Текст книги "Герои Первой мировой"
Автор книги: Вячеслав Бондаренко
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)
Подвиг флотского священнослужителя был оценен по достоинству. Отец Антоний стал первым русским военным (и единственным флотским) священником, удостоенным во время Первой мировой войны высшей боевой награды России – ордена Святого Георгия 4-й степени (Высочайший приказ об этом был подписан 4 ноября 1914 года). К тому же он стал первым священником, удостоенным этой награды посмертно.
Русские военные священники не принимали участия непосредственно в боевых действиях (в 1915 году Святейший синод издал специальный документ, категорически запрещавший священникам поступать в армию не на духовные должности). И тем не менее многие из них проявили на поле боя мужество и храбрость. Сотни раз священнослужители с крестом в руках водили в атаки «свои» полки (не только пехотные, но и кавалерийские), с риском для жизни причащали раненых на поле боя, совершали богослужения под вражеским огнем. Были и другие, поистине уникальные случаи. Так, иеромонах 311-го пехотного Кременецкого полка отец Митрофан не прекратил службу даже тогда, когда вражеский снаряд пробил крышу храма и, не разорвавшись, упал рядом с алтарем; священник перекрестил снаряд и спокойно довел службу до конца. Священник 159-го пехотного Гурийского полка отец Николай (Дубняков) заменил убитого командира обоза и благополучно привел обоз к своим. Священник 58-го пехотного Прагского полка отец Парфений (Холодный), случайно наткнувшись на австрийский взвод, пошел к нему с иконой в руках и уговорил сдаться в плен двух вражеских офицеров и двадцать три солдата…
В годы Первой мировой в России существовал довольно сложный порядок награждения военных священнослужителей за боевые отличия и подвиги, совершенные на поле боя. Им последовательно могли быть вручены следующие знаки отличия – набедренник, скуфья, камилавка, наперсный крест от Святейшего синода, орден Святой Анны 3-й степени, сан протоиерея, орден Святой Анны 2-й степени, орден Святого Владимирами степени, палица, орден Святого Владимира 3-й степени, крест от Кабинета Его Императорского Величества с украшением, орден Святой Анны 1-й степени, митра. Несмотря на то, что правилами не было предусмотрено награждение священников орденами с мечами и бантом, известны и такие случаи. Всего за время Первой мировой войны священникам было вручено 304 ордена Святой Анны 3-й степени с мечами, 203 ордена Святого Владимира 4-й степени, 85 орденов Святого Владимира 3-й степени, 248 золотых наперсных крестов на Георгиевской ленте.
Многие священники удостаивались сразу нескольких наград. Так, протоиерей 93-го пехотного Иркутского полка отец Иоанн (Орлов) в один день 27 апреля 1915 года получил орден Святой Анны 2-й степени с мечами и орден Святого Владимира 4-й степени с мечами, а 2 июля 1915 года – золотой наперсный крест на Георгиевской ленте и орден Святого Владимира 3-й степени с мечами. Священник 6-го Туркестанского стрелкового полка отец Николай (Высоцкий) 2 июля 1915 года одновременно получил ордена Святого Владимира 4-й и 3-й степеней с мечами. Общее число священнослужителей, отмеченных в 1914—1917 годах государственными наградами за доблесть на фронте, приближается к двум с половиной тысячам. Если учесть, что через службу в армии и на флоте тогда прошло всего около пяти тысяч священников, эту цифру следует признать огромной.
Из постепенности наград был изъят орден Святого Георгия, которым священники награждались за наиболее выдающиеся подвиги. Впервые высшая воинская награда России была вручена полковому священнику 19-го егерского полка отцу Василию (Васильковскому) 26 марта 1813 года за храбрость, проявленную во время сражений под Витебском и Малоярославцем. На протяжении XIX века этого ордена удостоились также священник Тобольского пехотного полка отец Иов (Каминский, в 1829 году), священник Могилёвского пехотного полка отец Иоанн (Пятибоков, в 1854 году) и иеромонах 45-го флотского экипажа отец Иоанникий (Савинов, в 1855 году). В 1905 году ордена Святого Георгия 4-й степени был удостоен священник 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка отец Стефан (Щербаковский), впоследствии геройски проявивший себя и на Первой мировой.
