Текст книги "Дворецкий для монстров (СИ)"

Автор книги: Волгина Анастасия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 16

Ночью, когда город погрузился в тревожный, поверхностный сон, а фонари отбрасывали длинные тени, к особняку бесшумно подъехал кортеж из черных джипов. Из них вышли оборотни. То, что осталось от стаи Романа. Их было немного, человек десять, но каждый из них был закаленным в десятках подпольных боев воином, с глазами, в которых горела холодная, неутолимая жажда мести.

– Это все, кто остался, – сказал Роман, входя в кабинет без стука. Он пришел на военный совет. Его лицо было мрачным, каждый шрам на нем, казалось, кричал о потерях. – Охотник вырезал почти всех. Он прошелся по нашим домам, по нашим семьям. Но мы будем драться. До последнего вздоха. До последней капли крови.

Это было полное, окончательное объединение. Вампиры и оборотни. Люди и маги. Все, кто был готов противостоять тьме, собрались под одной крышей, отбросив вековую вражду.

– Я чувствую его, – прорычал Роман, подходя к карте и впиваясь в нее взглядом. – Его смрад. Он здесь. Где-то между Воробьевыми горами и Поклонной горой. Древняя тьма. Концентрированное зло.

В это же время мы с Егором в лаборатории пытались пробиться к Васе. Финч лежал на кушетке, его состояние было стабильным, но он все еще не мог прийти в себя, бормоча во сне обрывки формул и имен.

– Егор, есть идеи? – спросил я. – Нам нужна информация. Нам нужны глаза.

– Есть одна, – ответил он, доставая из старинного дубового шкафа тяжелую, покрытую рунами серебряную чашу. – Ритуал усиления. Зеркало – это окно. Мы можем попробовать его распахнуть.

Он налил в чашу какую-то вязкую, серебристую жидкость, похожую на ртуть, бросил туда несколько сухих трав, которые тут же зашипели, и зажег их. По лаборатории поплыл густой, пряный дым, пахнущий озоном и ладаном.

– Теперь, – сказал Егор, – нужна кровь. Ваша, Геннадий Аркадьевич. Вы – человек. Ваша кровь – мост между мирами. Нейтральная территория.

Я, не колеблясь, протянул ему руку. Он сделал небольшой, почти безболезненный надрез острым обсидиановым скальпелем. Несколько капель моей алой, человеческой крови упали в чашу. Дым вспыхнул ослепительно-синим пламенем. Егор начал читать заклинание на непонятном, гортанном языке, его голос вибрировал, заставляя дрожать склянки на полках. Зеркало, до этого черное и мертвое, снова пошло рябью. И на его поверхности проступило лицо Васи. На этот раз – четкое, ясное, хоть и измученное.

– Центр пентаграммы – между двумя возвышенностями, – сказал он, и его голос был сильным, без помех, он звучал прямо у нас в головах. – Там, где город смотрит в прошлое и в будущее… Кровь ребёнка откроет дверь. А теперь, служивый, – он подмигнул мне, в его глазах блеснула прежняя, ехидная искорка, – прекращай колдовать и дуй спасать принцессу, а то я уже чувствую, как сквозняк из преисподней начинает поддувать. Врата вот-вот откроются. Поторопитесь...

Изображение снова исчезло, оставив нас в тишине, нарушаемой лишь писком приборов у кушетки Финча. Но мы услышали главное.

– Две вершины… – прошептал я. – Прошлое и будущее…

– Нет, – сказал я, и меня осенило, вспышка озарения, сложившая все разрозненные куски в единую картину. – Не Воробьевы и Поклонная. Это слишком… глобально. Это отвлекающий маневр. Вспомните, что нашел Финч. Памятник ополченцам Замоскворечья. Место памяти о прошлом, о защитниках, о пролитой крови.

– Он там, – сказал Владимир, ворвавшийся в лабораторию. Он слышал все. И в его голосе прозвучала абсолютная уверенность. – Все сходится.

– Значит, дуем туда, – сказал я, поднимаясь. – Немедленно. Времени больше нет.

