Текст книги "Честь чародея"

Автор книги: Ян Сигел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В последующие несколько недель дело почти не двигалось. Обнаружив у себя на журнальном столике завядший цветок, Ферн поняла, что Мэбб согласилась выполнить ее просьбу, и теперь гоблины присматривали за теми, на кого она указала. Время от времени Скулдундер являлся к ней с докладом, рассказывая множество подробностей, но не излагая сути. Дело в том, что гоблины могут наблюдать за человеческим обществом, но совершенно не понимают, как оно устроено. Ферн была уверена, что Каспар Валгрим замешан в каких–то финансовых махинациях, возможно, по приказу Моргас, но, чтобы разобраться во всем, ей нужен был компьютерный хакер, а не гоблин. Несколько раз она встречалась с Люком Валгримом. Визиты в клинику и походы в бар переросли в совместные обеды, во время которых ей приходилось отговаривать его штурмом взять Рокби:

– Пока мы ничего не предпринимаем, Дане ничего не грозит. Моргас отделила ее душу от тела, а большего вреда она причинить не может, разве что убить. Но если мы попытаемся спасти ее и потерпим неудачу, первой пострадает Дана. Моргас может отправить ее через Врата Смерти или, что еще хуже, в Бездну, как она поступила с домашними духами. Когда мы предпримем попытку, мы должны быть уверены в успехе. У Моргас есть слабое место, вот только бы найти его…

Они обсуждали различные варианты, пока не исчерпали эту тему, после чего перешли на более личные вещи. Они говорили о своих вкусах, предпочтениях в еде, литературе, музыке, рассказывали о своей жизни и романах. Ферн поведала о своем путешествии в Запретное Прошлое, в Атлантиду – ей тогда было шестнадцать лет, – о падении этой островной империи и даже несколько слов сказала о своей незабвенной любви.

– Он утонул? – спросил Люк, потемнев лицом.

Ферн кивнула.

– Как давно это было?

– Около десяти тысяч лет назад. – Ферн заметила, что он вздрогнул. – Я видела, как он умирал, – продолжила она. – Видела во сне и при помощи магии. Его корабль раскололся, и русалка утащила его на дно.

– Но…

– Владеющие Даром могут иногда настроиться на чужой разум, чужую жизнь. У тебя есть Дар – не знаю, правда, насколько сильный, – и обстоятельства свели нас вместе. Похоже, ты просто подбираешь обрывки моих воспоминаний. Он лежал на дне, и его кости глодали рыбы, пока они не стали похожи на коралл, а глаза…

– Этот сон я видел задолго до того, как познакомился с тобой, – резко оборвал ее Люк.

– Не надо! – вскричала Ферн.

– Что не надо?

– Не надо будить во мне напрасные надежды! – В этот момент ему показалось, что ее самообладание дало трещины, на лице отразилась вся ее боль. – Не заставляй меня обманывать себя! Душа может вернуться. Мы не знаем этого наверняка, но ведь может остаться неоконченное дело, невыполненный долг, судьба, рассчитанная на тысячи жизней. В любом случае Рэйфарл Дев не похож на тебя. Он старался казаться циничным, но был очень ранимым; он пытался убежать, но в конце концов остался со мной. Он из тех, кто рожден бороться и проигрывать. Ты совсем из другого теста: у тебя тверже нрав, холоднее рассудок.

– То есть ты хочешь сказать, что я не стал бы ждать тебя, видя, что город рушится у меня на глазах.

– А стал бы?

– Нет. Я бы уехал намного раньше и тебя заставил бы, возможно, даже силком увез.

Ферн чуть заметно улыбнулась, потом сказала, посерьезнев:

– Никто никогда не _заставлял_ меня делать что–либо против моей воли.

– Может быть, теперь самое время.

«Не будь мы в ресторане, – подумала Ферн, – он бы снова поцеловал меня». Но они сидели в ресторане, и их разделял столик. Официант подошел к ним и наполнил их бокалы – момент был упущен. Во всяком случае, так ей казалось. Мог ли тот первый поцелуй длиться дольше и быть слаще, а может быть, соприкоснись они сейчас губами, она бы, наконец, узнала правду? Она пыталась вспомнить, каково это было – целоваться с Рэифарлом. Но с тех пор прошло слишком много веков – редкий поцелуй вынесет такое испытание временем.

