Текст книги "Синие берега"

Автор книги: Яков Цветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Сашенька... – ласково провела рукой по его плечу. Плечо не отозвалось на ласку, по-прежнему ссутуленное, опущенное, оно, должно быть, и не чувствовало ее руки. – Сашенька...

Она поняла, что и без него, без нескладно длинного, белобрысого, с золотыми пылинками веснушек на лице, не может, он вошел в ее сознание своим душевным спокойствием, безропотным мужеством своим, своим пониманием долга, когда готов все, если нужно, отдать, все, даже жизнь.

– Сашенька, миленький... Я и тебя люблю. По-другому, а люблю. Сашенька...

– По-другому? – прозвучало глуховато. – Как это – по-другому?..

Он не мог видеть, что Мария отвела глаза и взгляд ее был взволнованный, неопределенный.

– Как это – по-другому?.. – негромко настаивал он.

– Сама не знаю... – потерянно сказала Мария. – Я все понимаю, все понимаю, и ничего не могу поделать. Ты хороший, такой настоящий, добрый такой... Родной такой... И все-таки ничего не могу поделать! Сашенька, миленький, помоги мне... То, что происходит во мне, я не могу разделить, как дядь-Данила горбушку хлеба: вот это – тебе, а это – Андрею. Пойми, Сашенька... Я тебя тоже люблю. Ты всегда, всегда будешь с нами, со мной, с Андреем...

Теперь говорила она, не останавливаясь, словно боялась, что пауза собьет ее мысли. Но боялась она не этого, боялась, что заговорит Саша.

А когда наступила пауза, Саша продолжал молчать.

– Боже мой, Сашенька... – заговорила снова прерывающимся голосом. Сашенька...

Что еще сказать? Она горестно не представляла этого. Как и Саша только что, она не замечала своего движения по ночному лесу, не загораживала глаз, не оберегала лицо от втыкавшихся в щеки сучьев.

– Сашенька, Сашенька, пойми, ты ближе мне, чем все друзья детства, чем все, с которыми дружила с первого класса до десятого. Ты навсегда. И лес, где ты с Данилой нашел меня, переправа, болото и все другое навсегда. Сашенька, ты на всю жизнь. Несмотря ни на что!

– Несмотря ни на что? Как это?..

Она не узнавала Сашу, молчаливого Сашу. Действительно, потрясения меняют человека, делают его иным. Разве она не стала иной за эти дни? Разве ей сейчас не удивились бы папа, Полина Ильинична, дядя Федя Федор Иванович?

– Сашенька, не надо, не надо больше, – попросила она. – Не мучь ни себя, ни меня. Хорошо? Обещай, Сашенька!

Мария в первую минуту и не заметила, что рука Саши подхватила ее, поддерживая, чтоб не споткнулась, не упала, он сделал быстрый шаг. Подчиняясь ему, Мария тоже пошла быстрее. Саша ступал, ступал и с каждым разом шаг становился тверже, словно новое испытание, обрушившееся на него, придало ему силу, без которой терпение невозможно.

Ночь стала ослабевать, но свету еще не поддавалась.

– Ну, герои, – окликнул Андрей Марию и Сашу. – Что нос повесили? Живы пока. И живы будем, – поспешил добавить.

В лицо, почувствовал он, дунул влажный ветер, это роса, – прикрыл он веки.

Потом проступил свет, тусклый, неровный, земля отделялась от неба, и воздух постепенно становился утренним.

Они выбрались из темноты.

Мария увидела: Саша осунулся, щеки побледнели, и веснушки на них побледнели, глаза опущены, словно ни на что смотреть не хотели.

– Сашенька, давай бинт поправлю. Сполз с головы. Сменить надо. Остановимся вот, перевяжу.

"Бинт, она говорит? Какой бинт?" Саша вспомнил: рана на голове. Ему казалось, что сказал что-то, но на самом деле молчал, не мог и слова произнести. Напряженно смотрел он ей в глаза, словно надеялся прочесть в них не то, что услышал, когда было темно. Не верилось, что было это полчаса, час назад. Давно это было, так давно, что все в голове перепуталось и ничего подобного она не говорила. Когда жизнь в опасности и каждую минуту подступает смерть и надо как-то обходить ее, мало ли что примерещится. Он смотрел Марии в глаза и искал подтверждение мелькнувшей надежде. Но увидел в ее глазах лишь полное изнеможение, залегшую печаль и по слезинке в каждом, оставшейся в них с ночи.