Мы выехали. Целый кортеж, несущийся по ночным улицам Москвы, через некоторое время мы прибыли к скверу у Третьяковки. Памятник ополченцам Замоскворечья, черный, массивный, возвышался в центре. Начали поиски. Методично, шаг за шагом, как учили на службе, прочесывали каждый куст, каждый угол, заглядывали в каждый канализационный люк, в каждую решетку ливневки. Мы разделились на группы, прочесывая сквер по квадратам. Но ничего. Никаких входов, никаких следов, ни единой зацепки. Только старые окурки и пустые бутылки.

– Он не мог просто испариться, – рычал Роман, втягивая ноздрями ночной воздух. – Я чувствую его смрад. Он здесь. Под нами.

Мы искали час. Другой. Безрезультатно. Отчаяние снова начало подступать.

– Может, мы ошиблись? – спросил я, обращаясь к Владимиру. – Может, это была очередная ловушка, чтобы заставить нас метаться по городу?

– Нет, – сказал Егор. Он стоял у подножия памятника, закрыв глаза, его губы беззвучно шевелились, словно он читал молитву. – Финч учил меня. Когда дверь закрыта, нужно открыть свою.

Он открыл глаза, и в них горел странный, потусторонний свет. Он достал из своего потрепанного рюкзака мешочек с рунами и кусок мела.

– Встаньте в круг, – скомандовал он.

Мы, не сговариваясь, подчинились. Он начал чертить на асфальте, у самого подножия памятника, сложный, симметричный узор, бормоча что-то на своем гортанном, щелкающем языке. Я стоял, сжимая в руках арбалет, и думал только об одном: «Господи, во что я ввязался? Я, отставной офицер, стою посреди ночной Москвы и участвую в каком-то оккультном ритуале».

Узор был готов. Пентаграмма, вписанная в круг, испещренная рунами. Егор встал в центр.

– Сейчас тряхнет, – предупредил он.

Он поднял над головой свой посох, тот, что я видел у него в лаборатории, и с силой ударил им о землю, в самый центр начертанной звезды. Раздался глухой, гулкий удар. И земля под нашими ногами исчезла.

– И куда теперь? – спросил Степан, его голос гулко разнесся по туннелю.

– Туда, где пахнет смертью, – ответил Роман, и его стая, не колеблясь, двинулась вперед, в темноту.

Мы шли долго. Очень долго. Коридоры, вырубленные в сырой земле, были одинаковыми, как близнецы-уродцы. Повороты, развилки, тупики. Мы шли, шли, шли, и лабиринт, казалось, не имел ни конца, ни края. Мы начали терять счет времени, ориентиры. Часы остановились. Компасы сошли с ума. Мы шли, прислушиваясь к каждому шороху, всматриваясь в каждую тень. Но вокруг была только давящая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь звуком наших шагов, эхом отскакивающих от каменных стен, и монотонным, сводящим с ума стуком капающей с потолка воды.

Постепенно воздух начал меняться. К запаху сырости и плесени примешался другой. Знакомый. Сладковатый, тошнотворный, металлический запах крови. Он становился все сильнее, гуще, ведя нас за собой, как невидимая нить.

Мы вышли в большой, круглый зал. И то, что увидели там, заставило нас замереть. По всему залу, вперемешку с грязью и мусором, были разбросаны вещи. Детская одежда, игрушки, книги. Я увидел маленький, стоптанный розовый ботиночек. Плюшевого мишку с оторванной лапой и вырванными глазами-пуговицами. Раскрытую на странице со сказкой про спящую красавицу книгу, забрызганную чем-то темным. Это были вещи похищенных детей.

А на стенах… на стенах были начертаны пентаграммы. Кровью. Свежей, еще не засохшей. И в центре каждой – та же руна, что и на браслетах. Знак волка.

В центре зала, на импровизированном, грубо сложенном из камней алтаре, стояли банки и бутылки. Те, что мы видели в лаборатории в Кузьминках. И среди них – лужица переливающейся, радужной слизи. Слизь перевертыша. Он был здесь и оставил свою визитную карточку.

– Он был здесь, – прошептал Егор. – Он проводил здесь какой-то ритуал.

– Но где он сейчас? – спросил я.

