Текст книги "Синие берега"
Автор книги: Яков Цветов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
– Видишь? – прервал Семен размышления Андрея. Боль и злость слышались в его голосе. – Понятно?
– Понятно, – откликнулся Андрей. Понятно ему было то, что имел в виду политрук: части перебираются на левый берег.
Оттуда, с переправы, доносился стушеванный рокот удалявшихся моторов. А дорога двигалась, все двигалась на восток. Что же это, отвод ослабленных частей или выход на новый рубеж?
"Не может быть, чтоб оставляли город. Ничего, что противник вклинился в нашу оборону, – успокаивал себя Андрей. – На войне такое бывает. Наши зайдут ему во фланги, отрежут прорвавшиеся части. И – котел".
– Катят, вот катят... – В тоне Володи Яковлева недоумение.
Несколько минут длилось тягостное молчание.
Семен проронил:
– Не замечает, что ли, немец движения?
Андрей не ответил. Потом, как бы вспомнив вопрос Семена:
– А видит если? Дорогу, особенно переправу, бомбить не будет. Самому нужны: наступать же...
Семен почувствовал, как дрогнула дотронувшаяся до его колена рука Андрея. Андрей окончательно расставался с тем, во что еще верил полчаса назад, когда шел сюда. Надежда может казаться самой реальностью ровно столько, сколько человек сохраняет ее в себе. Пока закрыты глаза на окружающее... Дорога внизу открывала ему глаза.
Семен – еще:
– Конечно, дорога и мост противнику нужны. Но и расчета ему нет выпускать из рук живую силу и технику. Побомбит, сволочь.
Андрей молчал. И молчание это было трудное.
Нелегко угадать замысел противника. Все может начаться вот сейчас вот... Андрей почти растерялся, подумав так. Может быть, потому растерялся, что готовился к другому, к лучшему. Что бы ни значило это ночное передвижение, ничего доброго оно не сулит.
Все, что улеглось было, и отдых этих дней во втором эшелоне, и выстраданное предположение, что неудачи, уводившие полк, батальон, роту в глубь страны, куда они имели право прийти только как победители, кончилось, – все это отступило, придавленное тяжестью происходящего, и даже мысль о комбате, всегда вносившая успокоение, потому что с ним, с комбатом, и сложная обстановка виделась по-другому и верилось, что выход будет найден, теперь не рассеивала сомнений. Дни отдыха, оказывается, совсем расслабили его. Не будь этих спокойных дней, он без надрывных раздумий продолжал бы отступать, с запекшимся сердцем, со стиснутыми от горя и бессилия зубами.
Надо немедленно возвращаться. Надо сейчас же доложить комбату. Комбат, конечно, и сам уже знает: происходит неладное, и что-то предпринимает, конечно, а пока надо и самому, еще до того, как доложит комбату, принять решение, учитывая менявшуюся обстановку. На него полагались Володя Яковлев, и комвзвода-один и комвзвода-два – Рябов и Вано, и Писарев, вся рота. Семен тоже. Что-то надо делать на случай, если противник внезапно что-нибудь начнет.
Андрей снова посмотрел вниз, на дорогу. Машины двигались в одну сторону – к переправе, затененные подфарки чертили след, казалось, неслась быстрая поземка, то затухая, то вспыхивая.
Он поднялся.
– Пошли в блиндаж.
Семен и Володя Яковлев тоже встали.
Двинулись, ничего не видя под ногами. Песок, потом трава заглушали шаги. Помертвевшая трава, длинная и спутанная, обхватывала сапоги и сдерживала движение.
Андрей нащупал ногой неровный порожек. Следом спускались Семен и Володя Яковлев. Андрей посторонился:
– Давай, сержант, – позвал. – Веди в свою берлогу.
Володя Яковлев приподнял брезент, закрывавший вход в блиндаж. Вошли. Карманный фонарик в руках Володи Яковлева бросал белые шары в темноту, и в темноте возникали попеременно ниша в стене, земляная ступенька, амбразура, затянутая шинелью, фанерный ящик из-под галет и на фанерном ящике артиллерийская гильза-лампа.
Володя Яковлев зажег фитиль, и слабый, мерцающий свет обдал лица, все остальное тонуло в тени. Он подождал, пока Андрей и Семен усядутся на ступеньке перед фанерным ящиком, машинально поправил волосы, высунувшиеся из-под пилотки на висок, и тоже опустился на ступеньку.