– Не задерживаться! Не отставать! – торопил Андрей. – Видно уже...

Слух уловил отдаленное движение воды. Рота подходила к речке. Невысокая у берега, вода стучала по раскиданным и выпиравшим наружу камням. Она откатывалась и возвращалась, и стучала и стучала по камням. Ветер, пробившийся сквозь заросли, падал на воду, и мелкие рябинки торопливо отходили к противоположному берегу, оставляя за собой сероватую гладь.

С моста был сорван настил. Развороченные доски и балки уже не существующей переправы бессмысленно торчали то тут, то там. Мост уже не соединял берега.

С реки тянуло прохладой и пахло илом, рыбой. Наклонившаяся над рекой ива раскинула свои тонкие ветви, и самые длинные из них касались воды, и вода текла под ними, и ветки чертили узкую дорожку на ее серебристой поверхности. Андрей растерянно смотрел на иву, на камни у берега, на мертвые балки там, где был мост. Где ж перейти ее, речку? Не через каждый же километр переправы? Он выругался от досады. Как бы поступил комбат? подумалось. В самом деле? А он сказал бы одно слово: двинулись. И пошли бы, и пошли бы... Еще как бы пошли! И не потому, что сказал это комбат. Потому что, значит, и нельзя иначе.

– Двинулись! – приказал Андрей. – Сначала Шишарев... и Тиша.

Валерик поспешил за ним.

– Куда? – остановил его Андрей. – Отыщу брод, тогда. А пока пойдут те, кому приказал. Назад!

– Не имею права. Без вас, товарищ лейтенант, – решительно дернул Валерик головой.

Но Андрей уже был в реке.

– Валерик, не менее десяти шагов сзади меня. Слышишь?

Валерику было трудно ответить: он захлебывался.

В реку вступили Шишарев и Тишка-мокрые-штаны.

Семен следил, как двигались Андрей и Валерик за ним, и Шишарев, и Тишка-мокрые-штаны, Андрей – высокий – был в воде уже по грудь, он остановился. Позади, метрах в пятнадцати, тоже по грудь, остановился и Валерик. Потом Андрей взял влево, все равно, глубоко, взял вправо, глубоко, глубоко. Он, должно быть, раздумывал, что делать.

– Лейтенант, – крикнул Семен. – Давай назад. Назад, и пробуй влево-вправо! Влево-вправо...

Андрей повернул обратно. Держа, как и Андрей, оружие над головой, шел, теперь впереди, Валерик. Поравнялись с Шишаревым и Тишкой-мокрые-штаны.

И Андрей снова подался влево, прошел немного. Опять по грудь. Отступил. И вправо. Еще глубже. Вернулся. Что же делать? Взял в сторону, двинулся прямо. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг... Вода только по пояс, только по пояс. Выше не поднималась. Кажется, набрел. Кажется, набрел, – охватила его радость. – Кажется, набрел! Он почувствовал под ногами камни. И уверенно направился к противоположному берегу.

Медленно, медленно пробирался Андрей дальше. Вода по-прежнему до пояса. Вон и берег близко. Можно идти! А за ним уже шли и Валерик, и Шишарев, и Тишка-мокрые-штаны.

Теперь вошли в воду Пилипенко и Петрусь Бульба, они несли пулемет. Шли, как по линии, на Андрея, стоявшего у берега лицом к ним.

– Разрешите, товарищ политрук, сестре помочь перейти речку? обратился Саша к Семену.

– Да. Ты и Данила пойдете с сестрой.

Наконец все перешли на другой берег. Мокрая одежда плотно приладилась к телу, с нее стекала вода. По спине пробегала дрожь, мелко стучали зубы, волосы слиплись.

Постояли на берегу, перевели дыхание.

Мария наматывала на Сашин лоб свежий бинт. Валерик подошел, дождался, пока Мария кончит.

– Давай, друг, на минутку, – мотал Валерик головой, подзывая Сашу.

Отошли в сторону.

– Вот что, друг. – Валерик облизал губы. – Не пяль на нее глаза. На деваху. Понял? Не богородица. Отвяжись от нее.

Саша изумленно раскинул руки.

– Она что – коновязь, чтоб привязываться-отвязываться?..

– А все равно отвяжись. Видишь же, лейтенант в душу ей залег. Отвяжись, говорю тебе.

