Текст книги "Экзамены"
Автор книги: Вячеслав Бучарский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Несокрушимый
Борис Федорович знал: жена категорически запретит возить песок. Утром, укладывая в авоську термос с чаем и бутербродами, он рассказывал:
– Посажу картошку, лучок, редиску. Да хоть под яблонями вскопаю.
Жена тоже собиралась – на работу. Пристально взглянув на Бориса Федоровича, как часто в последние годы посматривала: здоров ли – сказала:
– Я серьезно прошу, не переутомляйся. А если будешь своевольничать, вообще запрещу ходить в сад!
Владелец соседнего участка Поршенков был молодым, лет пятидесяти, крепким и шустрым мужиком. Затеяв строить новую дачу, он с осени запасся кирпичом и цементом, а весной пригнал две машины песку. С неделю переправлял его на тачке от будки сторожа к себе на участок – метров пятьсот в один конец. Почернел и осунулся за эти дни. Тут и отпуск у соседа закончился. Махнул он рукой и предложил Борису Федоровичу: «Если нужен песок, бери, не жалко. Там у ворот не меньше полмашины осталось».
Борис Федорович высадил по нижнему краю своего сада ведро яровизированных картошек и вспомнил о подарке. Редиску, морковь, лук сажать – грядки лучше всего песочком присыпать, чтобы земля не трескалась. Тоже и огурцы, когда черед подойдет. А еще бы дорожки на участке посыпать для красоты. И внучкам песочницу устроить…
Умучившая Поршенкова общественная тачка перешла к Борису Федоровичу. По накатанной соседом дороге отправился он за дармовым песком. Полную тачку побоялся нагрузить: где уж! Зачерпнул чуть больше половины, спешить-то некуда. Ну и постарались сварщики: не телегу, танк в добрых полтонны весом соорудили!
Первую ездку он сделал довольно быстро. Ссыпав песок под грушей на своем участке, решил не отдыхать, еще рейс добавить. Порожняком было совсем хорошо: под горку дорога бежала. Снова ткнув передком тачки в песочный увал, зачерпнул почти до половины, подсыпал еще несколько лопаток и повез. Подъем начинался за поворотом. Тачка была на резиновом ходу, с надувными колесами, и все было бы прекрасно, не окажись колеса приспущенными, особенно правое. Для таких нужен двигатель повышенной мощности, которой шестидесятипятилетний Борис Федорович, разумеется, не обладал. Чуть-чуть вкатив железную колымагу на бугор, он выбился из сил и остановился передохнуть.
Коллективный сад раскинулся по склону оврага, за которым начинался родной завод Бориса Федоровича Шувалова. Работал завод, шумел: земля вздрагивала от ударов тяжелых прессов в кузнечном цехе, шипел пар в котельной, монотонно жужжали механические цехи. Отдыхая на пригорке, Борис Федорович ясно видел ограду из бетонных плит, деревянную тушу градирни, черные, залитые гудроном крыши корпусов… Он поступил на этот завод тогда, когда еще ничего, кроме барака заводоуправления, не было. А когда началась война, первый сборочный цех уже работал вовсю. Так он и поныне зовется первым цехом. Всего же их на заводе уже больше тридцати. И рабочих – двадцать пять тысяч. Не в каждом районном центре столько жителей наберется!.. И весь этот город-завод основался, заработал, вырос на глазах Шувалова. Двадцать пять исполнилось ему, когда пришел впервые в деревянный барак, с которого начался завод. Казалось тогда – вся жизнь впереди!
Чувствуя мучительную боль в нижней части живота, Борис Федорович кое-как дотолкал до участка вторую тачку, свалил и свалился сам на кровать под грушей, поставленную много лет назад именно для отдыха. Тогда еще старая груша была громадной, еще давала и плоды, и просторную тень.
«Раз двадцать придется съездить, чтобы все забрать, – прикинул Борис Федорович, посмотрев на ту жалкую кучку, что привез. – Загнешься, к черту, с этим песком!» И устремил взгляд на дачу. Своим видом она бередила душу хозяина. Штукатурка со стен, сколоченных из горбылей, пообсыпалась, толевая крыша протекала, просел левый столб веранды. То надо, это… И все самому. От жены помощи он не ждал, приходила с работы чуть живая. И если все же выбиралась в сад, то больше мешала: и то он посадил не там, и это сделал не так!
