Текст книги "Экзамены"
Автор книги: Вячеслав Бучарский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– А ты, часом, не этот?.. Не вор?
– Вот мой студенческий.
Сторожиха приняла документ, стала сличать фотографию с помятым, красноглазым лицом Васи.
– Я кушать хочу, – напомнил он.
Выдвинув ящик стола, женщина достала ключи. Еще раз испытующе оглядела Васю. Поднялась и, медленно ступая отечными ногами, пошла к входной двери.
– Блаженные, право, блаженные, – ворчала она. – Ишь, гриву до плеч отрастил. А все – дите!..
Улица уже наполнилась светом, звуками, движением. Один за другим бежали по рельсам, огибая сквер перед институтом, переполненные трамваи. По мостовой мчались битком набитые автобусы и троллейбусы. Город спешил на работу.
На Васю натыкались, его обходили. Мелькали лица, блестели глаза, вспыхивали огоньки сигарет. Шли поодиночке, шагали парами, валили сплоченными компаниями. Весело, напористо, бодро шли – Вася с трудом пробивался сквозь эту живую лавину.
Дойдя до угла, он услышал негромкий, как бы подсказывающий голос:
– Купите иголки!
Возле стены углового здания стоял старик в шапке с опущенными ушами, в ветхом полупальто; его руки были опущены по швам, глаза устремлены к небу.
– Купите иголки! – так же спокойно, после небольшой паузы, посоветовал старик. На его груди были неумело нашиты замызганные полоски из плюша; в них ровными рядами, подобранные по длине, были вдеты швейные иглы.
– Иголки есть в любом галантерейном магазине, – сказал Вася.
– Да, да, – согласился слепой. – Вчера у меня взяли два десятка.
– Сколько же вы заработали?
– Я продаю не ради денег.
– Ради чего же?
Старик не ответил. Не разжимая губ, задвигал челюстью, словно торопливо пережевывал что-то. Потом прежним доброжелательным тоном он произнес:
– Купите иголки!
Вася не отходил. Ему захотелось увидеть человека, который остановился бы купить у старика иголки. Но люди шли мимо, и никто не оборачивался на негромкий, как бы подсказывающий голос.
– Я все понял, – сказал Вася старику. – Вы боитесь одиночества, да?
Водянисто-голубые глаза слепого по-прежнему были обращены к небу, и выражение его лица не изменилось. Это было лицо навсегда изумленного человека.
После паузы он произнес ровным, но с затаенной надеждой голосом:
– Купите иголки!
Экзамены
К прилавку вокзального буфета жалась очередь. Едва шевелилась неряшливая и заспанная продавщица. Кофе с молоком, налитый в бумажные стаканчики, оказался чуть теплым, а пирожки упругими, как резина. Но в ранний утренний час голодные путешественники были рады и такому кофе, и таким пирожкам.
После еды еще сильнее захотелось спать. Однако в залах ожидания все скамьи были заняты. Да и ждать ребятам было нечего – требовалось действовать, искать выход из нелепого положения, в котором они оказались. Коркин тянул товарища к почтовому отделению вокзала.
– Мой вариант – отбить телеграмму в общагу, – предлагал он. – Так, мол, и так, экстренно высылайте четвертную.
Обежав мысленным взором круг знакомых, Самойлов скептически прищурился.
– Не поверят. Скажут, хохмят парни… Да и к кому обращаться?
– Олег Гриднев поверит, – убежденно сказал Коркин.
– Он же степуху не получает. Может, у Копылова попросить?
– Тогда сам телеграмму подписывай. Я с этим куркулем связываться не желаю! – решительно объявил Коркин.
– А если Мочалкину?.. Парень богатый: батя – директор завода.
Коркин громко засмеялся.
– Этот богач два дня назад у меня пятерку выклянчил!
Так перебрали всех знакомых из общежития. Выходило, что рассчитывать было не на кого.
Вышли к платформам, где готовились в путь поезда на Ленинград. Можно было уехать и через двадцать минут, и через час, и через полтора. Но проводницы, стоявшие у дверей вагонов, казались слишком мрачными и неподкупными, чтобы вступать с ними в переговоры. Это вчера все было просто…
Вчера Коркин и Самойлов сдавали экзамен по теории машин и механизмов. Сокращенно – ТММ. Студенты это сокращение расшифровывали по-своему: тут моя могила. В самом деле, наука была муторная, далекая от повседневной жизни. Терпения проникнуть в поэзию кинематических схем не многим хватало, а для зубрежки и Коркин и Самойлов в равной степени были ленивы. Однако строгий старик профессор незадолго перед экзаменом заболел, экзамен принимал доверчивый аспирант, ребятам удалось благополучно воспользоваться шпаргалками, получив по тройке, они на радостях загуляли.