Саша опустил голову, не ответил.

Солнце!.. В самом деле, солнце... Краешек огненного шара выползал из-за гребня леса. Сосны, совсем недавно держали они звезды над собой, откликнулись на свет солнца – стволы вспыхнули, будто лучи проникли в них и остались там. И все вокруг, казалось, стало от этого светлей. Мария побежала к ближайшей сосне, обхватила красный ствол, прижалась к нему лицом – словно погреться захотела.

– Трогаем! – громкий голос Андрея.

– Трогаем, трогаем, – поторапливал и Семен.

Шли дальше, ноги месили холодный речной песок.

Прошли километра три, показалась мельница на воде. "Вот и самая водянка наконец, – приостановился Андрей. – Отсюда – на березняк". На березняк, значит, в топкое. Невеселое дело.

– Семен!!

Семен уже смотрел в ту сторону, куда взволнованно устремил взгляд Андрей. Оттуда донесся сдавленный расстоянием артиллерийский гул.

– Семен!!

– Так, – улыбнулся Семен, и посиневшее от холода лицо его просияло. Надыбали все-таки, где рубеж обороны. А может, наши наступают?

– Будем торопиться. Пробьемся к своим! Эх!

– Здорово!

Они обнялись.

Березняк уже не казался неприятным.

4

Лес снова подходил к шоссе.

Здесь шоссе было в движении, немецкие машины неслись в обе стороны, но больше туда, откуда слышались отголоски боя.

А за шоссе лежала открытая местность, ни дерева, ни куста. Нечего было и думать перейти шоссе днем и двигаться полем. И упускать время нельзя. "А если под натиском превосходящих сил противника, – вон их сколько прет к линии огня! – наши отойдут дальше? – тревожился Андрей. Опять искать и догонять? Этого рота уже не в состоянии..."

– Послушай, Андрей, – вполголоса сказал Семен. Они лежали на опушке, в зарослях. – Послушай. А если на грузовике?

– Как – на грузовике? – не понял Андрей.

– Остановим какой-нибудь. Который в нужную нам сторону. И сколько удастся проберемся на колесах. А?

– Как – остановим? – все еще не мог Андрей понять.

– Очень просто. Ну, не просто, конечно, – поправился Семен. – А вот так. Ты ж по языку за немца сойдешь... А форма офицерская и денщицкая у нас в вещмешках. Не выбросили. Даже Железный крест сберегли. Вот и остановим грузовик.

Андрей долго молчал. Слишком неожиданной была мысль Семена, и она медленно укладывалась в голове. Семен не торопил его. Молчание затягивалось.

– Так переодевайся, Андрей, а? И Рябов переоденется. Костыль он уже бросил. Ну, подхрамывает малость. А машину, думаю, поведет. Тракторист же... Так как, а?

Андрей продолжал молчать.

Потом медленно, словно нехотя, поднялся, медленно, поверх гимнастерки надел форму немецкого офицера. Не заметил, как, прихрамывая, остановился перед ним русоволосый, лобастый Рябов – немецкий ефрейтор в слишком длинных на нем брюках, неловко втиснутых в сапоги с подковками, с твердыми стоячими голенищами, такими широкими, хоть обе ноги в один суй.

Андрей вышел с Рябовым на шоссе.

Они стояли и прикидывали, когда и какую машину остановить.

Прокатили четыре открытых грузовика, в кузовах сидели солдаты в касках, сдвинутых на затылок. Сзади шли тягачи, они тянули орудия, на тягачах и на орудиях пятнистые, под опавшие осенние листья, разводы. Пролетели легковые машины, на ветровых стеклах, как рябинки, прилипла мокрая пыль.

– Не гнись, Рябов, стой по возможности ровней, – шепотом сказал Андрей. – Вон машина. – Оглянулся. – И пусто вокруг. Держись.

Грузовик, крытый брезентом, приближался.

Андрей спокойно поднял руку.

Грузовик резко застопорил, несколько метров протащился юзом и остановился. Из кабины вылез толстый ефрейтор в кителе с тусклыми алюминиевыми пуговицами, на голове аккуратная пилотка. У ефрейтора холодные стеклянные глаза. Глаза эти вскинулись, выражая готовность исполнить приказание.

– Что в кузове? – требовательно спросил Андрей.

