Текст книги "Экзамены"

Автор книги: Вячеслав Бучарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Выйдя из рубки, Бурнин пошел на корму и стал отвязывать «казанку».

– Леха, я напишу на тебя докладную! – высунувшись из двери рубки, пообещал Ведерников.

Ведерников допивал холодный чай, когда услышал грохот шагов по палубе. Это были шкипер с баржи, рефрижераторщик и незнакомый патлатый парень.

– Вовик, привет! – заорали Сладков и Заварзин.

Патлатый, с черными, напряженно вытаращенными глазами парень, тоже был пьян.

– А где мой кореш? – скандальным тоном спросил парень.

– Это Мишка, стропальщик, – объяснил Заварзин. – Леха-то куда делся?

– Пошел за ребятами на остров.

– Ну да, он же все утро про Пескаря трындел! Так что ждем, мужики, скоро Пескарь подвалит с харюзами! – Заварзин держался бодрее других.

– Да уж Пескарь! – тонким голоском презрительно воскликнул шкипер Сладков. Он был сонливо-бессилен, сидел, свесив набок лысую голову. – Сетка-то моя у него.

Веселый курносый Заварзин, щелкнув пальцем по своему горлу, спросил у помощника капитана:

– Вовик, не хочешь?

– Еще чего! – грубо отозвался Ведерников. – Ты не забывай, что пришел на судно, а не в пивнушку!

– Ладно, Вовик, ты это… не кипи! – Заварзин суетливо замахал руками, вскинул виновато колоски бровей. В общем-то рефрижераторщик был добродушным и толковым парнем. Портила его одна черта: не умел отказаться, когда затевалась выпивка.

– И что вы, парни, никак остановиться не можете! – неприязненно продолжал Ведерников. – Аж смотреть на вас противно!..

– Дак делать нечего, – развел руками Заварзин. – Вот стоим, ждем разгрузки… Что ж нам, самообразованием заниматься, кругозор расширять? Дак учебников нет, вот беда!

– Деньги у вас лишние, вот в чем беда, – сурово сказал Ведерников, не оценивший заварзинского юмора. – Были бы семейными людьми – не разбрасывались бы червонцами.

– А что, я в самом деле за деньги не переживаю, – охотно откликнулся Заварзин. – И такое мне по душе!

– Ты лучше бы женился, пока еще на человека похож.

Заварзин незлобиво улыбнулся.

– Ну даешь. Вовик! Жениться – это-ведь только присказка. А уж потом и сказка потянется: то надо, это… В общем, против течения придется всю жизнь. Взять хотя бы квартиру. Пока добьешься – раньше срока облысеешь!.. А так вот, на Реке, холостяком – красота!.. Несет тебя времечко куда-то – ну и черт с ним!

– А где Женька? – тараща черные дурные глаза, спросил стропальщик.

– Уздечкин, что ли?

– Женька Филин. Капитан.

– Филин же на «Стриже», – напомнил ему Заварзин. – А здесь «Ласточка», здесь Кирька Дорофеев командует.

– А, Кирюха! Это тоже мой кореш! Нормальный мужик Кирюха!

– Кирька, он по Реке, точно по проспекту, гуляет, – похвалил, очнувшись, Сладков. – А вот Свальную шиверу все равно боится!

– Кто? Дорофеев? – обернулся к нему задетый Заварзин. – Ничего он не боится, брось ты хреновину пороть!

– Они с Чепуровым в прошлом году в Свальной пробились. Вот и боится, – не уступал Сладков. – Он сам мне говорил: «Боюсь ее, стерву!»

– А я тебе говорю, ни черта он не боится! Кирька самый лихой капитан в отряде, хоть и молодой, – горячился Заварзин. – А Свальную он это… просто уважает!

Ведерникову уже порядком надоела болтовня гостей, и, будь он капитаном, давно бы выставил их из рубки и вообще прогнал бы с теплохода. Но он был только помощником капитана, а баржевики – шкипер и рефрижераторщик – не были на теплоходе совершенно посторонними и к тому же по званию вроде бы стояли на одном уровне с Ведерниковым.

