Текст книги "Герои Первой мировой"

Автор книги: Вячеслав Бондаренко

Воззвания поддержали несколько военачальников – начальник штаба Верховного главнокомандующего А.С. Лукомский, главком Юго-Западного фронта А.И. Деникин, его начальник штаба С.Л. Марков, командующий Особой армией И. Г Эрдели. Вообще говоря, в той или иной степени Корнилова поддержали (хотя бы морально) все главнокомандующие русскими фронтами (за исключением главкома Кавказского фронта М.А. Пржевальского). Горячо приветствовало выступление Корнилова и обожавшее его фронтовое офицерство. Могилёв и десятиверстная зона вокруг него были объявлены Корниловым на осадном положении.

Однако реальных сил в распоряжении Верховного главнокомандующего не было. Две дивизии 3-го кавкорпуса, двигавшиеся на Петроград, «мятежными» считаться не могли по той простой причине, что были выдвинуты в столицу не для борьбы с Керенским, а для его поддержки и наведения порядка в столице, еще до провокации. Тем более что в этих войсках быстро начались беспорядки, а генерал Крымов, обманом завлеченный Керенским в Петроград, покончил с собой. Верные же Корнилову ударные части – своего рода ядро новой русской армии в его понимании – были слишком немногочисленны и разбросаны по разным фронтам. В распоряжении самого Главковерха, в Могилёве, дислоцировались только Корниловский ударный полк, 1-й ударный революционный полк, Текинский конный полк и Отдельный батальон обороны Ставки, который после «мятежа» оказался целиком на стороне Временного правительства.

План Керенского блестяще сработал – русское общество удалось-таки натравить на армию. Выдуманная им «корниловщина» оказалась тем самым жупелом, которого подсознательно страстно желали все русские «демократические» силы – от большевиков до эсеров, от националистов до интернационалистов, от беспартийных солдат до честолюбивых прапорщиков, мечтающих командовать корпусами. В стране были амнистированы немногочисленные еще не выпущенные из тюрем большевики, за правительственный счет спешно вооружались отряды Красной гвардии, которые только в Петрограде через три дня составили не меньше 25 тысяч человек. Воспрянули притихшие было комитеты, создавались новые, носившие пышные названия «спасения Родины и Свободы». Россию захлестнула настоящая волна истерии: «Защитим завоевания революции! Не дадим новому Бонапарту Корнилову прорваться к власти!» В Орше спешно формировался антикорниловский отряд под командованием полковника Короткова, куда стекались добровольцы из Орши, Витебска, Смоленска, желавшие «защищать революцию». Набралось 3 тысячи штыков и 800 сабель при трех батареях артиллерии и 30 пулеметах.

Но на деле «защита революции», как и планировал Керенский, вылилась в очередные массовые расправы над офицерами. Термин «корниловец» теперь применялся ко всем неугодным – главным образом к тем, кто, ссылаясь на приказы 7—12 июля, требовал дисциплины на фронте и к бойцам ударных частей. Достаточно было солдатского доноса с обвинением в «контрреволюционности», чтобы офицера или генерала отстранили от должности. Тех, кто отказывался дать подписку в том, что не поддерживает Корнилова, просто убивали. Так 29 августа погибли генералы Орановский, Гиршфельд, Васильев, Степанов, Максимович, полковники Дунин и Карпович, подполковники Бородин и Кирениус, на флоте – лейтенант Тизенко и мичманы Михайлов, Кондратьев и Кандыба. С расправами «снизу» смыкалась расправа «сверху», особенно пострадал после «мятежа» Юго-Западный фронт, который возглавляли «идейные корниловцы» – А.И. Деникин и С.Л. Марков.

«Разгром» талантливо срежиссированной Керенским «корниловщины» (оба эти слова можно употреблять только в кавычках) привел к положению, которое образно описал генерал Н.Н. Головин: «Произошел окончательный разрыв между двумя лагерями: офицерским и солдатским. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими». И солдаты, и офицеры утратили всякую веру во Временное правительство, хотя мотивы у них были, понятно, разными. Солдаты ненавидели правительство, которое продолжало окончательно осточертевшую войну, офицерство же после расправы над Корниловым поняло, что оно фактически брошено на произвол судьбы и ждать помощи от государства не стоит.