В тени дачи синели тоненькие трогательные фиалки, которые когда-то привезла из родных мест и посадила сноха Ольга. Каждую весну они первыми зацветали; Борис Федорович и его жена Александра Петровна, радуясь нежным цветам, так и называли их: Олины фиалки. Цветы вот прижились, а сыновьям родной дом стал тесен. Старший, Николай, и его жена Ольга жили за тысячу верст, в городе Тамбове. А младший, Михаил, забрался еще дальше – за Полярный круг.
Борис Федорович медленно поднялся с кровати, медленно натянул брезентовые рукавицы и снова покатил гулко громыхавшую тачку.
В пути ему встретился торопливо шагавший, помахивающий свернутой в трубку газетой технолог Кошелев.
– Доброго здоровья, Борис Федорович! – еще издали бодрым голосом поприветствовал Кошелев. – А я на заводе собирался тебя искать. Насчет новых патентов. В отгуле, что ли?
– Нет, уважаемый Сергей Ефимович, – остановившись, неторопливо ответил Борис Федорович. – Кончилась моя служба, уже неделя, как уволился.
– Фу-ты, ну-ты!.. – Технолог тоже остановился. – Живешь и не знаешь, что на свете творится… Хотя ты ведь пенсионер! Везет же людям. А мне еще два года трубить.
Борис Федорович не сдержал улыбку. Трубить!.. Все думают, будто с уходом на пенсию настоящая жизнь только и начинается!
– Что это такое – два года?.. Я сорок лет отработал на заводе – и не заметил как… Директор вернулся из Москвы?
– Да. Еще позавчера.
– Что, присвоили нашим машинам Знак качества?
– Ты как будто директора не знаешь. У него не сорвется! Три типа аттестовал.
– Вот кого я уважаю!.. Молодец, Бутырин. Несокрушимый человек! – восхищался Борис Федорович. Ему хотелось еще потолковать о заводских делах, но Кошелев, нетерпеливо взмахнув газетой, сказал:
– Прости, Борис Федорович, я на обеде. Забежал, понимаешь, помидорную рассаду открыть, пускай подышит, пока тепло…
В первый раз Шувалов уволился с завода четыре года назад, вскоре после того, как отметил шестидесятилетие. Приболел он тогда и решил пожить для себя: полечиться, навести порядок в саду и в квартире, попробовать написать мемуары в назидание внучкам и возможным еще внукам. Но не прошло и полугода, как бывший начальник отдела технического контроля притащился на завод с просьбой, чтобы взяли хоть рядовым контролером. Мемуары у него не пошли, навести порядок в квартире не позволила жена, а в саду закончился сезон. Его зачислили контролером, но поручили заниматься внедрением новой техники, и Шувалов опять почувствовал себя полноценным человеком. Пока не тревожили болезни. А они не забыли старика и с каждым разом трепали все чувствительнее. Особенно страдал он от крапивки – приступов аллергического зуда, истощавшего и обессиливавшего Шувалова. Последний приступ, случившийся в конце зимы, был особенно затяжным и мучительным. Когда Шувалов наконец поправился и отнес в бухгалтерию больничный лист, никто и слова обидного не сказал, но старик понял: пора увольняться окончательно.
Начальство отговаривало: без тебя, Борис Федорович, не управимся. Кто станет наши предположения в заводском бризе проталкивать, патенты для лаборатории подбирать? Ты с новой техникой в ладах, поработай еще. Плохо ли: пенсию получаешь, и у нас сто двадцать ежемесячно?
Борис Федорович верил: начальство не лукавит, он в самом деле кое-что смыслил по части новой техники. Но был человеком твердым. Уходить – значит уходить. Хотел от начальства лишь одного: чтобы назначили человека, которому передал бы запутанные и хитрые бризовские дела. Начальство обещало подумать, но за текучкой так ничего и не решило, хотя Борис Федорович уже все подписи на «бегунке» собрал. «Ничего, – утешали сослуживцы, – помирать-то, наверное, не собираешься? Понадобишься – мы тебя разыщем».
Борис Федорович сдал свой ветхий пропуск и получил в заводской кассе расчет. Никто из сослуживцев на проводы не напрашивался: не начальника отдела провожали, как четыре года назад. К тому же все добрые друзья Шувалова уже вышли на пенсию, а иные, как грустно шутил он, и дальше… И все-таки бутылку «Экстры» Борис Федорович купил. Пить ему, в общем-то, нельзя было. Для такого дела Борис Федорович пригласил Николая – знакомого ему мужика, околачивавшегося поблизости от приемного пункта стеклотары. Хоть был этот Николай человеком павшим и списанным, Борис Федорович уважал его за честность: занимая то рубль, то трешку, тот отдавал деньги точно в обещанный срок.
