Текст книги "Герои Первой мировой"

Автор книги: Вячеслав Бондаренко

 
Храбрый наш казак Крючков
Ловит на поле врагов,
Много ль, мало ль – не считает,
Их повсюду подцепляет.
Как догонит – не милует,
Сзади, спереди шпигует
По возможности елику —
Сколько влезет их на пику.
 

Существовала и такая поэтическая версия боя 30 июля:

 
Четыре русских казака,
А немцев было тридцать два.
И вот один казак Крючков
Вдруг в кучу врезался врагов.
Три остальных за ним спешат
И немцев вкруг себя крошат.
И вот чрез несколько минут
Настал для немцев уж капут.
Хоть и залит Крючков весь кровью,
Но не моргнет он даже бровью.
Он смело вкруг себя рубил,
Одиннадцать врагов убил
И получил шестнадцать ран,
Без помощи доехал в стан.
За храбрость стал казак донской
Теперь известен как герой.
 

Подвиг донца задорно воспевался и в частушках:

 
Ай да ловко! Это дело!
Немцам здорово влетело!
Вся Германия в конфузе
От геройской битвы Кузи.
 

Первого георгиевского кавалера буквально заваливали дорогими подарками и знакомые, и незнакомые люди. Так, дирекция Русско-Азиатского банка преподнесла ему золотую казачью саблю, сотрудники газет «Новое время» и «Вечернее время» – шашку с гравировкой «Удальцу Козьме Крючкову», общественность Петрограда и Москвы – шашки в золотой оправе, ростовчане – большую золотую чашу, городской голова Одессы – серебряный ларец… Подарки присылали и родителям героя. Отец Козьмы с недоумением рассказывал: «Кувшины разные позолоченные, стоят в горнице на полочке, красуются. Чего с ними делать, не знаем. Стоят!»

Популярность героя была такой, что в России появились «лжекозьмы Крючковы». Об одном таком самозванце, выдававшем себя за настоящего Крючкова в декабре 1914 года, рассказывал в своих воспоминаниях генерал И.И. Золотарев.

После излечения Козьма Фирсович вернулся в родной полк и принял активное участие в боях в Восточной Пруссии. Так, 31 октября 1914 года он «в бою под деревнями Зееберг и Аннберг под сильным ружейным и артиллерийским огнем противника был послан снять пулеметы с позиции, которая сильно обстреливалась противником, благодаря чему пулеметы были вовремя сняты, а еще ранее им же установлена связь с начальником дивизии» (за этот подвиг Крючков 8 февраля 1916 года приказом № 64 по 3-му армейскому корпусу был удостоен Георгиевского креста 3-й степени № 92481). Но вскоре его по настоянию начальства перевели в штаб 3-й кавалерийской дивизии, на должность начальника казачьего конвоя. Впоследствии с «легкой» руки М.А. Шолохова широко распространилась легенда о том, что Крючкову роль «свадебного генерала» льстила, что его в надежде на близкое знакомство осаждали «влиятельные дамы», и т. п. На эту злобную выдумку можно сказать одно: в реальности шумиха вокруг собственного имени Крючкову категорически не нравилась. Так, когда служивший при штабе 3-й кавалерийской дивизии П.А. Аккерман попытался расспросить Крючкова о его подвиге, он заметил, что казаку «или надоело, или, по скромности, неприятно распространяться о своем геройстве. Достаточно поузнав его за время совместного пребывания в нашем штабе, – я склонен думать, что причиной была его скромность». О том, что донской герой был вовсе не склонен щеголять своей известностью, свидетельствует и более поздний случай, описанный в воспоминаниях Н.Н. Каледина: «В 1917 году 3-й Донской казачий полк стоял на отдыхе недалеко от Одессы. Для надобностей полка было отправлено несколько подвод в Одесское интендантство. За старшего ехал К. Крючков. В Одессе, в интендантстве Крючкова разыскал какой-то господин и представился ему как директор Одесского городского театра. Этот директор, в присутствии казаков, высказал свое желание представить Крючкова Одесской публике, в городском театре, и само собой разумеется, за денежное вознаграждение. Крючков весьма терпеливо выслушал этого предприимчивого директора и под улыбки присутствующих казаков ответил ему так: “Прошу вас, господин хороший, убирайтесь отсюда подобру-поздорову и в другой раз с подобными предложениями ко мне не обращайтесь, а то вам весьма не поздоровится. Я вам не медведь, чтобы меня всякий желающий выводил на показ публике”».