– Я не верю в переселение душ, – вернулся Люк к разговору, когда официант отошел. – Я никогда ни во что не верил: ни в Бога, ни в душу, ни в настоящую любовь. Мы все состоим из плоти и крови; вода и глина – вот что остается после нас, когда мы уходим.

– Ты сказал: _«Когда_мы_уходим»,_ -отметила Ферн. – Если и правда существует только плоть и кровь, то кто такие «мы», которые куда–то уходят? И потом, душа твоей сестры заключена в сосуд у Моргас. И ты в это веришь.

– То, что это может оказаться правдой, еще не значит, что я должен в это верить, – ответил Люк. А потом добавил: – Этот твой Рэйфарл, он похож на меня?

Ферн вздохнула:

– Это ужасно, но я не могу вспомнить его лица. У него были темные глаза, а у тебя светлые. У него похожее сложение, но… более атлетическое. Он был красив, как бог. Если бы он жил в наше время, он бы рекламировал одежду от Кэлвина Кляйна. Ты интересный и даже привлекательный, но тебя не назовешь красивым. – Он усмехнулся, обнажив щербинку во рту. – Как ты потерял этот зуб? – спросила Ферн.

– Я разбил отцовскую машину, когда мне было одиннадцать. Въехал в стену и ударился лицом о руль.

– Почему же ты не вставил искусственный?

– А зачем?

– У Рафа тоже не хватало зуба, – сказала Ферн, – и, кажется, в том же самом месте.

– Совпадение, – ответил Люк. – Это все ерунда. Не может быть, чтобы мы с тобой когда–то любили друг друга, иначе мы бы сейчас это почувствовали. А я вовсе не влюблен в тебя.

– Я тоже, – парировала Ферн. Она не чувствовала ни разочарования, ни обиды. Люк, не отрываясь, смотрел на нее.

– Однако я узнал тебя, когда увидел во сне, – сказал он. – Ив тот раз, когда мы впервые встретились.

– Значит, ты более чувствителен, чем я.

Они вышли из ресторана, и Люк усадил ее в такси, поцеловав на прощание. Правда, на этот раз только в щечку.

Гэйнор между тем собиралась с духом, чтобы позвонить Хью Фейрбэрну. На сей раз он вовсе не горел желанием увидеться с ней; очевидно, нашел другую женщину, которой мог изливать свои горести. Гэйнор понимала, что должна вздохнуть с облегчением, но сейчас ей нужно было его внимание, ведь только так она могла доказать Уиллу, что тоже на что–то годится в расследовании.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала она Хью и постаралась изложить факты максимально правдиво, опустив только некоторые детали: – У одного моего друга неприятности. Я не могу сейчас все объяснить, но это связано с банковскими инвестициями. Не мог бы ты меня немного просветить?

– Смотря что ты хочешь узнать. Я в основном работаю с конфиденциальной информацией.

– Конечно, конечно, – запинаясь, успокоила его Гэйнор. – Но ты самый влиятельный банкир, которого я знаю…

И в этом она не лукавила, поскольку он был ее единственным знакомым банкиром.

Хью заметно оттаял. Он вообще легко оттаивал под воздействием вина, женщин и лести, даже если лесть высказывалась не очень уверенно, как это сделала Гэйнор. Объяснив, что будет чрезвычайно занят наиважнейшими делами всю следующую неделю, он предложил ей встретиться в пятницу и пообедать в только что открывшемся японском ресторане на площади Беркли. Гэйнор согласилась, несмотря на свою тайную неприязнь к сырой рыбе.