Политическая ситуация в стране, вроде бы разрядившись, на самом деле накалилась до предела. Временное правительство, в сущности, стало фикцией, на него уже просто не обращали внимания. Еще раз напомним, что А.Ф. Керенский, неизменно укреплявший свое положение во власти начиная с марта (сначала министр юстиции, затем военный и морской министр, премьер-министр, с 1 сентября – премьер-министр с диктаторскими полномочиями), «играл» в одной команде с большевиками, которым он должен был передать власть. И то, что идея государственного переворота буквально витала в воздухе, неудивительно. К этому перевороту Россию подводила вся логика событий лета—осени 1917-го…

История не знает сослагательного наклонения, но сегодня мы не можем не задаваться вопросом: а что бы было со страной, если бы задуманные Корниловым реформы удались?.. На этот вопрос попытался ответить в своей «Истории Русской армии» А.А. Керсновский: «Выступление Корнилова было последней попыткой предотвратить крушение великой страны. Удайся оно, Россию, конечно, ожидали бы еще потрясения. Прежде всего немцы попытались бы утвердить своего Ленина штыками, и нашим не окрепшим еще армиям пришлось бы в сентябре—октябре выдержать жестокий натиск и отступить вглубь страны. Затем надо было считаться с тем, что за шесть месяцев керенщины анархия успела беспрепятственно пустить глубокие корни в народную толщу При всех своих достоинствах героя Корнилов не был государственным человеком и правителем. Его убогое окружение было только немногим выше Временного правительства. Выздоровление России было бы долгим и тяжелым. Но она осталась бы Россией…

Оставшись в Могилёве и не возглавив лично шедшие на Петроград войска, Корнилов совершил роковую ошибку. Некоторым оправданием для него была полная неожиданность провокации. Пассивность Верховного предрешила неудачу спасительной контрреволюции…

Трагически сложившаяся обстановка потребовала от главы Временного правительства выбора между Корниловым и Лениным. И Керенский выбрал Ленина… Корнилов говорил на непонятном Керенскому языке. Казак по происхождению, военный по призванию, государственник по воззрению, он был ему трижды непонятен, трижды неприятен, трижды чужд, тогда как Ленин был своим. Конечно, Керенский не одобрял Ленина, возмущался его “аморальностью”, негодовал на братоубийственную проповедь марксистского изувера. Но это были только частности. И тот, и другой поклонялись революции. Один воскуривал ей фимиам, другой приносил ей кровавые жертвы. И Ленин, и Керенский говорили на одном и том же языке. Разница была лишь в акценте.

Керенский предпочел своего Ленина чужому Корнилову. И отдал Ленину Россию на растерзание. В выборе между Россией и революцией он не колебался, ставя выше революции только себя самого.

Корнилов отдал жизнь за Родину. Керенский отдал Родину за жизнь. История их рассудила».

…После всколыхнувшей страну волны ненависти к офицерству и армии, после последовавшего разгрома чудом уцелевших в хаосе марта—июля 1917-го командных кадров расправа, безусловно, ожидала бы и самого главного «мятежника» – Лавра Георгиевича Корнилова. Спас его человек, который, казалось бы, уже ушел с политической и военной арены – бывший Верховный главнокомандующий генерал от инфантерии М.В. Алексеев. Именно он взял на себя щекотливую миссию ареста Корнилова и его сподвижников, взял с тайной целью спасти их от расправы дикой толпы. Впрочем, расправа могла последовать и от вполне официальных лиц – одновременно с Алексеевым в Могилёв выдвигался из Орши карательный отряд полковника Короткова, призванный усмирить «корниловский» гарнизон города. А поскольку «ударники» и текинцы тоже были грозной силой, бой был бы неизбежен. К счастью, Алексееву удалось перехватить Короткова в Орше и убедить его остановить поход на Ставку. А отправленные на подавление «мятежа» два корпуса Московского военного округа до Могилёва дойти просто не успели.