В течение 1914—1917 годов орденом Святого Георгия 4-й степени в России было награждено 13 военных священников. Вот их имена:
священник минного заградителя «Прут» отец Антоний (Смирнов);
священник 3-го гренадерского Перновского полка отец Амвросий (Матвеев);
священник 154-го пехотного Дербентского полка отец Павел (Смирнов);
священник 209-го пехотного Богородского полка отец Фи-лофей (Антипычев);
священник 217-го пехотного Ковровского полка отец Владимир (Праницкий);
священник 289-го пехотного Коротоякского полка отец Евтихий (Тулупов);
священник 318-го пехотного Черноярского полка отец Александр (Тарноуцкий);
священник 439-го пехотного Илецкого полка отец Михаил (Дудицкий);
священник 5-го Финляндского стрелкового полка отец Михаил (Семенов);
священник 6-го Финляндского стрелкового полка отец Андрей (Богословский);
священник 7-го Финляндского стрелкового полка отец Сергий (Соколовский);
священник 9-го драгунского Казанского полка отец Василий (Шпичек);
священник 42-й артиллерийской бригады отец Виктор (Кашубский).
Кроме того, священник 245-го пехотного Бердянского полка отец Василий (Островидов) был удостоен Георгиевского креста 4-й степени.
Отдельно стоит упомянуть священнослужителей других конфессий. Заслуги католических и протестантских священников, как и православных, могли быть отмечены орденами, возведением в должность, наперсными крестами. Представители мусульманского военного духовенства могли быть награждены медалями «За усердие» для ношения на груди или на шее. Однако во время войны полковые муллы не раз получали ордена Святого Станислава 3-й степени с мечами. Известен единственный случай награждения полкового муллы Ингушского конного полка Хаджи-Таубот Горбакова орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом – «…за то, что в бою 3 июня 1916 года, когда австрийская пехота перешла в наступление… он, въехав вперед в цепь и лаву, возбуждал и зажигал всадников своими речами и личным примером храбрости, пока не был контужен в голову разорвавшимся артиллерийским снарядом». В 1915 году орден Святой Анны 2-й степени получил бакша-лама Менько Барманжинов, окормлявший чинов Донского казачьего войска – калмыков по происхождению. Старообрядческие священники начали допускаться в армию и на флот лишь в июле 1916 года. 4 августа этого года состоялось единственное награждение такого священника орденом – крест Святой Анны 3-й степени с мечами получил Алексей Журавлев, служивший при штабе Западного фронта.
«Мы в ноги должны поклониться военному духовенству за его великолепную работу в армии» – эти слова Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, сказанные в 1915-м, вовсе не выглядят преувеличением. Русские военные священники действительно внесли огромный вклад в укрепление боевого духа армии и флота, не только словом, но и делом поддерживали своих духовных чад, возглавляя отчаянные контратаки и возвращая в окопы упавших духом. А когда было нужно – до конца оставались на гибнущем корабле, уходившем на дно с гордо развевающимся на мачте боевым флагом. Всего в годы Первой мировой погибло 26 военных священников, умерло от ран и болезней 54, 48 было ранено, 47 контужено, 5 отравлено ядовитыми газами, более 100 попало в плен.
