Текст книги "Избранные произведения. Том 2"
Автор книги: Всеволод Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)
Буденный, вспрыгнув на коня, посмотрел пристально вперед. Рассвет вставал в дымке и тучах, но алые лучи уже пробивались всюду, заполняя собой и лес, и поле, и далекие холмы влево.
– Будет ясное небо!
– Отлетит панская гордость, – подтвердил Ворошилов, машинально пробуя, перед тем как вспрыгнуть на коня, крепко ли подтянута подпруга. – Кто возле командных высот стоит?
– Артиллеристы четвертой, – ответил ординарец.
Буденный и Ворошилов повели коней крупной рысью к командным высотам.
Они проскакали мимо пушек. Лысый, рыжеусый связист, скорчившись возле пустых снарядных ящиков, спорил по телефону с кем-то из штаба о том, что комплект снарядов не полный. Высокий, курчавый, с засученными рукавами командир батареи нетерпеливо ходил возле пушек. Увидав командарма, он засиял.
– Хватит, – прошептал он связисту. – Будем бить, чем можно.
С командных высот было видно, что лес еще не освободился от тумана и что за лесом туман покрывал и поля пшеницы. Не слезая с коней, Буденный и Ворошилов стали прислушиваться к хлюпающим и чавкающим звукам, которые шли из высокой полосы тумана.
– Кто там идет по пшенице?
– Восемьдесят первый полк, товарищ командарм, – послышался тихий ответ сзади.
И Буденный и Ворошилов знали, что именно в этот час и в этом месте должен двигаться в спешенном строю 81-й полк, знали они также, куда и как идут остальные полки или как они стоят, ожидая своего часа, но знать – это одно, а видеть и слышать, что полк медленно и верно продвигается вперед, – другое.
– Сколько до начала операции?
– Двадцать две минуты, товарищ командарм.
И это они знали, что до начала боя, – если, разумеется, паны не откроют раньше, что красные продвигаются, – осталось двадцать две минуты, но услышать – это одно, а видеть и слышать, что полк медленно и верно продвигается вперед, – другое. Лица их стали озабоченными. Кони, понимая настроение всадников, нетерпеливо переминали ногами.
Бледный, изнуренный начштаба, стоя у полевого телефона, улыбался уголками длинного прямого рта. Ворошилов и Буденный спрыгнули с коней и подошли к нему. Он сказал, что операция развертывается стройно.
В пшенице бойцы 81-го полка, пополненного донбасскими и харьковскими рабочими, шли именно в том настроении уверенности и силы, которое чувствовали в них Буденный и Ворошилов. Кое-кто жалел, что не на коне, но при этой мысли немедленно говорил себе: «Но ведь Пархоменко тоже не на коне?» – глядел на огромную фигуру начдива, который в три раза согнись, но и то не спрячется в этой пшенице.
Пархоменко казалось, что и бойцы и командиры идут слишком медленно. Он торопил их движением рук и плеч.
До вражеских окопов оставалось недалеко. Послышались голоса поляков, которым, повидимому, шум в пшенице был подозрительным. Пархоменко махнул рукой. Несколько бойцов с большими ножницами и топорами, чтобы резать и рубить колючую проволоку, поползли вперед. Остальные залегли. Стоял только один с поднятым прикладом. Командир махнул на него рукой, но он продолжал стоять, чего-то ждал. Чуть слышно лязгнули ножницы.
В тумане, едва видный, на бруствер окопа вылез белопольский офицер. Он спросил вполголоса, по-русски:
– Кто там?
Шум пшеницы очень тревожил офицера, но он не думал, что к окопам подползают советские солдаты, а что это ползет шпион, из тех, которые еще остались в тылу русских. Офицер, тонкий в талии и широкий в плечах, встал во весь рост. Туман поредел, и в этой редкой сетке офицер вдруг увидел в пшенице много солдат и впереди них командира в островерхой буденновке, заломленной на затылок.
Офицер обомлел, однако он, во всю силу своего молодого голоса, крикнул то, что учили кричать инструкторы, присланные Барнацким, Ривеленом и Штраубом:
– Русские! Братья славяне! Куда вы идете? На кого?