Ефрейтора, должно быть, смутило произношение Андрея, потому что стеклянные глаза его ожили, в них мелькнула настороженность. Возможно, Андрею показалось это. Но он ощутил жжение в затылке, начал задыхаться.

– Значит, в кузове ничего?

– Так точно, герр майор!

Вот-вот покажутся машины. Каждая секунда дорога. Андрей почувствовал неимоверную тяжесть пистолета в кармане. Не медлить, не медлить! приказал он себе. И рука стремительно выхватила из кармана пистолет.

Два выстрела. И еще один, в шофера. Показалось, шоссе дрогнуло, покачнулся грузовик, так громко получилось. Только во сне происходит все так быстро, знал он, в секунду, в долю секунды, и сейчас было как во сне, в секунду, в долю секунды.

– Амба! – тряхнул Рябов головой. Степенно, как все, что делал, открыл вторую дверцу, и мертвый шофер вывалился из кабины.

Перескакивая через кювет, с опушки бежали бойцы, Андрей видел, как Семен и Данила подобрали убитых ефрейтора и шофера и бросили в кузов: как Вано и Шишарев подвели к машине Полянцева, как Саша подсаживал Марию, как Пилипенко и Петрусь Бульба втаскивали через борт пулемет.

– Трогай! Трогай! – С резким стуком захлопнул Андрей дверцу и плюхнулся на сиденье. – Ходу!!

Рябов быстро выжал сцепление, нога дрожала, рывком включил скорость, дал газ, полный газ – машина ринулась, понеслась вперед. Машина мчалась, отдавая все свои силы, повинуясь Рябову, до предела давившему на педаль акселератора. Мотор не стучал, прислушивался он, только грохот, когда грузовик подпрыгивал на выбоинах.

Андрей высунулся из кабины: что сзади? Сзади неслись мотоциклы. Много мотоциклов. Шоссе с разгону метнулось вниз, – спуск. Мотоциклы как отрезало. Небо качнулось – подъем – и снова выровнялось. Слева показалась пилообразная линия елового леса.

Шоссе вдали пересекало железную дорогу, и Андрей увидел шлагбаум. Когда машина приблизилась к шлагбауму, солдаты с автоматами через плечо выходили из будки на переезде, готовясь опустить полосатую перекладину: уже слышался гудок паровоза.

Но останавливаться нельзя. Могут заглянуть в кузов, под брезент. Останавливаться нельзя! Во что бы то ни стало перескочить через переезд, пока еще можно.

– Проскочишь? – задыхался Андрей от волнения.

– Попробую, – неопределенно откликнулся Рябов.

– Надо проскочить! Жми на всю катушку! Жми!.. Жми!..

Машина рвалась вперед на предельной скорости.

Андрей увидел в боковом стекле изумленные лица солдат у шлагбаума. Они растерянно размахивали руками, что-то предупреждающе кричали, побежали было наперерез.

Машина выскочила на переезд. Еще минуты две – и длинный состав отделил ее от солдат по ту сторону шлагбаума.

– Рябов! Жми!..

Андрей глянул назад: у переезда мелькнул последний вагон состава, и тотчас шлагбаум поддался вверх. Андрей услышал автоматный треск сзади. Никакого сомненья: вслед стреляли. Мотоциклисты катили во всю мочь. Теперь это была погоня.

– Жми!.. Жми!! Рябов!..

Рябов почувствовал боль в левом бедре. Боль усиливалась. "Эх, не вовремя", – оборвалось внутри. А нога нажимала, нажимала на акселератор, окостенели напрягшиеся на баранке руки, глаза впились в смотровое стекло.

Еловый лес подходил ближе и ближе к шоссе и уже двигался вровень с ним, метрах в пятидесяти.

Из кузова забарабанили кулаками в стенку кабины.

– Притормози! – тронул Андрей колено Рябова.

– Андрей! – кричал из кузова Семен. – Надо бросить машину! И в лес! Слышишь меня? Андрей?

"Надо бросать машину, – лихорадочно билось в голове Андрея. – Бой принять здесь не могу, открытое место. Только в лесу. Если мотоциклисты кинутся туда за нами. Но как выбираться под огнем? Как?.."

Семен все еще кричал из кузова:

– Решай! Слышишь меня? Андрей! Мы с Пилипенко дадим из пулемета по мотоциклам! А народ будет выбираться из кузова! Да?

– Да!

