Текст книги "Синие берега"
Автор книги: Яков Цветов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
Мотоциклы рванулись с места.
Высокий немец с птичьей головой ехал в последней паре, подпрыгивая в седле на неровностях проселка, и Андрей видел, тот все время оборачивался.
– Ну, Андрей, – сказал Семен, – побыстрее сматываемся. И не проселком, а лесом.
– Да.
Треск мотоциклов затих.
Андрей вышел из кустарника. Тревога улеглась, ее как бы и не было, только усталость. Все вышли из кустарника. Вышли на поляну и те, что притаились в болоте.
– А сестра? – Андрей обвел глазами стоявших, словно мог не заметить ее среди других. Марии действительно не было. – Как же девчонку не углядели? – Он почувствовал, что лоб покрылся острыми капельками пота. Сянский! Где она?
– И не знаю, – откровенно смотрел Сянский на Андрея. Как бы и сам смущен тем, что Марии нет.
– Я же приказывал! – в голосе Андрея звучали угрожающие нотки.
– Товарищ лейтенант, – забормотал Сянский, – когда шарахнула очередь, я – за пулемет, оттащил подальше. А сестра... Не углядел...
– Врешь! – оборвал его отделенный, но смотрел он на Андрея. – Ты пулемет бросил и пустился наутек. Чепуховой автоматной строчки испугался. Я пулемет подобрал. – Пулемет стоял позади отделенного.
– Тебе, охламону, морду побить! – Пилипенко показал Сянскому кулак. Разрешите, товарищ лейтенант?
– Что? Морду бить?
– Искать.
– Да. Обшарь болото. Далеко не забрела. Не успела. Ждем на опушке, показал Андрей на лес, – полкилометра вглубь. Саша, и ты с ним.
Саша стоял удрученный, его трясло, он водил глазами по сторонам, надеялся: вот-вот Мария появится. И когда Андрей приказал ему вместе с Пилипенко отправиться на поиск, не сразу сообразил это.
– Ты что, не слышал? – повысил Андрей голос. – С Пилипенко! Сестру искать. Выполняй.
– Есть выполнять, – как заведенный вскинул Саша голову, поставил винтовку в положение "у ноги". Но глаза все еще искали: должна же Мария быть где-то здесь.
Пилипенко и Саша направились к ручью, к болоту.
Решительным взглядом окинул Андрей оставшихся.
– За мной марш.
Прошли немного, оглянулся: увидел, неровная цепочка бойцов растянулась, один от другого шагах в двадцати, больше.
– Подтянуться! – Подождал, пока все сошлись.
Было пустынно и тихо. Болото оставалось правее. Ноги грузли во влажном песке.
Из глаз Андрея не уходили мотоциклисты. Они останавливались у поляны, в шлемах, в плащах, с автоматами, ворошили потухший костер, и тот, длинный немец с птичьей головой, настороженный, пускал автоматную очередь по кустарнику, и это все время последовательно повторялось перед ним, и в голове настойчиво вертелось: "Плохо дело. Совсем плохо". В общем, все прояснится, только б добраться до высоты сто восемьдесят три.
Андрей поймал себя на том, что, перебивая главную мысль, мысль о складывавшейся обстановке, о новом рубеже обороны у высоты сто восемьдесят три, его воспаленное сознание бередила тревога о Марии. "А девчонка? Что с девчонкой? Могла со страху податься бог весть куда. Найди, попробуй..." Он представил себе, как бредет Мария по болоту, болото все глубже, глубже, по грудь, по шею... Он даже передернул плечами.
Да что это о ней, о девчонке, в самом деле! – рассердился. – Думать больше не о чем? Не такое уж глубокое и большое болото это. Нечего придумывать. Найдется девчонка – ладно. Не найдется, куда-нибудь да выбредет, где-нибудь да пристроится. Ей не воевать.
Вдруг заметил он четко врезанный в землю след танковых траков. След пересекал путь в лес и уходил в сторону.
– Семен, гляди.
"Немец уже везде", – опять вспомнились слова Данилы.
Начинался лес.
– Держаться ближе к деревьям, – передал Андрей по цепочке. Незаметней будет. Мало ли кто шастает по лесу.
– Мало ли кто шастает... – повторил Валерик слова ротного и покровительственно посмотрел на двигавшихся.