И тут мы услышали его. Смех. Тихий, безумный, искаженный эхом смех, доносящийся, казалось, отовсюду и ниоткуда одновременно. Мы бросились на звук, пробежали по длинному, извивающемуся коридору, выскочили в такой же круглый зал, как тот, из которого мы только что вышли. Пустой. Но смех продолжался, теперь уже за нашими спинами. Мы развернулись, побежали обратно, по другому коридору. Снова зал. Снова пустой. Мы метались по этому проклятому лабиринту, как крысы, загоняемые в ловушку, а смех становился все громче, все безумнее. И каждый раз, пробегая по новому коридору, мы снова и снова оказывались в том же зале, с разбросанными детскими вещами, с пентаграммами на стенах.

– Мне кажется, мы ходим по кругу, – сказал я, тяжело дыша.

– Не кажется, – ответил Егор, его лицо было бледным. – Это петля. Магическая ловушка. Он играет с нами.

Ради интереса я достал из кармана кусок мела, который Егор использовал для ритуала, и поставил на стене жирный крестик. Мы пошли дальше, выбирая на развилках те коридоры, в которых мы еще не были. И через двадцать минут снова увидели мой крестик. Черт побери.

– Прорываемся, – решил я. – Напролом.

Мы попытались пробить стену. Миша и Кирилл, в волчьем обличье, бросались на нее, царапали, грызли камень. Я стрелял из арбалета. Владимир бил своими клинками. Но стена была несокрушима. На ней не оставалось ни царапины.

И тут стены начали меняться. Они пошли рябью, как вода, искажая пространство. Меня толкнуло в сторону, я потерял равновесие. И когда я поднял голову, я был один. Владимир, Егор, оборотни – все исчезли.

Я оказался в другом коридоре. Знакомом. До боли знакомом. Коридоре нашей старой, съемной квартиры, где мы были так счастливы. И я услышал голос. Голос моей покойной жены, Риты.

– Гена… – шептала она из кухни. – Чай готов. Иди, остынет.

Я, как во сне, пошел на ее голос. Она стояла у плиты, спиной ко мне, в том самом своем любимом домашнем халате. Такая же, как в тот день, когда я видел ее в последний раз. Живая. Настоящая.

– Рита?.. – прошептал я, и мое сердце остановилось, а потом забилось с бешеной силой.

Она обернулась. И улыбнулась.

– Ну что ты стоишь? Садись.

Она налила чай в наши любимые чашки, поставила на стол вазочку с печеньем. Я сел. Я смотрел на нее и не мог поверить. Я протянул руку, чтобы коснуться ее. И в этот момент она начала меняться.

Ее кожа побледнела, пошла трупными пятнами. Глаза ввалились, под ними залегли черные тени. Изо рта, из носа, из ушей потекла кровь, заливая ее халат, стол, пол. Ее стало много, этой крови, она заполняла кухню, поднимаясь все выше. И она смотрела на меня своими пустыми, мертвыми глазами.

– Ты мог меня спасти, – сказал ее мертвый, булькающий голос. – Но ты не стал. Ты выбрал свою службу. Свои парады. Ты – эгоист, Гена. Ты всегда был эгоистом.

Я видел, как за ее спиной, в дверном проеме, появляется темная фигура. Как она заносит нож.

– Нет! – закричал я, бросаясь к ней, пытаясь ее защитить, оттолкнуть.

И в этот момент в коридоре появилась Катя. Моя дочь. Совсем маленькая, в белом платьице. Она стояла и смотрела, как убивают ее мать. И в ее глазах, в ее детских, чистых глазах, я увидел презрение.

Хотя на самом деле ее тогда не было. Она была дома, у бабушки. Но это было неважно. Боль, вина, ужас – все это обрушилось на меня с невыносимой, всепоглощающей силой. Я упал на колени, захлебываясь в иллюзорной крови, и закричал, как раненый зверь. Это был мой личный ад. Мой самый страшный, самый потаенный страх.

Я не знаю, сколько я так просидел, утопая в своем горе. Но потом я услышал другой голос. Голос Владимира.

– Геннадий! Это иллюзия! Борись!

Я поднял голову. Видение исчезло. Я снова был в том же холодном, каменном коридоре. И я был не один. Владимир, Егор, Степан, Роман и его стая – все были здесь. Бледные, с дикими, испуганными глазами. Владимир держал за руку Мишу, который, рыча, пытался броситься на Кирилла. У Егора из носа шла кровь. Каждый из них только что побывал в своем собственном аду. Мы чуть не начали мутузить друг друга.