– На тебя, падаль! – ответил рабочий, который стоял в рост. Он быстро приложил винтовку к плечу и выстрелил. Офицер упал. Рабочий крикнул: «Бандиты тебе братья, а не мы!» – но слова его были заглушены вражескими пулеметами, которые ударили вдоль всей линии окопов.
Бойцы ползли к пулеметам, забрасывая их гранатами.
Позади, от командных высот, загромыхала артиллерия, а справа заговорили броневики 14-й.
Пожилой небритый рабочий, раненный в щеку, с топором за поясом, полз возле Пархоменко, крича во всю мочь на врага:
– Нет, я тебя добью!.. Я тебя под Царицыном не добил, утек!.. Под Ростовом ты из-под меня выскочил!.. Здесь я тебя кончу, контрреволюционная гадюка!..
Пархоменко приподнялся. Бойцы ворвались в окопы. Паны бежали по траншеям. Подскочил ординарец командира полка и, счастливый, не замечая того, что ухо его рассечено саблей, доложил:
– Весь восемьдесят первый по всем панским окопам громит!
– Вижу! – сказал Пархоменко, – неплохо восемьдесят первый бьется. Надо посмотреть, как остальные мои хлопцы себя чувствуют. Коня!..
… К полудню туман совсем растаял.
Солнце светило в глаза атакующим.
– Хоть солнце в глаза, а идут пархоменковцы неплохо, – сказал Буденный, садясь на коня.
– Да, и остальные идут, – отозвался Ворошилов, разговаривавший с начштаба. – Сведения поступают отличные. Вы куда, Семен Михайлович?
– Вы пока побудьте здесь, Климент Ефремович, а я слетаю на места. Я быстро.
Сопровождаемый ординарцами, связными и разведчиками, Буденный снялся с командных высот. Глубоко дыша всей грудью, он скакал туда, откуда меньше всего слышалось выстрелов, но откуда, по расчету, их должно было быть слышно больше всего.
По дороге, в лесочке, острые глаза командарма увидали замаскированный польский эскадрон. Собственно, ему никак, по положению, нельзя было скакать к этому эскадрону, но он, именно потому, что этого нельзя было, выхватил шашку и направил своего буланого Казбека к лесочку.
– Без «языка» пропадем! «Языка» надо ловить! – крикнул он, найдя оправдание своему решению.
Увидав скачущих и размахивающих саблями казаков, белопольский офицер решил, что к нему приближается огромная часть. Лес был густой, разбежаться по нему можно было только спешенным, а какой кавалерист спешится, если перед ним есть хоть кусок поля? Офицер скомандовал, – и эскадрон, надеясь на своих отличных коней, рассеялся по полю. Паны уходили.
– От моего коня – никогда! – крикнул Буденный и поскакал вслед за офицером.
Ординарец из кубанцев, остановив своего коня, протер глаза, забитые мокрой землей, и прицелился. В кавалериста пуля не попала, упал конь. Пан освободил ногу, поставил ее на седло и раз за разом стал стрелять в Буденного. Ординарец тем временем стрелял в офицера.
Буденный, повернувшись на коне, крикнул:
– Брось! Еще меня подстрелишь. Не видишь, волнуется. Где ему попасть.
И, подскакав, взметнул саблю над головой офицера.
– Прошу жизни, – сказал тот, поднимая руки.
Буденный, не опуская сабли, спросил:
– Зачем здесь эскадрон стоял?
– Прикрываем, пане, стык между кавалерией генерала Савицкого и седьмой бригадой пехоты.
– Стык?
– Стык, пане. По эту сторону, пане, – Савицкий, по ту – пехота, а я стою в середине, и меня нет.
Он улыбнулся. Пан был с сединой на висках, плотный, говорил, повидимому, искренне, потому что искренне хотел спасти себе жизнь. Буденный, все еще не веря своему счастью, вкладывая шашку в ножны, пристально посмотрел в лицо пану. Пан еще раз улыбнулся и сказал:
– Быть может, я, ради жизни, выдаю тайну, но здесь – стык, пане Буденный. Я узнал вас.