Что же касается «влиятельных дам», которые осаждали Козьму Фирсовича в надежде на близкое знакомство, то они действительно были. Вот только реакция Крючкова на таких поклонниц была достойной уважения. Интересную зарисовку оставила знаменитая певица Н.В. Плевицкая, в январе 1915 года работавшая сестрой милосердия в госпитале: «На дворе мы увидели, между прочим, чубатого, с тонким, красивым лицом казака, который учился ездить на велосипеде. Он не обращал на нас внимания, а упрямо одолевал стального коня. Впрочем, этот конь то и дело сбрасывал казака в снег… Так мы увидели Крючкова, портретами которого уже пестрили все журналы. Княгиня казака сфотографировала. Он позировал неохотно. Генерал Леонтович заметил, что Крючков “не очень дисциплинирован”. Когда Крючков хочет идти в разведку, а генерал не разрешает, он упрямо трясет чубом, повторяя: “А почему, а почему?”». Добавим, что когда с Крючковым захотела сфотографироваться сама Плевицкая, чья известность тогда уже была очень велика, он наотрез отказался, заявив, что женат и не может фотографироваться с другими женщинами. Автор статьи «Кузьма Крючков», опубликованной в газете «Донские областные ведомости» в № 31 от 8 февраля 1915 года, также свидетельствовал о том, что реакция казака на осаждавших его поклонниц была весьма неодобрительной: «Между прочим, пришлось видеть и то, с каким совершенно искренним удивлением реагирует он на внимание, которое ему уделяют общество и печать. Его привели почти в детский восторг подарки Петрограда и Донского банка – шашки, оправленные в серебро, и кованый пояс – от Нижегородской ярмарки. И озадачили письма петроградских дам, нашедших необходимым выразить признательность казаку Кузьме Крючкову.

– Чего это оне? – сказал как-то раз казак. – Ведь у меня женка осталась на родине и двое детей: один – четырех, другой – трех лет».

Конечно, у шумихи, окружавшей имя Крючкова – а он враз удостоился почестей, которых до него не получал ни один рядовой солдат русской армии, даже самый заслуженный, – была и оборотная сторона. Несведущие в тонкостях военной службы журналисты зачастую сочиняли «по мотивам» боя 30 июля 1914 года такие небылицы, что реальная драматическая картина неравной схватки становилась каким-то полуанекдотом-полубылиной, а сам национальный герой № 1 превращался в пропагандистский трафарет, очень далекий от прототипа, – этакий типичный «воин из народа», простой, скромный, но при этом обладающий богатырской силой и храбростью. Неудивительно, что в таком изложении подвиг Крючкова воспринимался с изрядной долей скептицизма и иронии, как некая фронтовая байка, не имеющая отношения к настоящей войне. Знаменитым стало высказывание Максима Горького: «Подвиги Козьмы Крючкова больше от надуманности, чем от действительности». Именно в таком лубочном, гротескном, разменянном на конфетные обертки виде герой, к сожалению, и запомнился многим современникам: «На календарях, папиросных коробках, открытках, на бонбоньерках храбрый казак Кузьма Крючков бесконечно варьирует свой подвиг. Выпустив чуб из-под сбитой набекрень фуражки, он расправляется с разъездом, с эскадроном, с целой армией немцев…» (Л. Кассиль. «Кондуит и Швамбрания»); «Уже давно я хранил в своем волшебном ящике множество бумажек от конфет, – портреты генералов – Рузский, Брусилов, Иванов, Алексеев, Козьма Крючков, повторенные тысячей конфетных зеркал, – все это не имело для меня никакого значения…» (В. Шаламов. «Берданка»).