– Должен быть выход, – сказал я, поднимаясь на ноги. Мой голос дрожал, но в нем была сталь. – У любой ловушки есть выход. Он хочет, чтобы мы сошли с ума, чтобы мы перебили друг друга. Мы не дадим ему такого удовольствия.

Мы снова пошли вперед, но теперь мы шли вместе, плечом к плечу, почти касаясь друг друга. Мы стали единым, многоголовым, многоруким существом, идущим сквозь ад. И мы знали, что бы мы ни увидели, что бы ни услышали, мы не должны верить. Мы должны идти вперед. К центру. К нашему врагу.

Но лабиринт не сдавался. Он продолжал играть с нами, испытывать нас на прочность, вытаскивая из самых темных, самых грязных уголков нашей памяти самые страшные кошмары.

За следующим поворотом коридор исчез. Под ногами захлюпала кровавая грязь. Я стоял в окопе. В воздухе висел густой, удушливый запах пороха, гниющей плоти и смерти. Я знал это место. Я был здесь. Много лет назад. Одна из тех забытых, безымянных войн, о которых не пишут в учебниках. Я видел своих однополчан, молодых, двадцатилетних пацанов, с которыми еще вчера делил хлеб и сигареты. Они лежали в грязи, с вырванными внутренностями, с остекленевшими, устремленными в серое, безразличное небо глазами. Они звали меня, протягивали ко мне свои окровавленные, обрубленные руки. «Командир, почему ты нас бросил? Почему ты выжил, а мы нет?». Их шепот, как змеи, заползал мне в уши, в мозг. Я шел вперед, сжав зубы так, что, казалось, они вот-вот раскрошатся, переступая через тела своих друзей, своих братьев.

Владимир оказался на площади средневекового, залитого солнцем города. Он видел свою семью – жену Елену, сына Алексея, дочь Анну, привязанных к высоким деревянным столбам. Вокруг суетились люди в черных рясах, инквизиторы. Они поджигали хворост, сложенный у ног его близких. Он слышал их крики, их мольбы. Он чувствовал невыносимый запах горящей человеческой плоти. Он видел, как его маленькая дочь, его любимица, смотрит на него своими огромными, полными ужаса и непонимания глазами, и шепчет: «Папа, спаси меня». А он стоял, прикованный невидимыми цепями, и не мог сдвинуться с места, не мог издать ни звука, обреченный вечно смотреть, как его мир сгорает в очищающем огне святой инквизиции.

Егор очутился в огромном, залитом светом зале университетской библиотеки, среди стеллажей, уходящих в бесконечную высь. Он видел своих учителей, седобородых профессоров в строгих костюмах, которые обвиняли его в черной магии, в сделке с дьяволом, в предательстве идеалов науки. Они рвали его диссертации, сжигали его книги, кричали, что он – позор, что он – еретик, что ему нет места в их светлом храме знаний. Они гнали его прочь, и он бежал по бесконечным коридорам, а за ним, как стая голодных псов, неслись его собственные, ожившие формулы, его теории, его открытия, превратившиеся в уродливых, зубастых монстров.

Роман и его стая оказались в зимнем, заснеженном лесу. Они снова были волками. Они слышали лай собак, крики охотников, свист пуль. Они видели, как их братьев, их сестер, их детей загоняют, как зверей, как их шкуры сдирают и вешают на стены в качестве трофеев. Они бежали, задыхаясь, проваливаясь в снег, а за ними, неотступно, следовала погоня. И они знали, что им не уйти. Что эта охота не закончится никогда.

Мы шли сквозь свои личные, самые сокровенные кошмары, сквозь свои самые потаенные страхи. Мы падали, спотыкаясь о призраков прошлого. Мы поднимались, таща друг друга за руки. Мы кричали от боли и ужаса. Мы плакали от бессилия и ярости. Но мы шли. И с каждым шагом, с каждым новым кругом этого ада, мы становились сильнее. Ярость выжигала страх.

Наконец, мы вышли. Вышли из этого бесконечного коридора кошмаров. Вышли в огромный, круглый зал. И там, в центре, на возвышении из черного, отполированного камня, мы увидели его. Охотника.

Он стоял к нам спиной, глядя на что-то, чего мы не видели. Длинный, черный плащ скрывал его фигуру. А у его ног, связанные, без сознания, как жертвенные агнцы, лежали Маргарита и Маруся. Они были живы. Но они были частью этого чудовищного алтаря.