…История военно-морского духовенства в России завершилась 23 января 1918 года. Приказ по Морскому ведомству № 83, изданный в этот день, гласил: «Все священнослужители исключаются из списков личного состава флота по морскому комиссариату. Все церковное имущество переходит в национальную собственность Российской Советской Республики». Однако мало известен другой факт: за девять дней до этого, 14 января 1918 года, в Киеве, бывшем тогда столицей Украинской Народной Республики, был утвержден рисунок флага военно-морского флота Украины. На нем изображался знак Святого Владимира, в навершии которого размещался золотой крест – память о подвиге отца Антония и экипажа «Прута». Так героическое деяние иеромонаха было увековечено не где-нибудь, а на военно-морском флаге страны.
На могиле отдавшего жизнь за Родину мужественного пастыря нет надгробного камня. Остов минного заградителя «Прут» покоится на дне Черного моря, на глубине 124 метра. Но память о тихой жизни отца Антония, так ярко блеснувшей в самый последний день, жива и сейчас.
БРАТЬЯ ПАНАЕВЫ:
За други своя
«Как одна звезда горит ярче другой, так и в общем изумительном подвиге доблестной русской армии выделяются высотой и святостью подвига отдельные некоторые лица. И к числу таких лиц, о подвиге которых в умилении и в счастливом изумлении узнала вся Россия, принадлежат приснопамятные братья Панаевы». Такими словами открывалась изданная в Петрограде в 1917 году книга Е. Поселянина (под этим псевдонимом писал Евгений Николаевич Погожев) «Краса русской армии братья Панаевы». И название этой небольшой книги, на нынешний слух несколько вычурное, нисколько не звучало в то время преувеличением – Панаевы действительно были красой и гордостью нашей армии, ее легендарными героями. На них призывали равняться, им подражали, на их примере воспитывали кадет и юнкеров. Увы, «умиление и счастливое изумление» их подвигом продлились очень недолго – тот самый 1917-й, в котором увидела свет книга Е. Поселянина, словно губкой смыл память о братьях Панаевых из скрижалей отечественной военной истории. Но остались описания их подвига, фотографии, запечатлевшие этих необыкновенных людей, осталась красивая и трагическая легенда, которая сегодня трогает каждого, как и сто лет назад…
Дворянский род Панаевых был внесен в 3-ю часть родословных книг Казанской, Санкт-Петербургской и Новгородской губерний. По преданию, бытовавшему в семье, Панаевы происходили от новгородцев Паналимоновых, переселившихся при Иване Грозном в Казань. Описание родового герба Панаевых звучит так: «Щит пересечен. В первой, лазоревой части, золотая свирель. Во второй, серебряной части, черный бегущий соболь с червлеными глазами и языком. Щит увенчан дворянскими шлемом и короною. Нашлемник: три серебряных страусовых пера. Намет: справа – лазоревый, с золотом, слева – черный, с серебром».
Семья на протяжении многих поколений была накрепко связана с двумя вроде бы далеко отстоящими друг от друга родами деятельности – армией и литературой. Основателем этой традиции стал прадед братьев Панаевых, Иван Иванович Панаев (1752—1796). Пятнадцатилетним юношей он поступил в чине прапорщика на военную службу, а закончил ее секунд-майором в 1781-м. В свободное от службы время Иван Иванович сочинял философские трактаты и стихи, однако по скромности характера в печать их не отдавал. Именно ему Россия обязана «открытием» популярного в начале XIX века поэта, автора песни «Среди долины ровныя…» А.Ф. Мерзлякова.
Один из пяти сыновей Ивана Ивановича, Александр (1788 – после 1836) также рано выбрал военную службу – 18 ноября 1807 года он вступил в Уланский Его Императорского Высочества Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича полк и 7 ноября 1808-го был произведен в корнеты. В его формулярном списке, датированном 1811 годом, сказано: «В походах и делах против неприятеля не бывал. По-российски, французски, немецки и по-латыни читать и писать умеет, фортификации, физики, натуральной истории, геометрии, географии, всеобщей истории, химии, минералогии, арифметики и фехтовать знает… В штрафах и под судом не был. Повышения достоин». Впрочем, «в походах и делах» гвардейскому уланскому корнету Панаеву 2-му довелось поучаствовать уже совсем скоро – впереди были Отечественная война 1812 года и Заграничные походы русской армии. Сражался Панаев мужественно, о чем свидетельствует врученная ему 3 июня 1813 года почетнейшая боевая награда – Золотое оружие с надписью «За храбрость». Закончил свою армейскую карьеру Александр Иванович в чине полковника. В 1834—1836 годах он занимал должность предводителя дворянства в Лаи-шевском уезде Казанской губернии, владея там 306 крепостными душами и 1145 десятинами земли.