Но мифы – мифами, а своей дальнейшей фронтовой службой реальный, невымышленный донской казак Козьма Крючков доказал, что был вполне достоин тех авансов, которыми его наградили осенью первого военного года. Воюя в своем полку, он вовсе не был неким «символом части», которого на всякий случай не пускали на передовую. Получил три ранения, одно из них тяжелое. Журнал «Нива» в 1915 году так живописал боевую службу Крючкова: «Нужно было разведать расположение германских войск. Крючков и еще человек десять вызвались произвести эту разведку. Подъехали к деревушке М., в которой расположился отряд, человек в двадцать, германцев-кавалеристов. Недолго думая, они ворвались в деревню, половину перебили, остальных забрали в плен и нашли у них ценные документы относительно расположения германских войск. Затем Крючков участвовал в больших боях, получил три раны, из которых одна в бок – самая опасная. Крючков в настоящее время имеет все четыре степени ордена Св. Георгия (полный бант) и получает 50 р. ежемесячного жалованья».

Последняя фраза в этой публикации – типичное для тех лет преувеличение пополам с журналистской безграмотностью (в 1915 году у Крючкова был всего один Георгиевский крест 4-й степени, к тому же эта награда спутана с орденом Святого Георгия). Но сама боевая работа донца описана верно. И, что интересно, ошибка петроградского журналиста («все четыре степени») на деле обернулась пророчеством – храбрость казака была действительно оценена по достоинству. Про Георгиевский крест 3-й степени, полученный им в феврале 1916-го, мы уже упоминали. Вторую степень Георгиевского креста Крючков получил тоже в 1916-м за бой 13 ноября 1915 года, а крест 1-й степени № 5801 нашел его в 1917-м. Удостоился храбрый казак и трех Георгиевских медалей – 4-й, 3-й и 2-й степеней. Так, медаль 4-й степени № 1093246 он получил приказом по 10-й армии от 5 апреля 1917 года за подвиг, совершенный еще 31 января 1915 года. Тогда у деревни Людвиново «под сильным и действительным огнем противника Крючков обслуживал связь с кавалерийской дивизией, доставляя приказания, и тем содействовал успеху наших боевых действий» (кстати, находилось Людвиново буквально в 20 километрах от той местности, где Крючков принял бой 30 июля 1914 года; ныне это Людвинавас, Литва). Так гласят официальные данные Российского государственного военно-исторического архива.

Впрочем, именно с георгиевскими наградами Крючкова связан еще один не вполне ясный момент его биографии. Дело в том, что сам Крючков считал, что у него только… два Георгиевских креста. Об этом свидетельствует сценка лета 1919 года, когда Козьма Фирсович, будучи уже хорунжим Донской армии, общался с одним из старших офицеров. «Но ведь Вы полный бантист?» – спрашивал тот («полный бант» – набор из четырех Георгиевских крестов и четырех Георгиевских медалей). «Никак нет, у меня только два креста», – отвечал Крючков. «Как два креста? Да ведь все говорят, что Вы полный бантист…» «Никак нет, господин полковник, у меня только два креста», – повторил Крючков. С чем связано такое положение дел, точно неясно до сих пор. С одной стороны, «полным бантистом» Козьма Фирсович действительно не был (для этого ему не хватало Георгиевской медали 1-й степени), с другой – крестов у него было все же не два, а четыре, да и Георгиевские медали нельзя списывать со счетов. Единственное объяснение: в вихрях 1917—1918 годов приказы о награждениях, а тем более сами кресты и медали, попросту могли не дойти до Крючкова. Так и ушел он из жизни, будучи уверенным в том, что является кавалером только двух Георгиевских крестов…

