Текст книги "Герои Первой мировой"

Автор книги: Вячеслав Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

Первая крупная стычка лейб-гусар с противником состоялась 1 августа. Практически весь этот месяц гвардейские кавалеристы не выходили из боев. 5 августа конная группировка Хана Нахичеванского была направлена на Инстербург (ныне – Черняховск, Калининградская область России) и вошла в боевое соприкосновение со 2-й бригадой германского ландвера. На другой день произошел бой под Каушеном, во время которой состоялась знаменитая атака в конном строю 3-го эскадрона лейб-гвардии Конного полка под командованием ротмистра барона П.Н. Врангеля, будущего героя Белого движения.

Но в целом действия гвардейской кавалерии поздним летом – ранней осенью 1914 года в Восточной Пруссии иначе как вялыми и малоудачными не назовешь. И виной этому были отнюдь не низкие боевые качества наших кавалеристов. Русские военные историки в голос винят в неудачах старших командиров, в частности Хана Нахичеванского. «Стратегическая разведка оказалась Хану и подчиненным ему кавалерийским начальникам совершенно не по плечу – и 70 эскадронов лучшей в мире конницы решительно ничего не дали своей армии», – с горечью констатировал автор «Истории Русской армии» А.А. Керсновский. Ему вторит современный исследователь М.В. Оськин: «Действия русской стратегической кавалерии в крупном сражении, судьбоносном сражении, не только не способствовали достижению победы, но даже едва не послужили причиной поражения».

Под натиском врага русская 1-я армия начала отходить к границам Ковенской губернии. 11 сентября лейб-гвардии Гусарский полк едва не попал в окружение, оказавшись прижатым к болоту. Все это время князь Олег по-прежнему находился в штабе полка, исполняя обязанности полкового летописца. «Приходится много работать и бывать под огнем, – писал он своему воспитателю Н.Н. Ермолинскому. – Но все же хотелось бы встрой».

В конце концов князю удалось уговорить перевести его из штаба во 2-й эскадрон полка. Олега назначали командиром 3-го взвода. С офицерами у него сразу же сложились отличные отношения. 11 сентября Олег отправил отцу большое письмо, в котором благодарил за посылку и описывал свою жизнь: «Не знаю, как и благодарить Вас, наши милые, за все, что Вы для нас делаете. Вы себе не можете представить, какая радость бывает у нас, когда приходят сюда посылки с теплыми вещами и с разной едой. Все моментально делится, потому что каждому стыдно забрать больше, чем другому, офицеры трогательны. К сожалению только, многие забывают, что нас много и потому какая-нибудь тысяча папирос расхватывается в одну минуту и расходуется очень, очень скоро. Надо посылать много. У солдат нет табака, папирос, на что они очень часто жалуются: “Вот бы табачку али папирос!” Мы живем только надеждой, что на нашем фронте немцы скоро побегут, – тогда дело пойдет к концу. Так хочется их разбить в пух и со спокойной совестью вернуться к Вам. А иногда к Вам очень тянет! Часто, сидя верхом, я вспоминаю Вас и думаю, вот теперь Вы ужинаете, или Ты читаешь газету, или Мама вышивает. Всё это тут же поверяется взводному, который едет рядом. Взводный мечтает в это время о том, что Бог поможет разбить немцев, а потом скоро придет время, когда и он, наконец, увидит семью. Такие разговоры с солдатами происходят часто. Иногда очень хочется увидеть Вас, побыть с Вами.

Я теперь так сильно чувствую это и думаю, и знаю, что Вы там, далеко, вспоминаете нас, стараетесь нам помочь. Это очень нас всех ободряет…

Были дни очень тяжелые. Одну ночь мы шли сплошь до утра, напролет. Солдаты засыпали на ходу. Я несколько раз совсем валился на бок, но просыпался, к счастью, всегда вовремя. Самое неприятное – это дождь. Очень нужны бурки, которые греют больше, чем пальто… Все за это время сделались гораздо набожнее, чем раньше. К обедне или ко всенощной ходят все. Церковь полна.

