Текст книги "Люди на дороге жизни. Журнальный вариант"
Автор книги: Вячеслав Щепоткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
С Владимиром Дмитриевичем Надеиным мы поселились в Слотине почти одновременно. Я немного раньше, поскольку искал два места. Сначала предлагал ему селиться в разных деревнях. Но недалеко друг от друга. “Будем, как помещики, ездить в гости”. Он категорически отказывался: “Давай в одном месте”. Так как я выбрал Слотино, стал искать дом здесь. Увидел избушку за маленьким сельским кладбищем. Помню, мы стояли на задах села. За спиной – за деревьями кладбища, за церковью, за домами села – садилось солнце. Тень накрывала нас, а ближайший лесок ещё доставали последние лучи. И вдруг, как по команде, в разных кустах, ближних и дальних, разом защёлкали соловьи, Надеин встрепенулся, повёл взглядом перед собой. “Славка, какая красота! Вот где жить...” – “А умерев, лежать рядом”, – сказал я.
Но место не понравилось Володиной жене Ольге (у него три Ольги: жена, дочь и внучка). Она врач и, думаю, справедливо отреагировала: вы что, ребята! Разве можно бурить скважину или рыть колодец неподалёку от могил? И я нашёл им место, где когда-то стоял чей-то дом. Оно оказалось почти напротив меня. Всего лишь на другой стороне улицы. От калитки до калитки 40 шагов. Однако мы иногда по полгода не бывали друг у друга.
А потом началось бурное “освоение” Слотина новыми горожанами. В 1994 году в селе высадился целый десант железнодорожников – шесть человек из депо Москва-Киевская. Кто-то из них случайно заехал в Слотино. Место понравилось красотой, необычным рельефом. Сразу стали покупать кто домик, кто остатки от него, а Сергей Иванович Плахов, бывший тогда заместителем начальника депо, просто купил небольшой участок земли, где когда-то была изба. Он заказал проект, остальные стали строить, как подсказывала фантазия. Все вместе начали закупать материалы: бетон, брус, кирпич – так выходило дешевле. И уже через два года – в 1996-м – заселились.
Обустраивали участки в соответствии со своими вкусами. Один засадил половину территории соснами, другой привёз откуда-то, как ему сказали, редкие яблони. А Плахов, за участком которого была горловинка оврага, куда жители набрасывали мусор и откуда весной неслись потоки воды, прикупил эту землю, облагородил её, вырыл пруд, а на берегу построил ветряную мельницу. Декоративную, но по размерам – как настоящая. Теперь въезд в Слотино встречает дом с мельницей. Как в Голландии.
Впрочем, для села Сергей Иванович сделал очень нужную работу. Я говорил, что с горы в овражек весной и в дожди неслись потоки воды, размывая и без того никудышную дорогу. Плахов построил водоотводные канавы и проложил под дорогой трубы.
Почти одновременно с железнодорожниками в селе появилась семья Латышевых – Игорь Иванович и Наталья Валерьевна. Оба имели востребованные в советское время профессии. Игорь – физик-ядерщик, Наталья – инженер-программист. Но в начале 90-х всё развалилось. Жить стало не на что, а в семье ещё двухлетняя дочь. Игорь, по примеру других жертв развала, создал торговую фирму и начал возить продукты, соки, водку. Наталья, как оказалось, способный дизайнер, стала работать с сирийской компанией и создавать рисунки для гобеленовых тканей.
В Слотине они оказались случайно и сразу влюбились в эти места. Купили землю, где не было никаких строений. В 1996 году построили свой дом. Недавно расширили его: выросла семья. Сын Даниил уже студент, дочь Олеся вышла замуж за немца из ФРГ и не поймёшь, где они больше живут: в Германии или в России. Год назад Латышевы стали дедом и бабушкой. Внучку крестили в нашей церкви. Кстати, и зять Доминик тоже крещён у нас: стал православным.
Недавно я спросил Наталью, что для тебя Слотино? Она сказала, не задумываясь: “Как ответить на вопрос, что для меня мать? Я люблю Слотино, я здесь дома, я не хочу отсюда уезжать”.