И вдруг внимание Ведерникова отвлекла коврига, которая медленно вылезла из-за волнистой линии сопок на правом берегу. Разрастаясь, туча быстро закрыла все небо. Налетел ледяной ветер. Река сразу померкла, стала пыльно-серой и взбугрилась крупными волнами, на верхушках которых зашипели пенные барашки.

Теплоход закачался, застучал причальным брусом о гулкий корпус баржи. Стало так холодно, что Заварзин, стоявший у распахнутой двери рубки, торопливо захлопнул ее, и в этот момент лобовое стекло покрылось оспинами. Хлестнул, быстро густея, дождь. Вот уже по стеклу побежали ручейки, а железная крыша рубки стала как бы сковородой с кипящим на ней маслом. И вскоре сквозь шипенье прорезался сухой дробный треск, на палубе запрыгали прозрачно-белесые градины величиной с копейку.

Ведерников выбежал из рубки, чтобы закрыть люк в машинное отделение. Вернулся он совершенно мокрый, продрогший, с побелевшими губами.

– Вот дает погодка! – возбужденно воскликнул он.

– Нам-то полгоря, зато на острове сейчас – ого-го! – сказал, зябко передернув плечами, Заварзин.

– Тама и укрыться негде, – вспомнил Сладков.

– А Леха ждать не станет! – уверенно заявил стропальщик Мишка. – Я Леху знаю, он сейчас придет!

– В такую бурю? – усомнился Сладков.

– Придет! – настаивал стропальщик.

– Конечно, если он такой же дуролом, как ты…

– Сам ты дуролом, – оборвал Сладкова Мишка. – А Леха мой кореш. Во, слышите, мотор!

Все прислушались. Метался, стонал ветер, громыхали бока баржи, и никакой треск мотора не мог пробиться сквозь массу звуков взбушевавшейся стихии.

– Это только спьяну можно услышать! – едко улыбнулся Сладков.

– Тогда идти надо, выручать ребят! – заявил Мишка. – Ты… как тебя? капитан, заводи свою шаланду!

– Не тыкай! – зло выговорил Ведерников. – Шли бы вы все отсюда. Здесь судно, а не пивнушка!

– Вовик, он дело предлагает, – озабоченно, трезвым голосом поддержал Заварзин. – Леха ведь давно ушел, уже десять раз мог бы вернуться. Вдруг что стряслось? Он же под этим делом был. – Заварзин привычно щелкнул пальцем по горлу.

– Вам же говоришь, а вы не понимаете! – вырвалось у Ведерникова.

– Правда, Вовка, заводи! – пугливо сказал Сладков.

– Без вас знаю, что мне делать! – все более раскаляясь, ответил Ведерников. – Расходитесь из рубки, здесь посторонним нельзя!

– Ты мотор только запусти, я сам поведу! – И Мишка ринулся к штурвальному колесу.

– А ну назад! – взбешенно гаркнул Ведерников. – Тоже мне, рулевой объявился! Немедленно уходите все отсюда!

– Дай хоть бурю переждать, – попросил Заварзин.

Гости отступили, сгрудились на обитом дерматином сиденье, которое было люком, прикрывавшим ход на камбуз.

– Будь же мужиком, капитан! – подал снова голос Мишка. – Надо же выручать ребят.

– Сидеть смирно! – приказал Ведерников, сам дивясь разгоряченности своего крика. – Если кто хоть пошевельнется – выкину за борт!

Он бросился в машинное отделение, привычными, экономными движениями запустил дизель. Тот взялся сразу и тонко запел топливным насосом, а потом взревел, радуя Ведерникова послушностью, которой он добился, отдавая возне с двигателем почти каждый свободный час. Ведерников вернулся в ходовую рубку, где тихо, с серьезными лицами сидели гости.

Волны подкидывали теплоход, мощно ударяя в его залатанный, с проступавшими, как ребра на худой кошке, шпангоутами корпус.

– Держи правее, Вовик! – посоветовал Мишка.

– Сидеть смирно! – властно сказал Ведерников.