– И сам о том помни, – внушал Валерику Андрей.
Он услышал за спиной смягченный расстоянием свист. Обернулся. Вдалеке виднелись фигуры Пилипенко и Саши. Между ними Мария. Он вздохнул с облегчением. Нашлась! Он обрадовался, что отыскали девушку, могла пропасть. Могла, конечно. Могла. Обыкновенное дело на войне. Спохватился: что-то много места занимает в его мыслях эта девчонка. "Ты это брось. В самом деле, брось, – приказал себе, но получалось как-то не очень твердо. Он понимал это, и снова: – Кончай, кончай с этим, пока оно еще не началось. По-настоящему не началось. К черту!" Но и резкость, которую хотел придать своим рассуждениям, ничего не меняла. "Сашкина невеста. Хорошая невеста. И парень хороший. Очень хороший парень. Ей-богу, хороший. А ты брось. Брось!". Конечно, он обрадовался, что девчонка нашлась. И объяснение этому простое: раз она с ним, в его роте, он и несет ответственность за нее. "Ладно. Нашлась".
– Нашлась, товарищ лейтенант. – Пилипенко, Саша и Мария подходили к нему. – И перепугалась же! – бросил Пилипенко на ходу.
Никто его не слушал, все смотрели на Марию, довольные, будто то, что ее отыскали, было самым важным в происходящем с ними. А губы Саши растянулись в улыбке и, казалось, никогда уже не примут другого положения.
Все смотрели на Марию. А Мария оборачивалась назад, как бы убеждаясь, что далеко отошла от болота, что она тут, и когда оборачивалась, страх мгновенно возвращался в ее глаза. Она собиралась заплакать. Андрей видел, что собиралась заплакать, и ласково-укорительно сказал:
– Перепугалась. Еще бы. А ты нас перепугала... В другой раз поосторожней с нашими нервами...
Мария густо покраснела, улыбнулась, виновато и счастливо: Андрей беспокоился о ней? И вдруг поняла, она рада, что заблудилась в болоте, хоть и пережила сейчас столько. Было страшно, очень страшно, еще страшнее, чем на плоту, ночью, – там были Данила, Саша... Она опять улыбнулась. И в первый раз подумала о лейтенанте просто, близко: "Андрей"...
3
Шли весь день.
Привал. И шли дальше, шли душным сосновым лесом, и было не так холодно. Шли всю ночь.
Светало, когда выбрались из леса. Осмотрелись. Перед ними стлался луг, и на противоположном конце его темнел перелесок с красными под встававшим солнцем вершинами. За перелеском, километров шесть за ним, определил Андрей по карте, высота сто восемьдесят три. Оттуда, от перелеска, тянул ветер, слабый и пахнувший горелым.
Андрей и Семен одновременно заметили следы гусениц, уходящие туда, где пролегал проселок. Андрея пронзила догадка: след тех же танков, которые видел он на вчерашней поляне.
– Ясно? – посмотрел на Семена.
– Кажется.
Вано и Саша снова ушли в разведку. Андрей проводил их долгим взглядом. Он следил за ними, пока они пересекали луг и потом скрылись в перелеске, с правой стороны. Он направил бинокль на перелесок: сомкнуто и ровно стояли молодые елки, даже зубцы верхушек соблюдали линию. Он не отнимал бинокля от глаз, пристально, словно ощупывал, смотрел на перелесок. Но перелесок казался замершим – не вздрагивали верхушки елок, ветки не шевелились. "Подожду. Что высмотрят ребята". Андрей надеялся, что впереди все в порядке и можно будет трогаться дальше, что путь к высоте свободен.
Время длилось, разведчики не возвращались. "Сорок минут", – со скрытым нетерпением взглянул Андрей на часы. Сорок минут прошло, как Вано и Саша исчезли в перелеске. Семен тоже нервничал, он молча смотрел в одну точку.
– Тянут, тянут, – сказал.
Наконец Вано и Саша вышли из перелеска, уже с левой стороны. Они двигались тревожно-торопливо, видел в бинокль Андрей, и от недоброго предчувствия у него заныли виски. "Определенно невеселая весть".
Вано и Саша уже близко, и можно было разглядеть их угрюмые лица.