На самой вершине “горба”, или, если хотите, холма, выросшего у дальнего края обширной котловины, в лучшем месте села, метрах в ста от церкви стоял дом Ивана Никитича Малышева. Дом из старых, звенящих от возраста сосен, срубленных в окрестных дремучих лесах, как положено, зимой, когда прекращается сокодвижение. Тёплому, хорошо проконопаченному дому, чему я всегда завидовал, сейчас больше ста лет. А завидовал потому, что, наняв местного жителя конопатить мой дом, получил только переживания. Поработав немного, он запил и бросил дело. Поэтому я, по-горьковски, выпивающих уважаю, но алкоголиков ненавижу. Их надо отправлять на принудительное лечение. Малышевский же дом, сразу видно, делали настоящие мастера. И вот эту историческую реликвию в 2000 году купил бывший инженер-геодезист 35-летний Сергей Николаевич Чистяков. В советском прошлом он изъездил с экспедициями Союз, потом Россию, её Крайний Север. Работал в Норильске, Уренгое, прошёл Ямальскую тундру. Когда новой власти стали не нужны ни геологи, ни геодезисты, Сергей Николаевич ушёл в бизнес. На паях купил помещение, открыл там магазин. Потом стал помещение сдавать в аренду. Этим и живёт.
А купив малышевский дом, не стал его ни ломать, ни перестраивать. На задах большого участка – у Ивана Никитича было 30 соток земли – построил новый дом. Старый обустраивал не спеша, основное время отдавал земле.
Я много лет, думая о доме в деревне с землёй, невольно наблюдал за жизнью дачников с разрешёнными шестью сотками. Слышал нередкие жалобы, злые слова о том, как приходится там “вкалывать и горбатиться”. Но стоило мне сказать: тогда, мол, брось эту землю, если на ней так тяжело, как в ответ получал поток гневной отповеди. Мне говорили, что я не способен увидеть счастья, как растёт огурец, не умею радоваться выращенной твоими руками яблоньке, а цветы, цветы! Вот где красота! И вообще, если бы имел землю, то знал бы, как она облагораживает.
Теперь я знаю, как облагораживает земля, как она расширяет кругозор человека. Ни одна женщина-горожанка из получивших землю в Слотине никогда раньше землёй не занималась. А сейчас попробуйте хоть часть участка у неё отобрать! Глаза, наверное, не выцарапает, но плохих слов наговорит. И не отдаст. Можно ли было предположить, что Ольга Владимировна Губенко – дочь Володи Надеина, врач-кардиолог – станет садоводом-селекционером, а входившие в её кабинет в клинике пациенты первые взгляды бросали на прекрасные, выращенные ею цветы и лишь потом на симпатичного доктора. Сейчас Ольга Владимировна ушла на пенсию и поселилась в Слотине.
А цветы – это страсть, пожалуй, всех слотинских горожанок. Однако, как говорится, и среди исключений есть исключения. Надо увидеть, как пестует свои цветы Наталья Латышева, чтобы задуматься, что ближе её страстной душе: огородное изобилье или клумбовый разноцвет.
Про свою Людмилу мне даже говорить неловко. Я в саду-огороде – гость, она – душевная хозяйка. Иногда слышу, с кем-то негромко говорит. Затем вдруг начинает шептать. Было время – настораживался. Потом увидел и услышал: говорит с огурцами-помидорами, шепчет цветам. И сама расцветает рядом с ними.
А ведь до Слотина на земле почти не работала. У родителей была дачка на шести сотках, куда приезжала отдыхать. Родители у Людмилы – уникальные люди. Отец Николай Алексеевич воевал на Дальнем Востоке с японцами. Был авиационным техником. Вернувшись в Москву, поступил работать в Центральный институт авиационного моторостроения имени Баранова. Там же, когда женился, стала работать и жена – Галина Давыдовна. Человек немногословный, требовательный, Николай Алексеевич вскоре стал бригадиром и проработал в этой должности не один десяток лет. За труд был награждён орденом Ленина. Кстати, и сын их, брат Людмилы – Сергей – тоже пошёл работать в ЦИАМ. А Людмила Николаевна с первых же приездов в Слотино полюбила здешнюю красоту и стала всё более увлечённо работать с землёй. Сейчас очень скучает, когда несколько дней не видит дома и ухоженного участка.