Маленькая подробность! Недавно я ходил в том же белье 14 дней. Обоз был далеко и все офицеры остались без белья, без кухни, без ничего. Варили гусей чуть не сами. Я сам зарезал однажды на собрание двадцать кур. Это, может быть, противно и гадко, но иначе мы были бы голодны.

Никогда в жизни не было у нас такого желания есть, как теперь. Белого хлеба нет! Сахару очень мало. Иногда чай бывает без сахару.

На стоянках картина меняется. Там мы получаем вдруг шоколад, даже какао, чай, папиросы и сахар. Все наедаются, а потом ложатся спать. Часто во время похода ложимся на землю, засыпаем минут на пять. Вдруг команда: “К коням!” Ничего не понимаешь, вскарабкиваешься на несчастную лошадь, которая, может быть, уже три дня не ела овса, и катишь дальше… Диана сделала подо мной около 1000 верст по Германии. Она немного хромает на правую переднюю, так как случайно растянула связки пута. Иногда хромота проходит. Ей пришлось прыгать в день по сотне канав, и каких канав! Идет она великолепно, и я всегда сам ставлю ее в закрытое помещение… Молитесь за нас. Да поможет Бог нашим войскам поскорее одержать победу».

20 сентября, в день именин Олега, лейб-гусары снова оказались в тех же местах, что и в конце августа, – рядом с городком Ширвиндт. Олег начал новую тетрадь полкового дневника: «Сегодня, 20 сентября 1914 года, обновляю эту книжку, снова увидев немецкую границу». Три дня спустя он записывал: «На север от Владиславова, впереди, ночью и утром гремят пушки. Мы отбили Ширвиндт, который сейчас занят нашей стрелковой бригадой. По словам прошедшего только что мимо нас раненого, немцы пытались вчера овладеть Ширвиндтом два раза».

24 сентября: «Идет бой под злополучным Ширвиндтом… Раух (начальник дивизии генерал-лейтенант Г О. Раух. – В. Б.) находится с главными силами где-то сзади и копается. Нам нужны еще пушки… Ночевали сегодня в Жарделе… Наш маршрут: Жарделе, Печиски, Блювы, Гудой-Це, Раугали, Рудзе, Бойтеле и Атмонишки». 25 сентября: «Сегодня мы выступили в 8 часов. Мороз. Делали рекогносцировку на Радзен. Шел только один наш полк со взводом артиллерии. Передовые части вошли в город, из которого в это время выехало несколько велосипедистов. Дозорные по собственной инициативе поехали вплотную на велосипедистов. Убиты двое. Совсем непонятно, отчего вся дивизия не принимает участия в этой совсем бестолковой операции». 26 сентября: «Выступили в 8 часов утра. Предположено идти в Дайнен затыкать дыру, образовавшуюся между Стрелковой бригадой и 56 дивизией, с целью зайти немцам, сидящим в Шукле, в тыл. Конечно, мы знали, что это не будет сделано. Мы сейчас сидим в одном фольварке уже 11 часов, не дойдя еще до Владиславова. Слышны пулеметы и артиллерийские выстрелы… Стрельба чаще. Пехота отходит. Команда: “К коням!” Нам было приказано прикрывать лавой отходящую пехотную дивизию… Когда подошли лавой, то заняли фольварк… Додик и я на третьем, Голицын на втором, а Кушелев на первом (взводе)». На этом записи в дневнике обрывались.