Начали с пива. Потом перешли к более крепким напиткам. К вечеру каким-то образом оказались на Московском вокзале. Приставали к девушкам. В азарте поиска знакомств забрели на платформу, вдоль которой сплошным забором вытянулся московский поезд. В вагонах уже зажгли свет, видно было, как толстуха в тесном розовом платье обмахивается кружевным платочком, как два моряка разливают в стаканы водку… Пассажиры остервенело, будто расставались навек, целовались с провожающими и, входя в вагон, бухали чемоданами обо все выступы.
– Поедем в Москву. Леха! – загорелся Самойлов.
– О чем речь! – завопил Коркин. – К черту баб, давай путешествовать!
– Значит, решили?
– Железно! – Коркин чувствовал такой восторг, что готов был сам вместо машиниста вести этот поезд. – Запросто доедем, мы же без багажа!.. А у бабуси вон какие чемоданища! Помочь надо старенькой, правда, Гена?
Бабуся бдительно округлила глаза. Коркин и Самойлов, перебивая друг друга, клялись ей, что в детстве были тимуровцами, что до сих пор любят помогать слабым пожилым людям, вплоть до самой Москвы обещают носить старушке чай, а в Москве помогут дотащить чемоданы прямо до стоянки такси. Поверила бабуся. «Ах вы, голубчики! Ах, касатики!» – приговаривала она, семеня сзади.
Под видом провожающих Коркин и Самойлов втащили багаж старушки в плацкартный вагон. Там хлопали сиденья, ныряли с верхних полок рулеты тюфяков, рыдали грудные дети. Пробившись сквозь эту, еще неустоявшуюся дорожную жизнь, ребята устроились на площадке в конце вагона.
Самойлов уселся на откидную скамейку, Коркин примостился на корточках возле ящика с углем; ноги у ребят уже не стояли.
– Ну все, теперь нас никакими клещами не выволокут!.. Ловко мы, а? Дай закурить, Генка!
– У тебя сколько денег? – поинтересовался Самойлов.
Денег у Леши набралось немного – копеек сорок.
– Не густо… Ладно, не пропадем, в Москве достанем!
– У тебя там знакомые? – спросил Коркин.
– Кое-кто остался… – Самойлов задумался. Он надолго замолчал: сигарета успела истлеть чуть не до ногтей. Когда Генка, почувствовав ожог, матернулся и выбросил окурок, Леша Коркин словно очнулся.
– Слушай, ведь мы в самом деле можем уехать – поезд скоро тронется!
– Вот и поедем в столицу.
– Зачем?
– Ты уже не хочешь? – удивился Самойлов.
– Но зачем?
– Если не хочешь, поеду один!
– Глупо… Это же сон! – Коркин схватился за дверную ручку и рванул. Дверь оказалась незапертой; между ступенькой и серым асфальтом перрона была узкая щель. За ней – институт, общежитие, комната на пятом этаже – все спокойно, привычно, хорошо…
– Пойдем домой, Генка!
– Нет, старик, не пойду… Я решил. Давно пора. Ты иди, а мне надо в Москву!
– Генка, очухайся!.. Через три дня экзамен по физике, куда ты поедешь! Не валяй дурака, пьянка кончилась!
Самойлов молчал.
– Ну и катись! – Коркин перешагнул через щель. На перроне галдела толпа, птицами трепыхались над головами руки, те же птицы били крыльями в узких прорезях вагонных окон. Толпа не выпустила Коркина, он остался перед распахнутой дверью. Самойлов стоял на железном порожке, жестко щурился, досасывал окурок.
Поезд зябко вздрогнул и пополз.
– Выходи! – кричал Коркин.
Вздыхали рессоры, скрипели колеса, поезд катил.
– Прыгай, Генка! – умолял Коркин. Он уже бежал. Генка Самойлов непоколебимо стоял в дверях вагона.
Летели навстречу синие путевые огни. Показался впереди конец платформы. Уже не затормозить, не остановиться Коркину! Он схватился за поручни и вскочил в вагон.