Семен достал портсигар, раскрыл, протянул Андрею, протянул Володе Яковлеву:
– Закуривай.
Прикурили от лампы-гильзы. Семен, выпятив нижнюю губу, выпустил белесое кольцо дыма.
– Слушаем, ротный. – Семен смотрел на Андрея: показалось, что лицо того как-то изменилось – на лоб пала еще одна морщина. Теперь три глубокие складки прорезали его большой лоб. Крупные капли пота заполнили все три складки и кривой струйкой стекали и пропадали в бровях.
– Никакой команды, разумеется, я еще не получил, – откликнулся Андрей, словно продолжал мысль, высказанную раньше. Андрей прикрыл ладонью глаза, будто свет коптилки был слишком резким.
– А, собственно, какая нужна команда, – повел Семен плечами. "И без команды ясно", говорил этот жест. – В критическую минуту приходится принимать решения самим. Ты и примешь. – Он почему-то улыбнулся, и улыбка получилась доброй, удивительной на его сухом и сильном лице.
Андрею нравились рассудительность, неторопливость Семена. Невысокий, худой, выглядел он старше своих двадцати шести лет. Вместе испытывали трудности, выпадавшие им на пути отступления, все было у них вместе. Даже курево. Они, разумеется, и раньше делали одно дело, хоть никогда до того и не видели друг друга, жизнь у каждого была отдельная, своя. Теперь его жизнь и жизнь Семена шли рядом, во всем, до последнего, одинаковые.
– Я и принял решение. – Голос Андрея твердый, но видно, он взволнован. – Бесспорно, Семен, противник попытается преследовать наши части, нанести им урон. Возможно, и побомбит, согласен с тобой, Семен. Да "юнкерсы" побомбят и уйдут. А ему нужно закрепиться на земле. Сначала вот тут, где мы находимся. – Он приподнял брови, как бы размышляя, взгляд его скользнул по внимательному лицу Володи Яковлева.
– Да, – сказал Володя Яковлев, откликаясь на этот взгляд, хоть и понимал: ротный не спрашивал, – рассуждал. В блеклом свете лицо Володи Яковлева было смутным, пилотка, сержантские зеленые треугольники казались неопределенно матовыми.
Будто вспомнив, что мысль не кончена, Андрей произнес:
– Дорогу, думаю, и переправу портить противник не захочет. Я же говорил: самому нужны, раз наступает. И потому, возможно, постарается обойти переправу – попробует опрокинуть боевые порядки второго и первого взводов, выйти взводу Яковлева в тыл и захватить переправу и дорогу. – Он вопросительно посмотрел на Семена. – Таким образом, он и силу живую с техникой не выпустит из рук и дорогу с переправой убережет.
Андрей старался говорить спокойно, без торопливых жестов, не поддаваясь охватившей его тревоге, и не для того, чтоб спокойствие это почувствовали Семен и Володя Яковлев, – гораздо важнее было подавить растерянность в самом себе. Иначе все в роте пойдет не так.
– Просто. Как в кино. – Семен качнул головой, это могло означать не отрицание, а сомнение, потому что глаза выражали неуверенность. Он снова улыбнулся. Но теперь в улыбке промелькнула жесткость, и Андрей не понял, принял или отверг Семен его мысль.
– Да. Просто. Ты разве не успел убедиться, что на войне многое просто. Чересчур. Даже убивать просто.
Андрей почувствовал, что сказал это резко. Поправляться не стал.
– У тебя другой ход мыслей? – Он в упор смотрел на Семена.
– Нет. Следую за твоей мыслью, но останавливаюсь перед ухабами... Где бы что не упустить. У противника, между прочим, есть и танки, ты это знаешь, – сказал Семен с дружеской язвительностью.
– Танки, – подтвердил Андрей. Он обрадовался насмешливому замечанию Семена: спокойно, значит, отнесся к ухудшившейся обстановке. А обстановка ухудшилась, никаких сомнений. – Танки, – повторил он. – На Вано, на второй взвод, они едва ли пойдут, местность не танкодоступная. Только пехота. А на Рябова – непременно. С той же, повторяю, целью: пересечь дорогу и выйти к самому мосту. Вот эти обстоятельства и следует учитывать.