Распили они бутылку в соответствующей пропорции, и Николай расчувствовался.
– И-ех, где только я не работал! Во-первых, шофером, – он загнул палец. – А как правое лишился, стал экспедитором. Потом слесарем на заводе, потом кочегаром… А до этого еще в литейке работал. Так, дальше слесарем в ЖЭКе, землекопом на кладбище, то есть, значит, могильщиком. А еще… – Он называл одну за другой свои профессии, и уже пальцев не хватало. Глубоко вздохнув, Николай закончил: – Все равно увольняться тяжело, я же понимаю!
Борис Федорович, посмотрев на доброго, уже пьяненького Николая, с трепетом в голосе сказал:
– Я ведь сорок лет на заводе… Безупречно!
И это было понятно грузчику стеклотары. Он так и сказал:
– Да мне же самому сорок, Борис Федорович! Значит, ежели помощь тебе потребуется – запросто прямо ко мне!
…Толкая вверх по тропе груженую тачку, Борис Федорович вспомнил Николая. Старость делает человека беззащитным. Теперь и Николай в друзья годился. Жалко его, беспутного. Позови, так за бутылку перевез бы весь песок и еще спасибо сказал бы. Только какая же это выйдет дружба, если он Николая в самое больное место станет подталкивать? Нет, песок нужно перевезти самому…
Отдыхая на пригорке, с тоской оглядывая размахнувшийся во весь горизонт завод, Борис Федорович понимал, что, как ни вглядывайся – не разглядеть в этих корпусах, трубах, в высоких тополях на заводских аллеях сорок лет собственной жизни.
«Я должен перевезти песок хотя бы потому, что это уже последний мой песок. На всю оставшуюся жизнь с лишком хватит!» И, припомнив, как выглядит насыпанный у ворот песок, слабо улыбнулся, помотал головой. Невелика была горка…
Но все-таки горка. Тачек двадцать, как он нагружал, по половине. Хватит и на грядки, и на украшение дорожек. В саду Борис Федорович, в сущности, делал то же самое, что прежде на заводе: напрягал волю и силы для поддержания определенного порядка. Если раньше он организовывал людей, то в саду бился с природой. Без борьбы нет жизни, старики это хорошо понимают. И Борис Федорович намерен был упорствовать до конца в борьбе с дикой природой, желавшей расти не так и не там, где указывал ей садовод.
Он опять взялся за стальные оглобли тачки и повез по знакомой дороге.
Попав в ранней юности в город, Борис Федорович так и остался на всю жизнь горожанином. Но родился и вырос он в деревне; отец, дед, прадед – весь род Шуваловых были землепашцы. И то, что не находила его крестьянская душа в заводской железной работе, добирала в саду. За тем и торопился он каждый день – странней весны до поздней осени – после работы на заводе на работу в сад по этой вот мозолистой тропе. Но никогда еще не казалась она такой длинной, как теперь, когда толкал наполовину нагруженный «танк». Борис Федорович старался, чтобы его руки слились по прямой линии с оглоблями, стали как бы их продолжением, так легче было бы толкать. Но для этого нужны были сильные руки! А его обвитые вялыми старческими мышцами конечности выворачивались в запястьях, слабели в локтях и выгибались так, что Борис Федорович напоминал птицу, только рвущуюся не в небо, а в землю. «Надо довезти… Надо!» – и, вымуштрованная в течение всей жизни этим заклинанием, натура Бориса Федоровича не остывала: он не падал, не бросал сделанную как будто из свинцовых плит тачку – толкал ее и дотолкал до места. Только не вывалил: обессиленный, лег под грушей.
Сквозь веер из тонких побегов на остатке ствола он видел теплую голубизну неба. А когда-то непроглядной была мощная крона груши, даже весной, как только листочки проклюнутся из почек. Но вот и дерево состарилось: раздвоенный ствол, в развилку которого мальчишками любили забираться Миша и Коля, они же, став взрослыми, обрезали, гниль разъела сердцевину. Вот и остался, в общем-то, столб с султаном молодых побегов – так на городских улицах обрезают тополя, чтобы были курчавее.
Два года назад было в последний раз: съехались сыновья летом. И выдался такой день, когда втроем, одни мужики, они пришли в сад и работали. Обрезали грушу, колодец вычистили. Часто вспоминал тот день Борис Федорович, и всегда душу щемило: как ладилось у них дело, какая дружная была артель! Будь все трое по-крестьянски привязанными к земле, как славно могли бы работать и жить!