Она прибыла вовремя. На встречу она оделась в черное – не в облегающее сексуальное черное, а в такое, в какое одеваются вдовы и сироты, чтобы оградить себя от мужских ухаживаний. Гэйнор вообще любила черное, хотя подозревала, что оно ей не очень идет. Зато подходит к чему угодно, а ночью легко сливается с полумраком баров и гостиных. В самом ужасном ее кошмаре ей снилось, что она входит в огромный зал, полный народа. Люди перешептываются и смотрят на нее, и она вдруг понимает, что одета в ярко–красное. На Хью был угольно–черный пиджак, волосы он зачесал назад, открыв узкий лоб. Городская бледность его лица совсем не вязалась с внешностью деревенского сквайра. По натуре он был весельчаком и повесой, но стрессовая, волчья атмосфера Сити сделала его агрессивным, порой напыщенным субъектом, вечно жалующимся на непонятость. Гэйнор подумала, что самое лучшее для него – рано уйти на пенсию и перебраться в деревню с двумя–тремя псами, желательно лабрадорами, которые всегда поймут его, что бы он ни сделал.

Хью отличался от большинства людей, утверждающих, что их работа абсолютно конфиденциальна: стоило ему начать говорить, как шлюзы открылись, и он обрушил на Гэйнор поток ненужной и неинтересной ей информации. Судя по всему, он был торговым банкиром. Гэйнор же интересовала деятельность банкира инвестиционного. Только после нескольких безуспешных попыток ей удалось сбить Хью с любимого конька.

– Вот на прошлой неделе я занимался с одной бразильской лесоперерабатывающей компанией. В Бразилии очень большие леса. Конечно, мы не хотим напрочь вырубать их сельву, но лес должен отрабатывать вложенные в него деньги.

«Что значит отрабатывать? – подумала Гэйнор. – Это же лес, а не нерадивый служащий». Направив Хью в более или менее нужное русло, Гэйнор уяснила, что инвестиционные банкиры просто советуют своим клиентам, куда выгодно вкладывать деньги, а иногда, хотя и нечасто, вкладывают собственные средства банка. Такие банкиры должны быть очень проницательными и уметь предсказать, где будут самые крупные дивиденды, какие акции неустойчивы, будет ли рынок расти или падать, какие компании утонут вместе с ним, а какие выплывут с приливом.

– Они хитрые мерзавцы, – нехотя признал Хью. Конечно, свою специальность он ценил куда выше. – Если они попадают в точку, то могут сделать тебе состояние. А если ошибаются, ты теряешь миллионы. Или даже больше. Вот взять, например…

– А что тогда бывает с банкиром? – перебила его Гэйнор.

– Это подрывает его репутацию. Для бизнеса это ужасно.

– Но он не должен платить компенсацию или что–то в этом роде?

– Бог мой, нет, конечно.

Понимая, что сейчас ее снова могут увести в сторону, пустившись в рассуждения о неэффективности использования леса или безалаберности высшего банковского руководства, Гэйнор перешла к объяснению сути своей проблемы:

– Ты знаешь Каспара Валгрима?

– Господи, конечно, знаю. – Кажется, Хью не мог ответить ни да, ни нет, не заручившись божественной поддержкой. – Его банк, «Шиндлер Волпон», известен как «Ковчег Шиндлера», с тех пор как они занялись биотехнологиями. Знаешь, все эти штучки типа более крупных и сочных томатов или даже более крупных и сочных коров, более зеленого лука и тому подобное. Теперь они занимаются расшифровкой генного кода. Они и в другие сферы лезут, но это их специальность. Каспар Валгрим – их гений: он знает всю подноготную каждого ученого в каждой компании и может точно сказать, изобретут ли они лекарство от рака через десять лет и искусственного ребенка через двадцать или нет. На мой взгляд, немного рискованно, но именно здесь сейчас крутятся самые большие деньги – зарабатывают на всяких медицинских диковинках и выращивании поколения длинноногих супермоделей с мозгами Эйнштейна. Лично я предпочитаю, чтобы мои женщины были ниже ростом и миниатюрнее. – Хью плотоядно улыбнулся. – Как тебе понравилась черная треска?

– Она великолепна. – Рыба действительно оказалась на удивление вкусной.

– Отлично. Я знал, что тебе понравится. Рад видеть тебя. Так с чего вдруг ты заинтересовалась мудрым Валгримом?

– Его так называют? – спросила Гэйнор, втайне потешаясь.

– Говорят, у него есть шестое чувство. Хитер, как черт. Он подбирает маленькую компанию с одной–единственной лабораторией и парочкой выпускников университета, и, глядишь, через год они уже клонируют и пересаживают внутренние органы.

