Текст книги "Дворецкий для монстров (СИ)"

Автор книги: Волгина Анастасия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Геннадий Аркадьевич, – произнес чей-то голос у самого уха. Обернулся – пусто. Ни души. Только зеркало в резной раме отражало коридор, и в глубине его появился знакомый силуэт – Степан. Но не в форме и не вживую. Просто стоял там, по ту сторону отражения, глядя в упор.

Я подошёл ближе – стекло мутно дрогнуло, расплылось, а лицо его будто растворилось в тумане.

Рука сама потянулась коснуться зеркала. Поверхность пружинила, как натянутый целлофан.

– Геннадий Аркадьевич! – резко окликнули сзади. Я дёрнулся, отступил, – и всё вернулось. Коридор прежний, короткий. Зеркало в пыли, отражает меня и никого больше.

На пороге стояла Маруся.

– Он тебя проверяет, – сказала она тихо, словно констатируя.

– Кто?..

– Дом. Ему важно знать, выдержишь ли ты Сумрак. – Она смотрела серьёзно, почти взрослым взглядом.

Мне захотелось рассмеяться, но не получилось...

– А ты? – выдавил я. – Ты ведь в этом… Сумраке живёшь, да?

Она кивнула.

– Иногда. Когда хочется, чтобы было тихо. Там всегда ночь, и никто не кричит. Даже он.

– Кто – он?

Маруся вдруг улыбнулась, совсем не по-детски.

– Ты сам его услышишь. Когда будешь готов.

Она повернулась и ушла в свою комнату, оставив меня посреди коридора.

«Нервы, – снова, уже в сотый раз за день, сказал я сам себе, стараясь не всматриваться в дрожащие чашки. – Просто нервы и усталость. Руки трясутся».

Я вернулся на кухню. Время, судя по массивным часам с кукушкой в углу, подходило к 12 дня. Семья, по всей видимости, разошлась по своим покоям. В доме воцарилась тишина, которая, как я начал понимать, была его нормальным состоянием. Но сейчас у меня была работа, а работа – лучшее лекарство от дурных мыслей.

Принялся за вечерние обязанности. Степан, перед тем как исчезнуть, оставил мне список, написанный его корявым, но разборчивым почерком. Я разложил листок на столешнице и принялся методично, по пунктам, как заведено на службе, его исполнять.

Первым делом – посуда. Фарфор был тонким, почти прозрачным, с изящным синим узором. Мыть его в посудомойке было бы преступлением. Я заткнул раковину, налил горячей воды, добавил каплю специального средства с запахом миндаля и принялся за работу. Мытье посуды – дело медитативное. Теплая вода, однообразные движения губкой, чистое, скрипучее звучание фарфора. Я расставлял тарелки на сушилке, вытирал начисто хрустальные бокалы, полируя их до блеска мягкой тряпицей. Это была простая, понятная задача с ясным результатом. Никаких невидимых питомцев и плавающих монет.

Затем – уборка столовой. Я пропылесосил персидский ковер, тщательно прошелся щеткой по ворсу. Протер пыль с подоконников и с тяжелых рам темных картин. Проверил, все ли стулья стоят ровно, по линейке. Зажег на буфете одну единственную лампу с абажуром цвета топленого молока – она создавала уютный, локализованный островок света в большой темной комнате.

Следующий пункт – серебро. В буфете, за стеклянной дверцей, хранились столовые приборы. Не алюминиевые армейские, а тяжелые, массивные, из настоящего стерлингового серебра. Степан пояснил, что раз в неделю их нужно чистить. Я нашел специальную пасту и мягкие салфетки. Полтора часа ушло на то, чтобы натирать каждую вилку, каждый нож, каждую ложку, пока они не были подобны зеркалу. Эта монотонная работа успокаивала. Здесь был только я, металл и четкая цель – блеск.

После я обошел первый этаж, проверяя замки на входной двери и на всех окнах. Ручки были массивными, коваными. Замки щелкали с удовлетворительно тяжелым, надежным звуком. Я спустился в подсобное помещение рядом с кухней и проверил счетчики воды и электричества, записав показания в специальный журнал. Все как в армии: учет и контроль.

