Текст книги "Люди на дороге жизни. Журнальный вариант"
Автор книги: Вячеслав Щепоткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Одно это говорит об уровне развития государства.
А то галоши... Почти тридцать лет живёт сегодняшняя Россия на прежде накопленном багаже, продавая только нефть, газ, уголь, открытые в большинстве “производителями галош”.
Но вернёмся к “Известиям”. На “летучках” у нас всё чаще разгорались споры, как я говорил, не столько о качестве материала, сколько о том, как он отражает – правильно или неправильно – те тенденции и пути, по которым надо двигаться стране.
Поскольку “летучки” наши стенографировались и рассылались собкорам по Союзу, а те, в том числе и я, давали их читать и местным коллегам, то внутренняя жизнь “Известий”, позиции журналистов газеты освещались довольно широко. Не говоря уже о том, что “Известия” выходили в то время сначала восьмимиллионным, а затем – десятимиллионным тиражом каждый день. Я выступал против снесения всего и вся. И в “летучках” эта моя позиция отражалась.
Всё чаще стали возникать русофобские крики. Одним из инициаторов этой русофобии был заместитель главного редактора Николай Давидович Боднарук. Родом он, по словам Владимира Надеина, с Западной Украины. Являлся сотрудником КГБ. Отработав собкором “Комсомольской правды” в одной из социалистических стран, вернулся в Союз и через некоторое время стал заместителем главного редактора у нас. Русофобия не всегда звучала открыто. Но она выпирала в правках материалов, в оценках публикаций. Я, естественно, выступал против таких подходов, и это фиксировалось в стенограммах наших “летучек”.
Чем дальше, тем активнее я включался в политическую борьбу не только в газете, но и за её пределами. В начале 1989 года началась подготовка к выборам в народные депутаты СССР по новому закону. Эта подготовка вообще взбудоражила страну. Выборы должны были проходить на альтернативной основе и при критическом наступлении на КПСС. Её представители на местах то и дело терпели поражение. Я в этот момент стал вести “телемосты” с избирателями на Центральном телевидении. Местный корреспондент в каком-нибудь городе вызывал какого-то человека, который рвался в кандидаты, я его представлял, давал возможность высказаться на всю страну. Зачастую этого было достаточно, чтобы ещё вчера безвестный человек, которого знало немного людей, сразу становился бешено популярным. Таким образом, когда прошли выборы, у меня среди народных депутатов СССР оказалось десятка два моих “крестников”.
Межрегиональная депутатская группа
Весной 1989 года выборы состоялись. И я провёл мероприятие, за которое впоследствии переживал, страдал и до сих пор считаю, что, может быть, зря это сделал. Хотя помыслы были самые благие и развитие событий показало, что и без меня кто-нибудь это дело организовал бы. Видя по работе предыдущего Верховного Совета, что главную скрипку в нём играют аппаратчики, а депутаты лишь поднимают руки за подготовленные аппаратчиками проекты законов, я решил каким-то образом поднять роль и активность депутатов. А как?
Это они должны решить сами. Я собрал группу избранных народных депутатов в “Известиях”, чтобы они обсудили какие-то предстоящие возможности своей работы, договорились, как координировать её. Позвал знаменитого офтальмолога Святослава Николаевича Фёдорова, с которым был хорошо знаком. Не раз я поддерживал его во время избирательной кампании, общались до неё, да и после тоже, когда он стал избираться в Госдуму первого созыва, а в 1996-м бороться за пост президента РФ. Вот был бы достойный президент! Но российскому и зарубежному ворью нужен был Ельцин.