Буденный подозвал ординарца-кубанца и, задыхаясь от радости, сказал:
– Скачи, чтоб ног не было видно! Пархоменко скажешь: здесь – слабое место, здесь – стык! Тащить сюда всю кавалерию, которая есть, все броневики!.. И солнце прямо в глаза пану будет бить!..
А второму ординарцу он сказал:
– Клади пана офицера через седло и вези его к Пархоменко!
Остальным он крикнул:
– Обратно, к командным высотам!
Глава восемнадцатаяХотя 81-й полк 3-й бригады ворвался и бился в окопах противника, хотя части 2-й бригады, ведя пулеметный и ружейный огонь, медленно и верно продвигались вперед, Пархоменко не только не был доволен, он даже гневался.
Весь багровый от напряжения мысли, он сердито смотрел на комбрига-2 и говорил:
– Двигаемся? Этак можно и три года двигаться! Но где здесь самое слабое место?
Комбриг-2 показывал плеткой влево, в направлении мельницы.
– Нет! Туда и не думайте идти! Запрещаю.
Приводили пленных, но и они ничего не могли сказать.
Выходило, что противник всюду создал сплошную стену огня, бетона и колючей проволоки.
– Не может этого быть! – вскричал Пархоменко. – Да что они – ангелы, что ли? Должно у них быть слабое место!
– Настаиваю в направлении мельницы, – сказал комбриг-2, не обращая внимания на гнев начдива. – Здесь прорвемся!
– В смерть вы здесь прорветесь, а не в жизнь!
И Пархоменко, сев на коня, поскакал вдоль фронта дивизии.
С другой стороны лесочка, из которого Буденный выгнал эскадрон панской конницы, Пархоменко, с недоумением разглядывая брошенное имущество эскадрона, увидал комбрига-3 Моисеева, который приближался к нему с сияющим самодовольным лицом.
– Пленных наловили – ку-учу! – заикаясь от радости, прокричал он. – И, по общим показаниям, здесь прорвем! Здесь пока – пу-усто, ни-и-икого нет! Прикажете сюда направить и первую бригаду?
Пархоменко выслушал пленных кавалеристов, отдал приказание, чтоб подтянули броневики и чтоб 1-я бригада и части 2-й «смотрели в данном направлении, чтоб, в случае успеха, – нажать на пана до треска его костей!»
Вся 3-я бригада устремилась в трещину между белопольскими частями. Пять броневиков сопровождали конников.
Они обогнули лесок. Пархоменко, веря и не веря в удачу, с неудовольствием смотрел на горевшее радостью лицо Моисеева. Но вот выехали к гречневому полю, – ни панов, ни их разведки, ни прикрытия. Бригада и броневики беспрепятственно углублялись во фланг вражеских позиций. Радость понемногу начала наполнять сердце Пархоменко.
– А ведь идем, Моисеев!
– Двигаемся, Александр Яковлевич, двигаемся!
– А, глядите – от Буденного!..
Через поле гречихи к ним приближались ординарцы Буденного. Один из них, на крепком высоком коне, о котором другие ординарцы всегда шутили, что на таком хорошо бревна возить, держал поперек седла белопольского офицера.
Увидав пожилого человека в хорошем американском мундире с множеством карманов, нелепо лежавшего поперек седла и уцепившегося за луку, Пархоменко захохотал.
– Вести, что ли?
– Вести, товарищ комдив! – крикнул другой ординарец, так как первый пыхтел и занят был тем, чтобы удержать и довезти до Пархоменко начавшего барахтаться офицера. – Прикрытие ихнее товарищ Буденный снял!
– Вижу.
Офицера спустили на землю. Он, увидав огромного, забрызганного кровью и грязью всадника, изменился в лице и упал на колени.
– Ладно, ладно, – сказал Пархоменко. – Вставай. Пленных не бьем.
Широко улыбаясь, он выслушал офицера и затем обратился к ординарцу-кубанцу:
– Почетная у меня разведка! Спасибо. Скажи командарму – все сделаем! Будем сегодня идти по тылам панским.
И, пуская в галоп своего вороного, весело добавил:
– А также передай, что, кроме того, буду хлопотать о награде командарму, как разведчику. Редкое счастье! Не каждому достается. Нашли, наконец, слабое место. Нашли!