Заглянул в большую кладовку, где хранились запасы бытовой химии, салфеток, свечей на случай отключения света. Полки были забиты до отказа. Я пересчитал коробки со стиральным порошком, мылом, отметил, что запас лампочек подходит к концу, и сделал пометку в блокноте – доложить Степану о необходимости закупки.

Возвращаясь на кухню, я прошел мимо двери в погреб. Она была заперта. Я машинально дернул ручку – на месте. Массивный железный засов не поддавался. «И слава богу», – мелькнула у меня быстрая, честная мысль.

Вечером, после ужина, я оглядел кухню. Всё было вымыто, вытерто, разложено по полочкам. Идеальный порядок. Армейский порядок. Это зрелище действовало на меня умиротворяюще. Вот он, результат моих усилий. Осязаемый, видимый, логичный.

Финальным штрихом стала подготовка к завтрашнему утру. Я достал из холодильника масло, чтобы оно успело стать мягким, проверил наличие хлеба для тостов, молока для каши, который, как выяснилось, предпочитал Владимир Сергеевич. Кофемолка и кофеварка были сложными, современными аппаратами, явно не вписывавшимися в общую старинную эстетику дома. Я разобрал их, почистил от остатков кофе, засыпал свежие зерна в бункер, чтобы утром оставалось только нажать кнопку. Расставил на подносе чашки для утреннего капучино Маргариты Павловны и маленькую кружку с ящерицами для Маруси.

Я выключил свет на кухне и постоял в темноте, прислушиваясь. Дом был тих. Ни шагов, ни скрипов, ни урчания. Только собственное дыхание и отдаленный, приглушенный гул города за толстыми стенами. Возможно, все странности сегодняшнего дня действительно были плодом усталости и воображения. Возможно, этот дом был просто домом, а его обитатели – просто чудаковатыми, но обычными людьми.

С этим почти успокоившим себя заключением я потушил последний свет в коридоре и направился к лестнице, ведущей на второй этаж, в свою комнату. Рутина сделала свое дело – она убаюкала бдительность, усыпила тревогу. Я был просто уставшим человеком, выполнившим свою норму.

Внезапно в коридоре послышались шаги. Твердые, уверенные. Силуэт мгновенно распался на частицы пыли, танцующие в луне света из окна, а затем исчез вовсе. Холод и звук ушли вместе с ним.

В дверь постучали.

– Геннадий Аркадьевич? – это был голос Владимира Сергеевича. – Все в порядке? Я услышал... шум.

Я глубоко вдохнул, расправил плечи и открыл дверь. На пороге стоял хозяин. Его лицо было спокойным, но взгляд был тем самым – видящим насквозь.

– Все в порядке, Владимир Сергеевич, – ответил я, и мой голос прозвучал на удивление ровно. – Просто... осваиваюсь.

Владимир Сергеевич внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на стену, к которой я прикасался, и на секунду задержал его на центре комнаты. На его лице мелькнуло нечто вроде удовлетворения.

– Хорошо, – произнес он почти с нежностью. – Со временем привыкнете. И, Геннадий Аркадьевич... – он сделал небольшую паузу. – Вы хорошо справились. Спите спокойно.

Он развернулся и ушел, его шаги быстро затихли в коридоре.

Я закрыл дверь и подошел к окну, за которым гудела беззаботная Москва. Уже собирался лечь спать, с наслаждением думая о том, чтобы просто выключить мозг, как вдруг заметил нечто странное. В отражении в темном оконном стекле, прямо за моей спиной, у комода, стоявшего у стены, явственно маячил чей-то силуэт. Не Степана, а кого-то другого.

Я резко обернулся. Комод был пуст. Я снова посмотрел в окно – отражение все так же было там. Оно помахало мне рукой.

«Так, галлюцинации. Ожидаемо после такого дня», – подумал я и, чтобы привести нервы в порядок, решил пойти умыться.

