Текст книги "Экзамены"
Автор книги: Вячеслав Бучарский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)
Крылья
Я вышел с лыжами из троллейбуса и на остановке увидел Марину Потапову. Она сидела на скамейке в деревянном павильоне, где все доски были исписаны любовной арифметикой. Марина была в лыжном темно-синем костюме, дешевом и потому грубоватом; рядом стояли обшарпанные лыжи с намалеванными краской номерами, а в руках она держала правый ботинок, тоже с номером на боку. Круглое простенькое лицо Марины было огорченным.
– Потапова, что с тобой? – спросил я у однокурсницы.
– Жмет – просто сил нет! – пожаловалась она. – Помоги оторвать стельку!
– Казенные, что ли? – поинтересовался я.
– В прокате взяла. Последние… Левый-то ничего, а правый на ногу не налезает.
Я втиснул руку в ее маленький, почти детский ботинок и с треском выдрал стельку. Обнаружились острия гвоздей, но у Марины нашлась газета. Подложили бумаги, Марина довольно изящным движением (тут я вспомнил Золушку и ее башмачок) вставила маленькую ступню в белом шерстяном носке в ботинок, зашнуровала, притопнула.
– Ну как, теперь ничего?
– Ах, Коля, что бы я делала без тебя! – воскликнула Марина с явно преувеличенным чувством.
Мы уже третий год учились в одной группе. Потапова была неглупой девчонкой: не отличаясь особым прилежанием, она все же вовремя и неплохо сдавала экзамены и зачеты. Но ни в лице, ни в невысокой фигурке, ни в характере Марины я не находил ничего примечательного, а потому и не пытался никогда сблизиться с нею. Вообще, у нас, парней, было принято искать знакомства на стороне, со своими же девчатами мы поддерживали чисто приятельские отношения.
– Кого-нибудь ждешь? – спросил я, заметив, что Марина не спешит.
– Я тебя ждала, мой невстреченный! – пропела она игриво.
– Ну-ну, ври больше!
Я взвалил свои лыжи на плечо и пошел к спуску в овраг. Марина тоже взялась за лыжи и побежала за мной.
– Колька, а у тебя юмора – нисколько! – сказала она, поравнявшись. – Мог бы и мои лыжи понести.
Я принял у нее прокатовские «дрова» и, задетый, посмотрел в размалеванные и смеющиеся глаза Марины. И понял, что у Потаповой просто озорное настроение. Удивляться тому не приходилось: день был что надо! Легкий, градусов в десять морозец, небо до боли в глазах синее, солнце в нем смеется, недавно выпавший снег сверкает повсюду и звонко скрипит под ногами. А кроме того, у нас – зимние каникулы. Позади зачеты и экзамены, позади бессонные ночи и всяческая нервотрепка, но дело сделано, стипендия в кармане, гуляй, студент!
– Денечек-то – как по заказу! – заметил я, заразившись настроением Марины.
– Ага! – ответила она и простецки мотнула головой. Два синих шарика на ее вязаной шапочке смешно подпрыгнули. От мороза щеки Марины раскраснелись, стали тугими – точь-в-точь как спелые яблоки, покрытые нежным белым пушком.
– Марина, хочешь, поцелую? В щечку?
– Хочу! – неожиданно согласилась она.
Поблизости в ту минуту никого не было. Я обнял Марину и прижался губами к ее щеке. Она была холодноватой и упругой. Марина засмеялась, вырвалась, побежала вперед. Потом, обернувшись, крикнула мне:
– А ты трусишка, Колька!
– Почему?
– Целуешь с оглядкой.
