник вышел, Ильгет произнесла про себя кодовую фразу.

Это была цитата из Мейлора, собственно – целое маленькое стихотворение.

Ночь кончена.

Луна мертва.

Я в комнате один,

Я сдавлен тишиной.

Я должен снова жить.

Я должен побеждать.

Слепой.

Герой.

Эффект блока был похож на эффект оглушающего удара по голове. Ильгет, казалось, на миг потеряла сознание, а когда вынырнула из этого состояния, в мозгу царил полный сумбур.

Что происходит? Страх остался. Почему меня арестовали? Я… работала на фабрике. Это я помню. Что я сделала плохого? Мы поругались с Питой, это было, да. Но из-за чего именно? Ах да, Пита хотел разводиться. Ну как обычно, непонятно что с ним творится.

Почему-то очень хотелось вспомнить, что случилось, из-за чего она здесь.

Свекровь. Помню. Мама. Школа, подружки, собака. Помню – Ноку помню прекрасно. Университет. Беременность, смерть ребенка. Фабрика. Больше ничего не было. Ничего – абсолютно.

Зачем я здесь, за что?

Дверь открылась.

– Выходи. К стене, руки за спину.

Боже мой, как все страшно-то. Как будто я преступник, убийца, как будто я способна вот сейчас развернуться, дать охраннику по шее и бежать. Ладно… Я думала, что для женщин есть специальная тюрьма, где и охранники – женщины. Да и за что вообще меня – в тюрьму?

Быстро у них, однако…

Ильгет обыскали в каком-то кабинете. Этим занимались две женщины, тоже в обычной черной форме Народной Системы. Крестик с шеи сняли и убрали куда-то. После обыска и занесения в компьютер обычных биографических сведений Ильгет снова повели куда-то по коридору.

Она решила, что обратно в камеру. То ли она читала где-то о таком, то ли слышала. Почему-то думалось, что конечно, ее должны привести на какой-нибудь допрос, ну по крайней мере, объяснить, за что ее арестовали, но это не так сразу произойдет, сначала ее несколько часов, а может, несколько дней подержат в камере…

– Расскажите нам, Эйтлин, как предавать Родину.

Я предала Родину? Может быть – ничего не помню.

За что я здесь вообще?

Операционный стол, ремни – не пошевельнуться, даже голову не повернуть, яркий свет бестеневой лампы – в глаза. Но ведь это не больница, и я здорова, если не считать того, что ничего не помню. Что они со мной хотят сделать?

– Какое задание тебе дал квиринский агент?

Агент? О чем это они? Никаких имен не помню, ничего. Задания? Правда – я ничего не помню.

Затягивают жгут на руке, вводят катетер. Капельница.

– Мы тебе поможем вспомнить.

Лекарство медленно поступает в вену. Тошнотворно, кружится голова.

Как-то очень весело и легко становится. Хочется поделиться, ну в самом деле, что вы ко мне привязались? Я на самом деле не помню ничего. Может быть. Вполне возможно – я ничего не знаю.

– У нее психоблокада.

– Ничего, снимем…

… Вы знаете, так тяжело работать, и ездить так далеко. Но в городе работы сейчас не найти. Автобусы ходят ужасно нерегулярно, на остановке по часу иной раз стоишь, продрогнешь, а сама по себе работа…

– Заткнись!

Удар по щеке отрезвил Ильгет. Она замолчала.

– Отвечай быстро – ты встречалась с человеком, которого ты называла Деллиг?

Деллиг?

– Это герой… моего романа… фантастического.

– Ты встречалась с человеком, который выбрал это имя в качестве псевдонима. О чем вы говорили?

Думай… попробуй сообразить. Что же происходит? За что он ударил меня? Я работала на фабрике… Деллиг? Да, роман вспоминается. Но ведь это же графомания моя…

– Вы можете почитать… у меня в компьютере все лежит.

– Психоблокада.

Что такое психоблокада?

– Ну что ж, ты сама напросилась.

На что? Господи, ужас какой… что же теперь со мной будет? Ведь я же не преступник, в чем я виновата? Я боюсь… очень боюсь.

– Нет, я не помню ничего.

Эта штука называется болеизлучатель. Выглядит безобидно, на компьютер похоже, от него проводки отходят. Их окончания приклеивают на кожу, скотчем. Болеизлучатель воздействует прямо на периферические нервные центры. Все это Ильгет объяснял медленно и подробно высокий и незнакомый человек в черной форме.

Сильнее боли просто не бывает.

Но за что, за что? Почему?