А в 1989-м мы мечтали о нормальной демократии, то и дело повторяли ставшее лозунгом времени название моей статьи “К диктатуре Закона!”, спорили. Я как-то не сразу понял выгоду его затеи сделать плавучий госпиталь и проводить операции на корабле. “Ты хочешь распространять свой метод за рубежом, – говорил я ему (мы были на “ты”), – пусть строят капитальные клиники, будешь туда приезжать и работать, сколько надо”. “Ты не прав: что значит не приходилось считать большие деньги. Никто не будет строить дорогой, с уникальным оборудованием госпиталь для эпизодических приездов иностранного специалиста. Значит, люди будут слепнуть. А корабль пришёл в Дубай, народ туда идёт, из других эмиратов приезжают. На судне оборудование, как у нас в Москве. Можем стоять, сколько нужно. Потом отправляемся в другое место”.
Те, кто прошли через руки Фёдорова и его сотрудников, были потрясены. Почти ослепшие, они начинали видеть. Святослав Николаевич рассказал мне такую историю. Через несколько дней после одной операции, у него снова появился этот старик-пациент. Начал что-то рассказывать. Фёдоров вопросительно посмотрел на переводчика. “Господин очень богат, – сказал тот. – Он обращался к разным врачам, никто не помог. А вы вернули ему глаза. Он говорит, что вас прислал Аллах”. Фёдоров улыбнулся и сказал: “Вообще-то меня прислало советское правительство. Но если он так думает, я не возражаю”.
Святослав Николаевич погиб в 2000 году. Погиб нелепо. Возвращался на вертолёте из командировки в Тамбов. Думаю, многое не успев сделать. Его ищущая, талантливая натура всё время находила новое в методах лечения, в организации работы и жизни коллектива. Он организовал большое подсобное хозяйство, которое кормило сотрудников, создал эффективную систему оплаты труда.
Но и осталось немало. Действует созданный им Межотраслевой научно-технический комплекс (МНТК) “Микрохирургия глаза”. Теперь не надо ездить за лечением только в Москву. Подобные клиники образованы во многих городах.
Но главное – создана школа академика Фёдорова, выращены сотни учеников. С одним из них, учеником раннего призыва – нынешним главным врачом МНТК “Микрохирургия глаза” Николаем Петровичем Соболевым – меня свела дорога жизни. Сын военного лётчика, часто направляемого на новые места службы, от Германии до Дальнего Востока, он сменил несколько школ. Последняя была в Москве. Здесь же закончил 1-й медицинский институт. Собирался стать урологом. Уже и направление получил в институт урологии, чтобы там обретать выбранную специальность, ибо мединститут даёт лишь общие знания.
Однако в тот момент, когда оставалось получить последнюю подпись, к выпускникам пришёл, как вспоминает Соболев, заводной и увлекательный главный офтальмолог Москвы Эрик Наумович Вильшанский. “Ребята, кто хочет пойти работать у Фёдорова?” – задорно спросил он. А у многих в стране, не говоря о студентах медвузов, на слуху были две фамилии: Илизарова и Фёдорова как самых продвинутых первооткрывателей в медицине. “Он начинает строить 11 специальных клиник по стране. Здесь делает уникальные операции. У нас есть своя ферма, мы ездим на лошадях, и вообще, кто пойдёт, не пожалеет. Даже зарплата почти в три раза выше”, – энергично убеждал Вильшанский.
Соболев вместе с несколькими выпускниками пошёл. И не пожалел. Работал азартно, не считаясь со временем. Делал много операций. Из рядового врача стал главным. Защитил кандидатскую диссертацию, тему которой не только одобрил Фёдоров, но и лично подписал аннотацию. Сейчас Николай Петрович, не оставляя многохлопотной должности главврача, закончил докторскую диссертацию по той же редкостной теме, которую в своё время одобрил его учитель Святослав Николаевич Фёдоров. При этом остаётся оперирующим хирургом. Только вместо полутора тысяч операций в год, которые он проводил раньше, сейчас делает 600-700.
Но я отвлёкся от зарождения Межрегиональной депутатской группы, которая началась с нескольких человек, собранных мною в редакции “Известий”. Ничего не поделаешь, если дорога жизни оказалась многолюдной, если шагаешь по ней энергично, но при этом, бывает, спотыкаешься, принимая фальшивые слова за искренние чаяния души. Вот такими людьми, думающими только о благе страны, показались мне и другие собранные мной депутаты.