– Опять что-то неладно, – потерянно произнес Андрей. – Опять...
Семен молчал.
– Да? – нетерпеливо шагнул Андрей навстречу Вано и Саше.
– Нехорошо... слушай... товарищ лейтенант... – Вано скорбно подобрал губы. – Совсем, слушай, нехорошо... – Он перевел взгляд на Сашу.
Саша кивнул: нехорошо. Он тяжело дышал.
Они доложили, что перелесок неглубокий и на его северной, противоположной опушке и дальше за ней, на поле, – разгром.
– Разгром, товарищ лейтенант. Слушай, разгром...
Андрей прикрыл глаза. Все в нем напряглось.
Рота вышла на северную опушку перелеска.
Андрей увидел обгорелую землю. Земля окрест была разодрана воронками, глубокими, мелкими, – когти войны. У воронок – распластанные, скрюченные, сплющенные мертвые красноармейцы. Гимнастерки, брюки, словно ржавчиной, покрыты пятнами высохшей на солнце крови. В морщинах на лбу пыль, губы обметаны пылью, сапоги, ботинки с обмотками – в пыли, словно красноармейцы плавали в пыли, как в воде. У них уже ни голоса, ни желаний, ни возраста. Прах...
Андрей стоял, придавленный тем, что увидел.
Поодаль – трупы немцев с черными автоматами, с рыжими ранцами за плечами. И в третий раз увидел Андрей на пути к высоте сто восемьдесят три впечатанные в землю узоры траков. А там, где они кончались, торчал накренившийся немецкий танк, на нем не было башни, и оттого выглядел он беспомощным, будто какая-то мирная машина на поле. Но пахло здесь не хлебом, а пороховой гарью, жженой землей.
Андрей понял, что произошло с батальоном, с полком на этом, на левом берегу. Теперь он уже не сомневался, немцы всюду; спереди – сзади справа – слева.
Вон и сосняк и высота сто восемьдесят три. Андрей подходил к ней нетвердым шагом, словно не был уверен, что идет. А может быть, может быть, он уже не найдет комбата? Но кто-нибудь да остался, не все же погибают в бою. Кто-нибудь да скажет, что именно стряслось, растолкует обстановку, и станет ясно, как действовать дальше.
Нет, никто ничего не скажет. Окопы были пусты.
Взгляд Андрея обошел то, что было перед ним. В полыни лежал боец и растопыренными пальцами прикрывал разодранный живот. Заслоненная негустыми сосенками, разворочена, будто перепахана плугом, артиллерийская площадка. Со ствола орудия простреленной головой вниз свисал щуплый артиллерист, и в свалившуюся каску натекла кровь. Кровь была уже черной, в ней плавали хвоинки и лапками вверх торчал затонувший жук. Виднелись трупы лошадей с вздувшимися животами, с разверстыми лиловыми глазами, в которых остекленел ужас. Красноармеец с белесыми бровями, белесыми ресницами, и лицо белесое оттого, что было покрыто пылью, прижался к расколотой повозке, сквозь дыру в пробитом осколком ботинке просунулись пальцы, на другой ноге распустилась обмотка, и ее линяло-зеленый конец ушел в траву, такую же блекло-зеленую, и сравнялся с ней, будто трава и солдатские обмотки следуют в природе вместе; вожжи, намотанные на руку, как бы еще сдерживали лошадей. Андрей прошел мимо. Далее сидел мертвый боец, у него был настороженный вид, будто перед смертью к чему-то прислушивался. Гимнастерка, обмотки, красная звездочка на пилотке еще покрыты росой.
Возле палаток с красным крестом на полотнищах лежали на носилках и на земле бойцы его роты, убитые, он узнал их – те, шестнадцать, раненые, которых до взрыва моста переправили на левый берег, сюда. Похоронить на войне гораздо сложнее, чем убить, Андрей это уже знал.