Однако сыновья его – от роду горожане. И с мальчишеских лет романтики. Может, стоило их как-то потрезвее воспитывать, почаще глаза на правду открывать? Тогда бы, глядишь, не разъехались в дальние концы; работали бы оба на заводе, сделали, как положено, карьеру, завели бы себе автомобили. Пусть жили бы с семьями отдельно, в собственных квартирах, но по вечерам собирались бы вместе в саду… Вообще-то сыновьями Борис Федорович гордился. Не стали они ни обормотами, ни пьянчугами, оба выучились: старший – инженер, младший – учитель. Правда, не многого успели добиться, жили оба скромно, без лишних денег. Но ведь и сам Борис Федорович в молодости захотел жить иначе, чем родители, захотел учиться, ушел в город. Ему ли осуждать сыновей!.. Нет, пора подниматься и браться за тачку. Может быть, летом приедут с детьми Николай или Михаил. У обоих девочки. Внучки!.. Будут играть в песочнице и бегать по дорожкам, посыпанным песком. Надо!..
Малолюдно было в послеполуденный час в саду. Лишь кое-где копошились среди грядок неизвестные Шувалову пожилые женщины. Но вот показался и знакомый человек. На своем участке подвязывал прутья малины бывший мастер из термического цеха Зубарев. Он уже лет десять не работал на заводе. Садом занимался. Свой участок превратил в сплошной малинник. Подобрал хорошие сорта. Малина росла у него сильно. Все лето носил Зубарев ягоду ведрами и, не стесняясь, продавал на базаре.
Услыхав громыхание пустой тачки, Зубарев подошел к дороге, явно желая потолковать с Борисом Федоровичем.
Старики поздоровались. Борис Федорович объяснил, для чего возит песок и как он ему достался. Согласился с Зубаревым насчет ранней весны и опасности заморозков во время цветения, которое уже вовсю началось. Потом заговорили о заводских новостях. Завелся Зубарев надолго. Борис Федорович иной раз сам был не прочь поворчать на несообразности текущей жизни, только Зубарев как-то уж слишком заострял тему: и порядка на заводе нет, и начальство слишком много себе позволяет. Нудноватый был он мужик, этот Зубарев.
– Что же так мало насыпал, Борис Федорович? – окликнул Зубарев, когда Шувалов вез тачку уже в обратном направлении. – Для себя можно бы и побольше.
Борис Федорович боялся остановиться. Подъем начинался впереди, берег силы. Молча протопал мимо, только подумал, что Зубарев, пожалуй, родом из купцов. «Ну да, – рассуждал он, – от старой закваски трудно избавиться. Мы в саду сами по себе, не в коллективе. Кто каким родился, таким себя здесь и выявляет».
И вот, взбираясь на бугор, Борис Федорович проглядел в одном месте довольно глубокую ямку. Правое колесо вкатилось в нее, и тачка неожиданно резко вильнула, отчего Борис Федорович получил сильный удар в живот. Ударил себя собственной рукой, которой сжимал оглоблю. Будто подломившись, Борис Федорович согнулся и повалился бочком на дорогу. Тачка осталась на месте, не накатилась на лежавшего старика, потому что правое ее колесо застряло в ямке.
Радостно пели в саду птицы. Больше всех старались скворцы: трещали, щелкали, высвистывали, подражая то сорокам, то воробьям, то друг другу. В белых клубах цветущих слив гудели пчелы. Что не цвело, то зеленело. Там, где еще не тронула добротную садовую землю лопата, нагло перли сорняки. Вскопанные «палестинки» были чисты и мягки; птицы, отыскивая червяков, оставляли на них крестики следов. Природа весело и споро делала свое дело, и безразлично было птицам и пчелам, деревьям и траве, ветру, качавшему цветущие ветви, и высоким облакам, жив или мертв сухотелый старик, скорчившийся возле железной тачки, до половины нагруженной песком.
Но Борис Федорович был жив. Сознание вернулось к нему ярой пульсирующей болью в животе, шумом и звоном в ушах, чувством жалости к самому себе. Со всем этим он услышал птичье разноголосье, ощутил аромат цветущих деревьев, почувствовал холодноватую твердость земли. Он попытался встать, но от головокружения, от слабости во всем теле не смог, и на четвереньках пополз к своему участку, благо поблизости никого из садоводов не было. Лег под грушей. Тихо мычал, перемогая боль, и проклинал старость. Пока не вспомнил об оставленной посреди дороги тачке. Преградой на пути осталась. Убрать бы… Эта забота отвлекла Бориса Федоровича от жалости к себе, он стал думать, как быть дальше, и первое, что пришло на ум: нужно сегодня же зайти к Николаю, жившему в соседнем подъезде, и попросить переправить песок. Ведь надо же все-таки перевезти!.. Приняв это решение, Борис Федорович забылся.