Земля облагораживает, чем бы на ней ни занимались. Сергей Чистяков и жена его Маша решили вдруг стать фермерами. Сначала держали кроликов, а потом осмелились растить свинью. Всё можно купить в магазине, но своё – оно и есть своё.
Сейчас полностью перешли на огородничество. И грибной лесок создали на участке. Сергей на задах посадил сосны, под ними стали расти маслята. Бывает год, когда удаётся намариновать банку-другую собственных грибов.
Вот что такое дом в деревне с землёй.
Глава 6
Как возвращали народу храм
Евдокия Ивановна Чернега из той породы советских людей, которым до всего есть дело. Одному надо сделать замечание, что неправильно поставил забор, другого отругала за то, что загородил часть общественного пруда, третьему сделала выговор за перекопанный прогон. Прогонов в селе было два. Они пересекали главную улицу – дорогу, чтобы совхозная техника могла переезжать с одних полей, которое справа от села, на другие поля, что слева или впереди.
Евдокия Ивановна, маленькая, сухонькая старушка, которую я почти никогда не видел без платка. Из-под платка виднелись черные, как смола, волосы с редкой-редкой сединой. В сочетании с тёмной одеждой всё это как-то увязывалось с фамилией Чернега.
Евдокия Ивановна много лет, благодаря своей активности, избиралась депутатом сельского Совета. Когда я поселился в селе, она уже не была депутатом. Но считалась старостой. Причём считалась по линии сельсовета, а в Слотине её знали как активную, шуструю бабку.
Жила она почти напротив храма – красивой церкви. Надо сказать, этот храм Иоанна Богослова был первое, что я увидел, когда поднялся из карьера между “бетонкой” и дорогой к Слотину; церковь стояла, казалось, прямо среди дороги. Кстати, так оно и вышло: дорога упиралась в храм и тут расходилась надвое. Перед храмом была площадка. В то время, даже в дни церковной службы она пустовала. Сейчас не хватает места для машин.
О названии церкви я узнал несколько позднее. Причём в интересной ситуации. Я очень люблю историю и везде, где бываю, стараюсь зайти в какой– нибудь местный краеведческий музей или поговорить со стариками.
Так, например, я восстановил в памяти события периода Сталинградской битвы, когда наша семья с тысячами других, не сумев подойти к пылающей Волге, чтобы переправиться на другой берег, – горел мазут и керосин, – побежала к Дону, а через него – по понтонному мосту. Мы, я имею в виду моя мама, бабушка, тётка, родная сестра матери, её сын, мой двоюродный брат Вовка – ему было два с половиной, а мне – три с половиной года. По мосту двигалась плотно сжатая, живая лента людей. Все шли с левого, пологого берега на правый гористый. И вдруг налетели немецкие самолёты. Сначала с одной стороны моста поднялся белый столб воды, потом с другой – белый столб воды, а потом бомба попала в мост. И какие душераздирающие вопли, крики, визг после этого! А мы уже поднимались в людской ленте по тропинке наверх, в степь. И тут я впервые увидел живых немцев на мотоциклах, грязных, запылённых, но уверенных в себе.
Всё это, конечно, осталось в памяти. Но где было точное место, я узнал, лишь когда приехал в город Калач-на-Дону корреспондентом “Волгоградской правды”. Поговорил со стариками, и они мне показали, где это было. Так что для меня интересоваться историей – нормальное дело.
Поэтому однажды я зашёл в Троице-Сергиеву лавру, где размещался Загорский историко-художественный музей. Тогда ещё была советская власть, ещё город был Загорск. Ходил из комнаты, в комнату, из кельи в келью, смотрел карету Елизаветы Петровны, которая бывала когда-то в Слотине, поднимался то в одну, то в другую келью. Смотрел старинные одежды, иконы. И уже собираясь уходить, подумал: дай-ка зайду в последнюю келью. Поднялся по нескольким ступеням, вошёл... даже не вошёл ещё, встал на пороге комнаты, поражённый. С дальней стены лился какой-то розово-апельсиновый свет. Я остановился, думаю: какая красота! Подошёл и читаю надпись: икона из храма Иоанна Богослова села Слотино.