И запела что-то, и покатилась на подошвах по заледенелым, забитым снегом деревянным ступенькам лестницы. Спускаясь следом за ней, я боялся, что Марина, чего доброго, еще грохнется на этой опасной лестнице, поломается или ушибется. Возись потом с ней!.. Но в то же время было приятно чувствовать, что я нравлюсь Марине – иначе с чего бы она так резвилась? Я даже стал думать, что она, в общем-то, неплохая девчонка. Конечно, не красавица, но дружить с ней вполне можно. С такой и не заскучаешь, а если в беду угодишь – тут же на выручку бросится… Только ведь опасное это дело – дружба. Вдруг я все-таки встречу свою девушку – ту, которую давно ищу. Как тогда с Мариной быть?
По дну оврага шел пологий спуск к реке и была проложена крепкая, словно навощенная лыжня. Мы встали на лыжи. Скольжение оказалось идеальным. Энергично оттолкнувшись палками, я поехал первым, крикнув Марине:
– Не отставай, ждать не буду.
– А ты не задавайся. Подумаешь, какой чемпион! Если пригласил меня кататься, значит, не должен бросать.
– Я тебя приглашал?!
– Ну какая самоуверенность!.. Неужели ты считаешь, что я тебя пригласила? – заявила мне Марина исполненным благородного негодования тоном. Мне осталось только покорно развести руками.
Мы спустились оврагом к Яченке и, перед тем как пересечь неширокое ложе замерзшей речки, остановились, чтобы снизу вверх посмотреть на родной город.
И старое, и новое выдвинулось на крутосклонный берег, разделенный в нескольких местах оврагами, отроги которых были высоки, почти как настоящие горы. За матово-белыми, серебристыми на солнце склонами, кручами, лбами чернели треугольники деревянных ветхих домов. Как бы приподнимали белесо-голубой полог неба перегородчатые башни кранов и морковно-красные трубы ТЭЦ, а справа гигантским яйцом вспучился купол Музея космонавтики, и за ним нацелена была в зенит белая неземная ракета.
Невелик наш город, но есть в нем не мало дорогих мне мест, где душа невольно вздрагивает либо от прикосновения к дальним и легендарным эпохам русской истории, либо от простой и трогательной созвучности архитектуры с природой.
Вот и здесь, на иссеченном лыжными следами берегу Яченки, моя душа ожила и заставила забыть, почему и зачем я здесь. Да и Марина замерла от неохватности взглядом всего, что открылось нам.
Однако она оказалась зорче меня.
– Колька, ты посмотри, неужели он хочет съехать оттуда? – закричала Марина, показывая на один из самых крутых и высоких холмов. Там на вершине темнел как бы крохотный знак – человеческая фигурка. Присмотревшись, я заметил тонкие спицы палок и вздернутые над снегом носки лыж.
Человек на горе сложил палки вместе и, оттолкнувшись ими, как веслом, начал смещаться книзу, присев и держа палки перед собой в вытянутых руках. Он скользил все быстрее. Палки, которые он держал параллельно земле, напоминали крылья. Снег на склоне, отражая солнце, слепил. Человека порой было не различить, но он быстро летел к нам, то выпрямляясь, то приседая, и мне показались его движения удивительно плавными – женскими!
– Молодчина какая! – прошептала рядом со мной Марина.
На девчонке был черный, с оранжевыми полосками свитер и брюки из эластика. Из-под желтой шапочки черными крыльями распластались волосы, а лицо лыжницы было напряженно-бледным, со сжатыми в тонкую линию губами, с прищуренными глазами, над которыми резко сходились к переносице длинные брови. Как тень самолета, промчалась мимо нас эта девчонка, и снег свистел под золотистыми стрелами лыж. С разгона она перемахнула речку, выскочила на другой берег и там, завернув крутую дугу, встала. Должно быть, любовалась следом, начинавшимся почти с неба, тонким и плавным, как росчерк пера.
Потом эта девчонка развернулась и побежала к бору, лихо размахивая палками.
Я считаю, что всякий человек способен мечтать, только почему-то в наше время мечтательность считается несерьезной, даже смешной чертой характера. Наверное, поэтому большинство людей скрывают свои мечты, настолько скрывают, что в конце концов отвыкают мечтать.