К концу войны мужественный донец дослужился до подхорунжего (сверхсрочного унтер-офицера казачьих войск). Февральский переворот 1917 года подхорунжий Крючков, как и абсолютное большинство военнослужащих русской армии, встретил с энтузиазмом, был даже избран председателем полкового комитета. Однако от дальнейшей «свободы» Козьма Фирсович явно не пришел в восторг, потому что в конце апреля 1918 года вместе с есаулом Г.И. Алексеевым организовал на Дону «белый» партизанский отряд численностью в 70 бойцов. 10 мая 1918 года этот отряд после жестокого боя освободил от красных станицу Усть-Медведицкую, а со временем влился в ряды белой Донской армии. Служить Козьме Крючкову выпало в 1-й сотне 17-го Донского Назаровского конного полка, который входил в состав 10-й Донской конной бригады. Полк был невелик – он насчитывал всего 545 сабель при пяти пулеметах.

За храбрость, проявленную в боях с красными во время Вешенского восстания, К.Ф. Крючков вскоре был произведен в первый офицерский чин хорунжего (равен подпоручику в пехоте и корнету в кавалерии). Весть о своем производстве в офицеры казак принял, судя по всему, без особого ликования. Как вспоминал тогдашний командир Крючкова, начальник 10-й Донской конной бригады полковник А.Н. Лащенов, «вызываю как-то его к себе и передаю весть о представлении в офицеры. Благодарит, но просит не делать этого, “потому что 'чернильный' офицер к офицерской среде не подойдет, а от своей братвы он не хочет отрываться, да и грамотный-то плохо”. Через месяц он получает чин хорунжего. Страшно смущен. Получает отпуск, из которого возвращается раньше времени, потому что “стыдно в тылу”».

Один из сослуживцев Крючкова по 17-му Назаровскому полку Н. Мельников так вспоминал встречу с легендарным героем летом 1919 года: «Просторная горница была полна народу. Тут же были и начальники разъездов, ожидавшие приема. Командир бригады сидел за столиком в небольшой смежной комнате, дверь в которую была открыта. Когда адъютант стал вызывать начальников разъездов, первым вошел офицер Назаровского полка, громким голосом отрапортовавший: “На-заровского полка, хорунжий Крючков” – полковник Якушов внимательно посмотрел на вошедшего и спросил: “Вы не родственник нашему знаменитому герою Козьме Крючкову?” – “Я и есть Козьма Крючков…” – ответил хорунжий. При этих словах в горнице как-то стало сразу тихо и все, находившиеся в ней, в том числе и пишущий эти строки, случайно оказавшийся в этот момент в штабе бригады, поспешили подойти поближе к дверям комнатушки, чтобы лучше слышать интересный разговор. Перед нами был офицер среднего роста, слегка сутуловатый, с мелкими редкими рябинами на лице, с коротко стриженной, с проседью, головой. Сходства с теми портретами, которые мы привыкли видеть и которые украшали чуть ли не каждую избу громадной Российской Империи, очень мало. “Да неужели вы – знаменитый Крючков? Да где же ваш чуб?” – с некоторым волнением спросил командир бригады. “Революция съела…” – улыбаясь, ответил Крючков».

Во время Гражданской войны герой продолжал пользоваться всеобщим уважением – подчиненные почтительно именовали его только по имени-отчеству, а местное население всегда радо было повидать легендарного казака. В воспоминаниях командира Крючкова, полковника А.Н. Лащенова, содержится следующий выразительный эпизод:

«Спрашиваю:

– Видали ли вы когда-нибудь Козьму Крючкова?

– На портретах видели, а вот как бы живого посмотреть.

Вызываю Крючкова. Неописуемая радость на лицах. Сбежались все бабы. Затопили печи, и скоро появились куры на столе… И много-много раз присутствие Козьмы Крючкова заставляло испуганное население проявлять свое хлебосольство и выручать полк от излишней голодовки. Достаточно было сказать:

– Дедушки, бабушки, молодки, накормите казаков, а я вам покажу живого Козьму Крючкова! – и откуда все бралось! Да и измученный народ веселел. И все потому что Козьма Крючков с ними».