Охотник медленно обернулся. Капюшон упал с его головы. И я увидел его лицо. Оно было… обычным. Ни шрамов, ни клыков, ни горящих глаз. Лицо человека средних лет, с высоким лбом, тонкими, аристократическими чертами. Лицо ученого, философа. Но в его серых как пепел, глазах, не было ничего. Ни ненависти, ни ярости. Только всепоглощающая пустота.

– Вы пришли, – сказал он. – Я ждал вас.

– Отпусти их, – прорычал Владимир, делая шаг вперед, его клыки удлинились, глаза начали наливаться красным.

– Отпустить? – усмехнулся Охотник, и эта усмешка была страшнее любого крика. – Нет. Они – ключ. Они – моя сила. И скоро… скоро все будет кончено. Скоро взойдет Красная Луна. И произойдет то, чего мы так долго ждали. Моя госпожа будет довольна.

Он поднял руку. И вокруг него, из-под земли, из самого камня, начали подниматься они. Дети. Похищенные дети. Их глаза были пустыми, безжизненными, как у фарфоровых кукол. Они двигались, как марионетки на ниточках, их движения были резкими, неестественными. И они шли на нас.

– Убейте их, – приказал Охотник, и его голос, усиленный магией, эхом разнесся по залу. – И принесите мне их кровь.

– Не убивать! – крикнул я. – Не калечить! Они – не враги! Они – жертвы!

Это было безумие. Мы уклонялись, отступали, пытались их обезоружить, обездвижить. Но они двигались с невообразимой скоростью и силой, их глаза горели синим огнем.

И я увидел, что среди них не только дети. Там были и ведьмы, которых он похитил. Старая, седая Евдокия, молоденькая студентка Ольга. Они метали в нас проклятия, огненные шары. А за ними, как призраки, стояли те три девушки, которых мы видели в подвале. Их мертвые тела, поднятые темной магией, двигались, тоже как марионетки, и их прикосновения несли ледяной холод смерти.

Мы были в ловушке. Мы не могли атаковать. И мы не могли защищаться. Мы были обречены.

– Егор! – крикнул я. – Есть способ их освободить?!

– Есть! – ответил он, уворачиваясь от ледяного копья, которое метнула в него одна из мертвых девушек. – Нужно разрушить контроль! Найти источник!

– Охотник?

– Нет! – крикнул Егор. – Не он! Он – лишь проводник! Источник… источник в алтаре! В камне!

Я посмотрел на черный, отполированный алтарь. В его центре, в углублении, лежал он. Амулет. Такой же, как тот, что был на Марусе. Но этот… этот был другим. Он пульсировал темной, злой энергией.

Прорваться. Уничтожить цель. Любой ценой.

– Владимир! Роман! Прикройте! – заорал я и бросился вперед, к алтарю.

Они поняли меня без слов. Оборотни встали стеной, принимая на себя удары. Владимир, как вихрь, пронесся сквозь толпу, отвлекая на себя самых сильных. А я бежал. Бежал, не обращая внимания на боль, на проклятия, на ледяные прикосновения мертвецов.

Я добежал. Я занес над алтарем свой арбалет, чтобы разбить амулет его прикладом. Но тут передо мной, из воздуха, возник охотник, и в его руке был черный, обсидиановый нож.

Глава 17

Он ударил. Быстро, без замаха, как змея. Я успел отшатнуться, рефлексы, вбитые годами службы, сработали. Но лезвие все равно полоснуло меня по руке. Боль, острая, жгучая, пронзила тело, заставив меня зашипеть от боли. Арбалет выпал из ослабевших пальцев.

И в этот момент, когда, казалось, все уже кончено, когда Охотник занес свой черный, обсидиановый нож для последнего, смертельного удара, за его спиной раздался голос.

– Довольно, – сказала она. Голос был спокойным, властным, и он, как удар хлыста, остановил занесенную руку.

Охотник замер, как послушная собака. Я поднял голову. В зал, стуча по каменному полу дорогими каблучками, вошла она. Агафевна. Она выглядела безупречно. Элегантное черное платье, идеальная прическа, яркая, красная помада. И улыбка. Хищная, торжествующая улыбка победителя.