– Железный ты парень, Самойлов, – сказал он, немного отдышавшись.
– Мне надо увидеть ее!
– Кого?
– Приедем, узнаешь, – коротко ответил Самойлов.
…И вот приятели уныло плелись уже по платформе Ленинградского вокзала. Странную они составляли пару. Самойлов был высоким, мощного сложения, с крупным простоватым лицом, толстогубый. Он был на три года старше низкорослого, хрупкого Коркина, черты лица которого отличались утонченностью, а большие карие глаза, точно у девушки, украшали длинные ресницы. Жили они в одной комнате в общежитии, учились в одной группе, ходили обыкновенно вдвоем – и в институт, и обратно, но были ли настоящими друзьями – ни тот, ни другой не мог сказать определенно.
Пожалуй, не столько дружба связывала их, сколько привычка друг к другу. Самойлов уважал Лешу за то, что тот не был слишком любопытным и умел, если надо, помолчать; Коркин жалел Гену за крупные неудачи, которые ему пришлось пережить, но какие именно неудачи – Коркин стеснялся расспрашивать.
Ленинградский вокзал они воспринимали как часть Ленинграда. Они еще не вполне верили в то, что путешествие уже началось, что они уже в другом, далеком городе: еще казалось, что все это – просто шутка, вот сейчас они сядут в поезд и вернутся обратно. Но денег на билеты не было, и не было пьяной решимости, с какой проникли они вчера в вагон.
Коркин искоса поглядывал на приятеля. В конце концов всю ответственность за эту поездку должен нести Генка – ведь это он вчера уверял, что ему нужно в Москву. А сегодня вел себя так, будто впервые в жизни попал в столицу и не значилось в его документах, что два года Геннадий Самойлов жил и учился в Москве.
– Ну, так что будем делать? – в который раз спросил Коркин.
– Отвяжись! Я тебя не звал за собой, сам приехал. Что хочешь, то и делай!..
– Но у тебя же…
– Нет у меня здесь никого, понял?! Ни единой души.
– Тогда надо домой телеграмму послать.
– Посылай, – раздраженно бросил Самойлов. – А мне и домой нельзя постучаться. Там одна мать, больная…
…От раскрытых окон шашлычной майский ветер доносил головокружительные запахи. Ребята сидели в тени фотовитрины и наблюдали московскую жизнь. Они давно уже сидели здесь, спешить было некуда. Коркина заинтересовали девушки с собаками. Он находил, что у таких иная осанка, иной взгляд. Особенно если на поводке овчарка или какой-нибудь заморский дог. Тут уж чувство собственного достоинства хозяйки переходило в явное высокомерие. Попробуй только заговорить с такой барышней, спроси, который час или что показывают в ближайшем кинотеатре. Ответом будет грозный собачий рык…
– Чем больше людей, тем меньше понимания, – произнес Самойлов сентиментальным, удивившим Коркина тоном. – Два года прожил я в этом городе. Чужаком приехал – чужаком и уехал…
Коркин оживился.
– Генка! – торжественно начал он. – Видит бог, я человек терпеливый, с расспросами не лезу. Но надо же совесть иметь! Объяснишь ты или нет, за каким чертом притащил меня в Москву?
– Я тебя не тащил, – упрямо сказал Самойлов.
– Знаешь, надо быть джентльменом, – заявил Коркин, радуясь проявившейся в нем властности. – Ты скажи честно – ради женщины приехал?
– Если честно, то да. Ты еще молодой, не поймешь…
– Ладно, старик, храни свою тайну… Но я хочу жрать! Я очень-очень хочу есть, ты понимаешь? А завтра консультация по физике. А через три дня экзамен. Нам пора домой, дедуля! Завтра мы должны быть в вузе. Давай искать выход из этой истории!
Самойлов сидел, опустив голову.
– Прости, Генка, – уже совсем другим тоном сказал Коркин. – Ничего страшного не случилось, выкарабкаемся! Поехали на вокзал… Мы прорвемся! Я знаю, как надо действовать, мы прорвемся, уговорим проводника, я знаю, что сказать, мы обязательно уедем!