Вот так я узнал, что храм имеет имя Иоанна Богослова, что эту икону спасли работники музея, когда в 1961 году вторую антицерковную кампанию развернул Хрущёв. Церковь снова закрыли, разграбили. Большинство икон свезли в ближайший овраг и там сожгли. А жители Слотина и окрестных деревень брали, кто что мог.
Мне рассказывала Евдокия Ивановна такую историю. Особенно ретивы в этом разграблении были два мужика. Оба из деревни Ботово. Один даже сбросил колокол на землю, другой прихватил рулон какой-то ткани. Довольные, пошли по домам. К тому, который сбросил колокол, через две недели пришли домой. Он лежал мёртвый и уже начинал разлагаться. Мужчина жил один, и никто к нему не приходил. А второй вроде бы почти дошёл до деревни, а там есть место, называется “Кустики” – пруд, а вокруг камыши и кусты. Погода была хорошая, ясное небо. Вдруг на этом небе появляется одинокая тучка. Она идёт, и неожиданно из неё – единственная молния. И бьёт в этого мужика. Он падает замертво. Вот такую историю рассказала мне Евдокия Ивановна.
Однако поначалу мне было не до храма. Я начал строиться, а в советское время это было, как я уже говорил, очень непростое дело. Но всё же, выбрав время, однажды зашёл в храм. Вернее, сначала обошёл его.
Первое, что было видно, как говорится, невооружённым взглядом, – церковь стояла брошенная. Ограды вокруг не было. Лишь кое-где в ямках виднелись следы битого кирпича. Как я выяснил позднее, кирпичное основание ограды растащили местные жители, что-то для своих нужд взял местный племптицезавод “Смена”, который все называли совхозом. Крыша, слава Богу, была, купол – тоже, но краска давно облезла, железо сильно проржавело. На главном куполе не было креста. Когда я открыл двери и осмотрелся, оказалось, подняться на колокольню нельзя было и думать: все ступени лестницы сгнили.
Я вошёл внутрь помещения, в так называемый главный придел, где обычно идёт церковная служба. На красивом мозаичном полу лежала большая куча травяной муки. А за ней был иконостас, видимо, также, как пол, старой работы. Пустые глазницы вместо икон вызывали жалость. И снова остро захотелось всё это вернуть к жизни.
Во время очередной встречи с Геннадием Филипповичем Поповым я завёл такой разговор. Что мы, говорю, за люди – русский народ? В какой-нибудь Литве или Польше какой-нибудь князёк даже не битву выиграл, не храм построил, всего лишь пописал где-то, как говорится, нужду справил, и там ему потомки ставят отметину. Здесь был наш великий... Памятник не всегда, а мемориальную доску повесят. “У нас память так старательно отшибали, – сказал Попов, – что мы дальше дедов редко кого помним”. “Да, вы правы, – соглашаюсь я. – Но иногда не надо больших усилий, не надо преодолевать преграды. Вот рядом с Загорском село Деулино. А многие ли знают, чем оно знаменито в нашей истории?” Попов улыбнулся: “Немногие, но знают. Деулинское соглашение”. “Вот именно! Деулинское соглашение с Польшей. По сути дела, им закончилось Смутное время на Руси. А какая-нибудь отметина об этом есть? Или вот село Слотино, где я благодаря вам купил дом и сейчас строю новый. Там есть хорошая церковь. Стоит, бедолага, с выбитыми окнами, внутри закопчённая. Туда завезли для временного хранения травяную муку, а она легко загорается. Конечно, был пожар. Всё потому, что хозяев нет. Как бы её людям вернуть, Геннадий Филиппович?” – “Для начала надо создать церковную “двадцатку”. Это будет организация граждан, которая обратится к светским властям с ходатайством открыть церковь. А дальше будут обращения к властям церковным. Без них ничего не получится. Но главное – нужна “двадцатка”.