Убедившись в том, что сил в его распоряжении нет, Лавр Георгиевич скрепя сердце принял решение не оказывать сопротивление представителям власти, предотвратив тем самым гражданскую войну и сохранив Ставку – ведь боевые действия с внешним врагом продолжалась, и ими нужно было руководить. 1 сентября 1917 года Корнилов передал полномочия Верховного главнокомандующего М.В. Алексееву. Сцена получилась тяжелая. «Вам трудно будет выйти с честью из создавшегося положения, – сказал Корнилов Алексееву. – Вам придется идти по грани, которая отделяет честного человека от бесчестного. Малейшая ваша уступка Керенскому толкнет вас на бесчестный поступок… В лучшем случае или вы сами уйдете, или вас попросят уйти». Вечером Алексеев объявил Корнилову, начальнику его штаба А.С. Лукомскому и генерал-квартирмейстеру И.П. Романовскому о их аресте. Лавр Георгиевич до конца жизни так и не смог простить М.В. Алексееву участия в этой акции, и отношения двух генералов были напряженными даже на Дону, когда оба они уже стояли во главе нарождавшегося Белого дела.

Сначала арестованных генералов разместили в могилёвском отеле «Метрополь», но в ночь на 12 сентября из соображений безопасности отправили в расположенный в 50 километрах к югу от Могилёва городок Быхов. Там пленников разместили в здании женской гимназии. Этот двухэтажный, ничем не примечательный внешне дом сохранился до наших дней, сейчас он выкрашен в унылый бледно-красный цвет и выглядит очень запущенным. До недавних пор там размещалась автошкола.

28 сентября прибыли из Бердичева арестанты с Юго-Западного фронта – Деникин и Марков: «Покружили по грязным улицам еврейского уездного города и остановились перед старинным зданием женской гимназии. Раскрылась железная калитка, и мы попали в объятия друзей, знакомых, незнакомых – быховских заключенных, которые с тревогой за нашу судьбу ждали нашего прибытия.

Явился к Верховному.

– Очень сердитесь на меня за то, что я вас так подвел? – говорил, обнимая меня, Корнилов.

– Полноте, Лавр Георгиевич, в таком деле личные невзгоды ни при чем.

Мы уплотнили население Быховской тюрьмы; я и Марков расположились в комнате генерала Романовского. Все пережитое казалось уже только скверным сном. У меня наступила реакция – некоторая апатия, а самый молодой и экспансивный из нас – генерал Марков писал 29-го в своих летучих заметках: “…Нет, жизнь хороша. И хороша – во всех своих проявлениях!..”».

На 2 октября 1917 года в Быховской тюрьме находились 10 генералов (генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов, генерал от кавалерии И.Г. Эрдели, генерал-лейтенанты А.И. Деникин, А.С. Лукомский, Е.Ф. Эльснер, Г.М. Ванновский, генерал-майоры И.П. Романовский, В.Н. Кисляков, С.Л. Марков, М.И. Орлов), 3 подполковника, 3 капитана, 1 есаул, 1 штабс-капитан, 1 поручик, 2 прапорщика, 1 военный чиновник, 1 журналист и 1 член Государственной думы. Охрану тюрьмы несли военнослужащие Отдельного батальона обороны Ставки Верховного главнокомандующего (бывший Георгиевский батальон; внешняя охрана) и Текинского конного полка (внутренняя охрана). Последние, как мы помним, еще с лета 1917-го были безгранично преданы Корнилову, обожали его, считались его «личной гвардией». Отношения между текинцами и георгиевцами не сложились. Текинцы не раз на ломаном русском говорили своим «коллегам»: «Вы – керенские, мы – корниловские: рэзать будем…» В ответ георгиевцы постоянно сигналили во всевозможные комитеты о том, что текинцы фактически все вопросы охраны Корнилова замкнули на себе, и просили разобраться в таком странном положении дел. Но поскольку текинцев было вшестеро больше (300 штыков против 50), георгиевцы волей-неволей вынуждены были вести себя корректно. Кроме того, роль сдерживающей силы выполняла расквартированная в Быхове 1-я Польская стрелковая дивизия генерал-майора Г В. Остаповича.

Режим для узников был установлен достаточно вольготный. А.С. Лукомский вспоминал, что «официально мы все время, кроме необходимого на пищу и предоставляемого для прогулки, должны были сидеть по своим комнатам, но в действительности внутри здания мы пользовались полной свободой и ходили, когда хотели, один к другому. Денежного содержания лишили, но пищу нам разрешено было готовить на казенный счет такую же, как давали в офицерских собраниях. Из Ставки в Быхов был прислан повар, и нас кормили вполне удовлетворительно… Прогулка нам разрешалась два раза в день во дворе, вокруг костела. Впоследствии для наших прогулок отвели большой сад, примыкавший к дому, в котором мы помещались».