– Надо же все-таки ее увидеть, – сказал тихо Самойлов. Вздохнул, поднялся. – Пошли, тут недалеко…
В несколько рядов, едва не задевая друг друга, неслись по проезжей части машины. Сотни колес, точно наждачные круги, бешено вращаясь, шлифовали асфальт. Надсадно ревели двигатели. Вдоль тротуаров, густо наполненных толпой, высились, как скалы, сплошные стены многоэтажных зданий. Ветер нес пыль и жар, звукам некуда было вырваться из тесного ущелья улицы, но люди, подгоняемые спешкой, не замечали ни пыли, ни шума, ныряли и выныривали из дверей магазинов и совершали то длинные, то короткие перебежки между этими дверями. Самойлов, напрягая голос, чтобы прорваться сквозь гул улицы, рассказывал:
– Константин ее вывез из своего Тамбова. Поступила с его помощью в институт, в нашей группе училась. И уж он Галку опекал – шагу без него не ступи… Вот пришли они на танцы – в нашем общежитии, в красном уголке, каждую субботу танцы были. Стоят у стеночки, Константин ей про высокие материи загибает. А я подумал: надо выручать чувишку, а то совсем ее этот аспирант засушит. Пошла со мной сразу, даже улыбается вроде с благодарностью. В общем, попал я в самую точку. Станцевал с ней раз, станцевал другой. Этот Константин уже топорщиться начал, очки платочком трет, потеет, что-то ей выговаривает. Она слушает, головой кивает, а уголки губ у нее нет-нет и дрогнут недовольно. Весело мне стало. Уж очень случай забавный! В третий раз приглашаю Галку – опередил Константина: он только рот разинул, а я тут как тут. Стали танцевать. Я говорю: пойдем, Галя, погуляем по улице, а то тебя слишком воспитывают! Она сразу согласилась – будто только и ждала моего приглашения. Вот так и началась у нас любовь. А с Константином – вражда! Я – второкурсник, прогульщик, в институте на волоске, а он – аспирант, уже лекции читать ему доверяли. И диссертация уже на мази, и своя комната в общежитии, а я – без стипендии!.. И так мне хотелось насолить этому зубриле! Его же сразу видно: карьерист, недалекий человек, а в науку ломится недуром! Вот-вот станет преподавателем столичного вуза, а ведь человечек жалкий, этакий занудный и старательный книжный червяк! Конечно, я и сам – не гений, но меня возмущало, что эта бездарь, как только в люди пробьется, начнет над нашим братом студентом измываться!.. Я ведь тогда без стипендии сидел как раз из-за такого примерно, как Константин, благополучного кретина с кафедры сопромата… Да, а Галка, значит, в меня влюбилась. И я, конечно, постарался, чтобы она моей стала… Хотя какой-то уж особенной любви к ней у меня тогда еще не было. Зато было огромное удовлетворение, что Константину она не досталась!.. Теперь-то Константин уже, наверное, чуть ли не академик! Вот в этом доме они с Галкой живут… Пойдем, что ли, посмотрим, как это у них получается?
– Значит, все-таки победил тебя Константин?
– По-бе-дил!..
– Генка, знаешь, не надо нам идти туда! Нехорошо…
– А ты не бойся! – надменным тоном произнес Самойлов. – Люди они богатые, должны нам помочь. Вперед, мушкетеры!..
Воротник рубашки почернел, лицо лоснилось. Все отразило ясное зеркало в кабине лифта. Коркин вынул платок, сделавшийся уже липким, и протер лицо. Самойлов на себя даже не взглянул; был сосредоточен, словно перемножал в уме трехзначные числа.
Вышли на шестом этаже к молчаливому строю одинаковых дверей, возле одной из них Самойлов уверенно надавил на кнопку звонка.
Скоро послышался щелчок запора, дверь отступила, появился парень лет тридцати. На нем были полосатые пижамные брюки и старенькая ковбойка. Парень был невысок ростом, с покатыми плечами и заметным брюшком. Сквозь тонкий волос на голове просвечивала лысина. Лицо было круглое, дряблое, глаза за стеклами очков казались преувеличенно большими.
– Здравствуй, Константин, – сказал Самойлов.
– А, это ты, – небрежным тоном откликнулся хозяин. – Давненько, давненько…
– Вот Алешка, мой друг…
Константин скользнул взглядом по лицу Коркина.