Стук длинной очереди, раздавшейся из кузова, заставил Андрея вздрогнуть.

Андрей судорожно распахнул дверцу кабины.

– Рябов! За мной!

Бойцы выскакивали из кузова.

Секунда. Две, три. Четыре...

– Рябов! За мной!

– Нет. – Обычная для Рябова пауза. – Я останусь. И покачу дале. Отвлеку часть мотоциклистов. Меньше останется на вашу долю. А тем, что увяжутся за мной, амба! Никуда не денутся. У меня граната. Фенька... Фенька накрошит их, как положено. – Он говорил спокойно, почти бесстрастно. Локти его терпеливо лежали на баранке. Было видно, он ясно представлял себе, что произойдет после того, как нажмет на стартер, пронесется по шоссе километра два-три-четыре и его догонят мотоциклисты. Не теряй время, лейтенант. Минута дорога. Выбирайся...

Он убрал ногу с педали тормоза.

Перед мысленным взором Андрея мелькнул костер на полянке, и как бы услышал голос Рябова: "Бедро малость разорвано... а еще смогу фашистам напомнить о себе..." Он взглянул на Рябова, на шоссе – мотоциклисты были уже недалеко и открыли огонь.

Андрей увидел: все бежали к лесу. Бежала Мария. И Полянцев, держась за руку Вано, за руку Шишарева, бежал. И Данила бежал, припадая набок. И Пилипенко, пригибаясь, бежал и тащил за собой пулемет. Бежали, чуть откинув назад голову, выбрасывая ноги вперед, словно что-то мешало держать тело прямо, словно вот-вот шлепнутся ничком на землю. Бежали, изогнувшись, будто подкрадывались к чему-то. Бежали, покачиваясь из стороны в сторону. Бежали, подпрыгивая, точно кто-то колотил по ногам. Бежали, протянув перед собой автоматы, винтовки, словно ловили их на лету. Бежали, придавленные вещевыми мешками на спине, едва удерживая цинки в напряженных руках.

Андрей повернул голову: машина неслась вперед, вслед ей рвались мотоциклы. На мгновенье вспомнилось ему, что глаза Рябова перед тем, как он двинулся дальше, поголубели. Глаза у Рябова темные, это он знал, определенно темные, и вдруг поголубели. Может, оттого, что, Малинки возникли перед ним?..

Андрей подумал об этом, когда уже подбегал к лесу и услышал взрыв подорвавшейся машины и увидел дым на шоссе.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

И никакой это не лес, черт возьми! Неглубокая роща. Со всех сторон, шагов сто, двести и – опушка. "Вот где накроют нас... В покое не оставят, – размышлял Андрей. – Нет, не отвяжутся..." Не все мотоциклы погнались за машиной, за Рябовым.

Сквозь опушку виднелось поле. И несколько селений, недалеко друг от друга. Что там, в этих селениях?

На этот раз в разведку идти Марии, кроме сапог, ничего на ней военного. А сапоги – что! Могла и по дороге подобрать – убитых много.

– Как, Мария? – спросил Андрей. Глаза его выражали одновременно тревогу и уверенность, что все обойдется. – Как, Мария?..

– А как? Пойду, и все.

– Оборвалась ты с нами подходяще, – попробовал Семен пошутить. Беженка, точно.

– Я и есть беженка.

Мария незаметно отделилась от рощи и пошла по направлению к ближней деревне.

Страха она не испытывала, и это удивило ее. Только беспокойство не покидало ни на минуту: справится? "Не справлюсь, в чем-нибудь оплошаю, и все погибнут..." И чтоб придать себе бодрости, ни о чем другом не думала, лишь повторяла: "Справлюсь. Справлюсь. Справлюсь. Обязательно справлюсь. А почему б не справиться?" Она хотела глотнуть воздуха, но поперхнулась и зашлась кашлем. Остановилась, пока кашель уймется. И увидела невдалеке большак. Осмотрелась: большак вел в ту деревню, куда Мария направилась.

Никакой взволнованности, никакой встревоженности лицо ее не должно выражать. Обыкновенная усталость путницы, и все. И спешить зачем? Убавить шаг, торопливость ни к чему. Спокойней, спокойней... Вот так, еще спокойней. Сколько помнит себя, лет с четырех помнит себя, она любила смотреть в небо, и это унимало слезы, если плакала, сглаживало тревогу, если была озабочена, глаза всегда тянулись вверх.