От отца Александр Иванович унаследовал склонность к изящной словесности – он пробовал силы в литературе, публикуясь под псевдонимами «Адонис». «Древнегреческое» имя не было случайным – Александр разделял с младшим братом Владимиром, известным в 1820-х годах поэтом, увлечение Античностью и даже имена своим сыновьям дал соответствующие: Валериан, Илиодор, Аркадий, Ипполит и Кронид. Трое из пятерых братьев, как и их отец, не чуждались пера. Среди них был и Аркадий Александрович Панаев, родившийся 6 августа 1821 года. С детства по настоянию отца он выбрал военную карьеру – окончив кадетский корпус, служил в одной из самых заслуженных кавалерийских частей России – Уланском Генерал-Адъютанта Князя Чернышева полку, где занимал должность адъютанта при князе А.С. Меншикове. 25 августа 1854 года А.А. Панаев был произведен в подполковники, за участие в Крымской войне в 1855 году удостоился боевого ордена Святого Владимира 4-й степени с бантом, а 5 февраля 1856-го получил такую же награду, как отец, – Золотое оружие с надписью «За храбрость». В 1859 году Аркадий Александрович вышел в отставку с производством в чин полковника, но и после этого занимал ответственные посты – в частности, был управляющим имением императрицы Марии Александровны «Ливадия». В 1877 году в двух томах сборника «Русская старина» были опубликованы мемуарные заметки А.А. Панаева о князе А.С. Меншикове.
По воспоминаниям знавших его людей, отставной полковник Панаев «был человек до самозабвения честный и точный в исполнении служебного долга, имел нрав прямой, рыцарский. Прекрасный кавалерист, он очень любил лошадей и был в них большой знаток. Панаев был человеком во всех привычках и взглядах своих чисто русским, отличался большой набожностью».
Аркадий Александрович долго мечтал о счастливой семейной жизни, но женился уже немолодым человеком. Его избранницей стала Вера Николаевна Одинцова. Она тоже происходила из семьи с крепкими военными корнями – ее отец Николай Иванович был поручиком, дед, Иван Иванович, – секунд-майором. 14 ноября 1878 года в семье появился первый ребенок, которому дали имя Борис. Счастью 57-летнего отца не было предела: он души не чаял в своем первенце, сам купал и одевал его (для тех лет это выглядело очень необычно). Между Аркадием Александровичем и Борисом быстро установилась особая тесная связь. Знакомые Панаевых вспоминали, что седобородый полковник в отставке и малыш Боря могли часами вести тихие доверительные разговоры о чем-то, понятном только им двоим.
3 апреля 1880 года в семье родился второй сын – Гурий. От скрытного и застенчивого старшего брата он отличался ловкостью и смелостью. Уже в пятилетнем возрасте Гурий мог забраться в Ливадии на кипарис и раскачиваться на его верхушке, не боясь упасть. Запомнился в семье и такой случай: однажды на конюшню Панаевых заползла гадюка. Пока кучера и конюхи совещались, как бы подступиться к ядовитой змее, маленький Гурий невозмутимо подошел к ней с топором в руках и одним ударом разрубил гадюку пополам.