Войдя в небольшую ванную комнату, я щелкнул выключателем. И чуть не прыгнул назад. В зеркале над раковиной сидел... нет, не сидел, а как-то небрежно полулежал в воздухе, облокотившись на невидимую опору, молодой парень. Лет двадцати пяти, в стильной, хоть и старомодной, жилетке, с ехидной ухмылкой во всю физиономию.

– Ну что, служивый, обживаешься? – спросил он. Голос был абсолютно реальным, звучным, и доносился он прямо из зеркала.

Я молча, не мигая, смотрел на него. Мозг отчаянно пытался найти рациональное объяснение. Скрытая камера? Розыгрыш? Массовый гипноз?

– Эй, я с тобой говорю! – парень щелкнул пальцами перед самым стеклом, хотя я не услышал звука. – Тут, знаешь ли, не каждый день новенький появляется. Событие! Имя у тебя, кстати, что надо – солидное. Геннадий Аркадьевич. А меня, если что, Васей зовут. Вася Зеркалов, если совсем официально.

Я медленно подошел к раковине, не сводя с него глаз.

– Ты... – начал я и запнулся. – Ты кто?

– А я местный резидент! – весело объявил Вася. – Обитаю в зеркалах, отражаюсь в поверхностях, в общем, поддерживаю блеск и культурную программу в этом царстве Сумрака. Скучновато, честно говоря. Последний дворецкий в прошлом веке, тот хоть пасьянс со мной раскладывал. А ты каков? Серьезный на вид.

Он скрестил ноги в воздухе, и мне показалось, что я слышу, как скрипит его невидимый стул.

– Ты... призрак? – выдавил я, начиная понимать, что схожу с ума, но уже почти смирившись с этим.

– Фу, какая пошлость! – Вася поморщился. – Призраки – это с цепи сорвавшиеся души, вечно ноют, стонут. А я – дух места! Атмосфера! Я, можно сказать, креативный директор этого заведения по части иллюзий. Ну, или главный троль, как тебе больше нравится.

Он подплыл ближе к стеклу, его лицо заняло почти все зеркало.

– Слушай, а я на тебя сегодня смотрел. Под столом с невидимкой знакомился, с барышней беседовал... Уважаю! Обычно новички или визжат, или крестами во все стороны кидаются. А ты – стоишь, как утес. Наш человек!

«Наш человек», – пронеслось у меня в голове с легким ужасом.

– А что... с тобой делать? – осторожно поинтересовался я.

– Да что хочешь! – обрадовался Вася. – Поболтать, в карты перекинуться, я в «Морской бой» неплохо играю... А еще я новости передаю. Знаешь, почему Степан такой угрюмый?

Я машинально покачал головой.

– Потому что он вчера пытался побриться, а я ему все время рожи корчил! – Вася радостно рассмеялся. – Чуть не порезался, бедолага. Ну, а чего? Скучно же!

Я не удержался и хмыкнул. Абсурдность ситуации достигла такого уровня, что сопротивляться было уже бесполезно.

– Ладно, Вася, – сказал я, набирая в ладони холодной воды. – Рад познакомиться. Но сейчас, извини, я очень устал.

– Понимаю, понимаю, – Вася сделал драматическую паузу. – Первый день в сумасшедшем доме всегда тяжелый. Спи давай. А я пока... – он огляделся по сторонам, хотя в его распоряжении был только вид на ванную, – пойду посплетничаю с отражением в медном тазике. Он, между нами, страшный сплетник.

И прежде чем я что-то успел сказать, его изображение поплыло, расплылось и исчезло. В зеркале остался лишь я один, с мокрым лицом и широко раскрытыми глазами.

Вытираясь полотенцем, я снова взглянул на свое отражение. И вдруг оно – я – подмигнуло мне левым глазом и показало язык.

Я вздохнул. «Ну что ж, Геннадий Аркадьевич. В штате у тебя теперь не только невидимый шарик и говорящий дом, но и резидент-шут гороховый в зеркале. Кажется пора вызывать психов..».

Ложась в кровать, я был почти уверен, что услышу очередной шепот или увидеть очередной силуэт. Но было тихо. ..