Тельман Гдлян, который в это время был чуть ли не национальным героем Советского Союза, раскрутившим так называемое “хлопковое дело”, известный экономист, ставший потом мэром Москвы Гавриил Попов, председатель колхоза Лапкин. Несколько иным был инвалид Заславский, который яростно громил советскую власть и провозглашал так называемые демократические принципы. Впоследствии он стал председателем Октябрьского райсовета и фигурантом ряда скандальных дел по незаконной, как уверяли его критики, распродаже собственности в районе.
Об этом я подробно написал в “Крике совы...”. Сейчас повторяться не буду. Но именно с этой встречи началась будущая межрегиональная депутатская группа. Я уверен, что, если бы не я собрал, они, наверное, сами бы собрались.
Почему я думаю, что моя заслуга в этом не слишком велика? Да потому, что когда я решил нечто подобное провести в Ленинграде и поехал туда, оказалось, что там уже Собчак собрал депутатов, они стали договариваться, как себя вести, какие приоритеты, в какие комитеты идти и т. д.
К слову говоря, в вагоне поезда, который шёл в Ленинград, мы оказались вместе с Мишей Полтораниным. Его я знал ещё как собкора “Правды” в Казахстане. Он тоже меня читал. Поэтому мы были и заочно, и очно знакомы. А он был близок к Ельцину, был редактором “Московской правды”, поставленным Ельциным. И являлся не просто сторонником Ельцина, а его глашатаем. Я говорю: “Миша, я смотрю на ельцинское окружение и думаю, что он всё-таки большая с..., он черт-те-что наворотит”. – “Да что ты, старик, он такой демократ, вы не представляете, какой он демократ”.
Перед этим я тоже о нём думал, ну, не как о демократе, а как о противовесе члену Политбюро, куратору разрушающей гласности Александру Яковлеву. Дело в том, что чем дальше, тем больше я убеждался в негативном воздействии Яковлева на слабого Горбачёва. И я подумал, что вот противовесом этому крылу, разрушающему, яковлевскому, может быть Ельцин. Однажды выходим втроём – Ельцин, Полторанин и я – после очередного заседания Съезда народных депутатов, когда ещё только формировались его управляющие органы, я говорю Ельцину: “Борис Николаевич, как вы смотрите на то, чтобы занять пост председателя Комитета конституционного надзора?” Эта должность была ещё вакантна, а центробежные процессы уже набирали силу. Начались разговоры о выходе из Союза, и я думал, что Ельцин с демонстрируемой им хваткой “саблеруба” сможет приструнить зарывающихся разрушителей.
Ельцин посмотрел на меня, потом говорит: “Это же надо будет сдавать значок”, – и показывает на эмалированный значок депутата СССР. Я в тот момент ещё не знал, что на этом посту человек остаётся депутатом. Но увидел, что Ельцин ни в коем случае не хочет отдавать доставшийся ему статус депутата. От этого разговора у нас с Полтораниным осталась фотография во всю первую обложку газеты “Мегаполис-экспресс”. И подпись под ней, не помню: то ли соратники, то ли единомышленники.
Речь, которой не было
В советское время существовала теория, согласно которой не личности, а народ делали историю. Я сомневался в этом. Любя историю, видел, что именно личности меняют её. Народ, зачастую, выступает в роли бревна, которым разрушается существующее состояние общества. Пример Полторанина в очередной раз подтверждал это.
Когда Ельцина перевели из Свердловска и сделали первым секретарём Московского горкома партии, он начал кромсать здешнюю партийную верхушку. Всё больше и больше нарывался на конфликты, и на одном из пленумов ЦК КПСС его освободили. Он по привычке запил, залез в какой-то кабинет, а перед этим решил покончить жизнь самоубийством. Но странное какое– то самоубийство было: взял канцелярские ножницы и проткнул себе живот, что ли. И в это время Миша сочинил якобы речь Ельцина на Пленуме, где его снимали. От первой буквы до последней выдуманную, которой не было даже близко.