С годами семья Панаевых разрасталась: 31 августа 1882 года на свет появился сын Лев, а 10 ноября 1884 года – Платон. К этому времени Панаевы уже обосновались в дворцовом пригороде Петербурга Павловске. В 1887-м старший из сыновей, Борис, поступил во 2-й кадетский корпус, расположенный в большом старинном здании на Петербургской стороне. Желание сына связать жизнь с армией не удивило ни Аркадия Александровича, ни Веру Николаевну – они и не предполагали для своих сыновей иной судьбы, кроме как служение Отечеству.
К несчастью, тихое семейное счастье четы Панаевых оказалось недолгим. 1 апреля 1889 года полковник в отставке А.А. Панаев скончался на 69-м году жизни и был похоронен в Павловске.
Борис, которому было уже десять, очень тяжело переживал смерть любимого отца. И без того застенчивый и сдержанный, он еще больше замкнулся в себе и словно перешел в следующий внутренний возраст: из мальчика стал сразу маленьким мужчиной, твердо знающим, чего именно он хочет от жизни. Целиком сосредоточившись на учебе, он быстро стал лучшим по успеваемости кадетом своего курса.
2-й кадетский корпус, где учился Борис, считался третьим по старшинству корпусом России. Он имел длинную и славную историю, восходившую к основанной в 1701 году Московской пушечной школе. В декабре 1762 года на ее базе в Петербурге был создан Артиллерийский и инженерный шляхетский кадетский корпус, в дальнейшем не раз менявший название и в 1864-м преобразованный во 2-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию. 22 июля 1882 года эта гимназия стала именоваться 2-м кадетским корпусом, в котором училось 350 кадет, сведенных в три роты. Петербургские кадеты гордились именами своих великих предшественников, героев Отечественной войны 1812 года – М.И. Голенищева-Кутузова-Смоленского, В.Г. Костенецкого, П.М. Капцевича, П.П. Коновницына, И.С. Дорохова, А.Н. Сеславина, А.С. Фигнера. Сами про себя кадеты сложили такое двустишие: «Кто по строю молодецкий? То лихой Второй кадетский».
Срок обучения в кадетских корпусах с 1873 года составлял семь лет. Программа и учебный план в целом соответствовали программе обычного реального училища, но были более насыщенными. Так, на Закон Божий в корпусах было отведено 18 часов, в то время как в реальном училище – 12, на русский язык и литературу – соответственно 33 и 26, математику – 42 и 38, естественные науки – 20 и 20, историю и географию – 24 и 22. Особенно велик был разрыв в иностранных языках: кадеты налегали на них 54 часа в неделю, в то время как их «штатские» сверстники – только 27. Выпускники кадетских корпусов не были обязаны в дальнейшем поступать в военное училище, но гражданскую карьеру после корпуса выбирали только девять из ста бывших кадет.
В корпусе Борис Панаев быстро завоевал всеобщее уважение. После смерти отца никто из соучеников не видел Бориса смеющимся и редко когда – улыбающимся. Молчаливый, замкнутый подросток обращал на себя внимание своей набожностью. И еще однокашники знали, что Борис всегда придет на помощь, выручит, о чем бы ни шла речь. Так, когда однажды кадет вели в театр, Панаев уступил свое место приятелю: ему очень хотелось попасть на спектакль, но он знал, что другу хотелось еще больше.
Первые два года Борис часто болел и, когда мать навещала его в лазарете, всех поражало, с какой заботой расспрашивал ее Панаев о своих младших братьях – можно было подумать, что он отец большого семейства. По мере того как во 2-й корпус поступали также Гурий и Лев (в 1890-м и 1892-м соответственно), Борис все свободное время уделял братьям: помогал им готовить задания, навещал, наставлял, как вести себя с соучениками и преподавателями (его девизом была фраза «С товарищами будь всегда за начальство, с начальством всегда за товарищей»). Но, в отличие от Бориса, младшие Панаевы не так выделялись в кадетской среде. Блестящих успехов добился Лев, ставший фельдфебелем, а вот Гурий, наоборот, звезд с неба не хватал и вскоре был отчислен из корпуса.