Ты еще не веришь в боль, не знаешь, какой сильной она бывает. И в первые секунды (адреналин клокочет в крови) кажется, что терпеть можно. А потом боль достигает самой глубины и самого предела…

…Почему, за что? Я же не сделала никому, ничего… Да, я не помню.

Придя в себя в очередной раз, задыхаясь от запаха рвоты (все вокруг залито рвотой, и уже желчь выходит, во рту горько от желчи), обливаясь слезами…

Сильнее боли просто не бывает.

Наверное, ты что-то такое сделала… Ты враг. Эти люди – твои враги (у Ильгет до сих пор никогда не было врагов). Теперь тебе придется терпеть и держаться. Терпеть. Только это терпеть – невозможно. Невозможно, но деваться некуда. Я же не думала, не могла думать, что будет так… Что они сделают со мной?

Как долго это продлится? Меня все равно убьют, так скорее бы… Как было бы хорошо просто сидеть в камере смертников, и ждать… нет, это невозможно!

Ей на горло поставили глушитель, такой пластмассовый приборчик, гасящий все звуковые колебания. Она слишком сильно кричит… хрипит, надрывается, рвется, выворачиваясь из ремней, но все совершенно беззвучно – так бывает во сне, когда…

Отчаяние. Ужас, отчаяние, кажется, мозг выворачивает наружу, как кишки, когда рвет. Этого же просто не может быть… сколько еще осталось? Это не кончится никогда. Это – теперь уже – навсегда. До смерти. Когда станет еще хуже, совсем невыносимо, наступит смерть. Но сколько еще ждать – год, два… я даже одну минуту не могу этого выдержать! Я не могу, вы понимаете это, я не могу, так же нельзя, так невозможно!

В глазах черно. Слишком много этих, и все они в черном. Странная очень форма. Пуговица такая серебристая, блестящая, слегка поцарапанная. Ильгет дышит тяжело, воздуха не хватает. Пока боли нет… что-то ноет внутри, но настоящей боли сейчас нет. Лучше всего рассматривать пуговицу на черном мундире, хочется ее потрогать, но руки же привязаны. Пуговица посверкивает, отражая свет. Почему во рту вкус крови? Я, кажется, закусила губу. Глаза сами собой закрываются. Спать хочется, устала от боли.

Ночь кончена. Луна мертва…

Белый халат, значит, все-таки я в больнице. Почему-то я совсем не вижу их лиц, они где-то там, высоко, расплываются пятнами. Нет, я все так же привязана, вот они, ремни, никуда не делись. На левой руке – капельница, на правой… какой-то браслет. Он надувается. Понятно, это давление измеряют.

– Сколько уже времени? Давно она здесь?

– Дней десять.

(Десять дней? Мне кажется, прошло несколько лет).

– Вы ее потеряете. Пусть отдохнет.

Капельница. И ремней нет никаких… какое счастье, неужели это все кончилось… Ильгет немедленно проваливается в сон.

Маленькая Мари. Ослепительный, безжалостный свет ламп, и крошечное тельце, распятое на дне белого кювеза, под огромной машиной, что непрерывно насилует так и не раскрывшиеся легкие – вдох, выдох, вдох, выдох, вздувается крошечная грудка и живот…

– Выключите эту машину.

– Госпожа Эйтлин, вы хотите убить своего ребенка?

– Но это не жизнь.

Вина, страшная вина – я не смогла, я не знаю, почему так получилось, но я не смогла дать тебе жизнь, доченька. Это моя вина, что твоя кожа так натянута на ребрышки, личико – старческое, испитое. Я ведь делала все возможное, витамины принимала, берегла себя, и почему же так… я так ждала тебя, так радовалась. Я так любила тебя. Прости меня, родная. Но почему же они мучают тебя, почему не дадут хотя бы уйти спокойно?

Вдох, выдох…

Ты даже и закричать не можешь.

– Вы думаете, что есть шанс?

– Я не знаю, госпожа Эйтлин, при такой недоношенности процент выживания…

Прости меня, Мари, прости меня. Я ничего не могу сделать. Даже прекратить твою муку – не в моей воле. Я единственный человек на земле, кто любит тебя, но я ничего не могу сделать… ничего.

На какой-то миг – прозрение, ясное, как молния, я-то хоть знаю, ЗА ЧТО мне все это, хотя бы могу догадаться.

Нет, я не знаю этого точно, но смутно уже понимаю. За что. Мне очень хочется вспомнить, понять. Для себя. Но этого-то как раз и нельзя, потому что тогда ведь и они узнают.