Но в той фальшивой речи вроде как говорилось, что Ельцин осуждал горбачёвский путь, что он осуждал коррупцию, что он боролся за народ, критиковал жену Горбачёва Раису Максимовну за любовь к дорогим нарядам за казённый счёт, что нужно было поднять уровень жизни народа, но ему не давали этого сделать. Эта подмётная “речь” была опубликована в сотнях газет, в самиздате. А надо вспомнить тогдашнюю народную эпиграмму: “По России мчится тройка – Мишка, Райка, Перестройка...”. И из раздавленного, никчёмного человека, каким оказался Ельцин незадолго до этого письма, вдруг вырос в глазах народа былинный русский богатырь, его защитник и спаситель.
Однажды, выходя поздно вечером из редакции, я увидел, как какая-то женщина приклеивает к стене “Известий” листок. Подошёл. Прочитал:
Чешет коррупция лысое темя.
Пьют с коньяком валидол бюрократы.
Это ж какое, товарищи, время —
Ельцин с триумфом идёт в депутаты!
Вот так эта фальшивка повернула в значительной мере ход истории нашей страны. Знал бы тот же Полторанин, люди, расклеивавшие листовки, кого они возводят на российский Олимп, думаю, съели бы эти исписанные листки.
К диктатуре закона
В конце 80-х годов, особенно в 1988 году, ближе к 1989-му начал разгораться Карабахский конфликт. Первыми его стали раскручивать армяне. Азербайджанцы не ввязывались, сидели молча, жили так себе. А потом и их разогрели, и они пошли. Где-то в это время в “Известия” приехал Горбачёв. Я тогда был председателем профсоюзной организации, самой крупной в редакции общественной структуры, и одновременно парламентским обозревателем.
Ну, сели за столом в кабинете главного редактора. Я оказался почти напротив Горбачёва. Он начал красноречиво опять толковать о перестройке, о трудностях, которые есть, о сопротивлении ей. И коснулся Карабахского конфликта. Говорит: “Я знаю, кто его раскручивает, это поэтесса Сильва Капутикян, публицист Зорий Балаян и целый ряд других людей”. И пошёл говорить дальше. Я его спрашиваю: “Михаил Сергеевич, а почему вам не сказать об этом публично и не огласить народу фамилии тех, кто раскручивает большое опасное дело, грозящее сильными потрясениями?” Он отмахнулся: “Ты ничего не понимаешь. Этого не надо ничего делать”.
А конфликт тем не менее становился всё более опасным, и надо было принимать какие-то срочные меры на государственном уровне. В 1989 году я написал статью и опубликовал в “Известиях” под названием “К диктатуре Закона!”, где говорил о том, что единственная диктатура, которая достойна существовать, – это диктатура закона и, как я подчёркивал, закона, которому должны подчиняться все – от дворника до президента.
Я говорил о том, что мафиозные структуры, разжигающие этот конфликт, этот территориальный спор, поднимут волны народного гнева с той и с другой стороны, эти волны лавинами двинутся друг на друга, сметая на пути и жизни, и нормальные отношения человеческие. А мафиози нырнут на дно, переждут там все эти столкновения, которые они создали, и вылезут. И суть статьи была, что Горбачёв должен использовать силу закона для того, чтобы этих людей мафиозных, во-первых, поснимать с должностей, во-вторых, предать суду.
Должен сказать, что название статьи “К диктатуре Закона!” стало лозунгом, как ни странно, одновременно и разрушительных сил, и сил, которые хотели сохранить Советский Союз. И даже его произносили в окружении Горбачёва. Но сам он ничего для урегулирования Карабахского конфликта тогда не сделал. Конфликт разгорался, разгорался и, в конце концов, начались боевые действия. И сотни, если не тысячи людей с одной и с другой стороны пострадали, армян выгнали из Азербайджана, азербайджанцев гнали из Нагорного Карабаха. Этот конфликт тянется до сих пор. Недавно он снова вспыхнул, снова начались военные действия. А сейчас уже и XXI век.