В 1894 году Борис Панаев поступил в Николаевское кавалерийское училище, которому год назад исполнилось 70 лет. Среди русских кавалеристов его называли просто «славной школой», и это было лучшим признанием заслуг училища перед армией. «Школа» готовила офицеров для регулярной кавалерии (такие юнкера были объединены в эскадрон) и казачьих войск (были объединены в сотню). Эскадрон делился на четыре взвода: в первом и третьем числились самые высокие юнкера, второй назывался «Лермонтовским» по имени самого знаменитого выпускника училища, а в четвертом, по-училищному «Малиннике», состояли левофланговые по росту юнкера.
Кавалерийский офицер В.С. Литтауэр, автор воспоминаний «Русские гусары», так описывал «славную школу» в начале 1900-х годов: «Большое, мрачное главное здание школы было построено в начале XIX века, и жизнь, проходившую внутри этого здания, нельзя назвать иначе как спартанской… В спальне с высокими потолками в два ряда стояли койки. Высокий металлический штырь, вделанный в изголовье каждой койки, предназначался для сабли и фуражки; на стоявший в ногах койки табурет ежевечерне аккуратно складывалась одежда.
У стены под углом в сорок пять градусов поднималась до потолка лестница, на которой мы по утрам перед завтраком должны были выполнять обязательное упражнение: подниматься до потолка и спускаться с помощью рук. Я всей душой ненавидел это занятие. Вдоль другой стены тянулся длинный ряд составленных в козлы винтовок. В туалетных комнатах не было ванн или душа, только тазы. Раз в неделю нас водили в русскую баню, которая располагалась в отдельно стоящем здании на заднем дворе. Камердинеры были единственной позволенной нам роскошью – один на восемь юнкеров».
В то время в большинстве военных учебных заведений России существовал «цук», который заключался в беспрекословном подчинении кадет и юнкеров младших курсов старшим. Николаевское училище славилось своим особым цуком, с которым даже не одобрявший его Борис Панаев спорить не мог – слишком строго соблюдалась юнкерами-николаевцами эта традиция. Каждого, кто поступал в училище, старшекурсники прежде всего спрашивали, желает ли он жить «по славной училищной традиции или по казенному уставу». Если новичок выбирал устав, он не подвергался цуку, но фактически становился изгоем – его преследовало прозвище «красный», с ним общались только по официальным служебным поводам, к нему подчеркнуто строго придирался фельдфебель. Более того, бойкот «красного» продолжался и по его выходе офицером в армию – его не приглашали в офицерское собрание, не разговаривали вне службы и т. п. Жизнь такого человека становилась невыносимой. Зная об этом, практически все новички выбирали цук. Не был исключением и Борис Панаев.
Юнкеров первого года обучения в училище именовали «сугубыми зверями» (а также вандалами, скифами, сарматами, мохнатыми, хвостатыми), а второго года – «корнетами». Самым тяжелым для «зверей» был первый месяц в училище – «корнеты» гоняли их без всякой жалости. Начинался цук с того, что вновь зачисленный в училище юнкер представлялся старшекурснику: «Господин корнет, честь имею представиться: прикомандированный к Николаевскому кавалерийскому училищу кадет Нского корпуса Имярек». Если представление устраивало старшего, он сам шагал навстречу новичку, подавал ему руку и отвечал: «Очень приятно! Корнет Имярек». Если же старшему что-то не нравилось, тот командовал «Кругом, еще раз!» – и так до тех пор, пока «зверь» наконец не представлялся по всей форме…
Училищные будни «зверя» были полны разнообразных трудностей. Например, «зверь» был обязан мгновенно вскочить, если старшекурсник входил в комнату, не смел ходить по одной лестнице с «корнетами», заходить в ту же дверь, смотреться в то же зеркало. Стоило «зверю» зайти в «корнетский угол» комнаты (а такие углы были во всех помещениях училища), как его тут же окликали: «Куда вы, молодой? Это же корнетский угол! Пол провалится!» В училищной курилке «зверь» не смел переступать через черту, проведенную на полу, по преданию, шпорой самого Михаила Юрьевича Лермонтова: это была исключительно привилегия «корнетов». Кстати, возникновение самой традиции цука приписывалось юнкерами именно Лермонтову.