И в тюрьме Корнилов продолжал пользоваться непререкаемым авторитетом среди товарищей по несчастью. «Его любили, уважали, верили и на него надеялись, питая к нему безграничную преданность, – вспоминал адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев. – При его появлении все… сидящие и лежащие вскакивали и с затаенным дыханием ждали, что скажет Верховный. Ни шепота, ни вздоха, руки вытянуты по швам, безмолвная команда “смирно”».

Надо сказать, что осенью 1917-го и многие жители России по-прежнему видели в Корнилове не «изменника» и «мятежника», а лидера, вождя, способного сплотить нацию и вывести ее на путь истинный. Недаром Лавр Георгиевич именно тогда стал адресатом стихотворения Константина Бальмонта:

 
В стране, что ложью обессилена,
Средь жалких умственных калек,
Где, что ни слово, то извилина,
Ты прямодушный человек.
Как белый лебедь, полный гордости,
Плывет, и им светла волна,
Твой лик твердил: «Нам нужно твердости,
Любовь к России нам нужна».
Перед тобой склонен в восторге я.
Он предрешенный твой удел:
Ведь имя Лавра и Георгия
Герою битв и смелых дел.
С тобой душою вместе в плене я,
Но что бы ни промолвил суд,
Бойцу, я знаю, поколения
Венец лавровый принесут.
 

Время заключения «быховцы» проводили с пользой, работая над так называемой «корниловской программой» – перечнем из шести пунктов, которые включали в себя политические представления заключенных о будущем России: созыв Учредительного собрания, война «до заключения скорейшего мира», создание боеспособной армии и организованного тыла. О побеге никто не думал, хотя при желании Корнилов и его соратники могли бежать из Быхова хоть на другой день – слишком много у него было помощников и сторонников. «Хотя побег из Быховской тюрьмы не представлял затруднений, – писал А.И. Деникин, – но он недопустим по политическим и моральным основаниям и может дискредитировать наше дело. Считая себя – если не юридически, то морально – правыми перед страной, мы хотели и ждали суда. Желали реабилитации, но отнюдь не “амнистии”. И когда в начале октября нам сообщили, что… суда не будет вовсе, это обстоятельство сильно разочаровало многих из нас. Побег допускался только в случае окончательного падения власти или перспективы неминуемого самосуда. На этот случай обдумывали и обсуждали соответствующий план, но чрезвычайно несерьезно».

«Быховское сидение» закончилось с приходом к власти в стране большевиков. После бегства из Петрограда премьер-министра Временного правительства и Верховного главнокомандующего А.Ф. Керенского обязанности Главковерха принял на себя начальник его штаба – генерал-лейтенант Н.Н. Духонин. В ночь на 9 ноября 1917 года, отказавшись начать по приказу В.И. Ленина переговоры с немцами о заключении мира, Духонин был отстранен от должности Советом народных комиссаров «за неповиновение предписаниям правительства». Новым Главковерхом был назначен большевик прапорщик Н.В. Крыленко. Было ясно, что в ближайшем будущем последует разгром Ставки, и судьба «быховских узников» повисла на волоске – в случае захвата власти большевиками арестантов ждал немедленный и жестокий самосуд.

В этой ситуации Духонин 18 ноября согласился отправить заключенных из Быхова в Новочеркасск – об этом просил атаман Донского казачьего войска генерал от инфантерии А.М. Каледин. Но, получив информацию о том, что Крыленко уже выехал в сопровождении революционных отрядов из Петрограда в Могилёв, Духонин отменил свой приказ и отдал новый – о немедленном освобождении арестантов. Утром 19 ноября в Быхов прибыл полковник П.А. Кусонский и объявил заключенным:

– Через четыре часа Крыленко приедет в Могилёв, который будет сдан Ставкой без боя. Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключенным необходимо тотчас же покинуть Быхов.

Первыми оставили город С.Л. Марков, И.П. Романовский, А.И. Деникин и А.С. Лукомский. Переодевшись в штатское, с подложными документами, они разными путями отправились на Дон. В первом часу ночи 20 ноября 1917 года, в день захвата большевиками Ставки и жестокого убийства Н.Н. Духонина, покинул Быхов и Лавр Георгиевич Корнилов. С ним уходил Текинский конный полк в составе трех эскадронов и пулеметной команды – всего 24 офицера и 400 всадников.