Показались укрепления Самгородка, но не в лоб, а с фланга. Из окопов испуганно выскакивали и немедленно бросались в бегство белопольские солдаты. Несколько кухонь и лазарет стояли в овраге. Врач бежал с криком: «Сдаемся!» Броневики мчались на полном ходу к укреплениям, которые, несомненно, с флангов слабее защищены. Бойцы мгновенно спешились и построились в цепи. Цепи шли быстро, бросая гранаты и без труда рубя проволоку.
– Ничего, хорошо идем, Моисеев?
– Двигаемся!
Пархоменко легко перескочил яму, овитую колючей проволокой и утыканную на дне острыми кольями. Ожесточенные крики бойцов и ответный вой белопольских солдат слышались и впереди и по бокам.
– Здорово идем!
– Двигаемся, – кричал где-то в отдалении Моисеев. – Вперед, красная конница!
– За Ленина!..
Пархоменко оттолкнул в сторону бойца, который бежал впереди него и на которого бросился белопольский солдат с винтовкой. Увидав необыкновенно высокого казака с саблей и пистолетом, солдат на мгновение опешил. Пархоменко выхватил у него винтовку и, так как солдат сверкнул ножом, Пархоменко, сжав зубы, его же винтовкой ударил его по голове.
– Туда же, еще с кинжалом, сволочь!
Окопы остались позади.
Открылись панские тылы.
– По коням! – скомандовал срывающимся голосом Моисеев. – У-ух, по коням, советская конница!
Пока подводили коней, цепи остановились на мгновение передохнуть. Покурить бы, но куда там, когда из-за рощи, за Самгородком, скакала на них панская кавалерия. Резервная дивизия генерала Савицкого, узнав, что конноармейцы прорвали укрепления, спешила ликвидировать прорыв.
В те же минуты здесь появился Буденный. Понимая, что бой достиг высшей точки напряжения и что, как это ни опасно, появление командарма могло оказать решающее и немедленное влияние на быстрейший исход операции, Ворошилов не только не стал спорить с Буденным, предложившим «на минутку передать наблюдение за боем начштабу, а самому мне спуститься вниз», – Ворошилов одобрил это предложение и сказал, что сам тоже «спустится».
– Паны! – сказал Буденный, указывая на двигающиеся из рощи массы конницы Савицкого. – Плохо может быть дело у наших. В бою и погоне они порасстроились.
– Поможем четырнадцатой! Она хорошо билась.
Рядом, проселком, шел эскадрон 81-го полка. Артиллерийский дивизион сопровождал его.
– Откуда? – крикнул Ворошилов. – Резерв?
– Вашим приказанием, товарищ Ворошилов, идем на пополнение восемьдесят первого полка!
– А что бы вы сделали на маневрах, если б, вот как сейчас, увидали перед собой противника?
– По всей видимости, атаковали бы его, товарищ Ворошилов.
– И атакуйте! Мы с вами. Мы тоже из резерва!
– А-а!..
Командир эскадрона, молодой московский рабочий, чернобровый, с выпуклыми синими глазами, ошалев от восхищения, что рядом с ним в атаку пойдут Буденный и Ворошилов, так напружинил свое тело, что чуть было не вылетел из стремян, а конь его шарахнулся, не узнав голоса своего хозяина:
– В а-а-ата-ку-у!
– Ура-а!..
Выхватив шашки, эскадрон, конвой, Ворошилов, Буденный кинулись на дивизию Савицкого.
Глядя на отважных всадников, командир артиллерийского дивизиона, тоже молодой московский рабочий, сказал ухмыляясь:
– Они все думают – конь! Конь, конечно, хорошо, но и снаряд тоже друг. Посмотрим, кто кого обгонит.
И он приказал бить в упор по приближающимся белополякам.
Неожиданный артиллерийский огонь, атака конницы, внезапно появившиеся из-за укреплений броневики, которые сопровождали Пархоменко, – все это вместе ошеломило и привело в смятение дотоле стройную и гордую дивизию генерала Савицкого.
– Бе-ежит, хлопцы!
– Па-ан бе-е-жит, товарищи!
– Побег!..