На следующий день, 27 сентября 1914 года, 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия, в авангарде которой шел лейб-гвардии Гусарский полк, начала наступление на Владиславов. Лейб-гусары форсировали речку Шешупу у деревни Дваришкен, дошли до деревни Леполаты, а затем повернули на север, к деревне Шарвинишки (все эти населенные пункты ныне на территории Литвы, называются соответственно Дваришкяй, Лиепалотай и Шарвинишкяй). В 16.00 недалеко от Шарвинишек гусары боковой заставы увидели стоявший у отдельного хутора вражеский кавалерийский разъезд и обстреляли его. Бросившись в сторону, германцы выскочили прямо на 4-й эскадрон полка, шедший в голове колонны. Грянули выстрелы, немцы снова отпрянули, но теперь натолкнулись на заставу под командованием корнета Безобразова. Огнем его взвода половина немцев была убита, остальные попытались ускользнуть. В этот момент князь Олег подъехал к своему эскадронному командиру графу Павлу Алексеевичу Игнатьеву:

– Господин ротмистр, разрешите с моим взводом захватить зарвавшихся немцев…

– Там справятся без вас, Ваше Высочество, – резко ответил офицер.

Олег покраснел:

– Опять при штабе? Сколько же можно быть в тылу?!.. Неужели за этим я отправлялся на фронт?!..

Смутившись, эскадронный командир уступил. Воодушевленный князь козырнул и радостно обернулся к гусарам своего взвода:

– Шашки вон, марш-марш!..

Дальнейшее произошло очень быстро. Преследуя врагов, Олег пришпорил свою лошадь, и Диана послушно понесла его вперед. Немцы на скаку отстреливались, пули свистели вокруг, но Олег ничего не замечал. Он первым с шашкой в руках настиг противника. В результате короткой стычки пятеро германцев были зарублены, остальные начали поднимать руки, сдаваясь в плен… Бой был закончен.

Олег обернулся к своим подчиненным. Его лицо освещала самая счастливая улыбка, которую только можно было представить. Наконец-то он по-настоящему, на деле, служил своей Родине, защищал ее от врагов!..

В этот момент один из раненых немцев, лежавших на земле, поднял свой карабин. Грянул одинокий выстрел. Олег вскрикнул и повалился с лошади…

Первыми к нему подлетели вольноопределяющийся граф Бобринский и два унтер-офицера, Василевский и Потапов. Последнего послали за фельдшером, а Бобринский и Василевский начали перевязывать раненого. Как оказалось, пуля попала ему в правую ягодицу. «Вам не больно?» – спросил Бобринский, на что князь отрицательно покачал головой. Раненого перенесли на ближайший хутор, где фельдшер сделал ему новую перевязку. Вскоре на взмыленном коне примчался брат Олега Игорь Константинович. Слабо улыбнувшись ему, Олег попросил перекрестить его. Через несколько минут прискакал и второй брат Олега, Гавриил, но задержаться надолго не смог, так как его эскадрон участвовал в наступлении.

На телеге, устланной соломой, князя отвезли на ближайшую железнодорожную станцию. Ею оказались Пильвишки – те самые, на которых лейб-гусары разгружались 25 августа… Рана начала причинять Олегу сильную боль; чтобы не стонать, он грыз яблоко и время от времени спрашивал: «Скоро ли?» В Пильвишках раненый приобщился Святых Тайн, сказав, что теперь ему будет легче. На станции уже ожидал паровоз с одним вагоном первого класса, и вскоре Олега в сопровождении уполномоченного Красного Креста В.А. Бутурлина отправили в Вильну (ныне Вильнюс, Литва). Одновременно из Ков-ны (ныне Каунас) был вызван опытный хирург, профессор военно-медицинской академии Владимир Андреевич Оппель. В своих мемуарах он подробно описал памятный для него день 27 сентября.

«Меня разбудили в начале шестого утра и сказали, что по телефону требуют сейчас же на вокзал, что прибудет “князь”. Зачем меня требуют, кто меня требует – все это было для меня неизвестно. Ясно было одно, что я нужен для прибывающего. Я быстро оделся и отправился на вокзал.