Дорога на Дон – почти 900 километров – была тяжелой не только потому, что зима 1917-го выдалась ранней и суровой, а карт, провианта и фуража у Текинского полка не было. Опасность подстерегала и со стороны первых большевистских воинских частей. 26 ноября у села Писаревка полк нарвался на красную засаду и понес большие потери. В конце концов Корнилов, чтобы не подвергать преданную ему часть опасности, приказал текинцам добираться на Дон самостоятельно. На станции Холмечи переодетый в крестьянскую одежду генерал с паспортом на имя беженца из Румынии Лариона Иванова сел на поезд, идущий в Новочеркасск. В казачью столицу бывший Верховный главнокомандующий русской армией Л.Г. Корнилов прибыл 6 декабря 1917 года…

Но это уже другая история – история нарождавшегося Белого движения. Недаром слово «быховец» среди белых воинов было одним из самых почетных определений – оно значило, что человек стоял у самых истоков Белого дела вместе с Л.Г. Корниловым, А.И. Деникиным и С.Л. Марковым.

Возглавив созданную М.В. Алексеевым белую Добровольческую армию, Лавр Георгиевич Корнилов оставался в ее главе до самой своей гибели. 31 марта 1918 года в 7.20 (по другим данным – в 6.40), во время штурма добровольцами Екатеринодара, 47-летний генерал был убит разрывом артиллерийского снаряда, попавшего в стену дома, где находился Корнилов. Сильная взрывная волна отбросила Лавра Георгиевича на стенку печи, напротив которой он сидел, сверху рухнули балки перекрытия, посыпалась штукатурка… Один осколок поразил генерала в правое бедро, второй – в висок. Подчиненные отнесли Корнилова на бурке на берег реки Кубани, омыли его лицо от белой штукатурной пыли… Через десять минут, не приходя в сознание, генерал скончался.

Известие о гибели обожаемого вождя глубоко поразило всех добровольцев: «Впечатление потрясающее. Люди плакали навзрыд, говорили между собой шепотом, как будто между ними незримо присутствовал властитель их дум. В нем, как в фокусе, сосредоточилось ведь все: идея борьбы, вера в победу, надежда на спасение. И когда его не стало, в сердца храбрых стали закрадываться страх и мучительное сомнение…» Штабс-капитан А. Тюрин так описывал реакцию на гибель Корнилова основателя Добровольческой армии М.В. Алексеева: «Тело генерала Корнилова было завернуто в бурку, положено на артиллерийскую повозку и отправлено в станицу Елизаветинскую, расположенную в 14 верстах. На середине пути печальный кортеж повстречал едущего на ферму генерала Алексеева. Он вышел из коляски, встал на колени и земно поклонился телу своего боевого товарища. Затем, встав, он подошел к артиллерийской повозке и приподнял бурку. Долго смотрел он в лицо покойного и поцеловал его в лоб. Он понял, какой удар был нанесен Добровольческой армии. Командование было передано генералу Деникину, такова была воля покойного. Генерал Алексеев официально подтвердил это».

В связи с гибелью Корнилова по Добровольческой армии был издан следующий приказ:

«Пал смертью храбрых человек, который любил Россию больше себя и который не смог перенести ее позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине. Бегство из неприятельского плена, августовское наступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею – известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову – нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!»

Похороны Л.Г. Корнилова состоялись в ночь на 2 апреля 1918 года на пустыре за немецкой колонией Гначбау в 50 верстах севернее Екатеринодара. Могилу вырыли преданные телохранители Корнилова – всадники Текинского полка. Одновременно с генералом хоронили его бывшего подчиненного, погибшего днем ранее полковника М.О. Неженцева – «первого ударника» русской армии. Место погребения было засекречено – на нем не установили ни креста, ни памятного знака, координаты захоронения, нанесенные на карту, были известны только трем людям, а войска, отдавая последние почести генералу, проходили стороной. Но такие предосторожности не помогли сохранить могилу Л.Г. Корнилова от осквернения. Колония Гначбау была оставлена добровольцами в тот же день, 2 апреля, а уже 3-го тело генерала было вырыто из могилы большевиками, искавшими «кадетские» драгоценности. В отчете Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков сохранилось описание дальнейших событий, составленное действительным статским советником Г.А. Мейнгардтом:

«Тело генерала Корнилова, в одной рубашке, покрытое брезентом, повезли в Екатеринодар на повозке колониста Давида Фрука.