«Если, как считает Ферн, у Люка есть Дар, – размышляла Гэйнор, – может, и его отец обладает им?

Интересно, можно ли использовать этот Дар в финансовой сфере?»

– Что он из себя представляет? – спросила она. – Как человек, я имею в виду.

– Я его всего один раз видел. Он стал легендой в Сити, но вовсе не благодаря своим человеческим качествам. Знаешь, эдакая неприметная серая мышь. Никогда не показывает своих эмоций; может, у него их и нет. Монолит. Жена умерла давно, и вроде бы никто ее место не занял. Он, должно быть, женился очень рано, возможно, из–за того, что девушка забеременела, ведь ему еще нет пятидесяти, а у него сын лет тридцати с чем–то. Еще есть дочь, которая почти все время проводит в дорогих клиниках, лечась от алкоголизма и наркомании. Но, кажется, папашу это не сильно волнует: он в состоянии оплатить эти счета. Хотя… кто его знает. Так каким боком с ним связан твой друг?

– Мой друг? О… да… ну… – Гэйнор не удержалась от соблазна и подколола Хью: – Боюсь, это строго конфиденциально.

– Ну вот, так не честно. Я же рассказал тебе все. Давай выкладывай.

– На самом деле мой друг знаком с его сыном, – призналась Гэйнор. – С Лукасом…

– С ним я тоже встречался. Говорят, способный парень. Не то что его сестра. Но себе на уме – с таким никогда не знаешь, что он выкинет. Надеюсь, «твой друг» – это не ты сама? Во всех старых детективах леди никогда не говорит, что ее шантажируют или что у нее роман, она всегда ссылается на «своего друга».

– Нет, – заверила его Гэйнор. – У меня действительно есть друг. Даже несколько.

– Не маленькая Фернанда? Я бы не сказал, что молоденький начинающий делец из Сити – ее тип. Она все больше тянется к зрелым мужчинам с телевидения или из прессы.

– Это не она, – поспешно возразила Гэйнор. – Понимаешь, Люк считает, что его отец связался с какой–то женщиной…

– Давно пора.

– Она нехорошая. – Гэйнор торопилась увести разговор в сторону от Ферн. – Ну, точнее, она очень хорошенькая, но не как человек. Мы даже думаем, что она очень дурная и может испортить его безупречную репутацию.

– Сыновья всегда ненавидят своих мачех, – наставительно заявил Хью. – Может, он сам о ней мечтает. А Каспар – молодец. Я тебе говорил, что Ванесса с кем–то встречается? Какой–то дизайнер по интерьерам. Думаю, она просто хочет заставить меня ревновать. Говорит, что тот готов менять подгузники и нянчиться с детьми. Ну да! Какой прок связываться с меняющим подгузники хахалем, если она вообще отказывается заводить ребенка?

Гэйнор напустила на себя сочувствующий вид и сосредоточилась на тарелке с суши.

На нижних ветвях Дерева паук свил свою тонкую паутинку, чтобы ловить редких насекомых, залетающих в подвал. Еще он пил сок из надломленной веточки и оторванного листка. По мере того как он подрастал, он все чаще отваживался спускаться на землю и исследовать дальние закоулки оранжереи, которые строители не тронули. Там, за каменными горшками и кадками, буйствовали тропические растения, привыкшие к полумраку джунглей.

Вот там–то паук и сплел свою новую сеть. Теперь она уже была прочной и даже давала тень. Однажды в нее попалась крыса.

Моргас обнаружила паутину, когда пришла в ночь убывающей луны пообщаться со своим Деревом. Она наткнулась на какую–то липкую веревку, а когда дернула за нее, ее платье порвалось. Но она не разозлилась. Увидев, что на нее пристально смотрят гроздевидные глаза, умные и злобные, как у Эдафора, она мягко рассмеялась:

– Итак, у моего Дерева появился страж! Это хорошо, это очень хорошо. Чем же ты питался? – Она пошарила ногой в зарослях растений и обнаружила кучку обглоданных костей. – Мышами, наверное. Это слишком жалкое угощение. Я принесу тебе кое–что повкуснее.