Сослуживцам хорунжий Крючков запомнился не только как отчаянный храбрец, но и как остроумный рассказчик, и как непримиримый противник мародерства. Один из пленных красноармейцев рассказывал: «Когда нас захватили, то кое-кто из казаков стал собирать по повозкам разную мелочь. Вдруг слышим: Козьма Крючков скачет… Ну, думаем, значит, конец пришел. И… Боже! Вместо нашего расстрела крестит коекого из казаков плетью, быстро отогнав их от нас. Некоторые из нас приготовили кошельки в подарок, а он как запустит “по матушке, по Волге”: Что же вы, е., думаете, что и мы такие же продажные? И так начал нас стыдить, так мы не знали, куда глаза прятать».

Достоверными сведениями о том, как именно ушел из жизни Козьма Крючков, военные историки долгое время не располагали. Было известно лишь, что Крючков погиб в 1919 году (по одной из версий – в схватке с красными кубанскими казаками, по другой – нарвавшись в бою на пулеметную очередь). Только в августе 1964 года в журнале «Казачья жизнь», издававшемся в США, были опубликованы воспоминания Н.Н. Каледина, которые пролили свет на обстоятельства смерти Козьмы Крючкова:

«В 1919 году, в конце августа, по выздоровлении после ранения, я получил назначение в Донской конный полк, имени Атамана Анатолия Михайловича Назарова (имеется в виду 17-й Донской Назаровский конный полк. – В. Б.). По прибытии в полк я был зачислен в первую сотню, где находился хорунжий Козьма Крючков… Точной даты смерти хорунжего К. Крючкова я не помню, но помню, что это было в конце августа. Наш полк, утомленный ночным набегом, отдыхал в селе Лопуховка Саратовской губернии. Район расположения нашей сотни находился около речки, перегороженной плотиной, там же была и водяная мельница. Было 4—5 часов после полудня, когда из талов, с противоположного берега, раздалось несколько ружейных выстрелов. Возмущенный за нарушенный покой, хорунжий К. Крючков решил пойти по плотине, на другой берег, и узнать, кто там стреляет. На мое предостережение – не делать этого, пока наши пулеметчики не обстреляют талы, он только рассмеялся, добавив, что вся эта сволочь уже разбежалась.

Покуда пулеметчики возились около пулемета, К. Крючков уже шел по плотине. Не успел он дойти до конца плотины, как из талов раздался залп и Крючков упал. Сейчас же открыл огонь наш пулемет, и под прикрытием его огня, я, вахмистр Калмыков и казаки К. Попов и Е. Малахов пошли и принесли хорунжего Козьму Крючкова. Он был еще живой, но рана его была ужасна. Речушка была узкая, и красные русские коммунисты стреляли чуть ли не в упор. Весь залп пришелся хорунжему Крючкову немного выше пояса. Все внутренности начали вываливаться наружу. На попытки доктора сделать перевязку бинтами, Крючков еще имел мужество заметить: “Доктор, не портите бинты, их и так мало, мне перевяжите какой-либо тряпкой, лишь бы из средины ничего не вывалилось, а я уже отвоевался!”

Через полчаса хорунжий Козьма Крючков скончался. Наскоро сколотили казаки из подручных досок гроб, положили в него бездыханный труп Козьмы Фирсовича Крючкова и повезли в родимый хутор Калмыков, станицы Усть-Хоперской, Всевеликого Войска Донского».

Жизнь великого героя Первой мировой оборвалась 18 августа 1919 года возле села Лопуховка (ныне Аткарский район Саратовской области). Было мужественному казачьему офицеру всего 26 лет. Тело Крючкова погребено на кладбище его родного хутора.