Кстати говоря, в статье “К диктатуре закона” я говорил о необходимости чуткого подхода к межнациональным отношениям. Я говорил, что проблемы экономические волнуют людей, но они звучат, как струна контрабаса. Это тоже может возбудить человека. Но национальный вопрос – это даже не струна скрипки. Это своего рода струна Эоловой арфы, на которую достаточно дунуть, чтобы национальная струна зазвучала или возвышенно, или тревожно, или вызывающе.
Слово как оружие разрушения
В стране всё сильнее нарастало противостояние и хаос. Это, как в зеркале, отражалось и на газете. Но газета была не только зеркалом, она стала всё чаще выступать поджигателем. Один из последних редакторов “Известий” Василий Захарько в своей книге “Звёздные часы и драма “Известий” приводил пример одной из “летучек”, где я в очередной раз выступал и говорил следующее: “Если мы и дальше будем не обращать внимания на то, как на наши публикации реагируют на местах, то это самоубийственный путь.
В стране, которая звенит от множества межнациональных и наслаиваемых на них проблем, нельзя не думать, как и чем наше слово отзовётся. Жизнь даёт тысячи примеров того, как вредное слово выводит на площади массы народа, как неосторожная или, прямо скажу, провокационная публикация уничтожает то, что ещё можно было сохранить, и начинает литься кровь”.
В редакции уже всё чаще спорили не только по материалам, но и выходили за их пределы.Я был не только заместителем редактора “Известий” по отделу Советов и моего друга Игоря Карпенко, но одновременно парламентским обозревателем. Работал с депутатами, в том числе с теми, кто стал, благодаря мне, народным избранником. Писал отчёты с заседаний Съезда народных депутатов и Верховного Совета, статьи на остро политические темы. В отделе у нас было ещё три человека. Люди разного уровня способности и, как стало выясняться, разных политических устремлений. Одним из недавно принятых был маленький, щуплый мужчинка с басовитым, не по комплекции, голосом. Давал простую несложную информацию в номер, но имел большие амбиции, которые стали проявляться довольно необычным образом. Однажды, не помню по какому поводу, он вдруг наступательно заговорил о том, что Украину Москва притесняет, её грабят, что украинский народ – великий, имеет более древнюю и славную историю, чем русский, а ему отводится недостойное место и так далее. Я был поражён. “Известия” являлись, наверное, одной из самых многонациональных газет. Легче назвать, представителей каких наций здесь не было, чем перечислить представленные. В отделе писем работала даже дочь первого советского главы республики Тува Аня Тока, а уж людей с украинскими корнями и фамилиями было очень много. Анатолий Друзенко, Василий Захарько, Игорь Карпенко, Лидия Ивченко, Юрий Понамаренко, не говоря о нескольких собкорах по Украине. И никогда до этого “новобранца” мне не приходилось слышать явно националистических высказываний об украинской исключительности. А костёр, оказывается, разгорался, добавляя пламени сторонникам сжечь Советский Союз.
Как-то один из моих товарищей по охоте сердито заявил:
– Лучше бы нас немцы завоевали.
Я сначала онемел от сказанного. Потом спрашиваю:
– Ты в своём уме?
– В своём, в своём. Жили бы сейчас, как на Западе.
Я понял, что это не случайная оговорка. Поэтому жёстко сказал:
– Я бы, может, остался жив, потому что русский. Им же нужны были рабы! Может, чистил бы сапоги немецким солдатам. Но ты же еврей! Чистил бы ваксой, которую бы сделали из тебя.
Экстремизм стал проявляться и в речах других журналистов.