Проснувшись примерно через час, он почувствовал себя лучше. Напился чаю из термоса, закусил бутербродами. И опять вспомнил: тачка на дороге. Что-то надо с ней делать: или довезти до участка, или отогнать к будке сторожа.
Теперь он шел по-человечески. Все более крепло тело и прибавлялось бодрости. Давешняя мысль о Николае показалась нелепой. Насчет песка решил так: хватит и того, что привез. На грядки вполне хватит. Вот еще оставленную на дороге тачку отгонит к себе на участок – и достаточно. А уж дорожки, песочница – об этом пусть сыновья, когда приедут, хлопочут.
Он привез тачку, высыпал – и неожиданно для себя, с озорством, подумал: а что, если еще ездку сделать?
Борис Федорович был пенсионером и потому для важных дел не годился. А без дела жить не мог: что-то он должен был изменять, приводить в порядок в этом мире. Хотя бы перевезти песок от будки сторожа к себе на участок.
Еще две ездки осилил Борис Федорович. И рухнул на кровать под грушей, словно подстреленный. Казалось, все было вынуто из его тела: кости, мышцы, больной кишечник. Однако пустоты старик все-таки не ощущал. Теплое, молодое чувство удовлетворения наполняло его.
К вечеру в сад пришла Александра Петровна, чтобы накормить и отругать мужа: она хорошо знала его жадную до работы натуру. Но, увидев под грушей желтый песочный холм и рядом с ним железную тачку, увидев бескровное лицо мужа, лежавшего на кровати, Александра Петровна обо всем позабыла.
– Боречка, что с тобой? – спросила она, готовая заплакать.
– Я сейчас встану. Да не смотри на меня так!.. Ничего не случилось, все хорошо.
– А песок? – несмело спросила жена.
– Ну, и что – песок?
– Кто его возил?
– Никто ничего не возил!
– Борис, – плача, проговорила Александра Петровна, – зачем ты хулиганишь?.. Ты ведь меня нисколько не жалеешь! Вдруг что случится, как я останусь одна?
– Больше, не буду… Сказал тебе – больше не буду!.. Вот лук сажать, редиску – ведь нужен песок? А больше не буду, успокойся, пожалуйста!
Александра Петровна с потрясенным видом понесла к даче сумку, в которой был бидончик со свежими нежирными щами, баночка с отварной рыбой – то, что приготовила для больного мужа. А он – возил песок!
Ужинали на веранде. Александра Петровна обиженно молчала. Борис Федорович молчал виновато. А над дачей в скворечнике бранилось птичье семейство, где-то за садом, в жилых домах, играла радиола, в чистом небе с гулом пролетали самолеты, и вечер был по-летнему теплым и приятным от запахов цветущих слив и вишен.
– А разве груша может цвести? – нарушила молчание Александра Петровна.
– Какая груша?
– Наша.
– Чему там цвести? Мы с ребятами всю ее обрезали.
– А она цветет.
– Кто?
– Вот бестолковый! Я про грушу говорю.
– Не может быть, – спокойно сказал Борис Федорович.
– А ты разуй глаза и посмотри. Вон на нижних ветках что – разве не цвет?
Борис Федорович, подслеповато щурясь, всматривался. В самом деле, один из молодых побегов, выросших там, где, некогда прошлась пила, покрылся редкими белыми соцветиями.
– Эх, ты, горе-садовод, – уже без прежнего холодка сказала Александра Петровна. – Даже не знаешь, что у тебя в саду творится!
– Честное слово, не заметил. Не до того было.
– Вот-вот… Лишь бы надрываться. Порядочные люди ходят в сад отдыхать, а ты – чтобы себя в гроб поскорее загнать.
– Ну, ладно, – растроганно произнес Борис Федорович. – Обещал ведь, больше ни-ни… Писем не было?
Александра Петровна с грустным лицом покачала головой.
– Вот бы ребята приехали! – мечтал Борис Федорович. – Надо им сообщить, что у нас груша зацвела. Будешь писать – не забудь!.. Нет, пожалуй, об этом я сам напишу!
И, решив так, Борис Федорович задумал рассказать сыновьям не только про грушу. Он напишет и о том, что привез песку, посыпал дорожки и сделал для внучек песочницу. Ведь там, у будки сторожа, осталось столько же, сколько он уже перевез. Пустяк, всего на день работы.