Она не спеша подошла к алтарю, провела рукой по растрепанным волосам Маруси. И в этот момент, от ее прикосновения, контроль над детьми ослаб. Они замерли, их пустые, безжизненные глаза начали обретать осмысленность. Они смотрели по сторонам, не понимая, где они и что происходит.

– Что происходит? – прошептал я, зажимая раненую руку.

Агафевна рассмеялась. Тихим, мелодичным, но от этого еще более жутким смехом.

– Происходит то, чего я ждала четыреста лет, – сказала она.

Меня отпустило. Иллюзия, державшая нас, державшая детей, исчезла. Я вскочил на ноги и, прежде чем кто-либо успел среагировать, выхватил пистолет и приставил его к ее идеальному, напудренному виску.

– Объясняй, – прорычал я. – Живо.

Она даже не вздрогнула. Она просто медленно повернула голову и посмотрела на меня своими темными, бездонными, как ночное небо, глазами.

– Объяснять? – она усмехнулась. – Хорошо. Слушай, солдат. Меня зовут Агафья. И я – последняя из рода Навьих ведьм. Тех самых, которых твои драгоценные Кудеяровы, твои хозяева, вырезали под корень четыреста лет назад.

Ее голос, до этого мелодичный и вкрадчивый, стал низким, гортанным, полным вековой, кипящей, ядовитой ненависти.

– Мы жили и не тужили. Никого не трогали. Ну, почти. Иногда, за хорошую плату, могли и порчу навести, и приворот сделать. Но в основном – лекарства, травушки, целительство. Помогали людям. А потом, в наш главный праздник, в Купальскую ночь, в разгар веселья, пришли они. Твои Кудеяровы. Они пришли с огнем и мечом. Мы, конечно, без боя не сдались. Но их было больше. Они были сильнее. Они сожгли мой дом. Убили мою семью. Мою мать. Моего отца. Моих братьев и сестер. А меня, маленькую, испуганную девочку, оставили умирать в лесу.

– Но я выжила. Я сбежала. Пряталась у старого лешего, пока не выросла. Потом меня удочерили люди. Ну, как удочерили… Я была падчерицей, служанкой. Меня били, морили голодом. Пытались утопить, сжечь на костре, отдать богу. Спасибо вашему роду, Кудеяровы, за мое счастливое детство!

– Я ждала. Столетиями. Я маскировалась, меняла имена, лица. Я проникла в доверие к потомкам моих убийц. Я стала их другом. Их союзником. Я пила с ними чай, я смеялась их шуткам. И все это время я готовила свою месть.

Она кивнула на Марусю, которая начала приходить в себя.

– Она – идеальный портал. Идеальный сосуд. Потому что в ней смешана кровь обоих родов. Кровь Кудеяровых и… моя. Да, Владимир. Мать Маруси, твоя дочь, была не так проста, как ты думал. Она полюбила. Полюбила одного из моих потомков. И родила это дитя. Дитя двух кровей. Идеальный ключ.

Владимир застыл, его лицо, бледное и до этого, стало белым. Оно исказилось от ужаса и запоздалого понимания.

– А Охотник… – она презрительно посмотрела на фигуру в черном плаще, которая теперь стояла неподвижно, как безвольная кукла. – Это моя марионетка. Мой голем-перевертыш. Созданный из боли, из ненависти. Идеальное орудие. Пока вы, идиоты, гонялись за ним по всему городу, я спокойно, методично готовила ритуал. Все было спланировано мной. Каждый шаг. Каждое убийство. Каждое похищение.

– Пять проклятых мест, пять жертвоприношений, – она рассмеялась. – А эти оборотни… замечательные собачки. Они так легко повелись на обещания власти и тщеславия. Они хотели доказать, что могут быть главными. И они присягнули мне, отдали свою волю. Жаль, что большую часть пришлось убить. Они оказались бесполезны. И вообще, я вам очень благодарна. Спасибо. Вы так быстро всегда приходили на помощь, подкачивая места своей собственной энергией, своей яростью. Пентаграмма работает, луна почти взошла.

Она посмотрела на нас почти с сочувствием.

– И кстати, вы молодцы. Прошли через свои страхи. Может, и не стоит вас убивать? Хотя… нет. Не стоит оставлять в живых тех, кто желает тебе смерти. А ты, Геннадий, – она посмотрела на пистолет в моей руке, – знай. Эта твоя штучка, даже с серебряными пулями, меня не убьет. Так что это просто бесполезный мусор.