Тем не менее и сейчас продолжают время от времени всплывать ни на чем не основанные истории о гибели Крючкова. Одна из них гласит, что тяжело раненный Козьма Фирсович был зарублен лично С.М. Будённым после того, как отказался встать в присутствии красного командарма. Другая была опубликована в 2007 году в украинской газете «Время» и выглядит уж совсем анекдотично: «В 1920 году, во время войны с поляками, погиб и первый георгиевский кавалер мировой войны Козьма Крючков. В это время он служил в конной армии Будённого, состоящей почти сплошь из красных и бывших белых казаков. Под Дубно будённовцы столкнулись с польской кавбригадой. Казаки стали задирать поляков, вызывая их на поединок: Кто из вас не побоится сразиться с самим Козьмой Крючковым! Из рядов поляков выехал ротмистр-заморыш алкогольной наружности с пропитой рожей и, увернувшись от пики Крючкова, зарубил его насмерть. По польской версии, казаки после этого загалдели: “Крючкова убили! Крючкова убили!”, развернулись и дали деру. Смерть прославленного головореза подорвала их боевой дух».

Впрочем, наличие таких баек – необходимая составляющая любого мифа. Как, к сожалению, и наличие «альтернативных версий», которые клубком опутывают любое громкое событие, тем более подвиг. А точнее, всегда найдутся любители развенчать героя и облить его грязью. Нашлись завистники и у Козьмы Крючкова. Еще во время Первой мировой о нем ходило множество грязных слухов, сводившихся, как правило, к тому, что четверо всадников ну никак не могли выстоять в бою с семикратно превосходящим и великолепно подготовленным противником, а значит, и боя такого не было и быть не могло. Кстати, слухи о том, что весь бой 30 июля 1914 года был попросту плодом пропаганды, благополучно дожили до наших дней. Типичный пример современной клеветы на Козьму Фирсовича: «Достоверность такого размаха душегубства Крючкова вызывает сомнения. Германская регулярная кавалерия была хорошо подготовлена и убивать себя с такой бездарностью просто не позволила бы. По-видимому, реальная стычка конных пикетов была раздута пропагандой до небывалых размеров».

Что на это можно ответить?.. Давайте просто вспомним, что еще до войны Козьма Крючков славился в 3-м Донском полку как виртуозный стрелок, фехтовальщик и мастер фланкировки (боя на пиках). Боец, который впервые сел на коня в пять лет, а взял в руки шашку в десять, вполне мог расправиться с множеством врагов, что он и сделал. И никакие блестящие качества германской регулярной кавалерии не помогли ей выстоять против донского казака.

Кстати, выдающуюся боевую выучку русские казаки демонстрировали в неравном бою неоднократно. Например, 29 августа 1914 года у деревни Лувча старший урядник 13-го Донского Генерал-Фельдмаршала Князя Кутузова-Смоленского казачьего полка Матвей Федорович Плешаков, преследуя вражеских разведчиков, был окружен тринадцатью австрийскими кавалеристами. Орудуя шашкой, он в одиночку расправился с шестью нападавшими. Казак-богатырь продолжал отбиваться даже после того, как выпущенная вражеским офицером пуля попала ему в рот, пробила язык и выбила несколько зубов!.. Подоспевшие на выручку Плешакову однополчане убили еще троих австрийцев, остальные бежали с поля боя. Получивший 16 сабельных и одно пулевое ранение Плешаков был удостоен Георгиевского креста 4-й степени. В середине августа 1914 года в сходных обстоятельствах отличились воины 2-го Оренбургского казачьего полка – старший урядник Андрей Прочанкин и казаки Александр Игнатенков, Андрей Ковешников, Ефим Репьев, Петр Русанов, Михаил Толкачев, Иван Чернев, Егор Щербинин и Феоктист Подтихов. Будучи отрезаны от своих превосходящими силами противника, они не только в отчаянном бою прорвали кольцо, но и спасли штандарт своего полка, за что все были удостоены Георгиевских крестов 4-й степени.

Но печальнее всего, что отрицательная легенда о Крючкове пережила и Первую мировую войну, и самого Козьму Фирсовича и нашла воплощение на страницах одного из самых выдающихся русских романов XX века. Имеется в виду «Тихий Дон», автор которого М.А. Шолохов фактически оклеветал Крючкова, причем неоднократно. Интересно, что девятилетним мальчишкой Шолохов любил… играть в Козьму Крючкова, то есть герой Первой мировой был для будущего писателя идеалом храброго казака. Однако со временем оценка Шолоховым Крючкова изменилась. В результате на страницах «Тихого Дона» читателя ожидает встреча с весьма неприглядным персонажем по имени Козьма Крючков.