Время от времени «корнеты» обращались к «зверям» с самыми неожиданными вопросами («Молодой, пулей назовите полчок, в который я выйду корнетом», «Молодой, пулей назовите имя моей любимой женщины» и т. п.). На все эти вопросы «зверь» должен был отвечать мгновенно и без запинки. Например, на фразу «Молодой, что такое жизнь сугубого вандала?» новичок обязан был быстро ответить: «Жизнь вандала есть громадный стеклянный шар, на тонком волоске висящий и разбивающийся при малейшем дуновении благородного корнета!», а на вопрос «Молодой, что такое механика?» – «Механика есть не что иное, как абстракт феноменальной глупости». Иногда вопросы «корнетов» были своего рода загадками, разгадать которые новичкам было непросто. Например, правильным ответом на вопрос «Какие подковы в четвертом эскадроне лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка?» был «В четвертом эскадроне лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка подковы обыкновенные».
Впрочем, среди вопросов, которыми «корнеты» засыпали несчастных «зверей», было много толковых, связанных с особенностями кавалерийской службы. Естественно, новички не могли сразу ответить, что такое брокдаун или шлюз, но после того, как «корнет» разъяснял им, что это болезнь лошадей и часть конской ноги, прилегающей к седлу, такие подробности застревали в памяти уже намертво.
«Зверь» был обязан также назубок знать не только основные даты русской военной истории, но и имена командиров кавалерийских полков и детали их обмундирования, так как «корнет» в любую минуту мог потребовать подробную справку на эту тему. Иногда «корнеты» развлекались и довольно экзотическими способами, например, приказывали новичкам «ходить за мной и вопить белугой», среди глубокой ночи будили их вопросами типа «Молодой, какие пирожки вы больше любите – с мясом или капустой?» или приказывали написать сочинение на тему «Влияние луны на бараний хвост». За непослушание, неверный ответ, недовольный вид или вызывающий тон «корнет» заставлял «зверя» отжиматься от пола или приседать. Обычно наказание сводилось к сотне отжиманий или приседаний, но бывало и больше – триста и даже пятьсот.
Таким образом из училища быстро отсеивались слабохарактерные, нерешительные, слишком строптивые. Училищные офицеры, в большинстве сами в свое время побывшие в шкуре «зверя», считали, что цук вырабатывает в младших уважение к старшим и одновременно боевое братство (ведь через цук проходили все юнкера, невзирая на богатство и знатность происхождения), и не пресекали традицию. Кроме того, новичок, решивший, что «корнет» оскорбляет его личное достоинство, мог сообщить об этом в «корнетский комитет», состоявший из всех юнкеров-старшекурсников. Если этот комитет находил жалобу «зверя» справедливой, оскорбившего его «корнета» ждало быстрое и весьма суровое наказание.
Через месяц «звери» принимали присягу, и за каждым из них закреплялся «дядька» из старшекурсников, который в течение года обтёсывал новичка, знакомил его с традициями училища и внушал «племяннику» основные правила настоящего кавалериста: быть прекрасным наездником, отлично владеть шашкой, обладать находчивым и напористым характером и, главное, в случае необходимости со славой пасть в бою за веру, царя и Отечество. Через год «зверь» проходил через символическую церемонию «рубки хвостов» и сам становился «корнетом», мгновенно превращаясь из цукаемого в цукающего. Впрочем, отголоски цука встречались и среди армейских офицеров: в любом полку был «старший корнет», главенствовавший над другими, а молодых, только выпущенных из училища офицеров старшие звали «сугубыми».