– Значит, не один пришел… Ну, входите, раз так. Разувайтесь, у нас ковры… Что ты, собственно, хотел бы, Геннадий? Гали дома нет, с собакой она гуляет…
– Хотел посмотреть, как живете, – сказал Самойлов, шевеля пальцами в носках. Свои запыленные туфли он аккуратно поставил в угол под вешалкой. – Давно ведь не виделись, скоро три года…
– Да, бежит времечко, – со вздохом ответил хозяин.
Паркет в коридоре был навощен до блеска, нигде ни соринки. Снежной глыбой возвышался холодильник, на нем телефон. Всю стену в просторной прихожей занимал старинный выцветший гобелен, на котором была изображена идиллическая сцена: пастух и пастушка на берегу ручья. В дальнем углу прихожей лежала попонка с налипшими длинными волосками.
Гости, следуя за Константином, вошли в комнату. Пол там действительно был застелен огромным ковром, темным, как выгоревшая трава. На стенах висело несколько картин в массивных позолоченных рамах. Полотна тускло отсвечивали, поэтому сразу трудно было разобраться, что на них изображено. Одну стену полностью занимал полированный, с раздвижными стеклами стеллаж, набитый книгами. В углу стоял просторный письменный стол, на котором не было ничего, кроме лампы. Рядом – кушетка, где лежал развернутый номер журнала «Крокодил». Еще в комнате были два кресла и большой, на ножках, телевизор.
Константин переложил журнал на стол. Сев на кушетку, он взглядом указал гостям на кресла.
– Как живешь? Где пропадал? – спросил Константин и сунул мизинец в ушную раковину. Поковыряв в ухе, встряхнув головой, спрятал руки под мышками и перевел взгляд на гостей.
– Тебе ведь не интересно, зачем спрашиваешь?..
Константин хмыкнул, глаза весело заблестели.
– Это верно!.. Мне вообще приятнее было бы почитать журнальчик, чем на вас любоваться… Но уж коли почтили визитом, я, как гостеприимный хозяин, спрашиваю: где ты живешь и кто ты есть теперь… Если неприятно отвечать, так зачем было приходить?
– Я не к тебе пришел! – резко ответил Самойлов.
– Мы из Ленинграда приехали. Вчера вечером сели в поезд… Век скоростей! – ввязался в разговор Коркин. Теперь ему не хотелось уходить из этого дома, не пообедав. – Так получилось, решили прокатиться в столицу. Мы с Генкой в одной комнате в общаге живем. Приустали малость в Москве, покушать надо, а денег нет… У вас можно курить?.. Спасибо. Только знаете, у нас сигареты кончились. Можно ваши?.. Сердечно благодарю!.. Так вот, значит, сели зайцами в поезд – и сюда. Смешная история, правда?.. Генка не хотел к вам идти, я уж его почти силой заставил. Есть, знаете ли, очень хочется. В самом деле, иметь в Москве добрых друзей – и не заглянуть – свинство, правда?.. Я смотрю, вы большой ценитель искусства. Старинные полотна! Русская школа?.. Неужели голландцы! Денег небось стоят уйму!.. А телевизор цветной? Ах, черно-белый… Можно включить? Сегодня «Спартачок» должен играть…
Константин будто проснулся, изумленно смотрел на Коркина. Послушно включил телевизор. Подал Коркину хрустальную пепельницу. Самойлов оказался в положении хоккеиста, удаленного на скамью штрафников. Он слушал Коркина с выражением досады.
По телевидению показывали спектакль. Действие происходило в прошлые века: музейная мебель, на мужчине черный фрак, женщина в фижмах, длинные витые локоны вдоль щек. Мужчина надменно упрекал, женщина оправдывалась покорно и жалко…
– Ох уж эти семейные драмы! – развязно воскликнул Коркин. – И так жизнь – с ума сойти! А тут еще телеком тоску нагоняют. Может, по другой программе что-нибудь повеселее?.. Должен же «Спартак» с минчанами играть!
– Диссертацию защитил, что ли? – спросил Самойлов.
Константин подошел к телевизору, щелкнул переключателем программ. На экране появилась площадь какого-то города, дети кормили голубей.
– Можешь поздравить, я теперь доцент, – не без удовольствия сообщил Константин. – А диссертацию отдельной книгой издали… Могу подарить, как старому знакомому.
– Не стоит, я до сих пор все студент. На третьем курсе… Куда нам в высокие материи!
– Дело хозяйское, – усмехнувшись, сказал Константин.
Коркин внимательно слушал их разговор.