Он увидел комиссара батальона. Комиссар лежал навзничь: пробитый осколком лоб, раздробленное плечо, смятая нога. Зеленое лицо, зеленые руки, зеленые гимнастерка и брюки, и тень от фигуры комиссара тоже зеленая, только немного мутноватая, и Андрей было не понял, то ли трава придала всему свой цвет, то ли сама трава стала от этого зеленой. И высохшая кровь на траве была зеленой. Раньше, когда-то, давно, зеленое было для него цветом радости. А может, и нет такого цвета – зеленого? Может, это просто черный цвет, который почему-то кажется иным, другим?.. Он смотрел на комиссара: ничего не добавлено, ничего не убавлено, просто все смешалось, и то, что до этого следовало в отлично найденном порядке и выражало совершенство природы, превратилось в ничто.
Земля эта, посеревшая, притихшая, пахла кладбищем, так и казалось, что она подготовлена для могил и вот-вот застучат лопаты, поднимутся пирамидки со звездой. Сколько видел он на пути отступления таких кладбищ, удивительно похожих, словно кто-то передвигал их с места на место!
Он принимал боль за землю, ту, что позади, и ту, что впереди, еще борющуюся.
Он старался не выдать перед бойцами своего смятения, даже Семен не должен заметить его замешательства.
Словно понял это, Семен глухо сказал:
– Пойду, Андрей. С хлопцами. Подберем то, что нам нужно.
– Да, да, – скороговоркой откликнулся Андрей. – Оружие, боеприпасы смотри. И сестра пусть с тобой. Посмотрит санитарные сумки. Иди, Семен.
Валерик остался с Андреем. Полянцев тоже. Они сидели, примяв некошеную траву, а вокруг них трава колыхалась высокая, густая и уже жесткая.
То тут, то там громоздились грузовики с разбитыми кузовами, с выбитыми ветровыми стеклами, с сорванными дверцами, с поднятыми капотами, которые не успели опустить, и пулеметы валялись с изогнутыми стволами, ленты с одним-двумя патронами и цинки, видимо, брошенные второпях, и автоматы, диски, пустые, полные, винтовки с примкнутыми штыками, винтовки с расщепленными ложами и прикладами, стреляные гильзы с темными пороховыми ободками, и снарядные ящики и ящики из-под галет, каски, пробитые пулями и осколками, и окровавленные бинты, подпаленные шинели, шанцевый инструмент, котелки, баклаги, вещевые мешки, планшеты, резиновые трубки противогазов, словно короткие змеи, тянувшиеся в траве. "Лом боя", – пронеслось в голове Андрея.
Похоже, все здесь мертво. Птица не вскинет крылья, и солнце как бы и не взошло в небе, и ветер остановился, воздух остановился, и нечем стало дышать. И Андрей не дышал, минуту, две – казалось, никогда уже не сможет дышать.
У землянки под сосной Андрей замедлил шаг. На голову, за воротник сыпались рыжие хвоинки. Одна хвоинка упала на глаз и кольнула веко. Андрей смахнул хвоинку с глаза.
Он увидел комбата и испуганно отшатнулся. Комбат, долговязый, сухощавый, лежал, подогнув под себя ногу, словно пули – обе в грудь настигли его в ту минуту, когда собирался подняться с земли. Лицо ничего не выражало и потому, не напоминавшее комбата, показалось чужим. Жилка на виске – совсем спокойная, как шрамик, и выглядела теперь длиннее и не такой синей. Живыми были только часы на запястье: они шли, они еще шли и свидетельствовали, что убит комбат не так давно.
Мир, день и его свет уже не те, какими были минуту назад. Хотя и минуту назад было плохо, очень плохо.
Нет, не тогда, когда прикрывал он отход части, когда взрывал перед танками мост, не на реке под минометным и пулеметным огнем ждала его гибель. Самая большая опасность поджидала его тут, на левом берегу. Он усмехнулся, вспомнив: "Ничего худшего уже не будет... никогда... честное слово..." Вот оно, худшее...
Андрей смотрел, долго, долго смотрел на комбата, зная, что это он, комбат, он, он, и в то же время нетвердое сомнение немного успокаивало. Комбата Андрей представить себе убитым не мог. И потому был перед ним комбат настоящий, единственно возможный – живой. И не здесь, в сосняке, а там, на высоком берегу, где они прощались. Волосы цвета потемневшего серебра, водянистые с красными прожилками глаза, круто проступавшие складки на лбу, на щеках, в уголках рта, худая шея, которую свободно обводил белый целлулоидный подворотничок. Комбат садился на пень, жестом показывал Андрею: садись. И Андрей в самом деле присел, на траву, как и там, он прижмурил глаза, чтоб видеть лучше, дальше, многое... Они и вправду видели больше, чем когда были раскрыты. Он расстегнул воротник гимнастерки, и невольно вспомнилось, как это сделал комбат у землянки на круче.