Я учился в техническом вузе, у нас среди парней хорошим тоном считалось казаться энергичным и пробивным малым, которому все – нипочем! И я старался быть как все. Но – как ни высмеивал самого себя – иногда все же мечтал о разной ерунде. Например, надеялся когда-нибудь открыть фундаментальный закон природы. Или прославиться удивительным изобретением. Ведь недаром же в нашем городе жил Циолковский.
Смешно, конечно, ведь мечты ничего не стоят. Другое дело, если из них складывается великая цель жизни, и человек отрывается от разных житейских забот, бытовых проблем и целиком отдается достижению цели. Только к таким людям рано или поздно приходит настоящая слава – это я уже хорошо понимал.
Мои же мечты все как-то не оформлялись в великую цель жизни. Потому я и смеялся над собой, хотя, честно признаться, мечтая, я чувствовал, что за спиной у меня вроде бы шевелятся крылья.
Провожая взглядом стройную, удалявшуюся к дымчатой крепости бора фигурку лыжницы, я вдруг открыл для себя, что крылья ведь доступны каждому, кто обладает смелостью и мастерством в каком-нибудь деле.
– Коля, а ты можешь оттуда съехать? – услышал я вопрос, произнесенный вроде бы простодушно, но как-то слишком уж отчетливо.
– А ты – можешь? – резко спросил я у Марины.
Она вскинула бровки, выкатила серые глаза и чисто по-женски развела руками: дескать, при чем здесь я, и вообще не всем же быть такими, как эта, которая тебя заворожила.
Я оттолкнулся палками и покатил к подножию горы.
Больше всего мне было жалко лыжи. Отличные эстонские беговые лыжи, которые подарил мне ко дню рождения старший брат. Они же не годились для спуска с гор… Но ведь и у девчонки были обыкновенные, вовсе не слаломные лыжи.
Правда, у нее было еще и мастерство. Но не сразу же оно приходит! «Главное, – внушал я себе, восходя «елочкой» по склону, – все время следить за собственным центром тяжести. Весь секрет – в этом!»
Почти обессиленным взобрался я на вершину горы. Марина осталась маленькой темной запятой на снегу у реки. Она помахала мне рукой. А у меня под ногами были свежие оттиски лыж той девчонки. Ее след круто уходил вниз, взлетал на первой террасе, а дальше обрывался, появившись уже на горбе второй террасы, потом третьей, а дальше уже был неразличим. Еще дальше была река, где ждала моего подвига Марина, а за рекой табачного цвета бор, в котором где-то уверенно бежала на лыжах та отважная девчонка…
Я выровнял свои лыжи, вздохнул и оттолкнулся. Ветер загремел в ушах, ударил в лицо и сорвал с меня финскую шапку с козырьком. Этого оказалось достаточно. Сколько я ни внушал себе: «Главное – следить за центром тяжести и не трусить!» – тело вдруг как бы само решило позаботиться о самосохранении. Помимо воли я накренился влево и стал падать. Подогнулись колени, бедро чиркнуло по снегу. И меня закрутило, подкинуло, ударило о твердый наст. Кончилось тем, что я оказался лежащим ничком на снегу с распростертыми руками, с растянувшимися почти в шпагат ногами и носок правой лыжи врезался в обнажившийся живот, прочертив по нему ссадину.
Я открыл замки креплений и сбросил лыжи, к счастью оказавшиеся невредимыми. Держа их в руках, спустился до первой седловины, куда, проскакав мимо меня, закатилась моя шапка. Марина ждала внизу, не двигаясь. Только из-за нее я снова встал на лыжи.
Во второй раз я упал, уже пролетая мимо Марины. Я думал сделать разворот – эффектный, с веером снежных искр из-под лыж, но потерял равновесие, и вместо искр из-под моего бедра взлетели комья снега. Однако теперь я быстро вскочил на ноги.
Марина заливалась. Перегнулась от хохота, упершись локтями в колени и закрыв кулаками лицо. Потом подъехала ко мне с блестящими от слез глазами, с ямочками на румяных щеках, довольная, будто посмотрела кинокомедию.