– У вас каждая вещь на своем месте, – вмешался он. – Детишек еще не завели?
Самойлов встрепенулся, взглянул на хозяина. Тот пережил вопрос спокойно.
– Еще нет, – беспечально признался Константин.
Послышался отдаленный собачий лай. Потом заскрипел ключ в замочной скважине, хлопнула входная дверь, и в комнату вбежала крупная овчарка с палевой грудью, с черной, как сажа, спиной. Ее уши настороженно торчали. Собака внимательно оглядела всех присутствовавших в комнате. Коркин, испуганный неожиданным появлением собаки, опустился в кресло.
– Джера, ко мне! Ну иди ко мне, умница! – позвал Константин, пошлепывая себя по колену. Собака подошла и легла возле его ног, теперь уже настороженно глядя только на гостей.
А в дверях появилась молодая женщина в брюках, в брезентовой куртке, с поводком в руке. Спокойно посмотрела на гостей.
– Здравствуйте… – произнесла она ровно и приветливо.
Коркин вскочил с кресла и поклонился. Самойлов смотрел исподлобья, сидел, вобрав голову в плечи.
– Вот, Галя, к тебе – гости! – иронично отрекомендовал Константин.
– Ну и накурили вы! – Галя прошла к окну, шире распахнула створку. Коснулась ладонями зеленовато-белых головок ландышей, стоявших в глиняном горшке на подоконнике. Потом вернулась – спокойная, внимательная – хозяйка дома.
– Здесь все решили, что ты пропал, – сказала Галя, обращаясь к Самойлову.
– Это Лешка, мой друг… Я не пропал, я в Ленинграде… Мы учимся там…
– Они не волшебники, они еще только учатся! – подсказал повеселевший Константин.
– Мы случайно. Вот оказались в Москве и решили… Так сказать, незваные…
Таким взволнованным Коркин еще ни разу не видел Генку. Галя неторопливо снимала куртку. Она посмотрела на Коркина и едва заметно улыбнулась. Коркин сразу же вспомнил свое отражение в зеркале лифта.
– Извините, пожалуйста, нельзя ли нам умыться? – спросил он.
Горячая вода – удовольствие!.. Коркину захотелось и голову вымыть – его грива загустела, слиплась в косицы, но он постеснялся, уступил кран Самойлову. Вытирая лицо жестким от крахмала полотенцем, прислушался к голосам, звучавшим в комнате. Тут же вспомнил телепередачу и с отчаянной улыбкой тряхнул головой.
– Ну, Генка, кажется, в благородном семействе вспыхнул скандал!..
– Тем лучше, – ответил Самойлов, отбирая у Коркина полотенце.
Галя встретила их у двери.
– Пойдемте в кухню. Я уже накрыла на стол…
В кухне была та же выставочная чистота, как и во всей квартире. На столе в тарелках желтела яичница с кусочками ветчины. В тонких высоких стаканах – компот. Константина в кухне не было.
– Ему нужно заниматься, – объяснила Галя. – А вы ешьте, не стесняйтесь!
Коркин отлично слышал, что в комнате громыхает телевизор. Он старался поймать взгляд Самойлова, чтобы едкой улыбкой выразить, как тонко он чувствует ситуацию, но Самойлов с отсутствующим выражением лица сел за стол и взял вилку. Галя нарезала хлеб. У нее была тонкая талия, острые, еще не припухшие, как бывает у женщин, локотки, в ушах подрагивали золотые серьги. Коркин пожал плечами и сел напротив Самойлова. Генка не поднимал глаз, уставившись в тарелку, лениво двигал вилкой, ел, словно по принуждению. А Леша мигом очистил свою тарелку.
– Еще у меня есть пельмени, – сказала Галя. – Будете?
– А как же! – обрадовался Коркин. – Пельмени – единственная отрада в нашей тусклой студенческой жизни. Я вот лично, если не поем недельку пельменей – чувствую полный упадок сил. Голова не работает, мозги не шевелятся, ноги не ходят. Говорю тогда ребятам: или меня несите в пельменную, или пельмени несите ко мне, иначе не будет среди вас Алексея Коркина. И представляете: как только первая пельмешка влетает ко мне в рот, я мигом оживаю. Мозги включаются, мысли клокочут, фантазия выплескивается, точно протуберанцы из солнечных недр.
– Заткни фонтан! – резко сказал Самойлов.