"Мост, товарищ майор, взорвал, – мысленно заговорил Андрей. Он противился тому, что видел, не принимал в себя случившееся. Он никак не мог поверить, что перед ним уже не комбат. Он испытывал потребность хоть несколько минут думать о нем, как о живом. – Мост взорвал, приказание выполнил". И комбат ответил ему. "Ничего, старик, все это построим". – "Вы считаете, товарищ майор, что мертвые умеют строить? – Андрей в забытье серьезно продолжал разговор. – Их лишили крови, сердца, мускулов и всего остального, вот как Володю Яковлева, но оставили обязанность выстроить то, что они вынуждены были разрушить, когда были живыми?.." – "Ни хрена, еще попляшем, а?.." – пришли на ум слова комбата, которые уже слышал. "Попляшем, товарищ майор. – Вспомнил: у землянки на круче ничего этого он комбату не сказал. – Попляшем. Может быть. Наверное. Конечно. Конечно. Это сделают те, кому подготовим дорогу в Берлин. Попляшут же... попляшут!.."
Андрей говорил и не слышал себя. Потом сообразил, что говорит не о том, о чем нужно говорить.
Валерик встревоженно смотрел на Андрея, но ничем не выдавал своего присутствия. Он понимал: ротному тяжело.
На примятой траве возле пня белели мундштуки выкуренных папирос. "Как у той землянки на правом берегу". Андрей догадался, что здесь, на пне, сидел комбат, быть может, в последний раз. Он представил, как держался комбат, что делал, что приказывал, как погиб. Он мысленно рисовал картину боя, картина получалась, и себя видел он в этом бою, он тоже стрелял, бросал под танк гранаты...
Кто-то сел возле, почувствовал Андрей. Но еще не было сил поднять голову, посмотреть кто. "Ладно. Пусть сидит". А Мария поджала под себя ноги и не спускала с него глаз. Он ее не видел, или не хотел видеть. Мария смотрела на его лицо: показалось, что за минувший день Андрей стал старше лет на двадцать. Коснуться его руки, положить свою руку ему на плечо, просто сказать что-нибудь – и горе немного убавится? Она не знала, как ему помочь.
И все-таки Мария не выдержала.
– Андрей, – позвала, точно был он где-то далеко, а не рядом. Андрей, – позвала снова.
Андрей вздрогнул, как спросонок, и поднял голову:
– Да?
Прозвучало это отчужденно, словно действительно был он не здесь.
– Да, – повторил.
– Что – да? – не поняла Мария.
– Не обращай внимания.
Мария заплакала. Что могла она? Ничего она не могла. И почувствовала изнеможение от сознания, что ничем не может Андрею помочь.
Валерик рассердился и в полный голос сказал:
– Валяй отсюдова сопли пускать!
Мария не слышала Валерика, уткнула лицо в ладони, она плакала.
Андрей смотрел на комбата.
Комбат лежал без движения, без жестов, и это безжалостно разделяло их. Он примирялся с мыслью, что комбата уже никогда не увидит. Комбат не распрямит ноги, и не поднимется, и не отдаст ему, Андрею, приказания, не скажет – "старик", вообще ничего не скажет.
В сосредоточенном молчании всматривался Андрей, всматривался в лицо комбата. Нет, нет, неправда, что оно ничего не выражало. Неверно, что посиневшие, бескровные лица мертвых пусты. Но если и верно, лицо комбата, и мертвого, выдавало в нем человека сильного, убежденного в правоте своего дела, за которое он пал этой ночью или немного позже, утром.
Вчера, когда комбат еще был где-то на другом берегу, у высоты сто восемьдесят три, все в глазах Андрея выглядело проще. А сейчас кончились его представления, что делать, куда вести роту, куда держать путь. Связь с регулярной армией оборвалась – ни командира, ни донесений, ни приказаний. Приказание командира всегда вселяет уверенность: все будет так, как задумано начальством. Андрея охватило сильное волнение. "Одни... одни... оторваны от всех... Одни на всем белом свете, большом и пустынном белом свете..."