Корреспондентка отдела школ Ирина Григорьевна Овчинникова, очень агрессивная дама, я её описал в романе “Крик совы перед концом сезона”, которая, выступая на “летучках”, кричала, что Советский Союз – это безнравственная страна, это государство, которое не имеет права на существование. А почему? Потому что она торгует оружием.
Я её в своём выступлении спрашивал: “Скажите, а Соединённые Штаты, которые на первом месте по продаже оружия, Вы считаете нравственной страной? А Израиль, который на втором месте по продаже оружия, для Вас нравственная страна?” Она не могла мне сказать ничего, она только кричала: “Вы, Щепоткин, – “памятник”. Тогда существовало общество “Память”, которым некоторые “перестроечники” пугали как антисемитской организацией.
Я говорил: “Да, я – памятник, но не в том смысле, который у вас на уме. Я памятник сохранения страны, Советского Союза в новом обличии. А вы будете памятником разрушения этого и всех бед, которые потом придут”.
Надо сказать, жизнь у неё дальше сложилась очень и очень печально. Многие такие крикуны, многие такие разрушители плохо кончили. Я описал одну из подобных, встретив её около мусорной свалки, где она рылась в демократических отходах. Это было, когда уже ельцинские времена наступили.
После первого Съезда народных депутатов СССР разрушительные процессы в стране пошли ещё быстрее. Собчак возглавил комиссию о так называемых тбилисских событиях, где якобы армия применила сапёрные лопатки. Погибло много мирных жителей в Тбилиси. Впоследствии документально было доказано, что всё это было не так. Националисты закрыли выходы с площади, обрушились на солдат, которые толпу пытались вытеснить. И в итоге никаких там не было ни отравлений, ни убийств. А вот солдат много пострадало. Но были требования наказать министра обороны. Горбачёв, как всегда, уполз, улизнул и перевалил вину на других.
Межнациональные конфликты всё сильнее раскачивали и разрывали страну. На них накладывались экономические трудности и рукотворные проблемы. Недовольство населения усиливали разного рода кризисы. Советский Союз корёжило и рвало. Трещины пошли по всему когда-то могучему телу. И ни сам Горбачёв, ни его команда непонятно, то ли не видели, то ли не знали, что делать, чтобы удержать от разлома государство.
А надо было власть употребить!
Экономические трудности, зачастую создаваемые искусственно, всё сильнее раздражали и злили народ. Исчезло во всей стране курево – ни сигарет, ни папирос. Люди бегали, собирали “бычки”. В чём дело? Ведь в Советском Союзе огромная табачная промышленность. Оказалось, кто-то вовремя не заказал сигаретной бумаги, и Болгария не смогла поставлять сигареты из– за этого. Но самое главное, в нарушение установленного порядка, когда фабрики останавливались строго по графику на профилактику и ремонт, чтобы не было общего перерыва, здесь в одно и то же время остановили все самые крупные табачные фабрики. И возник жуткий кризис. Ну, те, кто курят, знают, что такое остаться без сигарет и папирос.
В магазинах появлялось всё больше абсолютно пустых полок. Стопроцентная вина в этом – Горбачёва. В недавно написанных мемуарах бывшего первого заместителя премьер-министра СССР Владимира Щербакова приводится такой факт. Когда продовольственные магазины Москвы пустели с каждым часом, на железнодорожных путях вокруг столицы и на забитых до границ Советского Союза линиях стояли свыше 5000 эшелонов с продуктами и промышленными товарами.
Их специально не пускали в Москву. Пикетчики не давали разгружать. Это была диверсия. Государственное преступление огромного масштаба. В. Щербаков намекает на причастность к этому движения “Демократическая Россия”. О происходящем знали КГБ, МВД, правительство, Горбачёв. Остановленные вагоны показывало телевидение. Об этом публично говорили народные депутаты РСФСР.