Я понял: надо собирать людей. Приехал в Слотино. Пришёл к Евдокии Ивановне. Объяснил задачу.
А надо сказать, как старосте я постарался, чтобы у неё поставили телефон. Связисты районные сопротивлялись: ой, у нас провода гнилые идут вдоль “бетонки” много километров, то и дело будут рваться. Тем не менее я их додавил, они поставили ей телефон. А поскольку её дом был дальше моего от “бетонки”, причём столбы шли как раз по моей стороне и потом переходили на другую сторону, где был дом Евдокии Ивановны, то мне поставили телефон тоже. И вот она однажды мне звонит, телефон вовсю надрывается, а я во дворе чем-то занимаюсь. Беру трубку: “Вячеслав Иванович, – кричит Чернега, – Петрович хочет продать колокол с церкви”. Я бросаю трубку, бегу. А Петрович... Ну, фамилию его я не буду называть, человек умер, в своё время был известный в этом селе, работал даже председателем колхоза. Кстати говоря, в этом небольшом селе, где только в отдельные периоды было около 50 домов, а чаще – не больше 40, тем не менее какое-то время существовал свой колхоз. Сзади дома, где жила Евдокия Ивановна, была молочная ферма, довольно крупная. И Чернега заведовала ею.
“Петрович хочет продать колокол с церкви!” – всё ещё звучал в ушах голос Чернеги. Он был любопытный человек – этот Петрович.
Возле поворота от “бетонки” к Слотину, немного в кустах, стоит памятник жителям девяти деревень и одного села, погибшим в годы войны при защите страны. Много мужчин из этих десяти населённых пунктов не вернулись домой. Петрович возвратился в Слотино. Я спрашивал его о войне. Он говорил неохотно. Был санитаром, вывозил раненых на собаках. Даже в старости Петрович был видным мужчиной. Что тогда говорить о молодых годах: рослый, привлекательный. К тому же председатель колхоза, где мужиков раз-два – и обчёлся. Многие не только вдовы-солдатки, но и созревающие женщины хотели бы лечь с ним в постель. Однако Петрович почему-то женился на женщине старше него не то на семнадцать, не то на восемнадцать лет. У них был единственный сын, который в четырнадцать лет умер от инфаркта.
Я видел жену Петровича. Хотя были незнакомы, но по-деревенски здоровался с ней: старуху звали тётя Нюша. Она часто сидела на скамеечке у дома: очень полная, если не сказать до безобразия толстая, с жирными складками, словно оплывшая, но с привлекательным печальным лицом.
Старожилов в селе оставалось уже немного, и спросить об этой семье, чтобы не попасть впросак, было уже не у кого. А Евдокия Ивановна почему– то о Петровиче говорила с некоторым раздражением.
Вот и сейчас она сердито повторяла при мне слова о том, что “Петрович хочет с церкви колокол продать”. Я понял: надо вмешаться. Строгим, но заинтересованно спокойным голосом спросил: “Что здесь происходит?” Чернега опять было завела про колокол, однако Петрович зло её перебил: “Кому он нужен – этот колокол? Треснутый... А так хоть пользу принесёт”. На задах Петровичева участка я увидел зелёный “Москвич-412” и двух мужиков. “Эт кому принесёт? Тебе? Али вон им?” – ткнула она неразгибающимся пальцем – результат многолетней работы дояркой – в сторону мужиков с машиной. Они услышали скандальный голос Евдокии Ивановны и засуетились. “Колокол может пригодиться церкви, – сказал я. – Мы будем возвращать её народу, а у храма даже такого колокола нет”.
Пока я говорил, пока сходил в Петровичев “двор” – пристройку к крестьянской избе, где содержится скот, зелёный “Москвич” сорвался с места, и только пыль сдувалась ветром с сельской дороги. “Ну вот, – с удовлетворением сказал я. – Инцидент исчерпан”.
Мы привязали колокол к черенку от лопаты, принесли на веранду Евдокии Ивановны и поставили возле старой койки, где я поначалу спал, квартируя у старушки, пока у меня не появилась лежанка на керамзите в собственном доме.