Он поднял глаза: увидел Валерика, Марию.
– Идите. – Прозвучало это твердо, требовательно.
Поднялся Валерик, встала Мария, нехотя пошли.
Марию остановил Саша.
– Не отбивайся от меня. Марийка...
– Куда ж мне отбиться, Сашенька? Мы все тут...
Саша шел рядом, шаг неровный, глаза опущены.
Андрей смотрел вслед им, словно ждал, чтоб скорее скрылись из виду.
Он услышал, за плечами дышал Семен. Медленно повернул голову. Лицо его показалось Андрею длинным, может быть, потому длинным, что от напряжения было вытянутым. На лице этом настойчивое требование – надо что-то делать! Это вырвало Андрея из состояния разбитости, к нему возвращалось чувство ответственности перед суровым делом, к которому приставила его война.
– Вот как сложилось... – сказал. И Семену ясно ведь было, как сложилось, и, подумав об этом, Андрей сжал губы. Он смотрел прямо, по ровной линии, куда-то вперед, он видел вчерашний правый берег и себя там, и еще видел живых Володю Яковлева и других тоже, может быть, видел он и то, что было еще дальше, совсем далеко – лучшую школу в городе, Советскую улицу, бывшую Соборную, и Ленина, как бы сделавшего шаг и спускавшегося с памятника на площади. А может, видел он только Семена и выражение его вытянутого от напряжения лица. Он повторил: – Вот как сложилось... Что делать? – Чувство ответственности вернулось, но уверенности еще не ощутил.
– Что делать? Что делать? – с некоторым раздражением переспросил Семен. – Пробиваться к линии фронта.
– А где она, линия фронта?
Семен помолчал.
– Карту бы...
– Теперь карта ничего не значит, – махнул Андрей рукой. – В том смысле не значит, что двигаться по ней то же, что и без карты. Красную, синюю линию не проведешь. Где противник?
– Должна же где-то быть линия фронта, – не сомневался Семен. Куда-то же отступили наши части. Не могли же они рвануть за такой короткий срок на сто километров!
– А хоть бы и в пятнадцати – двадцати километрах отсюда держат наши оборону. В том ли, Семен, дело? В каком направлении идти – вот неясность.
Семен молчал: думал, соображал. Ничего не приходило в голову. Наконец сказал:
– Андрей, пойдем, как шли. Лесами. – Семен достал папиросу, сунул в зубы. – Кури, – дал Андрею пачку. – Сплошной линии фронта, как на западной стороне, судя по всему, у немцев здесь нет. Так? – вопросительный жест. Просто отдельные части противника, прорвавшиеся в разных местах, расчленяют наши отходящие войска и устраивают "котлы", большие и малые. В такой "котел", видно, попал батальон, не смог отбиться. В одном из "котлов" оказались и мы.
– Это, Семен, ясно. И задача ясна: вырваться из "котла". И – попасть в другой?
– Вполне возможно. И опять вырваться...
"И опять вырваться... И опять вырваться, – застучало в голове. Андрей даже прикоснулся рукой ко лбу. – И опять вырваться... Конечно, вырваться. Как сказал ему комбат? "Семь там раз или сколько встретишься с противником, а уйдешь..." – Он усмехнулся. – Но уходить куда? Где наши?.."
– Но где наши? Вот в чем дело, – сказал. – Иначе из "котла" в "котел"...
– В таком положении самое верное заполучить карту... противника с нанесенной на нее обстановкой, – улыбнулся Семен. – Остается попросить ненадолго взаймы... – И, сразу изменив тон, спокойно, не навязчиво сказал: – Считаю так: идти по-прежнему лесами. В лес немец не сворачивает, это мы знаем. По стрельбе, если где бой, уловим направление, куда путь держать. Твое мнение?
– Выбора нет. Только это. – Андрей хмуро сдвинул брови. – Как с ранеными быть? Ну, отделенный – у того дело, считай, пустяковое, и без руки солдат – солдат. С Данилой и вовсе ничего. По нашим обстоятельствам, конечно. Полянцев вот, Рябов. Попадем в ловушку – как с ними?..