Она снова улыбнулась своей хищной, победоносной улыбкой.

– Теперь мое время пришло. Поиграть. И вы, мои дорогие, станете первыми и последними свидетелями моего триумфа. Триумфа рода Навьих. Возрождения из пепла.

Она подняла руки. И в этот момент алтарь, черный, отполированный камень, вспыхнул тусклым, фиолетовым светом. Руны, начертанные на нем, засияли, ожили, по ним побежали огненные струйки. Воздух в зале задрожал, загудел, как натянутая струна.

Агафевна подошла к Марусе, которая все еще была без сознания, и подняла ее на руки. Она усадила ее на алтарь, который теперь походил на трон из черного обсидиана. Затем она достала из-под плаща венец. Не корону, а именно венец, сплетенный из почерневшего серебра и шипов. Она надела его на голову девочке.

И тут я увидел. Шипы на венце были не просто украшением. Они медленно, неумолимо впивались в кожу на лбу Маруси. Из-под них начали сочиться капли крови. Темной, густой. Они медленно стекали по ее лицу и капали на алтарь. Кап. Кап. Кап. И с каждой каплей фиолетовое свечение камня становилось все ярче, а гул – все громче.

– Нет! – крикнул Владимир.

Но было поздно. Портал начал открываться. Это была не дверь. Это была рана. Гниющая, пульсирующая рана в самой ткани реальности. Она разверзлась над алтарем, черная, рваная, и из нее хлынул ледяной, могильный холод, от которого застывала кровь в жилах. И полезли твари.

Первыми появились теневые пауки. Огромные, многоногие, сотканные из чистого, клубящегося мрака, с горящими, как угли, красными глазами. Они бесшумно спускались с потолка на тонких, липких, как патока, нитях, их челюсти щелкали в предвкушении.

Затем, из самой раны, начали появляться бесплотные, когтистые лапы, которые хватали воздух, искали, за что уцепиться, за что утащить в свою бездну. А за ними – и сами их обладатели. Это были твари, похожие на скелеты, обтянутые серой, полупрозрачной кожей, с длинными, тонкими, как иглы, когтями и безглазыми, провалившимися черепами.

Из портала выползли и другие. Нечто, похожее на гигантских, раздувшихся слизней, оставляющих за собой едкую, дымящуюся слизь. Твари с десятками ртов, из которых торчали острые, как бритва, зубы. Летающие, похожие на нетопырей существа с перепончатыми крыльями и человеческими лицами, искаженными вечной мукой.

Это был легион. Легион кошмаров, вырвавшийся из самой преисподней. И он шел на нас.

– В бой! – заорал Роман, и его стая, не колебля-ясь, бросилась на тварей.

Начался ад. Мы дрались. Мы рубили, стреляли, рвали. Я стрелял из арбалета, серебряные болты прожигали в тварях дымящиеся дыры, но на место одной павшей тут же приходили три новые. Владимир, как смерч, проносился сквозь их ряды, его клинки пели, отсекая конечности, головы. Оборотни рвали тварей клыками и когтями, их рычание смешивалось с визгом и хрипом умирающих монстров.

Но твари все лезли и лезли. Они были повсюду. Теневые пауки падали с потолка, опутывая нас своей липкой, прочной паутиной. Скелетоподобные твари хватали нас своими когтистыми лапами, пытаясь утащить во тьму портала. Слизни ползли по полу, разъедая своими выделениями камень.

Агафевна стояла у алтаря и смеялась. Она дирижировала этим хором смерти, ее глаза горели безумным, торжествующим огнем.

– Умрите! – кричала она. – Умрите, как умерла моя семья! Умрите, как умер мой род! Почувствуйте нашу боль!

– Хватит! – прорычал Владимир, и его голос был подобен грому. Он полоснул себя по руке серебряным клинком. Алая, густая, почти черная кровь хлынула на каменный пол. Но она не растеклась лужей. Она закипела, забурлила, и тут же превратилась в сотни, тысячи маленьких, пищащих летучих мышей, которые, как живой, кровавый смерч, бросились на тварей, впиваясь в них своими острыми зубками, разрывая на куски их бесплотную плоть.

Я же, пользуясь моментом, пока твари были отвлечены, достал из-за пояса пару светошумовых гранат. Я сорвал чеку.