Возьмем, к примеру, фрагмент, в котором описывается довоенная служба Крючкова: «Крючков, по прозвищу Верблюд, чуть рябоватый, сутулый казак, придирался к Митьке. Крючков был “старый” казак, то есть дослуживавший последний год действительной, и по неписаным законам полка имел право, как и всякий “старый” казак, гонять молодых, вымуштровывать, за всякую пустяковину ввалить пряжек. Было установлено так: провинившемуся казаку призыва 1913 года – тринадцать пряжек, 1914 года – четырнадцать. Вахмистры и офицеры поощряли такой порядок, считая, что этим внедряется в казака понятие о почитании старших не только по чину, но и по возрасту…» Чуть ниже Шолохов сообщает, что Крючков зло передразнивал командира сотни (к тому же величая его «Ваше Благородие»).

В сущности, этот фрагмент – сплошное нагромождение клеветы. К началу Первой мировой Крючков вовсе не «дослуживал последний год действительной» – он сам, как мы помним, был «казаком призыва 1913 года» и, следовательно, успел отслужить лишь два с половиной года (оставалось еще полтора). Что же касается «дедовщины» в казачьих частях, то ее не существовало в принципе. Дело в том, что все казачьи полки, и 3-й Донской в их числе, комплектовались уроженцами одного округа, то есть земляками, одностаничниками, а часто и родней. Сплошь и рядом в одном полку служили соседи, друзья, родные и двоюродные братья, дядья с племянниками и более отдаленные родственники и свойственники. Неудивительно, что между ними существовала крепчайшая казачья «спайка», отношения в части были почти родственными, в том числе между офицерами и нижними чинами, и передразнивать «своего» есаула, который в мирное время жил на соседней улице, а на службе был настоящим «батей» для родной сотни, никому и в голову не пришло бы. Тем более один из лучших служак в полку Крючков уж наверняка отлично знал, что к офицеру в чине есаула положено обращаться не «Ваше Благородие», а «Ваше Высокоблагородие».

Злобную клевету на героя Первой мировой представляет собой и пассаж, касающийся службы К. Крючкова после июля 1914 года: «Крючков, любимец командира сотни, по его реляции получил Георгия. Товарищи его остались в тени. Героя отослали в штаб дивизии, где он слонялся до конца войны, получив остальные три креста за то, что из Петрограда и Москвы на него приезжали смотреть влиятельные дамы и господа офицеры. Дамы ахали, дамы угощали донского казака дорогими папиросами и сладостями, а он вначале порол их тысячным матом, а после, под благотворным влиянием штабных подхалимов в офицерских погонах, сделал из этого доходную профессию: рассказывал о “подвиге”, сгущая краски до черноты, врал без зазрения совести, и дамы восторгались, с восхищением смотрели на рябоватое разбойницкое лицо казака-героя. Всем было хорошо и приятно».

Что на это можно ответить?.. О том, что штабная служба Крючкова была очень непродолжительна и сильно его тяготила, мы уже рассказали. Георгиевские кресты, служа в штабах, получить было просто невозможно – чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно ознакомиться со Статутом этой награды. Тем более в архиве сохранились документы, рассказывающие, за какие именно боевые подвиги Крючков получил все свои кресты. Соратники Козьмы – казаки Василий Астахов, Михаил Иванков и Иван Щегольков – вовсе не «остались в тени»: их наградили также весьма и весьма почетными Георгиевскими медалями, им тоже посвящали восторженные статьи в газетах, очень известной была фотография, где герои боя 30 июля позировали все вместе, плечом к плечу. Про «тысячный мат», которым Крючков якобы «порол» заезжих дам, даже говорить не хочется, такое в голову не пришло бы никакому нижнему чину, даже самому разнузданному.