Увидав бегство своей красивой и, казалось, непобедимой кавалерии и увидав прямо перед собой тех, кто погнал эту кавалерию, увидав броневики и артиллерию красных, – белопольская пехота не выдержала и побежала!
– Ну вот, подняли-таки! Встал пан! – сказал Буденный, снимая головной убор и вытирая лицо платком. – Теперь есть о чем доложить товарищу Сталину.
– Поднялся пан!
– И нескоро ляжет.
– Разве в могилу!..
К вечеру 14-я дивизия прошла уже двадцать пять километров в прорыве.
Направо и налево от нее лежали убитые и раненые польские паны, те, что намеревались владеть Правобережной Украиной и всей Белоруссией. Дороги заполнялись пленными. На перекрестки дорог Ламычев свозил захваченные орудия, пулеметы, снаряды и винтовки.
В 8 часов вечера 6 июня, то есть именно в тот день, когда белопольское командование собиралось разгромить и уничтожить дотла войска Конармии, начдив-14 Пархоменко издал приказ о том, что задание наркома Сталина выполнено:
а) Прорыв совершен.
б) Конармия идет по тылам белополяков.
в) Киев отрезан от панских тылов.
Глава девятнадцатаяЕсли Пархоменко принимал какое-либо решение, он уже не откладывал его, и им не овладевали ни колебания, ни робость. Решено – сделано. Сталин приказал разгромить белополяков. Это приказание целиком отвечало всем стремлениям Пархоменко как революционера и полководца. К этому приказанию Сталина, ученика и верного друга Ленина, и были направлены теперь все думы и мечты Пархоменко: как лучше и быстрей выполнить приказ.
Поэтому-то Пархоменко заставлял свою 14-ю дивизию, поставленную заслоном на юг и восток охранять наступающие на Житомир и Бердичев другие части Конармии, не только отражать удары врага, который мог появиться со стороны Киева, но и непрерывно искать его. Забот, значит, было много.
Скоро дивизия вышла к железной дороге. По пути, как весной выкидывают всякий мусор со двора, дивизия опрокидывала телеграфные столбы, взрывала дорожные мосты, впрягая волов, стаскивала в сторону рельсы, а когда кончилась взрывчатка, жгла захваченные вагоны.
Эти пожары, взрывы и разрушения, которые бойцы совершали без восторга, скрепя сердце, должны были вызвать и расширять панику среди белопольских войск. Так оно и вышло: паника распространилась вплоть до Киева и дальше.
Идя вместе с 3-й бригадой, Пархоменко увидал вдали станцию Бровки.
Бригада залегла в кустарниках. Несколько фургонов, запряженных парами в дышла, шли к станции дружно и равномерно, поднимая темную пыль. Жаворонки крутились и пели над полем.
– Пугнем, пожалуй? – опросил нетерпеливый комбриг-3.
– Пугнешь – и внезапность утеряна, – сказал Пархоменко, которому и самому очень хотелось пугнуть панов. – У станции польский разъезд торчит в тревоге. Вглядывается?
– Глядит.
– А фургоны проедут, он подумает: «Все на дороге спокойно», – и спать пойдет. Ну, не грабители ли? Пришли на чужую землю, да еще и спят! А я вот на своей земле, а шестые сутки без сна.
Был полдень и было жарко. Едва лишь фургоны приблизились к водокачке, разъезд ушел с дороги.
– И опять по коня-ям! – прошептал Моисеев.
Ни разъезд, ни остальные кавалеристы белополяков не успели выхватить и сабель, не говоря уже о том, чтоб вскочить на коня. Только батальон пехоты попытался рассыпаться на улице, дабы защитить станцию. Но из-за стремительности налета враги отстреливались плохо. Лучше всех стреляли жандармы, которые, охраняя какого-то низенького и поджарого генерала, поспешно отступали к вокзалу. Когда они пробились к буфету и поджарый генерал схватил стакан воды и, плеская, нес его ко рту, по перрону, вдоль эшелонов, уже скакал Пархоменко, окруженный ординарцами.
У дверей телеграфа он спрыгнул с коня и, не обращая внимания на выстрелы жандармов, вбежал в комнату. Ординарцы, экономя боеприпасы, показали, не бросая, ручные гранаты жандармам, и те сдались.