– Ложись! – заорал я своим старым, командирским голосом.

Взрыв. Ослепительный, выжигающий глаза свет. Оглушительный грохот, от которого, казалось, задрожали стены подвала. Твари на мгновение замерли, ослепленные и оглушенные. И мы бросились вперед, к алтарю, прорываясь сквозь их ряды.

Но Агафевна была готова. Она рассмеялась своим безумным, торжествующим смехом, и трещина портала над алтарем раздалась, стала шире, превращаясь в зияющую, черную пасть. И из нее, из самой бездны, на нас посмотрел он. Глаз. Огромный, как луна, древний, разумный, голодный глаз демона. Он смотрел на нас, и в его бездонном, черном зрачке отражалась вся тьма, вся боль, все отчаяние этого мира.

И в этот момент, когда казалось, что нас вот-вот сметут, когда сам воздух, казалось, застыл от первобытного ужаса, произошло нечто невероятное. Стена подвала, та, что была за нами, разлетелась на куски, как картонная. И в пролом, окутанный облаком пыли и ярости, ворвался он. Степан.

Но это был не тот Степан, которого мы знали. Перед нами был гигантский, почти медведеподобный зверь с густой, серебристой, светящейся изнутри шерстью, на которой, как огненные письмена, горели древние, неведомые руны. Он был неуязвим к черной магии Нави. Он был одним из Первых. Древним стражем, воином, который жил еще за века до Романа. Живой легендой.

Он издал оглушительный, сотрясающий стены рев и бросился на тварей, которые охраняли Агафену. Он один, как таран из плоти и ярости, прорвался сквозь их ряды, разрывая их на куски, ломая их кости, втаптывая их в землю. Он добежал до алтаря и вцепился своими огромными клыками в плечо Агафены. Она закричала от боли и ужаса. Он тяжело ранил ее, заставив ее ослабить контроль над порталом. И он дал нам шанс. Последний, отчаянный шанс.

Она закричала от боли и ужаса. Но это был не крик поражения. Это был крик ярости.

– Жалкие твари! – взвыла она. – Вы думали, вы можете меня остановить?!

Ее раненое плечо затянулось на глазах. Она отшвырнула от себя Степана, как надоедливую собаку. И начала меняться.

Она росла, вытягивалась, ее тело теряло человеческие очертания, превращаясь в нечто огромное, бесформенное, сотканное из теней и чистого, концентрированного кошмара. Она слилась с частью энергии Нави, хлынувшей из портала. Она стала огромной, теневой ведьмой, с горящими, как адские костры, глазами и когтями, способными рвать сталь.

– Теперь, – пророкотал ее новый, многоголосый голос, – вы все умрете.

Начался новый виток ада. Мы снова бросились в бой, в самоубийственную атаку. Но теперь мы дрались не просто с ведьмой. Мы дрались с самой Тьмой, воплощенной, обретшей форму.

Степан, рыча от ярости и боли, снова и снова бросался на нее, впиваясь своими огромными клыками в ее теневую, клубящуюся плоть. Но его укусы, способные рвать сталь, не причиняли ей вреда. Она лишь смеялась своим многоголосым, сводящим с ума смехом, и отбрасывала его в сторону, как надоедливую игрушку. Он держался, он поднимался, снова бросался в бой, но я видел, что он долго не протянет. Его серебристая, светящаяся шерсть потускнела, руны на ней начали гаснуть.

Мы пытались кинуться на нее все вместе. Владимир, со своими серебряными клинками, я – с арбалетом, Роман и его стая. Но мы проигрывали. Ее теневые когти разрывали плоть, ее черная, как сама ночь, магия сжигала души, заставляя нас корчиться от боли.

Она отбросила нас в стороны, как котят, разметав по всему залу. И, подняв свои призрачные руки к разверзшемуся над ней порталу, начала читать заклинание. Древнее, страшное заклинание призыва, слова которого, казалось, были сотканы из боли и отчаяния. От этих звуков, от этих вибраций, казалось, сотрясались сами основы мироздания. Она не призывала своего господина. Она призывала себе слугу. Одного из тех, кто обитал в этой бездне. Древнего, могущественного, голодного. Она открывала ему врата в наш мир, предлагая ему пир. Пир, на котором мы должны были стать главным блюдом.