Диверсантов надо было немедленно арестовывать, немедленно судить по закону о чрезвычайном положении и если уж не расстреливать, то приговаривать к значительным срокам тюремного заключения, с подробным рассказом об этом всей стране. Иными словами говоря, следовало власть употребить.
Тем не менее горбачёвщина всё только трепала языком и ничего не делала. Осознанным вредительством, прямо скажем, по сговору, выглядела ситуация на базах. Там продукты припрятывали, они портились и потом их вывозили на свалки, а то и просто в лес. Я об этом тоже написал в “Крике совы...”
А у Лаптева судьба стала поворачиваться по-другому. Горбачёв предложил ему пост председателя одной из палат Верховного Совета СССР – Совета Союза. Когда я узнал об этом, сказал своим депутатам, что допустить такого нельзя. Дело в том, что в газете уже преобладали силы, намерения которых можно было выразить словами “спалить всё дотла” – я имею в виду государство. И те, кто могли сменить Лаптева, – Ефимов Николай Иванович или Игорь Голембиовский – это были два противника, два врага, два полюса, каждый из которых газету не удержал бы и не спас. Я начал говорить депутатам: “Ребята, надо сделать так, чтобы при голосовании забаллотировать Лаптева”.
И началась канитель. Он дал согласие Горбачёву, что готов пойти на должность. Ну, как же, большая должность в государстве. Но я ещё видел другой фактор: он был не оратор, а там надо было быть оратором, надо было быть волкодавом, когда вокруг волки, – хитрым, ловким, увёртливым. Так прошло два голосования. И ни на одном из них он не получил этого поста. Выдвигались несколько кандидатов, но ни один из них не набрал необходимого количества голосов. Тогда ему сказали, что это всё Щепоткин устраивает. Он позвал меня и говорит: “Слава, зачем ты всё это делаешь? Ты меня ставишь в неловкое положение. Я Горбачёву дал добро, что пойду, займу пост председателя Совета Союза, а теперь получается, что я твоими руками как бы отказываюсь от этого поста”. Я ему говорю: “Иван Дмитриевич, зачем Вы туда идёте? Вы понимаете, что в нынешней обстановке газета гораздо сильнее и важнее для страны, для политики, чем эта палата?” Он говорит: “Я прошу тебя, перестань тормозить, отступись”. Я говорю: “Ну, смотрите, Вас теперь изберут, но газета погибнет, погибнет как боевая, как необходимое противодействие этим разрушительным тенденциям в стране”.
Да, его избрали. А вместо него утвердили Горбачёв и Лукьянов Николая Ивановича Ефимова.
О нём я написал и в “Крике совы перед концом сезона”, с ним мы работали много лет в журнале “Российская Федерация сегодня”. Ия в глаза ему говорил, не скрывал своего мнения. Николай Иванович – человек деликатный, интеллигентный, выходец из народа, он работал за границей: в Англии корреспондентом ТАСС и АПН, потом возглавлял газету “Московские новости”. Надо сказать, при нём газета была очень плохая. Когда её возглавил Егор Яковлев, она стал одним из рупоров развала и разлома, но зато её рвали из рук.
Николай Иванович не мог справиться с этими волкодавами, которые набрали силу в редакции. Они действовали по принципу “чем хуже, тем лучше”. Причём всё шло к тому, что вот-вот начнёт разваливаться Союз. Стали заявлять о выходе из Союза прибалтийские республики, закавказские. Но ведь существовал закон, который определял, как должен происходить выход из Союза. Согласно ему сначала должен быть референдум. И даже если большинство населения выступало за выход из Союза, всё равно на несколько лет откладывалось решение этого вопроса до следующего референдума. В это время должны были решаться экономические вопросы.
Я подготовил в своё время статью трёх профессоров о том, как должен происходить так называемый “цивилизованный развод”. Если большинство республики по-прежнему выступало за выход, то тем, кто не хотели там оставаться, а хотели переехать в Российскую Федерацию, республика обязана была обеспечить материальные условия – переезд и всё остальное. Точно так же должны были решаться проблемы национальных вкраплений. К примеру, Юго-Осетинская область и Абхазия входили в состав Грузии. Грузия решила выходить из Союза, а эти сказали, что мы не будем. Значит, надо было не доводить дело до войны, как довели грузины, а решать конституционным, мирным путём.