На следующий день она заказала машину и отправилась в ближайший городок, где попросила отвезти ее к зоомагазину. Там она купила целую корзину породистых щенят.

– Мне нужны самые лучшие, – сказала она продавщице.

– Они чистопородные, – заверила ее девушка. – Посмотрите, ну разве они не милые? Это для ваших детей?

– Для моего ребенка, – ответила Моргас.

– Они совсем не такие, как кошки, за ними нужно ухаживать.

– О них позаботятся, – буркнула Моргас.

Она расплатилась кредитной карточкой там, где раньше бы отсыпала меру золота. Она сделала вывод, что деньги в двадцатом веке стали, с одной стороны, жизненно важной вещью, с другой – абсолютно бессмысленной. Те, кто у власти, воруют и тратят суммы, количество нулей в которых превосходит ее понимание. Даже простой крестьянин берет кредиты, куда–то что–то вкладывает, играет на повышение или понижение. Вникать в это ей не хотелось – пусть этим занимается Каспар, ее помощник, советник и раб. На кредитке было указано его имя, но ни в одном магазине вопросов по этому поводу не возникло.

Щенки стоили по двести фунтов за штуку.

Позднее в оранжерее паук охотился на кого–то, кто поскуливал и повизгивал, пока яд не парализовал жертву.

– Когда проголодаешься, принесу еще, – пообещала Моргас. – Кушай хорошенько и расти!

В своей мастерской она смешала зелье из сока Дерева и каждый вечер ставила пауку блюдечко на ночь.

А на кухне Гродда присматривала за оставшимися щенками, возилась с ними, гладила и ласкала, пока они все один за другим не исчезли.

Рэггинбоун стоял у стройки на Кинг–Кросс и рассматривал рисунки на заборе. Между обычными грубыми и непристойными надписями попадались знаки, которые, как ему казалось, он узнал. Правда, некоторые из них были такие древние, что он не совсем понимал их значение. Все надписи были сделаны свежими красками. Рэггинбоун подумал, что, видимо, и каждый цвет имеет свое особое значение. Интересно, кто сделал их? В Лондоне бродит много странных созданий: эльфы, гномы, гоблины, духи в человеческом или получеловеческом облике, немногие из оставшихся владеющих Даром, которые, как Муунспиттл, пережили свое время и теперь влачили скрытное и бесполезное существование, занимались предсказанием судьбы или приворотами. Но не так уж, в сущности, важно, кто из них сделал эти надписи. Важно другое: на стройке есть нечто такое, что, с их точки зрения, нужно охранять или изолировать, и что есть те, кто это чувствует и принимает меры. Рэггинбоун несколько раз обошел вокруг всей стройки и только потом подошел к воротам.

– Я хотел бы поговорить с археологами, – сказал он охраннику. – Я своего рода тоже специалист.

Охранник только раз взглянул на странное одеяние и сразу поверил. Рэггинбоун прошел за ним к площадке, обтянутой лентами, за которыми копошилось с десяток студентов – кто склонившись, кто сидя на корточках. И парни, и девушки были в джинсах и футболках. Парни были с длинными волосами, а у некоторых отросла стильная щетина. Охранник окликнул:

– Мистер Хантер! – И один из парней оторвался от своего загадочного занятия и посмотрел на них с видом очень занятого человека. – К вам посетитель. Говорит, что тоже специалист по вашим делам, – сообщил охранник и вернулся к воротам.

– Простите, что отрываю вас, – начал Рэггинбоун, – но я был заинтригован, когда прочел в газете о ваших раскопках. Как я понял, вы уверены, что нашли следы чего–то очень древнего. Корни Лондона уходят глубоко.

– Что вас интересует? – спросил молодой человек. У него был легкий американский акцент. – Вы явно не из газеты.

– Я тоже своего рода археолог. Любитель конечно. Меня зовут Наблюдатель.

– Очень приятно, – сказал молодой человек. – А я – Дэн Хантер. Я здесь за главного. Большинство моих работников – студенты–добровольцы. Все за то, чтобы мы спасали наше наследие, но никто не хочет за это платить. Ну что ж, нам нужны знающие энтузиасты.

– Я надеялся, что это вы мне кое–что расскажете, – сказал Рэггинбоун.