– Ну зачем же! – смеясь, произнесла Галя. – Очень интересно! Вы, Алеша, оказывается, юморист.
– Иногда находит, – признался Коркин. – Когда, извините, кушать хочется… Вы что-то говорили насчет пельменей?
– Конечно, конечно… Сейчас сварю… – Галя пошла к холодильнику.
– Слушай, Генка, это же настоящая богиня!.. – с восторгом воскликнул Коркин. – Я, наверно, малость переигрываю… Никак не могу понять, куда ты клонишь.
– Мне нужно поговорить с Галей. Вдвоем, с глазу на глаз…
– Понял! Это мы сейчас исполним!
Когда Галя вернулась в кухню и стала греметь кастрюльками у плиты, Коркин встал, поискал по карманам и в замешательстве произнес:
– Покурить бы. Да вот сигареты кончились…
– Я вас выручу, – откликнулась Галя. И достала из шкафчика пачку «Столичных».
– А ваш муж не рассердится?
– Это мои сигареты, – просто сказала Галя.
– Ну, я пойду на площадку, чтоб здесь не дымить…
– Да курите здесь, ничего страшного… Я здесь курю и Костя. Это Джера у нас табачный дым не выносит.
Услышав кличку, собака, стуча когтями по линолеуму, вошла в кухню.
– Джера, на место! Мы тебя не звали, – приказала женщина овчарке. Та послушно удалилась.
– Я все-таки пойду, – мямлил Коркин.
– Нет, ты сиди здесь. Лучше мы выйдем, – вдруг заявил Самойлов. – Галя, давай выйдем на площадку – мне нужно поговорить с тобой!
– А пельмени?
– За пельменями Лешка посмотрит.
– Ну, хорошо.
Едва закрылась за ними входная дверь, как собака подбежала к ней, стала скулить и царапать дерматин лапами.
– Фу, Джера! На место! – услышал Коркин голос Константина. В ответ раздалось собачье рычание. – На место, я кому сказал! – кричал Константин. Овчарка царапала дверь.
– А, вы еще здесь!.. Что угодно? – войдя в кухню спросил он.
– Я варю пельмени, – тая лукавство, ответил Коркин.
– Какие, к черту, пельмени!.. Зачем все это нужно?
– Вода закипит, может убежать.
– Черт знает что! – с гримасой боли пробормотал Константин. – Вы-то хоть знаете, что ваш друг – трус и подонок?
– Пока не знаю… Он мне ничего не рассказывал.
– Ну, разумеется, похвастать ему нечем. Отбить у меня девушку – это, конечно, подвиг, а вот когда она жизнь себе исковеркала, здоровье потеряла – он смылся!.. Зачем же теперь пожаловал?
– Не знаю, – уже серьезным тоном ответил Коркин. – Мы вчера малость это самое… Ну, Генка и говорит: поедем в Москву, мне надо. Вот мы и приехали… А зачем надо – он не объяснил.
– Ну если он такой скромный, придется мне, так сказать, пролить свет… Я работал в приемной комиссии, когда Галя приехала поступать в наш вуз. Такая наивная, доверчивая – и знания самые посредственные. Я ее пожалел как землячку: помог поступить, в общежитие устроил… И вдруг является этот ковбой! На готовое, так сказать… Очаровал, запутал, испортил. Когда же Галя из-за вашего друга угодила в больницу, в очень тяжелом, кстати, состоянии, он перепугался и сбежал из Москвы. А теперь что же, извиняться прикатил?.. Подонок!
До этой минуты Коркин верил, что его друг – человек опытный и сильный, а в Москву Самойлова привело романтическое чувство. Теперь же Алеша Коркин растерялся.
– Как сбежал? – переспросил он, недоумевая.
– Ну, подробности – это вы у своего друга спрашивайте… – Константин устало опустился на стул. – Что мне сделать, чтобы вы оба поскорее смотались? У вас нет денег? Я дам деньги, только уезжайте. Пожалуйста, уезжайте, я убедительно вас прошу!
– Деньги? – удивился Коркин.
Вдруг послышалось шипение. Это в кастрюльке, оставленной на сильном огне, поднялась и полилась на горелки пена. Коркин рванулся, выключил газ.