Еду по улицам, день чуть занимается. Подъезжаю к вокзалу, спрашиваю, в чем дело. Оказывается, меня вызвал комендант вокзала. Он получил известие, что в 6 часов утра в Ков-ну прибудет раненый князь Олег Константинович, и, зная, что я в Ковне, решил меня вызвать на вокзал. Теперь все это я понял… Не успели сделать распоряжение (о доставке носилок), как к вокзалу подошел паровоз с одним вагоном первого класса. Вагон я сейчас узнал. Это был вагон, предоставленный уполномоченному Красного Креста В.А. Бутурлину. Действительно, на площадке вагона я увидел самого Бутурлина, который вез раненого из Пильвишек. Я вошел в вагон, в отделение, в котором лежал князь Олег Константинович. Он встретил меня приветливой улыбкой. Раненый лежал на спине. Он был бледен, губы пересохли. Пульс прощупывался частым и слабым… Я предложил высадить раненого в Ковне, но общее желание – как самого раненого, так и его брата (Игоря Константиновича), и доктора Дитмана, – склонялось к тому, чтобы сразу ехать в Вильну, дабы проконсультироваться с профессором Цеге фон Мантейфелем. Так как переезд предстоял небольшой, то возражать против него не было причин. Моя помощь могла выразиться в сопровождении Его Высочества до Вильны. Ровно в 7 часов утра мы тронулись из Ковны. Я поместился в отделении князя Олега Константиновича. Последний, несомненно, страдал. За время стоянки в Ковне пульс несколько улучшился, но как только поезд пошел, пульс опять упал. Князь Олег Константинович бодрился, улыбался, временами говорил, временами закрывал глаза и погружался в полусон, но, тем не менее, его постоянно беспокоили ноги: в правой ноге не только имелись боли, но было и особенно беспокоившее раненого чувство онемения.

Такое же чувство онемения тревожило левую ногу. Последнее обстоятельство было подозрительно и не вполне объяснялось наличием правосторонней раны. Как бы то ни было, осматривать рану, делать для этого перевязку в вагоне было, понятно, невозможно. Следовало пока лишь облегчать положение раненого без перевязки.

Кое-что можно было сделать в этом отношении. Начать с того, что князь Олег Константинович очень неудобно лежал: под ним была постлана бурка, под головой ничего не было. Нашлась подушка. Этим маленьким удобством раненый остался очень доволен. Нашлось одеяло, которым укутали Его Высочество. Для подкрепления сил я поил раненого вином. Чуть успокоившись, Его Высочество пытался весело разговаривать, интересовался сведениями из газет, слушал чтение газеты вслух, но все это делал отрывочно.

В Вильну мы приехали ровно в 10 часов утра. На вокзале приезда поезда ожидали профессор Цеге-фон-Мантейфель, профессор Бурденко и доктор Фомилиант. Явился вопрос, как вынести раненого из вагона, причинив ему наименьшие страдания. Нашли, что наиболее просто сделать это, воспользовавшись окном. Князя Олега Константиновича бережно укутали, через опущенное окно вдвинули в отделение носилки, осторожно положили на них раненого и вынесли его на платформу. Затем носилки были поставлены на автомобиль, рядом с носилками в автомобиле поместились мы с профессором Цеге-фон-Мантейфелем, и через несколько минут мы уже были в Витебском госпитале Красного Креста».

Здание, в котором разместился этот госпиталь, находилось на Госпитальной улице. В мирное время его занимало Виленское реальное училище. Этот старинный двухэтажный дом сохранился в Вильнюсе до наших дней (современный адрес – угол улиц Лигонинес и Пилимо).