Когда я приехал на следующие выходные из Москвы, Чернега уже была готова к нашей акции. Надо сказать, как человек общественно активный, она увлеклась идеей открыть в селе старую церковь. В последнее время Чернега, привыкшая быть в центре внимания, в кругах людских дел и забот, явно скучала. Ну, придут за молоком – она всё ещё держала корову, – расскажут какие-то новости, и опять бабка одна. А тут появлялась возможность снова кого-то организовывать, убеждать, может, даже прикрикнуть своим резким, громким голосом.
Мы сели в мои “Жигули”, и Евдокия Ивановна стала прикидывать, куда ехать в первую очередь. Народ она знала, как мне показалось, во всех окрестных деревнях. Но начинать надо было с тех, где больше старух. “Это самый податливый материал”, – произнесла она фразу, от которой я чуть не обалдел. Видать, не даром прошли депутатские годы.
Приехали в деревню Ботово. Ту самую, где когда-то жили два активиста церковного разрушения, которых, если верить рассказу Чернеги, так покарала судьба. Подходим к опрятному дому: голубые ставни, в палисаднике цветут георгины, на скамейке сидит старуха. “Здравствуй, Михална”. – “Здрасьте, Евдокия Иванна”. – “Мы к тебе по делу”. – “Тогда пойдём в дом. Чего об деле на улице говорить”.
Когда вошли в горницу, Евдокия Ивановна оглядела её цепким взглядом, без приглашения села на стул. “Мы вот к тебе зачем, Михална. Церкву надо в Слотине открывать. Ты как, “за”?” – “Конешно, конешно, Евдокия Иванна”. – “Тогда надо это как положено оформить”. – “Я понимаю. Я сейчас”.
Старушка идёт к сундуку, достаёт откуда-то со дна завёрнутые в белую тряпочку деньги: “Берегла на похороны, но на такое святое дело отдам”. – “Да нет! – говорю я. – Деньги не нужны. Надо только вашу подпись, что вы в числе двадцати человек будете просить возвратить верующим храм. Вы верующая?” – “А как же!” – постаралась выпрямиться старушка.
Здесь мы получили ещё две подписи. Причём одна бабка тоже стала доставать “похоронные” деньги. Но тут уж понявшая, что к чему, Евдокия Ивановна, которая сначала тоже думала, что нужны деньги, отчитала растерявшуюся бабульку. “Убери свои деньги. Пригодятся тебе”.
Ещё два раза, приехав из Москвы и отложив дела по обустройству дома, я забирал Евдокию Ивановну, и мы ездили по деревням. Однажды, выезжая из какой-то деревни, попали под дождь. А мой “жигулёнок” в одном месте не выносил слотинской дороги. Место это – подъём из небольшого карьера. Мой сосед слева, Алексей Александрович Спирин, как-то сказал мне, что в начале строительства “бетонки” здесь был лагерь и заключённые добывали песок для дороги. Проезжая через карьер, я с сомнением оглядывал его. Слишком крохотное место для лагеря, хотя выходы песка виднелись.
Позднее мне объяснили: здесь, действительно, брали песок для строительства дороги, и в бараке жили рабочие.
Но самое коварное у этого карьера был подъём – сплошная глина. Маленький дождь, и “жигулёнок” елозил, как по маслу. Я стискивал зубы, гневно бросал в адрес глиняной невозможности: “Ты хочешь, чтобы я не ездил сюда? Всё равно буду ездить!”
С этим подъёмом мучились все. Тогда железнодорожники сбросились и купили железобетонные плиты. Но прямой участок до села трактора разбивали вдрызг. А тут Плахову поручили на месте старого депо строить новое. Битый кирпич, строительный мусор надо было куда-то девать. Куда? В Слотино, на дорогу. Больше двухсот машин привёз Сергей Иванович в топи слотинской дороги.
Сейчас она надёжна при любой погоде для любых машин. Не один раз выходили и горожане, и селяне благоустраивать её. Выходили те и другие даже с детьми. Но не зря говорят: в семье не без урода. В слотинской “семье” их оказалось несколько. Я сам не раз говорил с двумя. Убеждал, стыдил. “Смотри, – говорил я одному, – двенадцатилетний пацан везёт тачку кирпичного “боя”, а ты будешь ездить по дороге, сделанной им, не приложив труда”. Здоровый, почти двухметровый верзила только ухмылялся: “Пусть работает, если ему надо. Мне не надо”.