В подготовленной статье рассказывалось в том числе и о массовом убийстве евреев в прибалтийских республиках во время немецкой оккупации, там действительно были жуткие вещи. Особенно в Литве.
Об одной из жестоких расправ литовских националистов с еврейским населением говорит в Википедии статья “Каунасский погром”. Это происходило 27 июня 1941 года в гараже кооператива “Летукис”. Вот как описывает событие известный историк Юлия Кантор. “С левой стороны большого двора находилась группа мужчин – евреев от 30 до 50 лет. Их там было человек 45-50. Этих людей пригнали туда какие-то гражданские.
Молодой мужчина, литовец, с засученными рукавами, был вооружён железным ломом. К нему подводили человека из стоящей рядом группы людей. Он одним или несколькими ударами по затылку убивал его. Таким образом он менее чем за час убил всех 45-50 человек. Ненависть к евреям в Литве достигла такого масштаба, что даже сотрудники немецких спецслужб удивлялись рвению своих литовских помощников”.
Об этой зверской расправе на сайте RUBALTIC.RU автор Игорь Шишко пишет 28 июня 2019 года в статье “Каунасская резня”, “что на такое способны только маньяки”.
Но главное, конечно, здесь было в том, что нужен “цивилизованный развод”. Скажем, подоходный налог Россия весь отдавала в союзный бюджет, а Грузия, Эстония, Латвия и Литва весь забирали себе. Все республики эти потребляли больше, чем производили. На них потратилось огромное количество денег. За 45 лет пребывания в Советском Союзе объём промышленной продукции в Эстонии вырос в 55 раз. Эти две республики – Эстония и Латвия – были чуть-чуть более развиты, чем Литва, когда вступали в Советский Союз. Правда, в той же Латвии её уровень промышленного развития составлял всего 40 процентов от 1913 года. А Литва вообще была самой нищей.
Даже эти чуть-чуть развитые республики так много поимели за счёт других республик Советского Союза, что перечень этот может занять несколько страниц. Я назову только немного. Скажем, Таллинский глубоководный порт обошёлся советскому бюджету в 6 миллиардов долларов, 3 миллиарда долларов стоила паромная переправа Клайпеда – Германия из Литвы, это не говоря уже о том, что были построены заводы, фабрики.
Ну, о Литве разговор особый. О том, какой была эта нищая республика, говорят некоторые цифры и факты. Промышленность Литвы составляли три фабрики: чулочная, табачная и спичечная. Основная продукция была мясомолочная.
По словам президента Литвы досоветского периода Казиса Гринюса, который в 1939 году обследовал 150 крестьянских хозяйств, картина была такая. Примерно 76 процентов крестьян носили деревянную обувь, башмаки, и только 2 процента – кожаные ботинки. Всего 1 процент женщин имели ночные сорочки. Только пятая часть женщин пользовалась мылом. Почти в 90 процентах семей обнаружились паразиты. Смертность в республике превышала рождаемость. 80 процентов детей болели рахитом.
И вот после Великой Отечественной войны прошло 45 лет. Что же теперь представляла собой, накануне будущего выхода, Литва? Благодаря развитию экономики, строительству заводов, фабрик, энергосистем энерговооружённость её возросла значительно. Объём электроэнергии вырос в 258 раз. Мне лично даже трудно представить себе, что это такое. Количество студентов на каждые 100 тысяч жителей сравнялось здесь с уровнем Германии, Японии, Англии, хотя до вступления в Советский Союз там были считанные единицы. Это за 45 лет! И не поставить вопрос о том, что республики должны заплатить часть того, что на них потратили, было просто преступлением перед существующим законом.