Ты кричишь, но твой крик никому не слышен, пластмассовая заглушка стянула горло. Я знаю, знаю, что надо бороться, но я больше не могу, я действительно не могу, Господи, забери меня отсюда, куда угодно, мне этого больше не выдержать. Это невозможно терпеть…

Сколько уже прошло времени – наверное, год… Воспоминания из прошлой жизни приходят все реже. Я родилась для того, чтобы корчиться здесь, на этом столе, и счастье – это когда тебя оставляют в покое, разрешают спать. Спать. Потом ты с удивлением замечаешь шнур капельницы – они вообще вынимают его когда-нибудь? И сразу проваливаешься в сон. Спасение.

– Информация нужна любой ценой. Вы меня поняли? Любой ценой. Это личный приказ Хозяина.

Ильгет тяжело дышит, глядя вверх, лица – очень смутно. Черные мундиры. Белый халат. Это хорошо, может быть, он скажет, что ей нужно отдохнуть. Что она умирает.

– Капайте больше.

– Больше нельзя, – возражает белый халат, – вы не можете бесконечно усиливать болевую чувствительность, у нее наступит шок. У нее и так низкий порог…

– Если бы у нее был низкий порог, давно бы сняли блокаду.

– Здесь не только в физиологии дело. Применяйте другие методы.

– Мы можем ее потерять.

– Вы ее потеряете гарантированно и так. Нужны другие методы.

– Сука. Ты издеваешься надо мной. Думаешь, что круче всех, да? Я тебе покажу, дерьмо…

Информация-нужна-любой-ценой-любой-ценой-любой-ценой-лю…

Господи, я не могу. Я… как животное. Я не могу больше жить, у меня нет никаких сил больше, теперь эта боль – все время, даже когда они оставляют меня в покое, мне постоянно и нестерпимо больно, я не могу даже заснуть, потому что кости… Сейчас вот, правда, уже не болят руки, просто кажется, что они превратились в огромные надутые шары, и наверное, так оно и есть, если скосить глаза, то видно что-то черное и большое. На месте пальцев. Но зато нестерпимо болит спина. Я не могу ни о чем думать, Господи, только о спине, о руках, о голове, о пальцах, я не могу, не могу…

Не могу.

Все время соленый вкус во рту и очень сухо. Это кровь. И пахнет кровью. Тошнит. Я даже не понимаю, зачем это все… за что, почему…

Питу вызвали в комитет Народной Системы через две недели после ареста жены. Бывшей жены – процедуру развода удалось ускорить.

Странное дело, но теперь он чувствовал постоянно легкую эйфорию. Чувство освобождения? Он сам себя перестал понимать. Но иногда эйфория оставляла его, и тогда начинало тошнить. Буквально тошнить. Ему становилось страшно и тяжело. И снова он не понимал – почему…

Все было правильно. И Голос с ним был согласен. Тогда, после того решающего разговора, Пита вдруг осознал, что должен сделать.

Это было так очевидно.

Ведь это не шутки, не мелочи какие-нибудь – связаться с агентами вражеского государства. Это преступление. Она и его, получается, втягивала в это преступление – действовала, не сообщая ему ни о чем. Это просто непорядочно. Если уж хочешь нарушать закон, уйди из семьи и нарушай в одиночку. Она не подумала о том, что если что-то случится, если она попадется, то таскать будут и Питу. И неизвестно еще, удастся ли ему доказать свою невиновность.

Он никогда не лгал государству. Он честный человек. Даже налоги никогда не скрывал. Он всегда все делал по закону.

И еще – да, конечно, в тюрьме сидеть удовольствия мало, но она это заслужила. За все, что она сделала ему, за его исковерканную жизнь… Да ничего, у нас в тюрьмах хорошие условия. Посидит, подумает. Она сама на это напросилась.

Это было адекватно. Бросить ее – она еще и рада будет. Использовала его и выбросила, как тряпку. Выгнала по сути.

А так мы еще посмотрим – не пройдет, дорогая Ильгет, на этот раз не пройдет. На этот раз придется отвечать за свои действия. Всему есть предел. В том числе, и терпению Питы.

И все же иногда решимость проходила. В НС он позвонил сразу же, чтобы не передумать. Но… так бывало и раньше. Ему вдруг становилось жаль Ильгет. Какая бы она ни была, но все же… человек. Любил он ее когда-то. Все-таки он умеет любить, ведь даже такую, даже после всего случившегося он все еще жалеет.

"Что поделаешь? – говорил верный Голос, – Ты не можешь вытащить человека из ада, на который он сам же себя обрек".

– Рад сообщить, что ваш развод утвержден окончательно, – чиновник в черном выдал Пите паспорт, – и вот что шен Эйтлин… вы не хотите подумать о вступлении в Систему?