Пархоменко положил в сумку телеграфные ленты и пошел в кабинет начальника станции. Здесь он собрал бумаги, лежащие на столе. Мертвенно бледный телеграфист, с узкой лысиной на длинном черепе, шел за ним.
– Сдалось шестьдесят жандармов с генералом. В тыл? – спросил Моисеев.
– В тыл. Еще какие трофеи? – читая бумаги, спросил Пархоменко.
– Не считая двадцати вагонов с патронами и других эшелонов со снабжением, захвачено двадцать вагонов с сахаром. Неужели и сахар жечь?
– Жалко. Мужикам раздать, что ли? Откуда здесь сахар? – опросил он у телеграфиста, пристально глядя в его мертвенно бледное лицо. – И почему жандармы возле сахара?
Телеграфист, не отвечая на вопрос, вскричал, указывая на бумаги начальника станции:
– Пане генерал! По бумагам видите: от станции Чернорудка идет сюда панский бронепоезд «Генерал Довбор». Рекомендую, пане генерал, взорвать поскорее путь.
Моисеев опросил:
– Прикажете эскадрон с технической командой послать?
– А зачем? – спокойно спросил Пархоменко.
– Взорвать путь.
– А зачем? – читая бумаги, повторил Пархоменко. – Опасаетесь, товарищ Моисеев, что бронепоезд войдет на станцию? А если мы взорвем путь, он уйдет от станции. Потеря! Не лучше ли взорвать путь позади бронепоезда? А? Как вы к этому относитесь?
– Отношусь одобрительно, – оказал Моисеев уходя.
Ординарец доложил, что начдива по срочному и важному делу желали бы видеть два красноармейца – Тройовский и Досолыго. Оба они еще до наступления перешли из тыла в эскадрон.
– Отправить их по начальству, к своим командирам?
– Зачем? Я их ждал. Веди. – Когда ординарец вышел, Пархоменко, опять пристально глядя в глаза все более и более бледневшего телеграфиста, сказал: – Красноармейцы из Западной Украины. В Житомире тоже были. Не вы скажете, другие скажут. Почему здесь сахар и жандармы? Вы – русский, поляк, украинец?
Телеграфист, быстро шевеля толстыми пальцами, сидел безмолвно, сжав бледные губы. Вошли красноармейцы Тройовский и Досолыго и, перебивая друг друга, начали говорить. Пархоменко слушал их, глядя на телеграфиста.
– Разрешите доложить, товарищ начдив… Генерала Пржевуцкого… и всех жандармов… в тыл отправить недостойно!
– Что ж, нам с ними обниматься?
– Генерал Пржевуцкий… мы его в Житомире видели… он привез сюда жандармов из полка «Шляхта смерти»… эти жандармы кололи заключенных в Житомире!
– Кололи? – И, быстро повернувшись к телеграфисту, Пархоменко спросил: – А вы?
Телеграфист вскочил:
– Да нет же, боже! Я только читал депеши и знал все. Я – очень боялся вас, пане генерал…
– Но панов еще больше?
И он сказал входившему и очень довольному Ламычеву:
– Паники навели много, но все же, по-моему, недостаточно. Надо ее расширять. Сжечь все эшелоны со всем имуществом!
Телеграфист опять вскочил:
– Пане генерал! Пржевуцкий из Житомира привез жандармов. За жандармов он обещал, продав сахар, наградить контрразведку. На складах у него много сахара, а в лесах – бандиты. Он и привез жандармов охранять сахар! Пощадите меня, пане генерал! Я – украинец, но полякам не служил… и на станции двенадцать лет, не выезжая…
– Вас допросят особо. Мне некогда этим заниматься. Однако замечу, что выгоднее всего говорить правду, – где и кому служишь. – И он сказал ординарцу: – Выстроить генерала и жандармов на перроне.
Красноармейцы уже обливали эшелоны керосином. Жандармы, высокие и сейчас еще бравые, в синих мундирах с желтыми выпушками, стояли ровно и не шевелясь. То, что их пощадили при захвате станции, создавало у них уверенность и в дальнейшем благополучном исходе событий. Им и в голову не приходило, что на станции Бровки, далеко от Житомира, среди большевистских войск, могут найтись люди, знавшие о злодеяниях во дворе канцелярии ротмистра Барнацкого, где они штыками кололи пленных красноармейцев.