До острова было рукой подать. Как ни налетал, ни злобствовал ветер, он не мог одолеть маневренный, с хорошо отрегулированным двигателем теплоход. «Ласточка» уверенно обогнула косу, приблизилась к острову. Ведерников и его спутники заметили людей, сбившихся на песчаной прибрежной полосе, и рядом с ними вытянутую из воды алюминиевую лодку. Люди зашевелились, двое стали толкать лодку обратно к воде. На Бурмине мокро блестели сапоги с поднятыми до бедер голенищами, на голове Уздечкина смешно топорщился полиэтиленовый колпак. И виден был Карнаухов, завернувшийся в мокрый полушубок, а рядом с ним четверо ребятишек, сгорбившихся, натянувших на кулаки рукава рубашек и свитеров.

Когда лодка была уже на воде, Бурнин загнал в нее ребятишек и на веслах пошел к теплоходу, остановившемуся метрах в двадцати от берега. Самый старший из ребятишек, пока лодка приближалась к теплоходу, все время вычерпывал из нее воду.

Скоро мокрые, продрогшие, жалкие мальчишки вошли в рубку. Ведерников, ни о чем не расспрашивая, отправил их вниз, в кубрик, отогреваться. Сделав еще рейс к берегу, Бурнин привез кока, а Карнаухов, пряча голову в поднятом воротнике полушубка, остался на острове.

– В чем дело? – спросил Ведерников Уздечкина.

– Да он сетку решил сторожить. В шубе, говорит, терпеть можно.

– Так надо было вытащить сетку!

– А на чем? – И Уздечкин скосил насмешливый взгляд на Бурнина.

– На топляк наскочил, пала! – хмуро объяснил Бурнин. – Заклепки отошли, понял. Ладно еще, близко от берега, добрался кое-как…

Ведерников, чтобы не расстраиваться, отвернулся.

– Шкетов-то где набрали? – спросил Заварзин.

– На острове были. Они ялик не привязали, понял, его и унесло, когда ветер разыгрался.

Скоро вернулись на стоянку, причалили к барже и выпустили пассажиров на берег. Мальчишки, еще не пришедшие в себя после пережитого страха, вежливо поблагодарили. Когда они выбрались на причал и пошли гуськом, молчаливые, серьезные, Ведерников не сдержал улыбки, заметив неуклюжую поступь последнего, самого маленького, в вязаном картузике. Он шагал на полусогнутых ногах, потому что второпях сунул ноги в нерасшнурованные ботинки и подмятые их задники поднимали ступни, точно высокие каблуки.

4

Даже в протоке, защищенной курчавым лозняком, ломались волны и черная вода кипела, будто на шивере. И не было видно берестяных поплавков верхнего уреза сетки.

«Что такое? – испугался Карнаухов, напряженно вглядываясь в бурлящую черноту воды. – Куда сетка девалась?»

Он не думал, что ельцовка вовсе исчезла: кто ее возьмет, когда, кроме него, Уздечкина и четверых мальчишек, на острове никого не было? Он решил, что сетку притопило волной, и пошел взглянуть на снасть, поставленную вчера вечером какими-то рыбаками вдоль песчаной косы. Ступая босиком по холодному песку и дрожа всем телом, Карнаухов вышел на нижнюю оконечность острова и не увидел белой строки пенопластовых поплавков. Уж такая-то фирменная сеть не могла затонуть! Ее сняли… Ведь перед началом бури сеть еще стояла.

«Значит, – осенило Карнаухова, – они сняли не только свою. И нашу забрали!»

Он снова прибежал туда, где они с Бурниным поставили сеть. Нет ельцовки! И никаких следов на берегу. Ловкачи – тихо подошли на веслах; буря бурей, а по протоке на веслах вполне можно пройти.

Карнаухова сотрясала дрожь. Он бросился к тому месту, где был у них с Уздечкиным костер. Его, конечно, залило дождем, но отдельные головни еще дымились белым парным дымком. Дождь уже стих. Карнаухов расшевелил, сдвинул поближе головешки и пожалел, что не было бензина. Ветер, сдувая с головней золу, обнажал на них красные пятна, и они наливались светом, искрились.

– Хоть бы газеты кусок! – проговорил, беспомощно озираясь, Карнаухов.

Он посмотрел на небо. Все еще грозное, тяжелое, оно стало немного светлее.

– Ветер… это самое… Ураганыч! – забормотал, конфузливо усмехаясь, Карнаухов. – Пособи, слышь, малость! А то я совсем задубел!