– Но… моя работа меня устраивает, – ошеломленно сказал Пита.

– Да, но вам не придется менять работу! Вы смените только статус. Поступив на службу в Систему, вы получите бесплатный проезд, право на удвоенный оплачиваемый отпуск… а ваши обязанности сведутся к тому, что в случае необходимости вас могут призвать на службу – но ведь вы и так, кажется, резервист?

– Да, – подтвердил Пита. Чиновник интимно улыбнулся.

– Вступайте в НС, шен Эйтлин. Я вам очень советую. Очень скоро членство в Системе будет исключительно важным фактором.

– Арнис, – тихо сказала Иволга, касаясь его плеча. Он вздрогнул.

– Будьте вы прокляты… все…

– Арнис, перестань.

Иволга бросила взгляд на пустые бутылки, выстроившиеся на столе. Потом на рамку монитора в воздухе. Скрипнула зубами и чуть пошатнулась.

– Арнис.

Она взяла его за плечи, и развернула к себе.

– Дэцин ничего не говорил?

– Что?

– Дэцин…

– Иволга… ничего личного… но я хочу, чтобы вы все сдохли… особенно Дэцин… и вся эта война. И вся эта планета. И сам я тоже особенно.

– Слышишь, ладно, хрен с ним, с Дэцином. Арнис. Давай ты не будешь больше смотреть. Хорошо? Мы сделаем это с Анри. Если появится сагон, мы вызовем тебя.

Он перевел взгляд на монитор.

– Она спит, – поспешно сказала Иволга.

Изображение было нечетким и смазанным. Наносистема почему-то давала сбои. Может быть, повреждена сама матка, введенная в тело Ильгет. Но это и к лучшему, что плохо видно.

– Не думаю, – тихо и хрипло сказал Арнис, – ей слишком больно.

– Все равно, сейчас они ее не трогают. Серьезно, мы снимем тебя с дежурства. Брось это дело. Ты не выдержишь.

– А она?

Иволга промолчала.

– При чем здесь я?

– Сколько крови… – прошептала Иволга, – она раньше умрет, чем…

– Иволга, лучшее, что можно сейчас сделать – это пойти и ее убить. И я могу это сделать, мне это несложно. Я там работаю. Иволга, ты понимаешь, что мы делаем?

– Мы ждем сагона, – сказала она.

Да, мы не думали, что это будет так долго. И так страшно. Всему есть предел…

– Арнис, тебе нельзя пить, – сказала она.

– Я знаю.

– Ее предупредили. Она согласилась. Она знала, что так может быть. Арнис, она умирает как боец… не как червяк на крючке. Ты правильно сделал, что сказал ей. Ей есть что защищать.

– Иволга, ты не видела, что они делали сейчас… перед этим…

– Слушай, ты там работаешь уже три месяца, на этой фабрике. Ты не видел, что всегда делают с людьми в этом здании?

– Видел. Да.

– Я знаю, как ты относишься к ней. Но ты знал, что так будет.

Иволга помолчала, потом спросила тихо и жалобно.

– Что они с ней делали?

Арнис молчал. По его щекам катились слезы.

Измученный, раздавленный болью и ужасом, полуживой зверек. Уже не человек. Не надо меня бить, мне и так все время больно… не надо, не бейте меня. Я не могу.

Страшно смотреть и гадливо – как ползет недобитое насекомое, задние лапки оторваны, тело волочится по земле, и оно все еще живет, все еще трепещет, наверное, насекомое не чувствует муки так, как человек, но я всегда убивала полураздавленных мух, я не могу на это смотреть.

Ясный свет. Солнечный. Здесь очень светло. И кто-то склонился над ней. Он не из тех. Почему-то ясно, что он ничего ей не сделает. Он не касается истерзанного тела. И он очень, очень странный. Хочется снова закрыть глаза. Так проще терпеть.

– Теперь лучше? – высокий ясный голос. И вдруг боль исчезает.

Ильгет широко открыла глаза от удивления и радости. Боли нет. Совсем. И глаза – будто промыли, она видит все необыкновенно ясно и четко. И думать легко. Совсем легко. И теперь она поняла, что именно казалось ей таким странным – глаза.

У этого человека нет зрачков. Глаза слепые. Белые. Нет, кажется, зрачки есть, но слишком бледные и неподвижные. Нечеловеческие сияющие глаза.

– Ну вот и все, – говорит он. Его лицо рядом с лицом Ильгет. Нет, ничего больше не болит, но пошевелиться страшно.