Она посмотрела в небо, такого неба еще не видела в своей жизни, небо никогда еще не было таким светлым, голубым, чистым таким, высоким, будто поднялось выше возможного, и в самом деле совсем успокоилась. Она подходила к деревне.

У околицы, на взгорье, в саду, высилось двухэтажное кирпичное здание. Похоже на школу. Так и есть. На фронтоне красной кирпичной крошкой выложено: школа. Подошла ближе. На дверях надпись и по-немецки: школа. Сунулась в калитку. Никого. Поднялась по широким каменным ступеням. Никого. Постучалась в дверь. Никакого отклика. Снова постучалась. Никого. "Пойду дальше, – подумала. – Загляну в ближайший дом, попробую что-нибудь вызнать".

Спускалась вниз. Третья ступень. Остались еще две. Услышала за спиной немолодой скрипучий голос:

– Вы ко мне?

Быстро обернулась. В дверях стоял высокий, худой мужчина: седая голова, очки, серый холщовый костюм.

– Знаете... – растерялась Мария. Снова поднялась.

– Нет, не знаю, – сдержанно сказал мужчина, поправил очки. Он внимательно рассматривал ее, ждал, что скажет дальше.

– Попить, – не нашлась Мария. – Пить очень хочется.

В уголке рта мужчины чуть обозначилась и не раскрылась усмешка. Словно уличенная в чем-то, Мария опустила голову.

– Из-за кружки воды свернули с улицы? – Он явно насторожился. Пожалуйста, заходите. Вода покамест есть.

"С чего начать? Как сказать? Этому меня не научили ни Андрей, ни Семен. – Сердце билось часто-часто. – И сразу чепуху сморозила: попить... Человек понял же, что чепуха. Девчонка еще. Совсем девчонка!" – ненавидела себя.

Они шли по пустынному гулкому коридору.

Коридор показался длинным, очень длинным. На стенах, под запыленными стеклами, висели гербарии, красовались газеты: "Наша школа", "Наш класс", кумачовое полотнище, на котором белыми буквами: "В добрый путь жизни, дорогие выпускники!" Мария шла, едва переступая. Неужели всего три месяца назад сидела она за партой, заглядывала в учебник и готовилась в этот самый "добрый путь"? Слезы душили ее, она заплакала б, если б мужчина снова не заговорил:

– Моя комната. – Он остановился у полуоткрытой двери. – Заходите.

Она вошла, взволнованная, растерянная.

– Пейте, пожалуйста. – Мужчина подал ей чашку с водой. В углу, на табурете, блестел металлический бачок, такой же, какой видела в коридоре. Но в коридоре возле бачка была и жестяная кружка.

Мария выпила почти всю чашку. Она и в самом деле хотела пить.

– Спасибо.

– Роман Харитонович, – назвал себя мужчина.

Мария поспешно откликнулась:

– Мария...

С опаской смотрела она на мужчину в сером холщовом костюме. "Как приступить к делу? С чего начать? Что говорить?" Тот ждал. Ждал, не проявляя нетерпения.

– Роман... Харитонович. – "Скажу все как есть" – решила. – Я скажу вам все как есть...

Он невозмутимо наклонил голову.

– Помогите нам...

– Кому это – вам? Вы не одна?

Роман Харитонович испытующе смотрел на Марию.

– Нам плохо. Очень плохо, Роман Харитонович... – Мария закрыла лицо руками, разрыдалась. – Немцы загнали нас в рощу... Выловят, если не уйдем оттуда... Командир послал меня...

Роман Харитонович молчал. Он опустил голову. Возможно, думал показалось Марии.

– А вы, девушка... Мария... опрометчивы, позвольте вам заметить. Не знаете меня, не представляете, куда вас несчастье занесло, и сразу – все начистоту. Черта похвальная в другое время. – Он скосил глаза. – Вот закрою вас здесь и пойду сообщу полицаям. Они у нас есть.

Мария отпрянула к стене: что наделала!

– Успокойтесь, ничего этого не случится, – размеренно продолжал Роман Харитонович, поняв ее состояние. – Я счел нужным поучить вас осторожности. Во мне сказался учитель. Так вот, ничем, к сожалению, помочь вам не смогу. Разве лишь... Переходите из рощи сюда. Если сможете. Если удастся. А ночью выйдете в лес, – показал на лес, видневшийся в окне. – В роще опасно, да. Вы, вероятно, заметили, мимо рощи – дорога, она связывает шесть селений. В нашей школе и учатся, то есть, учились дети из этих селений. Переходите в школу. Вот все, что могу предложить вам.