Он бормотал и все подсовывал головни тлеющими концами друг к дружке, чтобы ветер сбивал остававшийся в них жар и выдул бы хоть самое крохотное пламя.

Дождь уже не стучал по коже полушубка. Все больше светлело небо. Тучи убегали за Реку, за сопки, от которых простирались туманные шлейфы. Ветер заметно потеплел, обдавая уже не ледяной стынью, а травяным запахом лета.

Ветер будто услышал сбивчивое бормотание Карнаухова: в середке поленьев все шире разрастались пятна жара – и вот уже в самой глубине мягко зашуршали прозрачно-оранжевые флажки. Туда, к огню, Карнаухов осторожно подсовывал тонкие сырые веточки – они обволакивались паром, обсыхали и загорались, точно церковные свечки.

Повеселел Карнаухов, встал и посмотрел на протоку. Вода в ней рябилась от ветра, но это была спокойная рябь. И Карнаухов решил: малость отогреется, обсохнет – и к воде: забросит три удочки, оставшиеся у него.

И тут затрещал в недалекой ложбине ивняк. Карнаухов испуганно оглянулся: «Хозяин!» Он столько слышал историй про встречи с медведями.

Не медведь, а здоровенный, как Леха, смуглый, с белыми бровями и усами мужчина вышагнул из кустарника и, задевая друг о дружку подвернутыми голенищами сапог, направился к костру.

– Здоров, – небрежно бросил он гулким басом.

– Здравствуйте, – привстав, ответил Карнаухов.

– Что же юшку-то не варишь?

– Пока что не из чего.

– Так уж и не из чего! – Усмехнулся. – Твои, что ли, удочки? – И кивнул на белые ореховые пруты, торчавшие из куста.

– Мои.

– А сетка вон там, в протоке, стояла твоя?

– Ельцовка?

– Ну, ельцовка.

– Наша, – брякнул Карнаухов и тут же испугался: а вдруг этот грозный мужик – рыбнадзор?

– А возле косы другая стояла, с белыми поплавками?

– Это не наша! – поспешно сообщил Карнаухов.

– Знамо дело, не ваша. Это наша была сеть. А теперь, однако, ее нет. Куда она делась?

– Так нашей ельцовки тоже нет. Я пошел смотреть, а ее нету.

Обернувшись к кустам, мужик зычно крикнул:

– Витя! – И снова повернулся к Карнаухову. – Ты с теплохода, что ли? – спросил он.

– Ну да, оттуда. Там теплоход наш стоит.

– Вот, кроме вас, здесь никого и не было. А сети нашей нет. – И снова мужик позвал: – Витек, иди скорей сюда!

– И нашей нет, – разведя руками, сказал Карнаухов.

– Что ты заладил: ваша, наша… Это вы украли сетку, больше некому. Витек, давай сюда!

– Да я только что, ну вот двадцать минут назад, ходил, смотрел – нет нашей сетки. И вашей не было, – уже понимая, к чему клонил этот зловещий мужик, твердил Карнаухов. Он чувствовал, что у него вроде бы расстроился желудок. «Зачем он зовет какого-то Витю, разве один меня не убьет?» – Он понимал, что надо приготовиться к защите, хоть полено какое присмотреть, – и не мог отвести взгляда от грозного пришельца.

– Таких гадов мы топим, – как о тяжелой необходимости сообщил мужик. – Где сетки спрятал… показывай! Или уже на теплоход увезли?.. Витек, где ты там застрял?

– Да какие сетки! – лепетал Карнаухов. – Я же говорю, у нас ельцовка… И никаких следов на песке. Наверное, на веслах подошли, пока буря… Пошел посмотреть на вашу, а ее тоже нет…

Затрещал кустарник, и вышел мужчина, показавшийся Карнаухову очень толстым, круглолицый, бритый, с узкими темными глазами. У Карнаухова малость отлегло на душе: этот не выглядел таким страшным и беспощадным.

– Ты чего звал? – спросил он.

Карнаухов понял, почему второй казался таким неестественно толстым – на нем был спасательный жилет.

– А вот… этот сетку нашу украл.

– Этот? – Мужик в спасательном жилете взглянул на Карнаухова и тут же отвел взгляд. – А может, не он?

– Да он, кто же еще! Он и его ребята.