– Ну, учтем. Конечно. Но каким образом учтем? Что ты имеешь в виду?
– Имею в виду то, что в моих силах. Переброшу Рябову все, что смогу. У Вано возьму. Оставлю ему несколько противотанковых гранат.
– А у переправы, у Яковлева как? – осторожно вставил Семен.
Володя Яковлев вскинул на Андрея свои большие грустные глаза. Наступившая пауза показалась ему слишком напряженной.
Андрей вспомнил, когда Володя Яковлев даже улыбался, глаза его все равно были грустные.
– Собственно, об этом я и хотел сказать, оценив обстановку, как я ее понял. Сержант, два отделения... – Андрей запнулся: какие там отделения! ...всех, кто есть в двух отделениях, выдвинь к повороту дороги.
– Понял.
– Одно отделение окопается справа от шоссе. И постарается, если противник все-таки сомнет Рябова, притормозить его. Прорвавшись Рябову в тыл, двигаться ему только к повороту, а оттуда до моста метров шестьсот? Да?
– Точно, – подтвердил Володя Яковлев.
– Конечно, – усмехнулся Андрей, – противник может не согласиться с моими предположениями насчет его действий и пойти прямо на переправу. На этот случай другое отделение расположи влево от шоссе. Метров сто еще западней поворота. Задача – задержать продвижение, пока батальон развернет свои силы. А сам с отделением – у моста. – Что еще может он? Только это. Андрей неслышно вздохнул. – Сколько у тебя противотанковых гранат?
– Семь.
Андрей помолчал.
– Семь?
– Семь, товарищ лейтенант.
– По две каждому отделению. Одну – про запас.
– Понял, – кивнул Володя Яковлев.
– Понял, – сказал и Семен. – Чтоб атаковать и речи быть не может, пожал одним плечом, – если батальон и развернет свои силы.
– Атаковать? – Андрей удивленно взглянул на Семена. – Видел? возвращал его к дороге с ледяными глазками подфарок. – Атака с нашей стороны совсем не в логике обстановки.
– Не в логике обстановки. – Семен сердито стряхнул пепел с папиросы, будто похолодевший столбик пепла и раздражал его. – И сам понимаю, что не в логике. – Помолчал, как бы пережидая, пока спадет раздражение. – Нам и задачи такой не поставят – атаковать, это ясно.
– Из этой ясности и надо исходить. – Андрей прижмурил глаза, словно вслушивался в то, что произнес. Напрягшиеся было скулы смягчились, сгладились жесткие складки у рта, будто, сказав это, почувствовал облегчение.
– Да. Понятно. Как дважды два. – Семен склонил голову. – Заслоны у поворота дороги, противотанковые гранаты, если немец изберет лобовой вариант атаки на переправу, если будет действовать, как нам нужно...
– За немца не ручаюсь, – понял Андрей неуверенность Семена. – А мы будем действовать, как нужно нам. – Он умолк, как бы раздумывая, что еще добавить.
– Давай, ротный, напрямки, – настойчиво произнес Семен. Он приподнял свои костлявые плечи. – Главный удар противник нанесет, конечно, по тем подразделениям, которые поближе к переправе – пойдет на нас. В переправе все дело. Так? Вот и проси у комбата усиления. Ни первый взвод, ни Яковлев танкового напора не выдержат. Надо смотреть правде в глаза.
– Выдержат. Как это не выдержат? – Три глубокие морщины сбежались на лбу Андрея. – Если надо...
Семен смотрел поверх головы Андрея, поверх головы Володи Яковлева, будто вдаль смотрел, но куда можно смотреть, если так мал, так тесен блиндаж?
– Попробуем выдержать. – Семен понимал необходимость подчиниться ответственности, которая значительно превышала силы роты.
– Семен, дружище, всякое у нас было. А живы... – Андрей облизнул спекшиеся губы, хотелось пить. – Сержант, – кашлянул. – Володя, дай-ка флягу.
Володя Яковлев протянул руку к стене, снял с колышка охваченную шинельным сукном флягу, подал Андрею. Тот, запрокинув голову, сделал несколько долгих глотков.
– Вкусная вода. – Андрей провел ладонью по губам, вернул флягу.