– Прикроем в случае чего. Теперь есть чем прикрыть. Вооружены. Пулемет, два – наши с тобой – автомата, пять трофейных: у Вано, отделенного Поздняева, Петруся Бульбы, Данилы и у Шишарева. Три винтовки. И у Сянского, слава богу, есть уже винтовка. Восемь цинков с патронами, патронами набили и вещевые мешки. Магазины для фрицевских автоматов прихватили. Еще – семнадцать гранат. В общем, запаслись. Унести бы все это. Так вот, давай принимай решение.
Андрей, оказывается, все еще смотрел на комбата. Он заметил, поверх кармана гимнастерки пополз червяк. Червяк занимал слишком мало места, чтоб пуля, осколок снаряда могли в него угодить. Везет на войне червякам, жучкам, букашкам!.. Он поднялся. По привычке заложил пальцы за ремень, расправил складки на гимнастерке. Да, надо принимать решение. Он примет решение. Мужество проявляется не только в поступках, но и когда веришь, что не все потеряно, хоть и видно, что потеряно и даже чудо не спасет. Не потеряно. Не потеряно.
– Вано, – кликнул Андрей. – Сержант! Построить роту.
Вано недоуменно: роту?.. И бросился выполнять приказание. Словно происходило все в обыкновенных условиях, напрягая голос, скомандовал:
– Стройся!
Короткая шеренга выстроилась. Исхудалые, утомленные, небритые лица, выцветшие, в болотных подтеках гимнастерки, брюки. Пилипенко правофланговый – старался выправить грудь. Перед ним, чуть правее, пулемет. Следующий – Саша, винтовка "к ноге", голова твердо повернута, как требовала команда. За ним – отделенный, Шишарев, Данила... Андрей остановил взгляд на Даниле: как у исправного солдата все у него было на месте – автомат, шанцевая лопатка, котелок, баклага, за спиной вещевой мешок, из-за голенища высовывалась ложка, Полянцев с Рябовым отступили на шаг в конце шеренги. Рябов опирался на рогатину под мышкой, ладно обструганную Данилой. Там же, последней в шеренге, встала Мария с санитарной сумкой.
– Равняйсь! Смирно! – Вано вскинул к пилотке руку. – Товарищ лейтенант...
В обтрепанной, продранной у плеча осколком гимнастерке, в стоптанных сапогах стоял Андрей, подтянутый, строгий. Ничего ребята. И Вано не плох, и Пилипенко чем плох. И Данила с Сашей подходящие. И остальные. Андрей мысленно оценил каждого. Хорошо, что Семен с ним, повезло, что Семен с ним, определенно повезло. Все они были уже не только бойцами, которые по его приказанию ринутся на огонь противника, – это были самые близкие друзья его, ближе, родней и быть никто не может. Как никогда раньше, постиг он силу солдатского товарищества. Оказывается, без этого товарищества, как без дыхания, невозможно. И есть ли на свете одиночество! Настроение стало улучшаться, он убедил себя, что рота пробьется к линии фронта, определенно пробьется. На такую роту можно положиться, она, ей-богу, стоит иной полнокомплектной роты, подбадривал он себя. Многое в создавшемся положении зависит от него самого: не перестать быть командиром. Дисциплина сохраняется. Обязательно. Обязательно. Раз рота... Порядок – во что бы то ни стало.
– Первая рота! Нас пятнадцать. Но мы не перестали быть ротой. Мы уже не входим ни в батальон, ни в полк. Мы в окружении. Но по-прежнему являемся подразделением Красной Армии. У нас задача – идти на соединение с частью. Задача самая трудная из всех, которые рота до сих пор выполняла: идти придется по местам, ставшим тылом противника. Вопросы есть?
Молчание. Голос подал Пилипенко.
– А где наш передний край, товарищ лейтенант?
– Где наш передний край? – рассеянно переспросил Андрей. – А черт его знает, по правде говоря... – сбился он со взятого тона. – Где наткнемся на немцев или они на нас, там и передний край. Ясно?
– Ясно, товарищ лейтенант!
Андрей почувствовал, что обрел уверенность. Он не лишился уверенности, это самое важное сейчас, это очень, очень важно. И ладно, что дело вроде проиграно, и ясно, что проиграно, а уверенность, если она еще есть, двигает тобой, и глядишь, черт возьми, не все проиграно. Что ни говори, а уверенность – главное, особенно в таких вот обстоятельствах. "Спасибо, ребята, это от вас моя уверенность. И я распоряжусь ею как следует".