Вблизи молодой человек оказался не таким уж молодым: лет тридцати пяти или около того. Длинные светлые волосы, забранные в хвост, джинсы и футболка делали его похожим на студента, но черты лица уже заматерели, а вокруг глаз и на лбу прорезались морщинки. Легкий загар и мощные бицепсы говорили о том, что он ведет активный образ жизни, занимается физическим трудом, и в основном на открытом воздухе. «Это и понятно, – подумал Рэггинбоун, – ведь большая часть археологических работ проходит на открытом воздухе, к тому же приходится махать киркой, обследовать норы и пещеры, разгребать камни и кости». Дэн Хантер казался одновременно человеком действия и мыслителем, хотя действовал он, скорее всего, взвешенно и осторожно, а мыслил стремительно и дерзко. От Рэггиибоуна не ускользнуло, какими взглядами провожали Дэна волонтеры–девушки.

Хантер увлеченно рассказывал о здании, которое они раскапывали. Судя по строению, это мог быть храм, возможно, доримского периода.

– Мы нашли несколько фрагментов скелета, и даже не одного. Но похоже, это не человеческие скелеты. Возможно, здесь совершали какие–то жертвоприношения. Есть и несколько артефактов: каменный нож, разбитая чаша и еще несколько предметов, скорее всего религиозного назначения. Тогда было столько всяких языческих богов, а у нас о них так мало письменных свидетельств. Мы думаем, что здесь был алтарь…

Он остановился у самой глубокой ямы, в которой из–под земли торчала большая каменная плита. Какой–то парнишка обметал ее кисточкой.

Дэн сказал:

– Мы надеемся, что здесь есть какая–нибудь надпись. Это, по крайней мере, даст нам язык как отправную точку. – Потом вежливо напомнил: – Вы говорили, что вы специалист. У вас есть какие–то соображения на этот счет?

– Да, – ответил Рэггинбоун, – но пока я придержу их при себе. Надеюсь, вы не против, если я буду наведываться сюда время от времени?

– Да нет, – ответил Дэн в некотором замешательстве, – я не возражаю. Но…

– И если найдете надпись, я бы хотел ее увидеть, – закончил Рэггинбоун.

Он не пошел сразу обратно в вечно закрытый магазинчик, а отправился домой к Ферн. Он шел через парк, никуда не торопясь. Мимо него тек Лондон, – река, в которую вливались миллионы жизней, миллионы судеб. Его собственная история – не более чем капля в море, ниточка в огромном полотне. И в какой–то степени это его успокаивало. Городская суета, мелькание лиц, озабоченных и беспечных, грустных и радостных, рождали мысль о бесконечном движении и разнообразии жизни. В деревне он успокаивался, глядя на постоянно меняющееся небо, а здесь люди помогали ему определить свое место в мире. С годами Рэггинбоун научился смотреть на вещи философски. «Даже если мы проиграем нашу битву, – размышлял он, – это будет значимо только в одном уголке мира, лишь для мгновения в вечности, но где–то в другом месте кто–то еще одержит победу».

Правда, он знал, что Ферн не согласится с ним…

Когда Рэггинбоун добрался до дома Ферн, она уже вернулась с работы. Каким–то образом он всегда умудрялся приходить вовремя, независимо от того, далеко это или близко, быстро он шел или медленно. Возможно, это как–то связано с Даром, который он утратил.

– Я тебя целую неделю не видела, – сказала Ферн. – Чем ты занимался?

– Гулял. Думал. Сегодня я сходил на стройку. Думаю, тебе тоже надо взглянуть на нее.

– На _стройку?_ Зачем?

– Там работают археологи. Они кое–что нашли. Сердце мне подсказывает, что это может быть важным.

– А что они нашли?

– Что–то очень древнее, – сказал Рэггинбоун. – Скорее всего, храм. Там пахнет смертью, древней, давно ушедшей смертью. Но руны на заборе вокруг стройки свежие, их нарисовали посреди граффити. Это уже само по себе знак. Кто–то считает, что это место нуждается в оккультной защите или изоляции. Может быть, оно когда–то было связано с Темным царством, источником неуязвимости Моргас. Тогда там могут быть ключи.