Но я отвлёкся – такие есть во все времена. Церковную “двадцатку” мы с Евдокией Ивановной собрали. Чернега стала во главе её. Несмотря на возраст, она была бабка энергичная, что не по её, могла отругать, а то и послать матом. Я снисходительно укорял старушку: “Ну разве так можно, Евдокия Ивановна? Ты же глава церковной “двадцатки”. Бог услышит – осудит”. – “Ай, Вячеслав Иваныч! Бог судит не по словам, а по делам”.
Я сам был не святоша. Вырос в послевоенной шпанской среде, рано попал в рабочие коллективы, а там могли так сказать, что у неподготовленного слушателя мозги закипали. Поэтому мог загнуть будь здоров. Однако никогда не позволял себе ругаться при женщинах и детях. Когда слышал от других, встревал, порой до скандала и даже драки. Да и просто так, особенно по молодости, избегал матерщины. У меня был случай, при воспоминании о котором долго краснел. Работая в “Волгоградской правде”, я начал большую кампанию по подъёму со дна Волги пожарного парохода “Гаситель”. Сейчас он установлен в Волгограде как памятник речным судам, которые внесли огромный вклад в Сталинградскую победу и погибли в той жестокой битве. А тогда решил сам спуститься на дно реки в водолазном костюме. Личные впечатления, уверен, только помогают журналисту лучше понять героев. Поэтому я то спускался в шахту, то поднимался на верхушку строящейся трубы Костромской ГРЭС и вместе с монтажниками раскачивался в фанерном “фонаре” на высоте двести метров.
Переехав на левый берег Волги, по раскалённому песку (идти пришлось босиком) дошёл до мостков с берега на водолазную станцию. Старшина водолазов, коренастый, плечистый мужчина, – к сожалению, забыл его имя, – помог с ребятами надеть на меня резиновый костюм, на ноги обули свинцовые башмаки, а на голову накрутили круглый медный шлем со стёклами. Однако перед этим старшина предупредил: “Не забывай нажимать головой кнопку в скафандре. Выпускай воздух, а то перевернёт тебя к верху задницей”.
Я спустился на несколько ступенек по железной лестнице и пошёл на дно. Вода сначала была жёлтая, потом жёлто-зелёная, а возле дна – сильно мутная. “Ну как?” – раздался в скафандре голос старшины. “Нормально. Только плохо видно”.
Нагнувшись вперёд, чтобы преодолеть сильное течение, подошёл к чему– то тёмному. Дотронулся рукой: железо. Так, передвигая руку, прошёл до носа, лежащего сильно на боку “Гасителя”. И вдруг почувствовал, что ноги мои поднимаются вверх, а голова оказывается внизу. Я некоторое время повозмущался вслух, пока не нащупал головой кнопку. Ничего интересного больше не увидел, и меня подняли на палубу. Когда сняли скафандр и окончательно “размундирили”, старшина покачал головой: “Ну, ты и материшься, корреспондент... ”
Я перед тем готовился обрушить на водолазов поток благодарности, а тут онемел. От стыда готов был провалиться сквозь железную палубу. Мне-то думалось, что я один в этой мутной волжской воде, а оказалось, меня слышали все водолазы. Чтобы знать, что происходит под водой, что человек там видит и делает, на палубе устанавливается столб с репродуктором, и мощный динамик широко разносит слова водолаза.
Несдержанность Евдокии Ивановны в какой-то мере можно объяснить – слишком много тяжестей вынесла она в жизни. Из семерых детей – пять дочерей и два сына – остались одна дочь и один сын. И не война опустошила семью Чернеги, а нелепости жизни детей, которые затронули и некоторых внуков. Потому и понимал я её эмоциональные всплески, оттого если критиковал за матерное слово, то сдержанно.
А вот нынешние молодые девицы-матерщинницы для меня просто шалавы.