Пархоменко молча, с холодным и неподвижным лицом, смотрел на жандармов. Под этим взглядом они начали чувствовать беспокойство. У генерала задрожал подбородок, а стоящий рядом с ним белокурый вахмистр стал жмуриться, дергать щекой, и на глазах его показались слезы. Губы у генерала дрогнули, потекла слюна.
– Тьфу! Людей они колоть могут, а сами, как на смерть взглянули, рассудком темнеют. Оправиться! Жандарм, ты, крайний. Какого полка или отряда?
– «Шляхта смерти», пане генерал.
– Командир кто? Ротмистр Барнацкий? А при нем? Ривелен? Штрауб? Еще кто из палачей? Чего же молчишь? Сознавайся. Тех, кто сознается, мы, по мере сил, щадим. Ну?
– Мобилизованные мы, пане генерал. Мобилизованные…
– А житомирскую тюрьму охраняли? А в канцелярии у шпиона Барнацкого служили? Кем служили? Как охраняли житомирскую тюрьму? Этих – знаете?
И он указал на Тройовского и Досолыго.
– Лгут они, пане генерал, – оказал Пржевуцкий, поглаживая дрожащими слегка руками свои бедра и тем стараясь показать, что он ничего не боится. – Я не понимаю, зачем лгать? Мы – обыкновенные фуражиры, приехали за сахаром для армии…
– Телеграмма вам от Штрауба и Ривелена, которые едут на бронепоезде для встречи с бандитами, расположившимися возле вашего сахарного завода, это что? Тоже фуражировка? – сказал Пархоменко, показывая документы, захваченные в кабинете начальника станции.
Пржевуцкий снял руки с бедер, побледнел:
– Я не знаю никакого Штрауба и Ривелена…
– Знает, знает! – закричал рослый белокурый жандарм. – Я помогу вам, пане генерал, при очной их ставке!..
«А ведь важную птицу поймаем! – говорил недоуменный взгляд Колоколова, заметившего, что Пархоменко вынимает маузер. – Зачем ликвидировать? Пусть сойдутся Штрауб и Пржевуцкий на очной ставке!» И он перевел взгляд на холмы, где на линии горизонта показались очертания бронепоезда. За бронепоездом поднялись в небо столбы черного дыма и послышались раскаты взрыва. «Видите, и бронепоезд остановился!» – продолжал говорить взгляд Колоколова.
Пархоменко видел и понимал своего начштаба, однако он произнес, четко выговаривая слова приговора:
– Диверсантам и палачам, – за прямую помощь Антанте, за шпионско-подрывную деятельность в пользу капиталистов Америки, Англии, Франции и Германии, за бесчеловечное глумление над революционными рабочими и крестьянами России, Украины и Польши, за разжигание войны между братскими народами, – именем Республики Советов: расстрел!
Первым упал генерал Пржевуцкий. За ним свалились жандармы.
Пархоменко вышел на площадь. К крыльцу скакал комбриг-3. Пархоменко, передавая Колоколову бумаги начальника станции, сказал:
– Штрауба в бронепоезде нет. Его уже нет и в Житомире. Видишь, как паника-то далеко шагнула! И я уверен, что в бронепоезде тоже паника. Атакуем бронепоезд в конном строю?
– В конном строю? Да что вы, Александр Яковлевич! Невиданное дело!
– Невиданное, а увидим.
И он приказал Моисееву:
– Атаковать бронепоезд в конном строю!
На лице Моисеева выразилось живейшее удовольствие, словно он всю жизнь только и делал, что атаковывал бронепоезда в конном строю. Он скомандовал. Бригада развернулась и, летя как вихрь, начала приближаться к цели атаки. Колоколов и Пархоменко остались возле крыльца. Колоколов, крепко вцепившись в луку седла, закрыл глаза, когда всадники приблизились к бронепоезду на пулеметный выстрел. Через мгновение он почувствовал, что широкая и теплая рука Пархоменко легла ему на плечо. Он открыл глаза. Над бронепоездом висел белый флаг.