– Вкусная, – подтвердил Володя Яковлев. – Куда ж лучше, днепровская... – Он завинтил пробку и повесил флягу на колышек.
Андрей бросил на Володю Яковлева пристальный понимающий взгляд.
– Понял обстановку?
– Понял, товарищ лейтенант.
Володя Яковлев поднялся со ступеньки, на которой сидел, и тотчас на стене блиндажа вытянулась его тень, едва умещаясь на ней. Тонкий, высокий, на длинных ногах, он выглядел почему-то неповоротливым.
– Разрешите действовать? – Сухие глаза на продолговатом лице выражали терпение, какое бывает у очень утомленных людей.
– Да. И немедленно. – Сдвинув брови, Андрей как в пустоту смотрел перед собой.
В эти три горьких месяца войны беда и надежда всегда соседствовали. Иногда верх брала надежда, чаще беда, но оттого надежда не становилась слабее. Так и сейчас. Надо было собрать все силы, чтобы продолжать жить в мире, который ему противостоял.
Андрей устало выпрямился.
– Все. Пойду докладывать комбату. Ты остаешься у переправы? – спросил Семена.
– Конечно.
6
Далеко за левым берегом небо начинало бледнеть. Оно и там еще было черным, почти таким же, как здесь, – вглядывался Андрей, – но уже приподнялось над землей, и в этом угадывался рассвет.
Андрей возвращался на командный пункт. Из головы не выходила дорога и двигавшиеся подфарки на ней. "Сейчас же доложу комбату". Впрочем, тот уже сам, наверное, ищет ротного. Андрей шел и спотыкался, хоть под ногами стлался мягкий песок. Там, где висела кобура с наганом, ремень слегка сполз вниз, и Андрею показалось, что именно это мешало движению. Он подтянул ремень и немного передвинул назад кобуру. Рука осталась лежать на ней, он забыл ее убрать.
Андрей весь был в своих невеселых мыслях.
Он поравнялся с ивняком, проступавшим поодаль. Это был ивняк, узнавал Андрей. Он шел дальше. Как и ночью, его окликнуло сторожевое охранение. "Не заметил, как и дошел, будто обратный путь короче..." говорил себе. Светало, светало. Он оглянулся. Мост и вода под мостом оставались темными, точно свет ничего поделать с ними не мог.
Автомат на плече колыхался, поддаваясь неровным шагам Андрея.
Андрей безотчетно повернул голову, и в то же мгновенье из рощи вырвались грохочущие красные молнии. Что такое? – понял он и не понял. Еще не осознав до конца, что произошло, продолжал он стоять, и длилось это долго, полсекунды.
Андрей упал возле ивняковых зарослей; его обдал запах горелого железа, горячего песка. Песок был такой горячий, словно накален летним полуденным солнцем, от которого и деревья вянут. Что-то тяжелое сдавило голову. Он ощутил острое жжение в затылке, как тогда, после бомбы у дороги. "Вот оно, началось! – врезалось в смятенное сознание. – Обошли нас? Прорвали оборону? Никакой ясности! Никакой ясности..."
Потом ахнуло откуда-то справа, возможно из-за холма. Выстрел повторился. Или почудилось, что повторился, – просто прогремело эхо? Андрей лежал, уткнув лицо в траву, и трава колюче лезла в глаза. Он снова услышал яростно рассыпавшийся вблизи разрыв. Снаряды сшибали землю с места и будто из глубины расшатывали ее.
Он открыл глаза, вспомнил, – когда упал, зажмурил их. Но все равно, глаза застилала темнота и, опираясь на локти, приподнял над травой голову. Поверху, в его сторону, понеслись пунктирные строчки трассирующих пуль, яркие, и не пули будто, а бегающие по небу звезды. И на мгновенье показалось, что он по-прежнему смотрит на дорогу под косогором, но теперь дорога пролегала высоко над ним, и подфарки то красные, то зеленые, то синие, но больше красных подфарок, и так же, как там, внизу, под косогором, истаивали и пропадали во мраке.
"Ведет, сволочь, трассирующий огонь с холма. А из рощи бьет снарядами", – сознание вернуло Андрея к тому, что происходило на самом деле, и он забыл о звездах, о подфарках.