– Какая жалость! – воскликнул он. – Я так люблю пельмени, а вот – недоварились!.. Ну не беда, потерпим до дома. Вы не переживайте, мы уедем. И денег не надо, что вы, право! Другой бы нас даже на порог не пустил, а вы еще и деньги предлагаете… Я, кажется, понял: вы – благодетель. Ну да, так и есть! Вы спасли загубленную душу, а Генка опять пытается ее погубить, так?
– Убирайтесь! – негромко произнес Константин. И направился к входной двери, чтобы отпереть замок. Возле двери сидела, тоскливо поскуливая, собака.
– Джера, на место! – приказал Константин. Собака не уходила. А когда он открыл дверь, овчарка первой вырвалась из квартиры и метнулась на площадку между этажами, где у окна в одиночестве стояла Галя. Она смотрела в окно, и в приподнятой ее руке дымилась сигарета. Не отрывая от окна взгляда, Галя свободной рукой нашла затылок собаки, севшей у ног, погладила…
– Простите, а где же Генка? – спросил Коркин.
Она повернула голову – спокойно, доброжелательно взглянула на Лешу. У нее было правильное и красивое лицо. Такие лица бывают у дикторов телевидения. Спокойные и доброжелательные. Они улыбаются для всех. И ни для кого в особенности…
– Гена ждет вас на вокзале. Я достала вам денег…
– Денег?
– Да, на билеты.
Глубоко внизу громыхнула железная дверь лифта, зашевелились, поползли тросы за проволочной сеткой шахты.
– Скажите, Галя, правда, что Генка предал вас?
Она ответила не сразу. Перебирала пальцами шерсть на загривке Джеры и задумчиво смотрела в окно.
– Все это было очень давно… Мне даже кажется, что этого вовсе не было. Так, сон… Или дурной фильм. Гена был просто глупым мальчиком. А я была глупой девочкой. Вот и все…
– Знаете, Галя, по-моему, оба они!.. Извините, может, это нахальство, только я считаю, что вам… В общем, если бы вот я был на месте Генки, я бы вас ни за что не предал!
Она молча повела плечами. Потом, вздохнув, сказала:
– Езжайте, сдавайте свои экзамены. Желаю вам успеха!
– Галя, вы очень красивый человек, честное слово!
Она грустно улыбнулась.
– Вы тоже еще очень глупый мальчик… Правда, Джера? – сказала Галя, потрепав собаку. – Езжайте в Ленинград, возвращайтесь в общежитие и больше не пускайтесь в авантюры. А нам пора домой!..
Первой взбежала по ступенькам овчарка. За ней медленно и спокойно шла хозяйка.
…Самойлов ждал под фонарем. Свой в чужом городе. Друг!.. Рядом кровати в общежитии… Генка курил, и в кармане его брюк выпячивалась пачка сигарет. Как же, он был при деньгах!..
– Кури, Леха, – протянул Самойлов эту самую пачку. Коркин взял сигарету, а Генка спичку зажег.
– Теперь у нас билеты до Ленинграда, вот, смотри! Показал Коркину самые обыкновенные билеты-картонки.
– Ради этого ты ее вызывал? – спросил Коркин.
– Тебе что за дело?
– Извинялся, да?
– Константин что-нибудь наплел?
– Он сказал, что ты сбежал из Москвы, когда Галя из-за тебя попала в больницу… Это правда?
– Это для него, для Константина – правда. А для меня… Сбежал!.. Я ведь несколько раз предлагал ей расписаться. Хотя жил без стипендии. У меня иной раз даже на столовую денег не было – я в буфете хлебом да винегретом спасался. Только все равно я ей говорил: давай поженимся. А она не хотела: рано, говорит. Она сама на аборт решилась – я отговаривал!.. А получилось скверно. Заражение крови получилось. Чуть не умерла. Три месяца в больнице держали. Константин каждый день к ней ходил, апельсины приносил, шоколад. Вот, мол, я какой – добрый. Он же добился, чтобы меня из комсомола исключили. У меня ни денег, ничего, отовсюду гонят, все презирают, а он к ней каждый день с передачками!.. Ну, я и обозлился. Просто озверел – до того все вокруг возненавидел. Все и всех… Вот взял, значит, и уехал из Москвы. Сбежал, как говорит твой Константин… Ему же это на руку. Он через местком путевку Галке выхлопотал. В дом отдыха. Ну и, конечно, помогал в учебе, во время сессии подстраховывал. В общем, она осталась в институте, даже от курса не отстала… Вот так и победил меня Константин!..