К вечеру Пархоменко, Колоколов, Моисеев и Ламычев отдыхали в офицерском купе бронепоезда. Колоколов, похваливая, пил кофе, оставленный белополяками.
– Глупости это – кофе, – сказал Ламычев. – Пробовал я его и в прикуску, и в насыпку, только брюхо пучит.
– Ну, разве сравнить с чаем? Александр Яковлевич? Почему это, как я заметил, поляки не любят чаю?
Пархоменко, не отвечая, обратился к Колоколову:
– Все пленные подтверждают, что со стороны Киева, отступая, идет на нас много войска. Прикажи в направлении Киева развернуть дивизию, нацелить пушки в ту сторону, а перед бронепоездом путь разворотить пошире. Я надеюсь, встретим панов как следует.
– Гости знатные, – сказал Ламычев, – желанные.
Но желанные гости не появились.
Они бросились в бегство не в сторону Казатина, где их ждала Конармия, а по единственной, оставшейся у них железнодорожной линии, на Коростень.
Утром Пархоменко и его дивизии стало известно, что Житомир занят 7 июня 4-й дивизией Конармии. В тот же день 11-я заняла Бердичев.
Радио сообщало, что в Житомире освобождено семь тысяч пленных, но, к сожалению, белопольские и петлюровские штабы успели покинуть город. Бежал и ротмистр Барнацкий со своей контрразведкой и все приехавшие к нему шпионы и диверсанты, в том числе, конечно, Штрауб, Ривелен и Вера Николаевна. При бегстве белополяки бросали пушки, обозы, автомобили, бросали настолько поспешно и беспорядочно, что Барнацкому пришлось уехать верхом, а те, кто не умел ездить верхом, ехали на плохих крестьянских подводах. Радио говорило правду: паны, убегая, так забивали шоссе своими автомобилями и колясками, что пехота опережала конницу.
Белополяки покидали Киев. Знаменитая, описанная во всех буржуазных газетах, как «непобедимая», 3-я панская армия бежала еще более поспешно, чем другие, не столь знаменитые армии.
14 июня ударная группа советской конницы под командованием Ворошилова, состоящая из двух дивизий – Пархоменко и Городовикова, – выступила в поход, чтобы пересечь отступающему врагу дорогу на Коростень. Выступила она в поход на рассвете, а шесть часов спустя уже дралась с авангардом 3-й белопольской армии. Паны сопротивлялись упорно, но к вечеру их сопротивление было сломлено, и на другой день утром 14-я дивизия вступила в Радомысль.
Перед Радомыслем к Пархоменко пришел встревоженный Ламычев:
– Снабжение за нами не успевает, Александр Яковлевич. Подача патронов из тыла прекращена.
– На себя пеняйте. Не будет патронов, предпоследний – в снабженцев. Ты, Ламычев, – друг, но знаешь, я и друга за преступление перед республикой не помилую.
Ламычев вытянулся и откозырял:
– Прикажете, товарищ начдив, направиться в Ревтрибунал?
Пархоменко посмотрел на часы:
– Прощаю последний раз. Патроны получишь через час, за счет противника в Радомысле.
– М-да, – недоверчиво пробормотал Ламычев. – Я ведь секретку читал, знаю, сколько их, панов, в Радомысле стоит. Через сутки и то не выйдет получение патронов.
– Не выйдет – оба пойдем в Ревтрибунал. Я обещал Ворошилову взять Радомысль через час.
Два часа спустя, в Радомысле, Ламычев, получив патроны, пришел к Пархоменко с большой разграфленной ведомостью и сказал:
– Александр Яковлевич! При таких операциях нам удобнее вообще перейти на снабжение противника. Прошу вас сообщить мне официально, какие и когда вы обещали Ворошилову захватить города. Поляки ж отступают по всему фронту! Бежала и третья, и вторая, и шестая панские армии! А петлюровцев и след потерялся!..
Пархоменко строго посмотрел на Ламычева:
– Опять – шапками закидаем! Брось ты это, Ламычев. Паны еще держат дверь в Западную Украину, нам еще за скобу придется дергать да дергать!