Снова дадим слово профессору В.А. Оппелю: «В госпитале Его Высочество был встречен профессором Мартыновым. Там была уже готова операционная и отдельная палата. Раненого сразу внесли в операционную и положили на операционный стол для исследования. Сестры милосердия заботливо сняли с раненого одежду и все тело обтерли спиртом. Затем началось исследование. Как было установлено доктором Дитманом сейчас же после ранения, на правой ягодице имелось маленькое входное пулевое отверстие. Правая ягодица припухла. Справа около заднепроходного отверстия имелась маленькая ранка, как бы выходное отверстие пули. Кругом заднепроходного отверстия было сплошное кровоизлияние. Из ранки около заднепроходного отверстия вытекала коричневатая, с гнилостным запахом, жидкость. Пульс был част, мал и слаб. Стало сразу понятно, что общее тяжелое состояние объясняется гнилостным заражением пулевого канала и начавшимся гнилостным заражением крови. Вставал вопрос, каким образом произошло заражение. Исследование пальцем прямой кишки обнаружило, что кишка пробита навылет и подкожно почти оторвана от жома. В правой стене кишки определялось входное, в левой – выходное отверстие пули. Данные исследования разъясняли всю картину: пуля, войдя в правую ягодицу, прошла по ней, пробила прямую кишку и застряла где-то в левой ягодице. Теперь понятны стали болезненные ощущения в левой нижней конечности. Ранку справа от заднепроходного отверстия следовало рассматривать, как добавочную, образованную или осколком пули, или, быть может, осколком отскочившей кости.

Спрашивалось, что делать? На совещании, в котором приняли участие профессор Цеге-фон-Мантейфель, профессор Мартынов, доктор Дитман и я, прежде всего было признано, что состояние Его Высочества тяжелое, что, вследствие ранения, развилось заражение раны и заражение крови. Было признано, что для спасения Его Высочества возможно прибегнуть к операции, хотя и оперативное вмешательство не может гарантировать излечения. На операцию надо было смотреть, как на последнее средство, которое, быть может, остановит заражение.

Само собой разумеется, результат совещания не мог быть сообщен раненому князю Олегу Константиновичу. Князь Игорь Константинович первый должен был выслушать грустный приговор о своем брате, с которым делил все радости и тяготы похода. Князю Олегу Константиновичу сообщили только, что операция нужна; на нее он охотно дал свое согласие. Ввиду слабой деятельности сердца, было желательно произвести операцию без общего усыпления. И действительно, операция была начата под местным обезболиванием новокаином. Однако первый разрез через ранку около заднепроходного отверстия показал, что клетчатка около прямой кишки омертвела, что омертвение клетчатки идет в глубину пулевого канала, что, следовательно, требуется большой разрез, произвести который под местным обезболиванием невозможно. Потому перешли к хлороформному усыплению.

Операцию Его Высочество перенес очень хорошо. После операции он перенесен был в отдельную светлую палату, где вскоре пришел в себя.

Около трех часов дня раненый чувствовал себя очень хорошо… К вечеру состояние здоровья раненого не ухудшилось. Надежда на благополучный исход заболевания чуть усилилась».

Днем этого же дня в Вильну пришла телеграмма от императора – известие о том, что князь представлен к ордену Святого Георгия 4-й степени. В Высочайшем приказе говорилось, что награда присуждена ему «за мужество и храбрость, проявленные при атаке и уничтожении германских разведчиков, при чем Его Высочество первым доскакал до неприятеля». Эта новость очень обрадовала и взбодрила Олега. Вечером раненого навестил начальник Виленского военного училища генерал-майор Борис Викторович Адамович: «Его Высочество встретил меня как бы “не тяжелый” больной. Приветливо, даже весело, улыбнулся, протянул руку и жестом предложил сесть… Войдя, я поздравил князя с пролитием крови за родину. Его Высочество перекрестился и сказал спокойно: “Я так счастлив, так счастлив! Это нужно было. Это поддержит дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома”. Его Высочество мне сказал, что вчера причастился. “Но вы скажите дома, что мне никто не предлагал. Это было мое личное желание. Я причастился, чтобы мне было легче”. Оба князя сказали мне несколько восторженных слов о поведении солдат с ними вместе в боях. Князь Игорь прочитал брату телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Выслушав, Олег Константинович перекрестился. Его Высочество был оживлен и сиял в счастливом для него сознании своих страданий. Мгновениями же были видны подавляемые им мучения».