Он уже привык к отступлению, понимал необходимость этого в сложившейся обстановке, и все же каждый раз испытывал смятение – никак не мог представить себе свою землю с родными названиями – Коростень, Житомир, Киев – не своей. "Должны же мы остановиться! Остановиться и вернуться в Киев, Житомир, Коростень, и пойти дальше. Значит, не остановились. Значит, противник опять смял нашу оборону и продвинулся вперед, и атакует позиции батальона, роты..."
Точно. Противник стоял перед ним. И бил из орудий, из пулеметов. Андрей ощутил страх, и силу тоже, он не мог больше улежать на земле, подхватился и стремительно, словно дорога вдруг открылась под ногами и он отчетливо видел ее, побежал к блиндажу. Он задыхался от бега, он бессильно ловил раскрытым ртом воздух, но дышать было нечем, словно вокруг сомкнулась удушающая пустота, все в нем замирало. Наконец удалось вобрать в себя судорожный глоток воздуха, и он почувствовал, в груди, в ногах снова билась жизнь. Он мчался, не замечая препятствий, и все-таки, казалось ему, бежал недостаточно быстро. "Артподготовка. Ясно. Сейчас двинутся. Ясно..." Что бы это? Начало нового наступления? Обыкновенная атака? Разведка боем?..
Несколько скачков... Осталось метров двадцать, пятнадцать, десять...
С бьющимся сердцем Андрей ввалился в блиндаж. Шумно хлопнула над входом плащ-палатка, и тусклый зыбистый свет походной лампы накрыл пол, выровнялся и снова потянулся кверху. Писарев, Валерик, связной Тимофеев, оказавшиеся здесь бойцы, кто стоя, кто сидя на корточках у стены, вобрав голову в плечи, ждали. Андрей понял: ждали его.
Кирюшкин, перепуганный, увидев ротного, поспешно повернул к нему голову:
– Товарищ лейтенант, комбат вызывал, только что... – выпалил он и растерянно смотрел на Андрея: "Что будет теперь? Что будет теперь?.." Рука лежала на трубке телефонного аппарата. Рука дрожала, и казалось, связист сдерживал рвавшийся с места ящик полевого телефона.
– Комбата! – Андрей мельком посмотрел на часы: пять сорок семь. "Пять сорок семь", – произнес про себя, будто это имело значение. Просто надо было чем-нибудь заполнить паузу, пока связист вызывал комбата.
Наконец, Кирюшкин сказал:
– Есть.
Андрей схватил трубку. Услышал голос. Комбат!
– "Земля"! "Земля"! Я – "Вода". Доношу... Противник...
Тупой, как обвал, разрыв снаряда возле блиндажа заглушил все. Андрей, съежился. Широкие струи песка с шуршанием густо потекли из-под наката на голову, обдали глаза, рот. Он отряхнулся, дернул плечами, ладонью провел по лицу. Но песок по-прежнему резал глаза, скрипел в зубах. Кажется, немного утихло.
– Противник ведет... огонь. Ведет огонь... – запинаясь, выкрикивал Андрей. Он боялся, что комбат не расслышит слов.
Еще разрыв. Ну сколько продлится эта проклятая артподготовка противника!
Андрей припал к трубке. Шумела кровь в ушах.
– Ведет... ведет... – подтверждающий голос комбата. – По всей линии нашей обороны ведет...
– Понял.
– Возможно, придется действовать. И особенно тебе.
– Понял.
– Смотри в оба. – Разрыв, разрыв. Голос комбата потерялся в грохоте. – Смотри в оба, говорю. Следи за лесом, за холмом следи. И это понял?
Все эти дни перед Андреем только и были; луг – поле – роща – холм; холм – роща – поле – луг, и только там могло происходить самое важное в его теперешней жизни.
– Так понял? – переспросил комбат. И добавил: – Гранаты и бутылки. Под руками чтоб... Подпусти танки поближе, если пойдут танки. И пехоту поближе. И тогда – огонь!
– Понял.
– Все?
– Все.
7
Андрей выбежал из блиндажа в траншею.
Чуть высунувшись над кромкой бруствера, старался он хоть что-нибудь разглядеть впереди. Но ничего не видел – только огонь разрывавшихся на лугу снарядов. Он хотел понять, что задумал противник, и сообразить, что имел в виду комбат, когда сказал – придется действовать, и особенно ему, Андрею. Было очевидно, артиллерийский обстрел шел по всей линии обороны, а не только вдоль позиции первой роты.