Но основательнее всего была «переписана» автором «Тихого Дона» история легендарного боя 30 июля 1914 года. «Альтернативная версия» Шолохова базировалась на устных воспоминаниях казака Михаила Павловича Иванкова (1891 —1969) – одного из участников неравной схватки. Однако к 1920-м годам, когда Шолохов расспрашивал Иванкова о былом, тот успел повоевать во время Гражданской на стороне красных и наверняка хорошо усвоил, что можно, а чего нельзя говорить пролетарскому писателю. Кроме того, он, вероятно, чувствовал себя обойденным по итогам боя и во время бесед с Шолоховым постарался представить события в выгодном для себя свете. Да и уже после выхода «Тихого Дона» Иванков не стеснялся во всеуслышание рассказывать, что немецкого офицера во время схватки убил не Астахов, а он, Иванков…

В результате фрагмент романа, посвященный событиям 30 июля 1914 года, получился крайне далеким от исторических и военных реалий тех дней. Так, писателем было искажено название содействовавшего казакам пехотного полка (108-й Саратовский полк почему-то стал у него 108-м Глебовским), а в английском переводе «Тихого Дона» реальный казак Василий Астахов и вовсе был назван Мрыхиным.

Начинается шолоховская «альтернативная версия» подробным описанием мирной жизни поста № 3 в селе Лубове. С самого начала читателю сообщают, что командовал этим постом Василий Астахов (в реальности, как мы помним, командиром был Крючков). При этом в самом неприглядном свете выставлен опять-таки не кто-нибудь, а именно Козьма Крючков. Он, по версии Шолохова, отправляется в местную корчму на поиски выпивки: «Крючков шлепком высадил пробку… Крючков приплясывал и грозил кулаком в окна…» В то же время о других казаках нам сообщается значительно больше – они и несут дозорную службу, и косят траву, и общаются с проезжающими через Лубово пограничниками, словом, заняты делом. В итоге у читателя начинает складываться образ Крючкова как пьяницы, лентяя и вообще персонажа, от которого мало что зависит.

Усиливается это впечатление после появления в романе германского разъезда. Тут Шолохов щедрой рукой вручает все «бразды правления» боем Василию Астахову. Именно он в «Тихом Доне» сообщает о появлении немцев русской пехоте, отдает приказ преследовать врагов, затем обстреливать их, он же вообще действует наиболее энергично – «Астахов первым вскочил на коня», «Первый подскакал Астахов». Нет никакого сомнения в том, что реальный Василий Астахов действовал в бою 30 июля грамотно, умело и храбро. Но Шолохов абсолютно намеренно подчеркивает придуманное им старшинство Астахова – это необходимо писателю затем, чтобы лучше оттенить ничтожность Козьмы Крючкова. Более того, именно Астахову Шолохов приписывает действия, которые решили исход боя: «Астахов прорвал кольцо… За ним погнался немецкий офицер. Почти в упор убил его Астахов выстрелом, сорвав с плеча винтовку. Это и послужило переломным моментом в схватке. Немцы, все израненные нелепыми ударами, потеряв офицера, рассыпались, отошли». На самом же деле офицер был убит Астаховым в самом начале схватки, и это отнюдь не помешало немцам всеми силами навалиться на четверку казаков. Кроме того, как мы помним, противник донцам попался в высшей степени стойкий – оставшиеся в живых израненные немцы отнюдь не «рассыпались, отошли», а упорно продолжали обстреливать загнанного в болото Крючкова…

В фрагменте романа, посвященном бою, Астахов упоминается целых 14 раз. Но и своего собеседника Иванкова писатель тоже не обидел, упомянув его ни много ни мало 18 раз, хотя в романной версии боя его роль отнюдь не «руководящая». Что же касается Козьмы Крючкова, то он упомянут всего 7 раз, причем его действия и реплики носят чисто иллюстративный характер («“Успел!” – крикнул Крючков, занося ногу в стремя», «Курнуть бы, – шепотом сказал Крючков», и т. п.). Четвертому участнику боя, Ивану Щеголькову, в «Тихом Доне» и вовсе «не повезло» – Шолохов упоминает его всего-навсего дважды.