Вскоре в госпиталь приехал воспитатель Олега, генерал-майор Н.Н. Ермолинский. Около часу ночи ему сообщили, что Олег проснулся. Ермолинского поразила мертвенная бледность его лица. Князь болезненно улыбнулся ему.

– Наконец-то, Николаус!.. Господи, как я рад!.. Теперь уже никуда не отпущу! Никуда!

– Никуда и не уйду, – стараясь не выказать волнения, ответил Ермолинский. – И здесь будем вместе, и поправляться вместе поедем.

– Да, да, будем вместе… И в Домнихе будем… – Олег упомянул имение Ермолинского Домниху, где любил гостить. Он даже посвятил Домнихе отдельное стихотворение. – Помните, как тогда? Хорошо это было!..

Генерал кусал губы, чтобы не заплакать.

– Рассказал ли все Игорь? – продолжал Олег слабым голосом. – Ведь государь мне пожаловал Георгия… Я так счастлив! Вот телеграмма… Там на столе… И от главнокомандующего тоже…

Ермолинский сел возле кровати своего воспитанника, поправил одеяло на ногах, начал о чем-то говорить и скоро заметил, что раненый понемногу впадает в забытье. Но при всякой попытке Ермолинского встать и выйти Олег тут же открывал глаза:

– Ну вот, уже ушел… Только что начал рассказывать… Ведь сказал же, что не отпущу, и баста!

Прошло полчаса. Дыхание князя стало ровным. Ермолинский встал и, осторожно ступая по скрипучему полу, вышел из комнаты.

Наступило 29 сентября. В 11 часов утра в госпиталь пришла телеграмма, извещавшая, что в Вильну приезжают родители Олега. Эта новость очень обрадовала его.

– Вот хорошо, вот хорошо! – непрерывно повторял он.

В полдень профессор Оппель осмотрел раненого и заметил, что явных признаков заражения не видно. Но около четырех часов дня состояние Олега сильно ухудшилось: дыхание стало чаще, пульс ослабел, появились признаки сепсиса, бред. На вопросы о самочувствии он отвечал непослушным языком, с трудом выговаривая слова: «Чувствую себя ве-лико-леп-но». Когда сознание князя прояснялось, он звал к себе Ермолинского, крепко держал его за руки, но потом начинал заговариваться, кричал, чтобы ловили какую-то лошадь, преследовали бегущих немцев… Силы Олега таяли на глазах. Каждые 15 минут ему делали инъекции, давали лекарства, поддерживавшие деятельность сердца. Почему-то врачи решили, что для поддержания сил раненому надо давать шампанское. Олегу сказали, что хотят выпить за его скорейшее выздоровление…

Великий князь Константин Константинович и великая княгиня Елисавета Маврикиевна должны были приехать в Вильну в 17 часов, но пути были забиты воинскими эшелонами, и великокняжеский поезд сильно запоздал. Когда родители вошли в палату, где лежал сын, он уже почти никого не узнавал. Но когда отец, заливаясь слезами, протянул Олегу орден Святого Георгия, когда-то принадлежавший его деду, великому князю Константину Николаевичу, раненый на мгновение очнулся.

– Дедовский крест, – еле слышно прошептал он и поцеловал белую эмаль ордена.

Отец приколол крест к рубашке Олега.

«Вскоре больной стал задыхаться, – вспоминал Н.Н. Ермолинский. – По его просьбе ему подымали ноги все выше и выше, но это не помогало. Обратились к кислороду. После третьей подушки стало ясно, что бедный князь умирает. По приказанию великого князя я позвал священника (о. Георгия Спасского) читать отходную, но по дороге успел его убедить делать это потише, чтобы умирающий не слышал. Началось страшное ожидание смерти: шепот священника, последние резкие вздохи… Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; великая княгиня грела холодевшие руки. Мы с князем Игорем Константиновичем стояли на коленях в ногах. В 8 часов 20 минут окончилась молодая жизнь…» Олег не дожил полутора месяцев до своего 22-летия…

Вечером 29 сентября на семейном совете было решено хоронить Олега согласно его просьбе в его любимом поместье Осташёво. На это требовалось соизволение императора – ведь членов семьи Романовых хоронили только в Петропавловском соборе. Такое разрешение было получено. К 22 часам тело усопшего омыли и облачили в китель, на который прикололи орден Святого Георгия. «Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой, – вспоминал Н.Н. Ермолинский. – Он лежал спокойный, ясный, просветленный, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на его груди».