Во взводах приготовили противотанковые гранаты и зажигательные бутылки. Ждали появления танков.
Андрей нервничал. Он не знал, куда девать руки, и то заносил их за спину, то складывал на груди, то совал в карманы, – когда руки не заняты, они всегда мешают.
Опять резкий свист и грохот. Перелет. И недалеко. Где бы снаряды ни ложились, все равно казалось – близко. Удар! Андрей качнулся, земля уходила из-под ног. На этот раз снаряд разорвался совсем рядом, даже кусок бруствера воздушной волной снесло. Недолет. Всем телом прижался Андрей к стенке траншеи. По спине пробежали мурашки. Бывало, когда говорили так о мурашках, он не представлял себе, что это значит. Теперь он чувствовал, как мурашки бегут по спине, и это здорово неприятно.
Сколько раз попадал он под огонь пушек, но так и не мог к нему привыкнуть. К артиллерийскому огню нельзя привыкнуть. К бомбам тоже. И к минометам, и к пулеметам. Ни к чему, что несет смерть, нельзя привыкнуть. Но что поделать, если на войне только это и есть. "Куда теперь ахнет?" подумалось без особой заинтересованности, не все ли равно: недолет или перелет? Только б не в голову.
– Что ж это, наступает, товарищ лейтенант? – В грохоте Андрей едва расслышал голос, раздавшийся почти над ухом. Повернул плечо, увидел: тень в каске. А! Связной Тимофеев. Это он, оказывается, стоял сейчас локоть к локтю, но, взволнованный, Андрей не замечал его. И Писарев, и Валерик, конечно, тут. И Кирюшкин у телефонного аппарата. Дальше немного пулеметчики. А за ними – бойцы с винтовками. И Рябов со своими. А еще дальше, на правом фланге, взвод Вано. Вся рота, все его товарищи, возле него, тут, рядом. Под огнем солдат особенно ощущает свою связь с другими, и это придает ему уверенность и силу, – благодарно думал Андрей о Тимофееве, о Писареве, о Валерике, о пулеметчиках, обо всех... В темноте он никого не видел, но знал, что они есть – мог протянуть руку и положить ее кому-нибудь на плечо, коснуться локтя. Вот опять голос Тимофеева:
– Прямо вплотную подошел. Что это значит, товарищ лейтенант?
Что мог Андрей ответить, что мог сказать? Он и сам не знал, что это значит, и комбат не сказал, видно, тоже не знал. А бойцы уверены, что командир всегда все знает... Может быть, в этом и сила их и, значит, спасенье? Может быть, не думай они так, и слову командира не поднять их в минуты риска и опасности?.. А он, недавний выпускник педагогического института, какие представления имел он о войне в свои двадцать два года? Правда, три фронтовых месяца закалили его, кое к чему приучили. Три месяца войны – это очень долго. Дольше даже, чем вся его предшествовавшая жизнь.
– А черт его знает, товарищ Тимофеев, что это!.. – выпалил Андрей в сердцах.
И в самом деле, черт его знает! Командование в конце концов могло допустить оплошность в неразберихе непрерывных отступлений, когда противник заходит в тыл и справа и слева. Возможно, не успели дать команду, сообщить, что немец прорвался сюда. Да ничего, – старался успокоить себя Андрей, – в частях командиры сориентируются и будут действовать, как надо.
Уух!.. Опять перелет? Андрей и сам не понял: удивился он или ожидал чего-то другого. Сзади вспыхнул огонь разрыва, и длинные тени поднимавшихся перед траншеей сосен всколыхнулись и, как быстрые стрелы, устремились вперед. И тотчас вихри земли, черные-черные, и густой пороховой дым вскинулись в высоту, и стало еще темней, будто снова набрала силу угасавшая ночь.
– Бабахает фриц, а все мимо, – насмешливо проговорил Валерик. Андрей удивленно посмотрел на него. Ничего не сказал.
"У юнцов это в порядке вещей, – почти с завистью подумал. – Смерть, то есть собственная смерть, понятие для них абстрактное, и представить себе они не в состоянии, что это может произойти. Страх, – такое бывает. Когда уж очень палит, и прямо в них. А смерть, нет".