Надо сказать, что такая своеобразная метода воспитания давала свои плоды. По воспоминаниям офицера-кавалериста М.Н. Мураховского, «…наша доблестная конница, насчитывающая всего 56 армейских полков, представляла как бы особую, замкнутую касту в рядах блестящей Российской Армии. Наличие всего лишь трех кавалерийских училищ вливало в наши полки вполне однородный элемент, прошедший через горнило цука, проникнутый глубокой любовью к конному делу и бесконечно гордящийся званием кавалерийского офицера».
Но вернемся к обычаям «славной школы». Николаевские юнкера по традиции относились к учебе с некоторой прохладцей. Например, на занятиях по химии николаевцы все как один сидели в белых перчатках, чтобы не запачкать рук реактивами, а на занятиях по артиллерии или управлению тылом считалось хорошим тоном получать плохие оценки. И наоборот, гиппологию (науку о лошадях) и уставы юнкера зубрили практически наизусть с большим воодушевлением вне зависимости от того, требовали или не требовали это преподаватели.
Самым торжественным днем в Николаевском училище был училищный праздник – 9 мая. Он отмечался большим обедом, на котором радушно встречали всех выпускников прошлых лет вне зависимости от чинов, а на следующий день училище выступало в летние лагеря, размещавшиеся в Красном Селе. Бараки, в которых жили юнкера, стояли на левом берегу Дудергофского озера. Конечно, николаевцы пользовались возможностью пофлиртовать с хорошенькими дачницами, но это было рискованно: в любой момент мог появиться дежурный офицер, и нарушителю грозило лишение увольнительной…
12 августа 1896 года Борис Панаев окончил Николаевское кавалерийское училище по первому разряду. Как и все выпускники «славной школы», он надел на палец серебряное кольцо в форме лошадиной подковы, с гвардейской звездой на внешней стороне кольца и надписью «Солдат, корнет и генерал друзья навеки», выгравированной на внутренней стороне. Задолго до выпуска юнкеров знакомили со списком вакансий в кавалерийских полках. Бывший в училище вторым по успеваемости Борис мог выбрать любую престижную лейб-гвардейскую часть, но он предпочел 36-й драгунский Ахтырский полк и 31 августа 1896 года был зачислен в него эстандарт-юнкером. Полк входил в состав 12-й кавалерийской дивизии.
История Ахтырского полка восходила к 1651 году, когда в украинском городке Ахтырка впервые был сформирован его прообраз. В мае 1765 года Ахтырский полк стал гусарским и с тех пор принимал участие практически во всех военных кампаниях, которые вела Россия. Ахтырцы сражались при Ларге, Кагуле, брали Измаил. Во время Отечественной войны 1812 года полк покрыл себя неувядаемой славой в боях под Миром, Салтановкой, у Колоцкого монастыря, под Бородином, Малоярославцем, Вязьмой, Борисовом. Во время Заграничных походов русской армии полк особо отличился в сражении на реке Кацбах под прусским городом Лигниц (ночная атака ахтырцев при свете молний вошла во все учебники кавалерии) и в лейпцигской Битве народов. Часть по праву гордилась многочисленными знаками отличия, полученными за доблесть, – Георгиевским штандартом, серебряными и георгиевскими трубами, знаками на головных уборах и петлицами на воротниках, – и знаменитыми сослуживцами, самым легендарным из которых был поэт-генерал Денис Васильевич Давыдов.
Тяжелым ударом по Ахтырскому полку, как и по всей русской кавалерии, стала реформа 18 августа 1882 года. Тогда все армейские гусарские и уланские полки были преобразованы в драгунские и получили соответствующее обмундирование, вооружение и снаряжение. Так 12-й гусарский Ахтырский полк стал 36-м драгунским Ахтырским. Кавалеристы встретили эту реформу буквально в штыки. Ведь вместе со старой формой и названиями канули в Лету старинные полковые традиции, овеянные порохом Измаила и Бородина.