– Хорошо. Спасибо. Хорошо, – порывисто лепетала Мария. – Пойду скажу командиру.

– Идите в рощу другим путем, менее рискованным.

Они прошли в конец коридора.

– Сюда вот, пожалуйста. Черным ходом. Отсюда пойдете по тропинке и кустарником, видите? Кустарник не достигает рощи. Метров сто открытое место. Учтите это.

Мария кивнула: поняла. Глядя на него, уверенного, спокойного, она тоже стала уверенней, спокойней. Еще раз кивнула: поняла, спасибо.

По крутой тропинке, спотыкаясь, спускалась она со взгорья.

2

– Располагайтесь. Пожалуйста.

Роман Харитонович повернул от колонн у входа и двинулся по коридору, освещенному круглыми окнами в торцовых стенах. Вдоль правой стены нагромождены парты, одна на другую. Слева стояли муляжи зверей и птиц, со стеклянными дверцами шкафы с книгами, с коллекциями жуков и бабочек, с глобусами; один глобус, самый большой, повернут восточным полушарием на свет, – коричневые, зеленые, голубые пятна, кружочки, линии, густо засиженные мухами, и оттого казавшиеся совсем спокойными, как бы уснувшими. Спала Чехословакия, спала Польша, спала Франция, и Германия спала. Роман Харитонович шел впереди Андрея и Семена и раскрывал дверь за дверью.

– Учительская... Учебный кабинет физики. И еще учебный кабинет, химия. А вот, пожалуйста, гимнастический зал. Прекрасный, как видите, зал, – вздохнул Роман Харитонович. – Великолепный зал. Состязания, соревнования, игры. Любимейшее помещение школьников. – Опять вздохнул. Должно быть, тягостно было ему в пустом и тихом зале, где привык слышать шум, смех, ребячью возню. И пыль на полу, на подоконниках, паутина в углах словно усиливали эту тишину. Вышли из зала. – Вот классная комната, самая большая, седьмой "Б". Загляните.

Андрей прикидывал: стены кирпичные, крепкие, в случае чего ни пули, ни мины не пробьют. Разве снаряды. Но до артиллерии не дойдет... Окна не близко друг к другу – прижаться к широким простенкам, и пусть бьют в оконные проемы. Он выглянул в окно: подступы открытые – не подобраться, чтоб швырнуть гранату, атаковать двери. Конечно, если внимательно, неослабно следить. Оказывается, школы построены так, что в них можно учиться, но можно и держать оборону, – усмехнулся. Сейчас показалось ему, что для этого даже лучше приспособлены, чем для занятий...

– А окна коридора, как видите, выходят на школьный огород. – Роману Харитоновичу было приятно показывать свою школу этим военным, нашедшим в ней временный приют. – И подсобные строения вон. Два черных хода. – Андрей заметил, в ручки одной и другой двери просунут железный лом. – Левый выход на тропинку, – продолжал Роман Харитонович, – ту, что со взгорья спускается в рощу. По ней вы и добрались сюда. Итак, весь первый этаж...

Роман Харитонович поднимался по лестнице на второй этаж. Андрей и Семен следовали за ним.

– Девять классных комнат. – Роман Харитонович водил Андрея и Семена из класса в класс. – Все окнами, как видите, в сад. Яблоневый сад. Гордость школы... Посмотрите, – любовался Роман Харитонович, будто и сам, впервые увидел на яблонях румяные яблоки, впитавшие свет солнца и казавшиеся теплыми, даже горячими.

Неприютно выглядели покрытые пылью парты с откинутыми крышками, на которых ножичками вырезаны вензеля, с непроливайками, выпавшими из круглых гнезд, и неровными фиолетовыми полосами, залившими верх парты, одинокими казались большие черные доски, на них, написанные мелом, еще не стерты задачи, слова. "Мертвые классы". Андрей тоже вздохнул, неприметно, про себя.

Спустились вниз, снова в класс седьмой "Б". Под потолком шевелилась яркая полоса: свет закатывавшегося солнца.

– Роман Харитонович, – сказал Андрей, – давно сюда вошли немцы?