– Я была в Темном царстве. Помнишь? Оно опустело. Теперь это всего лишь пустые пещеры, полные призраков. Не было там никаких ключей.

– И все же стоит проверить, – настаивал Рэг–гинбоун.

– Проверю, – немного раздраженно ответила Ферн.

За ужином они обсудили результаты своих изысканий.

– Сегодня звонила Гэйнор, – сказала Ферн. – Она попросила своего коллегу из Кардиффа прислать ей по электронной почте фотокопии некоторых манускриптов. В них изложены мифы, по возрасту старше, чем британский Мабиногион. К сожалению, тексты на уэльском языке, а перевод прислать забыли. Гэйнор сказала, что свяжется с ним еще раз. Но мне все–таки кажется, что так мы ни к чему не придем. Я думаю…

– О чем? – подбодрил ее Рэггинбоун.

– У меня такое ощущение, что разгадка должна быть очень простой, настолько очевидной, что мы попросту ее проглядели. Все это напоминает старый добрый детектив: главная интрига заключена в вопросе «кто сделал это?». Правда, на сей раз вопрос иной – «как сделать это?» да в роли убийцы выступаю я, а преступление еще только предстоит совершить.

– Преступление уже совершается, – заметил Рэггинбоун. – Душу Даны похитили и держат в плену, ее отца каким–то образом заворожили и управляют им. Что Моргас вытворяет в Рокби, мы можем только догадываться. Ты говорила, что она все еще мечтает править Британией. Ее мысли витают в прошлом, и она никак не может расстаться со своими амбициями. Впрочем, это нисколько не уменьшает ее силы. От нее можно ждать больших бед. Поэтому прибереги свои угрызения совести до той поры, когда ты покончишь с ней.

– Я знаю, – отозвалась Ферн. – «Решимости истинный окрас бледнеет от налета мыслей», и все такое. Я постараюсь не думать об этом.

– Как развиваются ваши отношения с Лукасом Валгримом?

– Отношения? У нас нет отношений. Просто иногда мы вместе обедаем.

Рэггинбоун заметил, что она чего–то недоговаривает.

– Что тебя тревожит?

Ферн ответила не сразу:

– Я вижу его во сне. А он – меня. Он видел эпизоды моей жизни задолго до того, как мы познакомились. Ему снится, что он тонет…

– Ты говорила, что он владеет Даром. Дар может связать людей, их мысли и чувства еще до того, как они встретятся.

– Ты сам говорил, что душа может вернуться. Что если я любила по–настоящему, в один прекрасный день я могу встретить Рэйфарла снова. Интересно, когда же он наступит, этот прекрасный день?

– А ты действительно его любила? Ведь ты же была тогда почти совсем ребенком.

– Не знаю. Я ничего не знаю наверняка. Я даже не могу толком вспомнить его лицо. Рэйфарла, я имею в виду. У него не хватало зуба, это я точно помню. У Люка тоже. Это что–нибудь значит?

Она вдруг показалась Рэггинбоуну очень юной и неопытной. В ее голосе слышалась мольба.

– У нас пока нет ответов, одни вопросы, – сказал он. – Может быть, ответов не существует. Некоторые вещи надо принимать на веру. Только не впадай в сентиментальность.

– Спасибо, – улыбнулась Ферн. – Ты, как всегда, дал прямо противоположные советы: и предостерег, и поощрил к действию. Временами ты ведешь себя, как настоящие маги из книжек. Жаль, что у тебя нет их силы.

– Самые лучшие книги всегда основаны если не на фактах, то, по крайней мере, на правде. Много лет назад я познакомился с одним человеком в баре в Оксфорде. Он был профессором древнеанглийского языка, академиком и мечтал создать мифологию Великобритании. Мы с ним много говорили о том о сем. Меня поразило, насколько он умен и изобретателен. Как и я когда–то, он был католиком, может быть, именно поэтому я дал ему одно из своих итальянских имен – Габандольфо. Я думаю, он был гением в своем роде. В его историях есть истинная магия, Дар, который захватывает читателя. Рассказ – это тоже в каком–то смысле заклинание.