– Ты настоящий Тони Зайлер[1]1
Знаменитый австрийский горнолыжник.
[Закрыть], Коленька! – сказала она с насмешливым ободрением в голосе.
Если подумать спокойно, то ничего страшного не находишь в том, что показалось кому-то смешным. Вот смеялась надо мной Марина. Потому что, видно, в самом деле забавны были мои кувырки. И хохотала-то она уже после того, как, живой и невредимый, я поднялся. Так чего же, казалось бы, обижаться?..
Но я тогда прямо-таки вскипел. «Уж кто бы смеялся!» – думал я, мысленно сравнивая такую обыкновенную, заурядную Марину с той девчонкой.
– Да? – зловеще переспросил я, когда Марина назвала меня Тони Зайлером.
– Коль, ну не сердись! – уже ласково уговаривала Марина. – Честное слово, так было смешно, я просто не могла удержаться!
– Лишь бы на здоровье, – обронил я. – Смейся, мне не жалко. И вообще – я домой!
– Колька, ну ты просто глупый, честное слово! Мы же в бор собрались…
А я уже уходил от нее. Решимости придала та картина, которая представилась мне, когда Марина напомнила про бор: мы с ней плетемся по-крестьянски по лыжне, а навстречу длинными прокатами бежит та девчонка. И насмешливо оглядывает нас… К тому же все сильнее чувствовалась боль в бедре и саднила оцарапанная щека.
Пройдя немного, я обернулся: не тащится ли за мной Марина? А она уже приближалась к бору.
Еще две недели продолжались зимние каникулы. И почти все время сохранялась солнечная, звонкая погода. Казалось, вот-вот лыжи сами выломятся из тесноты кладовки, подхватят меня под руки и поведут на лыжню в бор. Мне так хотелось на ту лыжню, ведь я отчетливо – будто цветную фотокарточку перед глазами держал – помнил бледное, остро стесанное к подбородку лицо, разлет бровей, длинные прорези темных глаз и распластавшиеся в крылья волосы девчонки в свитере с оранжевыми полосами.
Но мне почему-то верилось, что если я пойду на лыжах в бор, то встречу там не ее, а Марину. Застряла эта мысль в голове крепко. Перед Мариной я чувствовал себя виноватым. Ведь что ни говори, а поступил я тогда не по-джентльменски.
Однако днем и вечером я отправлялся бродить по городским улицам и не мог удержаться, чтобы не заглядывать в лицо каждой из проходивших мимо девушек. Много попадалось хорошеньких и даже красивых лиц, но крыльев, так же, как у Марины, у этих девчонок, угадывал я, не было!
Я видел блестящие распахнутые глаза, слышал нестеснительный звонкий хохот, красивые жесты, модные одежды – всем этим молодым прохожим так весело и беззаботно жилось в городе с его уютной уличной теснотой, почти непрерывными потоками машин, блестящими плоскостями магазинных витрин. «Да на фига мне какие-то крылья, если и так хорошо!» – как будто читал я на каждом из встречных лиц.
Но я-то еще верил, что настоящему человеку не может быть хорошо в душевном покое. Истинная жизнь – это полет к далекой и трудной цели, поэтому в жизни обязательно должен быть момент преодоления, прорыва к недосягаемому. А тут – всем весело, все беззаботны, довольны…
Размышляя так, я не щадил и себя. «Лентяй!.. Размазня!.. Тупица!..» Порой я придумывал для себя и более злые слова, только все это мало помогало. Требовалось срочно определиться в жизни. Выбрать для себя достойную цель. И рвануться к ней всей душой, чтобы стряхнуть наконец с себя эту пошлую размягченность чувств, размазанность мыслей, чтобы избавиться от преступной бесплодности, с которой проживал я день за днем. Я хватался то за книги, то за чертежи, то за паяльник. Но скоро оставлял и то, и другое, и третье, потому что все это было не то: не шевелились за спиной крылья!