– Черт их знает, – неуверенно проговорил Жилет. – Тут вообще-то много народа бывает.

– Не брали мы вашу сетку! – воскликнул Карнаухов. – Я же говорю: и нашей ельцовки нету! А она вон там стояла, вы же видели!

– Верно, стояла, я помню… Ну вот. А говоришь – они.

Первый, презрительно глянув на товарища, поддел сапогом пустую консервную банку, отбросил ее далеко в кусты и, ни слова не говоря, пошел. Жилет поспешил за ним, на ходу обернулся, с любопытством оглядел Карнаухова и, прибавив шагу, поравнялся с приятелем.

Костер между тем разгорелся. Уютно потрескивали ветки, разлетались в стороны угольки. Надо было еще подтащить дровишек, но даже в ближние кусты отойти было жутко Карнаухову.

Сидел он, оцепеневший, не отрывая взгляда от костра, и думал о Лехе. Зачем Леха бросил его? Ведь он так верил в дружеское бескорыстие Бурнина, считал его самым близким человеком!

Мать Карнаухова была малограмотной женщиной. Родившийся после четвертых девчонок, Генка рос человеком маленьким, несильным и не слишком умным.

Город незаметно подобрался к их деревне, и в школьные годы Генку втянула мальчишечья ватага с окраинных улиц. Он не умел проявлять свою волю и, наделенный прозвищем Дяревня, послушно следовал чужому уставу, делал все, что заставляли делать более сильные и сообразительные, только бы его не били и не прогоняли. Армия спасла Генку от многих бед. После демобилизации он не вернулся домой, а вместе с армейскими товарищами поехал строить новую жизнь в Восточной Сибири. Но у его спутников были подходящие для стройки специальности: шофер, бетонщик, бульдозерист. Генка же до армии работал в литейном цехе формовщиком. Пока он переучивался на крановщика, его как-то отнесло от армейских друзей. Двое из них женились, третий поступил на вечернее отделение в институт.

После курсов Генка надеялся попасть на одну из всесоюзных ударных строек в Среднереченске, но его направили в порт.

Однако беда все же добралась до него. Оборвался трос козлового крана, и рухнувшей бетонной формой чуть не придавило стропальщика. Скандал был огромным, и Генку выгнали из крановщиков.

Когда Генка рассказал Лехе Бурнину про вдруг лопнувший трос и упавшую плиту, Бурнин сразу нашел выход из положения. «У нас в речном отряде людей не хватает, туда всех берут. Давай к нам, на «Ласточку», матросом!» Вот так Генка стал мотористом теплохода «Ласточка».

Капитан теплохода Генке понравился. В Кирилле Дорофееве не было той суровой властности, которой Генка всегда боялся. Дорофеев был его сверстником, с командой держался запросто, а если и психовал, то горячо, нелепо и быстро отходил, даже извинялся за грубость. Но все же Дорофеев был капитаном, то есть начальником, и в друзья ему, понятно, не годился.

Совсем другим человеком был Ведерников. Его замкнутость, подчеркнутая серьезность отпугивали Генку. Услышав, что Ведерников скоро станет капитаном вместо Дорофеева, Генка огорчился… Не было у него особого контакта и с коком. Женя Уздечкин казался Генке человеком хитроватым, себе на уме. Поэтому он тянулся к Бурнину и по привычке, выработавшейся еще в детстве, безропотно ему подчинялся.

Страх угнетает, но голод способен пересилить страх. С утра Карнаухов ничего не ел, полушубок на нем был совершенно мокрым, но погода уже наладилась, и поэтому надо было жить дальше. Он натаскал хвороста, взбудоражил огонь, повесил сушиться полушубок и решил наловить рыбы хотя бы удочками. Все остальное у него было: кастрюля, соль, перец, лавровый лист, картошка.

В кустах Карнаухов накопал червей, зарядил все три удочки и разложил на подпорках самодельные ореховые удилища. Белые поплавки точно впаялись в гладкую как зеркало воду в протоке.

Вдруг он услышал далекий, слабый голос:

– Ге-енка!

Померещилось? Но вот опять издалека, со стороны стрежневого течения реки послышалось:

– Ге-ен! Пескарь!

Теперь Карнаухов узнал голос: это же Дорофеев звал. Капитан!