К делу, начатому нами с Евдокией Ивановной, стали подтягиваться и другие люди. Довольно быстро просьбу созданной нами “двадцатки” удовлетворили городские власти при активном участии лично Геннадия Филипповича Попова. О нём, считаю, нужно сказать особо, ибо, на мой взгляд, он пример настоящего руководителя, которого уважал и уважает народ. В отличие от всех его последователей на посту руководителя города и района, он, как получил ещё в советские годы обыкновенную квартиру в обыкновенном доме, так и жил всё время там. Даже не достроил себе дачу из старого какого-то разобранного дома. Он ничего себе не сделал, не взял, а всё только отдавал городу и району. Недавно Геннадий Филиппович умер, но, думаю, все, кто его знал, будут помнить Попова как очень порядочного человека.
Несколько медленнее решали проблему власти церковные. Но оно и понятно: им надо было найти достойного настоятеля. Тем не менее в 1992 году храм народу вернули.
И здесь есть смысл сказать немного о его истории. Нынешняя каменная церковь была построена в 1822 году на средства прихожан. Приход тогда был большой, скажем, он ив начале ХХ века был немаленький – 1000 человек, а до этого ещё больше. И денег собрали столько, что хватило не на маленький каменный храм, а на большой. И его решили построить на месте прежней деревянной церкви.
Некоторые авторы, работы которых мне приходилось читать, пишут, что храм в селе Слотино построен в начале XVII века (в тысяча шестьсот каком-то году). Однако это совершенно не так. Историческая справка, с которой мне удалось ознакомиться, говорит, что храм в селе Слотино Кинельского стана Переславского уезда известен с середины XV века. Село Слотино в середине XV века принадлежало великой княгине Софье Витовтовне – снохе Дмитрия Донского. Дальше упоминается, что село Слотино она завещала Троице-Сергиеву монастырю. То есть несколько раз повторяется “село Слотино”. А как известно, селом является только тот населённый пункт, где есть церковь. Значит, храм этот существует с середины XV века. И потому версии о том, что в нём молился Иван Грозный, очень даже правдоподобны.
Кроме того, я говорил с нынешним настоятелем храма отцом Сергием (Дидковским) об иконах. Он сказал, что ряд икон, которые были в этом храме, написаны в XVI веке, то есть во времена Ивана Грозного. В том числе с изображением Иоанна Богослова. Естественно, она не могла быть ни в каком другом храме, кроме того, который носит это имя.
Я пишу эти строки в 2021 году. Значит, через год, в 2022-м, каменному храму будет 200 лет.
Последним настоятелем, который служил здесь до 1961 года, был Пётр Липягов. После этого 30 лет храм был брошен, разграблен и превращён в склад. Теперь надо было восстанавливать все то, что утратилось в годы церковного лихолетья.
Глава 7
Возрождение
После возвращения церкви встал вопрос о назначении сюда настоятеля. И в 1994 году им стал отец Сергий Мельникас.
О. Сергий Мельникас
Это была ранняя осень. Он пришёл в Слотино пешком от “бетонки”. Нашёл дом Евдокии Ивановны Чернеги. Сели, поговорили. Он сказал: “Я здесь буду священником”. Она: “Очень хорошо, вот тебе бумаги все наши, печать. Мы – люди старые, ты – молодой, тебе надо это дело всё и восстанавливать”.
Восстанавливать было много чего. Хотя внешне церковь выглядела более или менее пристойно по сравнению с десятками и сотнями тех храмов, от которых остались или части стен, или вообще одни фундаменты. Эта церковь сносно смотрелась. Но только при беглом взгляде. При внимательном рассмотрении дел предстояло много.
На главном куполе не было креста. На колокольне крест был, но не закреплённый: стоял, как будто поставленный в стакан. Крыша церкви текла, железо проржавело за 30 лет. И когда шёл дождь или таял снег – всё лилось внутрь храма. Не было окон. Вместо них – большие дыры в стенах, через них запросто можно было войти внутрь. Вместо больших входных дверей, почти ворот, были поставлены маленькие обыкновенные двери, а остальное пространство вокруг них забито досками.