– Бабахает, а мимо...
Голос Валерика, по-прежнему стоявшего возле, отдалился, Андрей вернулся к своей мысли: куда теперь ахнет?
"Взяли в вилку!" – неотвязно, как боль, вертелось в голове. И снова удар. Траншея дрогнула. Андрей пригнулся, что-то дробно стукнуло в каску, даже гул пошел в ушах.
Он почувствовал, вдоль траншеи, как вода по руслу реки, хлынул горячий и плотный поток воздуха. Андрей понял, снаряд разорвался в траншее. В мгновенном свете успел увидеть, что бойцы повалились и легли, тесно прижавшись друг к другу, они, могло казаться, соединили свои тела навек. И еще увидел, санитарка Тоня схватила свою сумку и побежала, побежала, не спотыкаясь, словно траншея была пуста.
– Тимофеев! – поднял Андрей голову. – Узнайте, что там! Живее!
Тень в каске шевельнулась, сделала шаг, и другой, это Андрей смутно еще видел, потом каска исчезла в мглистых недрах траншеи.
Теперь разрывы слышались правее. Три, пять, восемь... "Долбает, сволочь, Рябова и Вано, – прикусил Андрей губу. – Ну и дает жизни! Ну и дает!.. Какие, к черту, гранаты, какие бутылки! До этого и не дойдет. Артиллерия раскромсает нас раньше. Никакого же прикрытия! – готовился он к худшему. – Молчат наши батареи. Почему, и понять нельзя. – Андрей провел ладонью по лицу, ладонь стала мокрой. – Подавили б огневые точки противника. Готовые же цели! С пехотой как-нибудь справимся. Что они там, наши батареи, в самом деле?!" Он с ужасом ощутил свою беспомощность, так нелепо, бессмысленно вот-вот погибнет рота.
Воздух прошил короткий и натужный свист. "Снаряд на излете. Сейчас грохнется, вот тут где-то, рядом". И рядом, в слепящей вспышке успел Андрей заметить, из-под земли вырвалась жаркая туча с осыпавшимися краями и осела. Даже сейчас, когда туча исчезла, чувствовалось, какая она была жаркая.
Перед Андреем снова возникла тень в каске. А, Тимофеев вернулся!
– Пятеро.
– Что – пятеро? – пересохшим раздраженным тоном спросил Андрей.
– Пятеро, и все убиты. Прямое попадание. И пулеметчик возле нашего командного...
– Пулеметчик?
– Пулеметчик. И Тоня тоже. Перевязывала пулеметчика, а фриц снарядом жахнул. – Тимофеев держал в руках санитарную сумку.
– И Тоня?..
Андрей не успел услышать подтверждения Тимофеева. Он повернулся на голос Кирюшкина из блиндажа:
– Товарищ лейтенант!
Андрей бросился на зов.
Неловким движением сунул ему Кирюшкин телефонную трубку.
– Не теряйся, – ровный тон комбата. – Держись. Сейчас и мы выдадим... Держись.
С голосом комбата пришло успокоение. Все будет, как надо. Все будет, как надо! Андрей дышал в трубку, ждал, что еще скажет комбат. Ничего не сказал. Трубка молчала.
Андрей знал, по ту сторону реки, позади батальона, на огневые позиции выдвинуты две гаубичные батареи, стопятидесятидвухмиллиметровки. Он и не заметил, как повторил слова комбата, убежденно, обрадованно.
– Сейчас выдадим!..
– Не понял, товарищ лейтенант, – ожидательно произнес Кирюшкин.
– Поймешь, погоди, – кивнул Андрей и – в траншею.
Над лугом вспыхнул бледно-лимонный свет ракеты и смешанные в темноте земля и небо отделились друг от друга. Холодное пламя легло на черные сосны, на тяжелый холм, ставший похожим на густое облако. Из-за реки грохнули орудия. Будто гигантские ножницы разрезали натянутый высоко над головой шелк, с сухим развернутым треском прошуршали снаряды – в сторону противника.
– Пошел, пошел огонек! – крикнул торжествующе Тимофеев. – Дай им, братцы, прикурить, попомнили чтоб гады! Давай! Давай! – Словно артиллеристы за рекой могли его слышать. – Эх!.. Твою так!.. – Он радостно выругался. – Эх!.. Так им, гадам! Так!..