В городе повозка эта въехала во двор гостиницы Губкина, на Соборной площади, где проживали главари советской власти Сорокин, Золотарев, Чистов, Чуприн и другие. Двор был переполнен красноармейцами. Воздух оглашался отборной бранью. Ругали покойного. Отдельные увещания из толпы не тревожить умершего человека, ставшего уже безвредным, не помогали. Настроение большевистской толпы повышалось. Через некоторое время красноармейцы вывезли на своих руках повозку на улицу. С повозки тело было сброшено на панель.

Один из представителей советской власти, Золотарев, появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез тело Корнилова, но в то же время Сорокин оспаривал у Золотарева честь привоза Корнилова, утверждая, что труп привезен не отрядом Золотарева, а темрюкцами. Появились фотографы, и с покойника были сделаны снимки, после чего тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам. С трупа была сорвана последняя рубашка, которая рвалась на части, и обрывки разбрасывались кругом. “Тащи на балкон, покажи с балкона”, – кричали в толпе, но тут же слышались возгласы: “Не надо на балкон, зачем пачкать балкон. Повесить на дереве”. Несколько человек оказались уже на дереве и стали поднимать труп. “Тетя, да он совсем голый”, – с ужасом заметил какой-то мальчик стоявшей рядом с ним женщине. Но тут же веревка оборвалась, и тело упало на мостовую. Толпа все прибывала, волновалась и шумела. С балкона был отдан приказ замолчать, и когда гул голосов стих, то какой-то находившийся на балконе представитель советской власти стал доказывать, что привезенный труп, без сомнения, принадлежит Корнилову, у которого был один золотой зуб. “Посмотрите и увидите”, – приглашал он сомневающихся. Кроме того, он указывал на то, что на покойнике в гробу были генеральские погоны и что в могиле, прежде чем дойти до трупа, обнаружили много цветов, “а так простых солдат не хоронят”, – заключил он. И действительно, приходится считать вполне установленным, что все это безгранично дикое глумление производилось над трупом именно генерала Корнилова, который был тут же опознан лицами, его знавшими.

Глумление это на Соборной площади перед гостиницей Губкина продолжалось бесконечно долго.

После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки. Толпа задвигалась, но в это время с балкона послышался грозный окрик: “Стой, буду стрелять из пулемета!” – и толпа отхлынула.

Не менее двух часов тешился народ. Наконец отдан был приказ увезти труп за город и сжечь его. Вновь тронулась вперед та же повозка с той же печальной поклажей. За повозкой двинулась огромная шумная толпа, опьяненная диким зрелищем и озверевшая. Труп был уже неузнаваем: он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю и пр. Но этого все еще было мало: дорогой глумление продолжалось. К трупу подбегали отдельные лица из толпы, вскакивали на повозку, наносили удары шашкой, бросали камнями и землей, плевали в лицо. При этом воздух оглашался грубой бранью и пением хулиганских песен. Наконец, тело было привезено на городские бойни, где его сняли с повозки и, обложив соломой, стали жечь в присутствии высших представителей большевистской власти. Языки пламени охватили со всех сторон обезображенный труп; подбежали солдаты и стали штыками колоть тело в живот, потом подложили еще соломы и опять жгли. В один день не удалось окончить этой работы: на следующий день продолжали жечь жалкие останки, жгли и растаптывали ногами.

Имеются сведения, что один из большевиков, рубивших труп генерала Корнилова, заразился трупным ядом и умер.

Через несколько дней по городу двигалась какая-то шутовская процессия ряженых; ее сопровождала толпа народа. Это должно было изображать похороны Корнилова. Останавливаясь у подъездов, ряженые звонили и требовали денег “на помин души Корнилова”».

О глумлении над телом покойного в Добровольческой армии известно не было. Когда белые войска через четыре месяца взяли Екатеринодар, на 6 августа 1918 года была намечена церемония торжественного перезахоронения Л.Г. Корнилова в кафедральном соборе. Но после вскрытия могилы обнаружилось, что она пуста. Потрясенная гибелью супруга и его посмертной судьбой вдова генерала Таисия Владимировна пережила его совсем ненадолго – она скончалась через полгода после гибели Лавра Георгиевича. Ее похоронили на берегу реки Кубани, рядом с тем местом, где оборвалась жизнь генерала, там же был установлен символический надгробный памятник Корнилову. Его снесли в 1920 году, уже при советской власти.