Мы встретились с Мариной в институте, перед лекцией по политэкономии. Марина буднично поздоровалась – будто и не было трехнедельных каникул, а мы только вчера виделись – и прошла мимо. Я сел на свое обычное место в дальнем углу аудитории и раскрыл «Былое и думы» Герцена – свою настольную книгу в ту пору. Отыскивая нужный абзац, я неожиданно вспомнил, что в облике Марины проглянуло нечто новое. Я привстал и посмотрел в тот ряд, где обычно сидела Марина. Она что-то оживленно рассказывала соседке и мне видна была в профиль. Смеялась, хлопала тяжелыми от краски ресницами, показывала пальцами, сложив их щепоткой: ни вот столечко, дескать, не задело! А волосы у нее были взгромождены в высокую башенку на затылке. Хотя раньше, вспомнил я, она носила короткую прическу.
После лекций я задержался в библиотеке, а потом спустился в раздевалку. В дальнем углу перед зеркалом стояла девушка в лохматом пальто и обеими руками осторожно насаживала шапку на высокую прическу. «Ага, вот теперь мой черед посмеяться!» – вспомнил я, узнав в ней Марину. Подошел и спросил:
– У тебя так быстро отросли волосы?
Она обернулась, спокойно, но холодно посмотрела мне в глаза. Пауза вышла довольно долгой. Но все же Марина ответила:
– Нет, Коля. У меня шиньон.
Удивляясь самому себе, я вдруг предложил:
– Марин, а не сходить ли нам с тобой в киношку?
– Не могу, Колечка, – без всякого сожаления ответила она.
– Марин, я на полном серьезе!
– И я абсолютно серьезно, – сказала Марина, натягивая перчатки.
Я начал волноваться.
– Слушай, Марина, почему ты не можешь? Ты куда сейчас? Хочешь, я провожу?
– Ну уж нет, пожалуйста, не надо! И вообще – у меня к тебе великая просьба: не выходи пока из института, побудь тут минуток пять, понимаешь?
Я честно помотал головой.
– Нет, не понимаю.
– А все потому, что ты – бестолковый парень! – воскликнула Марина с досадой и еще с каким-то злым чувством – так, что я сразу осекся. Марина пошла к выходу. Я стоял у зеркала и моргал. Это я хорошо запомнил, потому что видел самого себя в зеркале.
Все же не выдержав запрошенных пяти минут, я вышел на улицу – и поэтому все сразу понял. Марина уходила от института под руку с офицером. У него были прямая спина, квадратные плечи; на рукавах, хлястике и фалдах блестели надраенные пуговицы, но самое главное – этот парень был в фуражке с голубым околышем. Такие фуражки, как известно, носят военные летчики.
…Марины Потаповой давно уже нет. Есть Марина Васильевна Соколова, которая работает конструктором первой категории в проектном институте и вместе с мужем-летчиком живет в девятиэтажном башенном доме на соседней улице.
А я читаю лекции в планетарии. Мне нравится рассказывать людям о звездах. Особенно о таких, чей свет пробивается к нашей планете за многие сотни лет.
Мне уже за тридцать, но живу я все еще по-студенчески, один. Если меня спрашивают, почему не женюсь, я обыкновенно отвечаю шуткой. Их, удачных шуток на эту тему, придумано не мало. Не рассказывать же всякому, что я слишком долго надеялся разыскать девушку, похожую на ту смелую лыжницу, у которой в полете темные волосы вздымались как крылья.
А с Мариной Соколовой мы иногда встречаемся на улицах. Недавно она разрешила взглянуть на младшего сына, спавшего в нарядной колясочке. При этом мать сопровождали двое пятилетних краснощеких близнецов.
Для тех, кому за тридцать, в одном из городских дворцов культуры регулярно устраивают специальные вечера под названием «Надежда». Наверное, однажды я все-таки соберусь и куплю билет на такой вечер.