– Пять дней назад. – Роман Харитонович опустил голову. – В семь с половиной утра.

Помолчали.

– Как называется ваша деревня? – спросил Андрей.

– Белые ключи. – Роман Харнтонович произнес это так, словно испытывал удовольствие, что деревня называется Белые ключи. – Здесь, рассказывают, у родника под березами поставил хату первый поселенец. Вода от березовой тени была белой. Отсюда и Белые ключи.

– Милое название, – улыбнулся Андрей. – Ключи...

– Вполне, – поддакнул Семен. – Город так не назовешь. "Водопровод", что ли? Если по аналогии...

– У городов свои прекрасные имена. Москва. Киев... – Роман Харитонович снял очки, большими и средними пальцами протер стекла, снова надел.

– Еще вопрос, Роман Харитонович.

Роман Харитонович перевел взгляд на Андрея.

– Слушаю вас.

– Как пройти в лес? Понимаю, околицей деревни. Но что там будет у нас на пути? И далеко ли до леса?

– Километра три с половиной. Если напрямую. А препятствий, собственно, никаких. Мимо сельского базара, на родники, через овражистый луг и – в лес.

Помолчали.

– Вы что ж, Роман Харитонович, один? – поинтересовался Семен, чтоб не длить молчания.

Роман Харитонович откашлялся в кулак.

– Я директор этой школы. Жена с сыном, Викентием, тоже учителя, эвакуировались, я не успел: все так внезапно получилось. Как видите, застрял.

– И лейтенант, – кивнул Семен на Андрея, – учитель. Только кончил педагогический институт, и – пожалте – на войну.

Роман Харитонович слегка приподнял брови, посмотрел на Андрея, будто этого быть не могло. В командире с изнуренным, шершавым лицом, с утомленными красными глазами, в рваной, с пятнами пота, засохшей крови, подпалин, въевшейся грязи гимнастерке, почему-то не представлял себе учителя.

– Вот я и в школе, – с усмешкой произнес Андрей.

Все умолкли.

– Вы сказали нашей сестре, что в деревне завелись полицаи? – прервал молчание Андрей.

– Не завелись. Уже были. Во все время советской власти были. Но мы не знали об этом. А теперь объявились.

– Много их?

– Не скажу. Не знаю. Стараюсь не показываться в деревне. Картошка на огороде. И хлеба есть немного. И немного Сахара и чая. И керосин для лампы есть. Спичек маловато, но приспособил трут.

– Ну, полицаи. Крысы. А немцы?

– Немцев нет. Немцы вступили и двинулись дальше. Полицаи, говорили мне односельчане, есть. Хуже немцев. Позавчера приходил их главный. Работал когда-то в сельпо, известный у нас вор, да все сходило ему с рук. Приходил. Предлагал старостой быть. Человек я, так сказать, беспартийный и прочее такое. "Какой я староста? – отбивался. – Разве тем, что стар... Молодой больше подойдет". А потом обо мне забыли. Нашли подостойней. Да и дел у них!.. Убивают. Своих. То есть наших. Вот и вся моя информация, развел руками Роман Харитонович.

– Ну, с полицаями справимся, если сунутся, – посмотрел Андрей на Семена.

– А кто бы ни сунулся, полицаи, немцы, придется справиться, – скривил Семен в усмешке губы. – Другого выхода у нас не будет, если сунутся.

Роман Харитонович наклонил голову.

– Вероятно, ни с кем вам не придется справляться. Как ни говорите, а школа. Табличка у входа и на немецком языке предупреждает, что школа. – Он пожал плечами: на школу не нападают. – Школа то же, что открытый город. Еще раз пожал плечами. Потом: – Вам подкрепиться надо. Пожалуйста, картошка. И хлеб. Чай. И не вздумайте отказываться, – поднял руку. – Не время реверансов. Сам воевал. В гражданскую. Понимаю.

– У нас же рота, Роман Харитонович, – благодарно улыбнулся Семен. Съедим мы ваш запас, и волей-неволей придется вам показываться в деревне.

– Придется...

– Что ж, кликну наших кашеваров, – выглянул Семен в коридор. Данила! Мария! Идите варить картошку. И чай вскипятите.

– Идем! – отозвалась Мария.

– Дело хорошее, – заблестели у Данилы глаза, он уже стоял рядом с Романом Харитоновичем. – Вот закурить кто б дал, – страдающе произнес.