Разрывы, часто и грозно, ухали там, за рощей, за холмом.
– Здорово! Спасибо! – не удержался и Андрей. Он задышал быстро и жадно. В одно мгновенье все изменилось. Только что подавленный, потерянный, он воспрянул, и все мрачное пропало. В нем опять пробудилась уверенность в себе, и снова был готов противостоять всему, что бы ему ни угрожало.
8
Разрывы смолкли здесь, у траншей, и там, далеко, за противоположным краем луга, утихли. Андрей вслушивался: никаких признаков наступления противник не проявлял. Попугать решил и успокоился? Огневой налет без дальнейших действий? Тогда – черт с ним, с фрицем. Не впервые. А может, надумал что? Вот-вот прояснится.
Ничего не прояснялось. После устрашающего грома тишина казалась особенной, недвижной, будто враз все на свете умерло.
Андрей глубоко и шумно втянул в себя воздух, резко пахнувший серой и взрытой снарядами землей.
В отдалении, уловил он, зарождался неясный рокот. Самолеты? Нет, небо было спокойно. Рокот нарастал: танки? Танки.
Андрей тряхнул головой, как бы сбрасывая охватившее его оцепенение. Рывком – к телефонному аппарату. Сильным движением локтя отвел Кирюшкина от телефонного ящика. Тот поспешно посторонился. Андрей с усилием крутнул ручку аппарата.
– На меня идут танки, – волнуясь, сообщил комбату.
– Ну и что?
– Танки, а за ними, ясно, пехота.
– Ну и что? – Ни нотки растерянности в голосе комбата. Словно он, комбат, сильнее и танков и пехоты противника, наступавшего на позиции батальона. – Я же приказывал: танки подпусти поближе. На дистанцию гранаты и бутылки. Работа для Рябова. А Вано, ему отсекать пехоту, если будет пехота. Да что тебя учить! Пока, судя по поведению противника, дело надо вести так. А изменится что-нибудь в его намерениях, соображай и действуй.
– Понял.
И опять Андрею передалась уверенность комбата. Все будет в порядке! Все будет хорошо!
Он приложил к глазам бинокль: в фиолетовом свете наступавшего утра роща и холм правее рощи казались такими далекими, и оттуда, издалека, будто из тумана, медленно проступали сначала башни, потом корпуса танков. "Один... два... и третий, кажется..." Грузная громада, выдвинувшаяся вперед, видел Андрей в бинокле, выровняла ствол пушки и свернула вправо, словно нашла, наконец, цель.
В эту минуту, за спиной, взошло солнце. Андрей понял это потому, что перед глазами посветлело. Все впереди, приближенное биноклем, порозовело трава, кустарник, вершины сосен. Танк, повернувший вправо, весь, от гусеницы до башни, покрылся этим розовым светом, словно кровью обагрен.
Андрей взглянул в сторону левого берега. Он увидел, солнце висело низко, чуть повыше деревьев вдалеке, а здесь, над головой, простиралось большое белое небо, и непонятно было, откуда брался в нем свет, такой щедрый, неистощимый. Между всем этим и двигавшимися танками не было ничего общего.
Андрей смотрел уже только на танки.
Похоже, танки остановились. Во всяком случае, башни больше ни на сколько не приблизились. А! – сообразил-таки: – Из-за реки продолжали бить орудия. Как же это он не слышал? Потому, наверное, что свои разрывы не пугают, будто их и нет. Из-за реки били орудия!
"Танки не пройдут, – вздохнул Андрей облегченно. – Точно, не пройдут". Он не мог думать иначе. Думать иначе значило безропотно лечь под танки или бежать.
Утро уже было всюду, здесь тоже было полно света, но еще не яркого, солнечного, как там, за спиной.
Андрей вскинул к глазам бинокль: танки снова двинулись.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Полина Ильинична не пошла сегодня на работу в аптеку: Федор Иванович с вечера недомогал, ночью ему стало плохо. На рассвете хворь немного ослабла. "Тетя сама приготовит поесть", – решила Мария, и как только синеватая полоска легла на оконные стекла, вышла из дому. Теперь полоска эта появлялась гораздо позднее, чем тогда, месяца два с половиной назад, и была скорее фиолетовая.