– За мной марш!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Облака расползлись по небу, и небо перестало быть голубым. Оно стало белым, кудлатым. Облака сделали небо подвижным, быстрым и шли на юго-восток. Андрей тоже повернул на юго-восток, как бы вслед им. В конце концов, все равно, в какую сторону двигаться – обстановки он не знал и в любом направлении мог наткнуться на противника.
Рота шла лесом. Молодым березняком. Во всем виделась Андрею прячущаяся враждебность. Ветер ударил по вершинам деревьев, внизу побежала пригнувшаяся трава – он вслушался: не подкрадывался ли кто? Крикнула птица – насторожился: поблизости кто-то чужой?
– Эге, смотрите, товарищ лейтенант. – Данила не сводил глаз с молодой березы. – Смотрите.
– Чего смотреть?
– На березку смотрите. Вершинка сломана. Видите? Теперь потопали дальше.
Данила шел рядом с Андреем.
– Вторая береза. Третья. Четвертая, – считал он встречавшиеся им березы. – Пятая вот. Шестая. Седьмая. Дальше. Дальше. Восьмая. Девятая! Видите, и у этой шея свернута? На каждой девятой березе вершинка вниз.
– И что?
– А то, товарищ лейтенант. Разведка какая-то проходила здесь до нас. Дорогу примечала.
– Вроде бы так...
"Значит, идем чьим-то путем? – согласился Андрей. – Может, мы куда и выйдем".
В просвете опушки завиднелась дорога. Рота вышла на дорогу.
Истоптанная множеством сапог, искореженная траками, колесами дорога след войны, оставленный вчера, позавчера, может быть сегодня, показывал, куда шли наступавшие, отступавшие. Дорога, одинаковая вся, с одинаковыми тополями в запыленной листве по правую сторону, с открытым неубранным полем по левую сторону, тоже одинаковым, и можно было подумать, что и не двигалась она вовсе, и сколько ни ступай по ней, никуда не дойти.
Андрей шел и оглядывался. Цепочка бойцов растянулась.
– Прибавить шаг!
Крутой излом уводил дорогу от начинавшейся лощины. Андрей с бойцами спустился в лощину, так спокойней будет.
Кончилась лощина. Андрей нервничал: вокруг одни луговины, поляны, и не скрыться, если что. Вон показался на поляне невысокий кустарник, почти овальной формы, с потемневшей листвой, издалека напоминавший сбившихся в кучу овец.
Вдруг все, как по команде, подняли вверх голову: в небе знакомо рокотал самолет. Мария судорожно рванулась с места.
– Не туда! – криком остановил ее Андрей. – В кустарник! – Это относилось ко всем.
И все бросились в кусты.
Из кустарника следил Андрей, куда направлялся самолет. В первый раз был он рад, увидев над собой вражеский самолет: "рама" – разведчик, Семен тоже не спускал с самолета глаз. Самолет забирал влево, один раз немного снизился, лег на крыло, и поплыл дальше – влево, влево. И пропал, словно утонул в облаках.
– Спасибо проклятой "раме", – дорогу нам показала. – Семен выбирался из кустов.
– Вот именно. Куда "рама", туда и нам держать путь. Влево, только влево. Туда отправилась на разведку. Есть, значит, что разведывать там...
Влево – это прямо на север. "Ну, конечно, в той стороне наши войска. Как об этом сразу не подумал!" Надо спешить. Нельзя терять время. Могут снова отойти.
– За мной!
Шаг, второй... Пятый, шестой, седьмой... Восьмой, девятый... Много шагов. Андрей обрел цель, а вместе с нею и надежду. С каждым шагом походка становилась тверже, решительней, будто шел туда, где ждала его победа, во всяком случае, военный успех.
Шишарев отстал метров на сто, Сянский с Тишкой-мокрые-штаны, и Рябов, и Данила едва плелись позади.
Андрей остановился. Рядом остановились Валерик, ступавший с ним шаг в шаг, Вано с Полянцевым, Саша, Пилипенко. Пилипенко выпустил из рук пулемет – отдохнут руки малость.