Карнаухов бросил удочки и через кусты, напролом, кинулся к берегу. На пляже, с которого в бурю отправляли ребятишек, он увидел причаленную «казанку» и своего капитана – в закатанных по колено брюках, в черной с коричневыми полосами дорогой рубашке, по обыкновению застегнутой только на самые нижние пуговицы, всклокоченного. Склонив набок голову, капитан торопливо шел по сырому песку. Таким понятным, добрым, близким показался Дорофеев в эту минуту Генке Карнаухову, что даже слезы выступили на глазах.

– Ну, живой еще, бродяга? – спросил капитан. – Жрать небось хочешь, речной черт! Ну вот, пожуй пока… – Дорофеев вынул из кармана завернутые в салфетки два испеченных в масле пирожка.

Карнаухов ел пирожки, поленившись хорошенько очистить их от лоскутков раскисшей бумажной салфетки, и торопливо рассказывал капитану о пропаже сетки, о том, как двое гадов обещали его утопить, и что на удочки не ловится, иначе бы он ухи наварил… костер-то у него вовсю горит!

– А Леха, значит, починил все-таки лодку? – спросил он у капитана.

– Как же, починит такой! Опять надрался у шкипера – глаза в разные стороны смотрят. Мы с Уздечкиным кой-как залатали… Вон Ведерников волнуется: говорит, выгонять надо Леху с теплохода. Ты как думаешь, стоит его выгнать?

Карнаухов растерялся. В его жизни так редко случалось, чтобы с ним всерьез советовались.

– Жалко выгонять, – ответил он со вздохом.

– А мне, думаешь, не жалко? Я же знаю, совсем Леха одичает, если прогнать… Вот что вас обоих так к дикости тянет, Пескарь? Тебя я в Михайловке еле-еле от бичей оттащил. Ты думаешь, те двое, что тебя утопить хотели, не из той же компании? Ну, может, не из той, так из такой же точно. И сетку они украли, это как пить дать. Уж я-то всю эту шантрапу знаю – насмотрелся, пока на Реке работаю. Вот и обидно: хорошие, здоровые ребята, а тянет вас туда, в это болото! Вот скажи, Генка, почему вы сами себя в руках держать не можете?

– Тебе хорошо спрашивать: у тебя семья. И дело в руках – капитан все-таки! А тут ведет куда-то – и сам не знаешь куда. А захочешь остановиться, к делу повернуться или, например, о семье подумать, так дружки в оборот берут. Смеются, презирают. Вроде, если женишься, так уже и предатель! А потом – жениться… Работаешь тут, на Реке, когда на танцы ходить? Мы же то плывем, то стоим в этом самом Временном! Для речника жениться – большая проблема!

– Это для робкого проблема, – возразил Дорофеев без тени иронии. – Тебе обязательно надо стать смелее, Генка. Ну что ты, в самом деле, как пескарь какой-нибудь, всего боишься?.. Ты же хороший малый, работящий, честный, ну?

– Не знаю, – смущенно пробормотал Карнаухов. – Привык, наверное…

– Ладно, сматывай удочки, пора на теплоход возвращаться. А твоего друга, между прочим, я пригрел разок по шее.

– Ты – Леху? – не поверил Карнаухов.

Капитан весело прищурился и ответил:

– А что на него – богу молиться?.. Только, знаешь, ты об этом помалкивай, чтобы до Ведерникова не дошло!.. Ведь Леха не такой уж негодяй, каким его Володька считает. Просто дурит он по молодости да по глупости… Ну ничего, я его возьму в оборот, он запоет другим голосом!.. А то списать! Да списать человека никогда не поздно. Это я и в Среднереченске успею. Если сам прежде не уволюсь…

– Все-таки это правда, капитан? – убитым голосом спросил Карнаухов.

– Пока не знаю, Ген, – после вздоха ответил Дорофеев. – Пока что я думаю… Мне надо очень серьезно обо всем подумать!

…В то самое время, когда Дорофеев ходил на остров за Карнауховым, помощник капитана сочинял докладную записку. Он знал, что Дорофеев имел право уволить Леху сразу же после сообщения Ведерникова. И требовал этого. И был до глубины души возмущен, что его требование капитан оставил без внимания.