30 сентября в 14.00 гроб с останками князя Олега на руках был перенесен в храм Святых Константина и Михаила, построенный в 1913 году к 300-летию дома Романовых. По пути следования траурного кортежа стояли войска и тысячи жителей Вильны, пришедших отдать последние почести павшему офицеру… Архиепископ Виленский и Литовский Тихон (впоследствии Патриарх Московский и всея Руси) служил панихиду в присутствии родителей и братьев Олега.

2 октября 1914 года в присутствии родителей и четырех братьев Олега состоялось отпевание. На вокзал гроб везли на артиллерийском лафете. На перроне владыка Тихон отслужил краткую литию, и в 14.00 специальный траурный поезд отбыл из Вильны.

3 октября на станции Волоколамск гроб с телом Олега встречала тысячная толпа народа. Там же собрались царственные родственники князя: королева Греции Ольга Константиновна, великая княгиня Елисавета Федоровна, великий князь Дмитрий Константинович, княгиня Татьяна Константиновна Багратион-Мухранская, княгиня Елена Петровна, князь Георгий Константинович. Братья и дядя покойного на руках вынесли гроб из вагона. Печальный кортеж, впереди которого шли духовенство и хор певчих, двинулся в последний путь. По всему пути стояли местные крестьяне. Свыше ста венков везли на колесницах.

Генерал-майор Н.Н. Ермолинский вспоминал день погребения своего воспитанника: «По прибытии в имение печальное шествие направилось к месту последнего упокоения почившего. Это место для могилы он сам себе избрал при жизни в поэтическом уголке, на высоком, обрывистом кургане, где растут тополя и заросшая мхом старая лиственница. С кургана, господствующего над всей округой, открывается великолепный вид на причудливые изгибы реки Рузы, на поля, уходящие в безбрежную даль, и на далеко синеющий лес». Осташёвские крестьяне на руках несли гроб по липовой аллее парка. Кто-то из местных жителей взял в руки шашку Олега, лежавшую на крышке гроба, и поцеловал эфес.

Первым горсть земли в могилу бросил отец покойного. Над могилой быстро вырос холм, покрытый венками, цветами и увенчанный деревянным крестом.

5 июля 1915 года над местом захоронения Олега началось возведение небольшого изящного храма в древнерусском стиле, по проекту архитекторов М.М. Перетятковича и С.М. Дешевова. Постройка была закончена в ноябре 1916-го, но освящения храм так и не получил.

25 декабря 1914 года первой роте Полоцкого кадетского корпуса было присвоено почетное наименование «рота Его Высочества Князя Олега Константиновича», «дабы сохранить на вечные времена среди кадет названного корпуса память об Августейшем Полочанине, положившем жизнь Свою на поле брани за Царя и Отечество». Весной 1915 года Виленскому реальному училищу, в стенах которого закончилась жизнь князя Олега, было присвоено его имя. В актовом зале установили портрет Олега, а в палате, где он скончался, разместили мраморную доску с надписью «Здесь 29 сентября 1914 г. скончался от ран, полученных в бою с германцами, Его Высочество Князь Олег Константинович. Вечная память безвременно погибшему герою, отдавшему жизнь за Родину». К сожалению, все эти знаки памяти просуществовали недолго – 5 сентября 1915 года Вильна была захвачена противником, в 1918-м стала литовским городом, в 1920-м – польским…

Гибель любимого сына сильно потрясла великого князя Константина Константиновича. «Временами нападает на меня тоска, – признавался он в дневнике. – И я легко плачу. Ужас и трепет берут, когда подумаешь, что с четырьмя сыновьями, которым нужно вернуться в действующую армию, может случиться то же, что с Олегом. Вспоминается миф о Ниобе, которая должна была лишиться всех своих детей. Ужели и нам суждено это? И я стану твердить: Да будет воля Твоя». С начала 1915 года великий князь начал страдать сильными приступами стенокардии и 2 июня того же года скончался, не дожив двух месяцев до своего 57-летия.