Память о Корнилове свято сохранялась в белой армии. Уже в 1919-м в доме, где он погиб, был создан музей военачальника. В сентябре того же года название «Генерал Корнилов» получил крейсер Белого Черноморского флота «Очаков» – тот самый «Очаков», на котором в 1905-м поднял восстание П.П. Шмидт. 14 ноября 1920 года именно на «Генерале Корнилове» ушел из Крыма главнокомандующий Русской армией и Правитель Юга России барон П.Н. Врангель. По иронии судьбы, корабль, считавшийся символом русской революции, покидал Россию как флагман Белого флота… В 1933 году крейсер «Генерал Корнилов» был разобран в тунисской Бизерте.

Своеобразным «памятником» белому вождю стало существование в структуре Добровольческой армии элитных Корниловских частей. Как мы помним, Корниловский ударный полк появился еще в составе русской армии 11 августа 1917 года. Однако вскоре после «мятежа», 10 сентября 1917 года, он был переименован в 1-й Российский ударный, а затем в Славянский ударный. В Добровольческой армии полк был восстановлен под своим прежним названием. 21 июля 1919-го был сформирован 2-й Корниловский, а 27 августа того же года – 3-й Корниловский ударный полки, которые в сентябре были сведены в бригаду, а 14 октября 1919 года – в Корниловскую ударную дивизию. В январе 1920 года в состав дивизии входили 1-й, 2-й и 3-й Корниловские ударные полки, Корниловский запасной полк, Корниловский отдельный и Горско-Мусульманский конные дивизионы, Корниловская артиллерийская бригада в составе трех батарей, Корниловская отдельная инженерная рота, дивизионный транспорт и лазарет. После ноябрьской эвакуации из Крыма остатки дивизии были сведены в Корниловский ударный полк и Корниловский артдивизион, которые в 1921 году были вывезены в Болгарию и год спустя прекратили существование. Отличительным знаком корниловцев оставалось присвоенное этой части еще в 1917-м обмундирование черно-красной расцветки и «ударный» шеврон на правом рукаве. Считаясь своего рода гвардией в рядах Вооруженных сил Юга России, корниловцы всю Гражданскую войну практически не выходили из боев, проявили выдающуюся храбрость и понесли большие потери.

Семья Лавра Георгиевича – дочь Наталья Лавровна и сын Юрий Лаврович – приняли участие в начальном периоде Белого дела вместе с отцом и впоследствии эмигрировали. Наталья Лавровна, в замужестве Шапрон-дю-Ларрэ, скончалась в Брюсселе в июле 1983 года в возрасте восьмидесяти пяти лет, Юрий Лаврович поселился в США, где умер после 1980 года. Родной брат Л.Г. Корнилова, полковник Петр Георгиевич, был расстрелян в Ташкенте в 1920 году после попытки поднять в городе восстание. Сестру Л.Г. Корнилова Анну расстреляли в Луге в 1926-м за антисоветскую агитацию. Просить о помиловании она отказалась, заявив, что готова умереть так же, как ее брат…

В Советском Союзе имя Корнилова было демонизировано так же, как имена других белых вождей – Деникина, Врангеля, Юденича и Колчака. Ему было посвящено немало исследований (первым стала книга бывшего начальника Корнилова – генерал-лейтенанта Е.И. Мартынова), однако их авторы видели в Корнилове исключительно тирана, готового залить Россию кровью, рвавшегося к власти военного диктатора и лютого врага «трудового народа». Такое восприятие деятельности генерала прижилось настолько, что и сейчас слово «корниловщина» в русском языке носит явно выраженный отрицательный оттенок, хотя вряд ли кто-нибудь сможет внятно объяснить, в чем именно его смысл… Заслуги Корнилова в области географии, военной разведки и военной дипломатии, наконец, его деятельность во время Первой мировой войны были забыты напрочь. Только в конце XX века в России начались первые попытки объективно изучить сложную биографию Лавра Георгиевича. Своеобразным прорывом стала вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей» книга А.И. Ушакова и В.П. Федюка (2006). А в апреле 2011 года было принято решение о создании мемориального комплекса в память о Л.Г. Корнилове в Краснодаре. В апреле 2013-го в городе был установлен первый в России памятник Корнилову. А еще раньше, в ноябре 2012-го, Краснодар стал первым русским городом, в котором появилась улица Корнилова…