– В таком случае ты свою силу еще не утратил, – сказала Ферн. – Это лучшая история из тех, что я слышала от тебя.

– Это так же реально, как и твоя история, – ответил Рэггинбоун. – А вот оставила ли след наша встреча в душе того человека, и вообще помнит ли он обо мне – это совсем другой вопрос. Возможно, он слишком умен для этого.

– Ложная скромность недостойна мудреца, – сказала Ферн. – Ты не помог, но, знаешь, заставил меня улыбнуться.

На старом и морщинистом, как кора дуба, лице Рэггинбоуна появилось проказливое выражение.

– Отлично, – сказал он, – значит, моя история не пропала даром, будь она правдой или выдумкой.

Вчера я навестила своего пленника. Даже без ночных кошмаров его состояние ухудшилось. Он лишь наполовину человек, поэтому может долгое время обходиться без пищи. Но с того дня, как он вернулся, я велела Гродде приносить ему ужин каждый день. Результат меня утешил: мой пленник теперь был измазан собственным дерьмом, длинные грязные волосы свисали сосульками, закрывая лицо, покрытое толстой коркой – похоже, из мочи и пыли. Те немногие крохи собственного достоинства, что когда–то были, похоже, улетучились. От него воняло. Я подразнила его немного издалека, но на самом деле он так опустился, что мне уже не доставляло удовольствия мучить его. Мне нравилось наблюдать за терзаниями человека, однако сейчас он стал просто животным. Ну что ж, месть прекрасна, когда она свершилась, хотя, если честно, мне бы хотелось немного растянуть ее: еще поиграть с ним в мои игры и видеть боль в его глазах. Не думала я, что все так быстро закончится.

– Он заплатил за свое предательство, – сказала я своей подруге. Вчера я вынула ее голову из ведра и поставила в мелкое блюдечко с консервирующим раствором. Этот сок всасывается через шею и растекается по всему «фрукту». Голову приходится время от времени полностью погружать в раствор, чтобы она не загнила, но так, стоя в блюдце, она может разговаривать со мной. Хотя не такое уж это удовольствие.

– А как быть с твоим предательством? – взвизгнула она. – Ты держишь меня, плод Вечного Древа, здесь, продлевая тем самым мои муки и лишая возможности умереть и родиться снова. Уж тогда найди для меня тело, куда вселится моя душа. Такое тебе по силам. Ты же помнишь древнее замогильное пророчество: _проклятые_навсегда_не_умирают._ Вот та девушка, которую ты похитила, вполне подойдет. Отдай мне ее физическую оболочку, и пусть себе ее душа бродит, неприкаянная.

– У меня ее нет, – объяснила я. – Ее тело лежит в больнице, а мне принадлежит только душа. Но идея неплоха. Я ведь могу подыскать для тебя другое тело, ну, скажем, какого–нибудь животного. Свиньи, например. В прошлом такое практиковали.

– Не смейся надо мной! – прошипела она. – Не забывай: мы были как сестры. Мы делили все.

– У меня была когда–то сестра, – ответила я. – Кровная сестра–близнец, Морган. Мы делили все. Наши души сливались, мы были единым целым. Но она предала меня, пойдя на поводу у своей похоти. Она отказалась от стези ведьмы и борьбы за власть ради химеры, называемой любовью. Чтобы спастись, она обратилась против меня – меня! – и умерла в горечи. Она висела на Вечном Древе, проклиная мое имя. Вот она, твоя хваленая сестринская верность!

Пока я говорила, Негемет мурлыкала и терлась о мои ноги.

– Я была не такой, – возразила голова. – Я никогда не подводила тебя, никогда не обманывала.

– Но не потому, что тебе этого не хотелось! – сказала я, дразня ее, и по страху в ее глазах поняла, что это правда. Я погладила ее по щеке – она была еще молода и упруга, поскольку плод еще не дозрел. – Не волнуйся, моя дорогая Сисселоур, Я буду обращаться с тобой только так, как ты того заслуживаешь. – Я знаю, ей хотелось отшатнуться от меня, но она не могла. Впрочем, я не собираюсь причинять ей вреда – пока не собираюсь. Ее общество мне приятно, несмотря на ее ядовитый язык.