А печальной дневниковой записи Константина Константиновича, увы, суждено было стать пророческой – из восьми его детей умереть не своей смертью было суждено четверым. В июле 1918 года от рук большевиков под Алапаевском погибли князья Иоанн, Игорь и Константин Константинович-младший – их живыми сбросили в глубокую шахту. В ноябре 1981 года Русская православная церковь за границей причислила их к лику святых. Более благополучно сложились судьбы великой княгини Елисаветы Маврикиевны, князей Гавриила и Георгия и княжон Татьяны и Веры, которые смогли эмигрировать. Последней из братьев и сестер князя Олега скончалась Вера Константиновна – она умерла в США 11 января 2001 года, на 95-м году жизни. Долгая жизнь оказалась суждена и несостоявшейся невесте Олега, княжне Надежде Петровне – ее земной путь закончился во Франции в 1988-м…

В 1920-е годы подверглась осквернению и тихая могила героя Первой мировой войны князя Олега. Мародеры украли из гроба шашку, сняли с груди покойного орден Святого Георгия, срезали пуговицы с кителя… После этого надругательства местные жители сами решили перезахоронить останки князя на местном сельском кладбище. Гроб на руках перенесли на другой берег реки Рузы и предали земле возле храма Святого Александра Невского. В 1939-м храм был взорван, кладбище снесено, а на его месте начали строиться частные дома. Через два года сильно пострадала от немецко-фашистских оккупантов сама усадьба Осташёво. Сейчас она пребывает в полуразрушенном состоянии. А не отмеченная никаким знаком могила Олега находится, по утверждениям местных старожилов, под двумя яблонями, подойти к которым нет возможности – растут они на частном садовом участке…

Тем не менее память об Олеге Константиновиче сохраняется в его бывшей усадьбе – там регулярно проходят Романовские чтения, на здании церкви, которая была возведена над первой могилой Олега, установлена мемориальная доска. Помнят знаменитого соученика и в Полоцком кадетском училище, которое стало правопреемником кадетского корпуса.

…«Блажен, кто избран был судьбою, // Свершить великий подвиг свой…» – говорилось в одном из стихотворений, посвященных гибели Олега. Сегодня можно спорить о том, был ли подвиг Олега действительно «великим» и по заслугам ли он получил почетнейшую боевую награду русской армии – орден Святого Георгия 4-й степени. Но с одним нельзя не согласиться – мужество совсем не военного по духу царственного юноши, которого никто не заставлял идти в армию, его желание не словом, а делом встать на защиту любимого Отечества достойно уважения и восхищения.

В 1915 году в Петрограде увидела свет небольшая книга «Князь Олег» – сборник воспоминаний о павшем герое. Там было сказано: «Во множестве сочувственных телеграмм, полученных родителями после гибели Олега, почти в каждой юноша был назван “светлым”.

И отозвались люди самых разнообразных общественных положений. И летели эти телеграммы решительно со всех концов России и далее всей Европы. Значит, каждому прежде всего хотелось поставить именно это слово, а между тем напечатаны эти телеграммы не были, и многие совсем не знали убитого лично… Его смерть вызвала целый ряд стихотворений, статей воспоминаний самых разнообразных авторов в самых разнообразных органах печати, вышедших почти одновременно. И за очень немногими исключениями везде мы видим все тот же эпитет – “светлый”».

Сегодня мы не можем не признать, что именно это слово – светлый – очень подходит к личности и всей короткой, но в высшей степени достойной жизни князя Олега Константиновича Романова.