Сознание медленно возвращалось, цепляясь за простую и ясную мысль: "Я просто устал. Смертельно устал. Первый день на новой работе, непривычная обстановка, нервы... Вот мозг и выкидывает фокусы". Я глубоко вздохнул, перевернулся на другой бок, стараясь отогнать навязчивые образы – улыбающиеся потолки, булькающие тени. Ерунда. Просто переутомление.

В этот момент зазвонил телефон. Я с облегчением схватил аппарат. Наконец-то связь с реальностью!

– Пап? – это был голос Кати. Теплый, живой, настоящий. – Ты спишь? Я просто хотела спросить, как первый день?

– Катя! – выдохнул я, чувствуя, как спазм в груди понемногу отпускает. – Доченька, привет. Да нет, не сплю. Просто... день был насыщенный.

– Рассказывай! – потребовала она. – Как они? Что за работа?

Я устроился поудобнее, и слова полились сами собой. Я рассказал про огромный, немного мрачный особняк. Про молчаливого Степана, который, кажется, знает каждую щель в этом доме. Про Владимира Сергеевича – строгого, но, похоже, справедливого хозяина. Про Маргариту Павловну с ее загадочной улыбкой и удивительным умением обращаться с растениями. И про Марусю, серьезную не по годам девочку, у которой, кажется, очень живое воображение.

– А сам дом... странный, – признался я, подбирая слова. – Огромный, старый. Чувствуется, что у него своя история. Местами кажется, что картины вот-вот заговорят. Наверное, это от усталости.

Я не стал упоминать ни про погреб-бункер, ни про невидимого «питомца», ни про гибнущую геометрию коридоров. Зачем пугать дочь какими-то глупыми фантазиями, навеянными усталостью?

– Ну знаешь, пап, – сказала Катя, и в ее голосе послышалась улыбка. – Тебе нужно отдыхать, да и..., на новом месте всегда так, мне на стрессе, по началу, тоже много чего казалось. Освоишься, и нормально. Главное чтобы платили хорошо, а то за бесплатно такой стресс переживать, плохая затея.

– Платят отлично, – честно ответил я. – Очень. Так что все в порядке. А с непривычки, конечно, устаешь. Думаю, скоро освоюсь.

Мы поговорили еще немного о ее учебе, о Лондонской погоде, и я почувствовал, как остатки напряжения окончательно покидают меня. Ее голос был лучшим лекарством.

– Ладно, пап, я пойду отдыхать. Ты тоже ложись спать, выспись как следует. Целую!

– И я тебя, дочка. Спи спокойно.

Она положила трубку. Я еще какое-то время лежал с телефоном в руке, глядя в потолок. Комната была тихой и спокойной. Никаких рожиц, никаких теней. «Вот видишь, – сказал я сам себе. – Ничего и не было. Просто усталость».

Я выключил свет, устроился поудобнее и закрыл глаза. Сон начал мягко накрывать меня волной. И в самой его преддверии, в той грани, где мысли уже теряют форму, мне почудился тихий, едва уловимый шепот, будто доносящийся откуда-то из угла:

– Сладких снов, служивый... Завтра будет... интересно...

Но на этот раз я даже не стал напрягаться. Показалось. Конечно, показалось. Я просто устал. И завтра будет обычный рабочий день...

Глава 3

Я проснулся, как по команде внутреннего будильника, ровно в шесть утра. Тишина. Никакого навязчивого шепота, никаких пляшущих теней в углах. Солнечный свет, бледный и осенний, косыми лучами пробивался сквозь щели в шторах, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Вчерашний день, со всеми его зеркальными хамами, невидимыми шариками и растягивающимися коридорами, отступил, сжался до размеров дурного сна. Того самого, что кажется абсолютно реальным, пока не откроешь глаза, а потом его обрывки тают, как сахар в горячем чае.

Сбросил одеяло, сделал привычную двадцатиминутную зарядку. Мышцы приятно ныли, суставы щелкали, возвращая тело в привычное, осязаемое русло. Раз-два, вдох-выдох. Никакой мистики, только физика. После умывания холодной водой чувствовал себя свежим и, что важнее, трезвомыслящим.

Ради интереса, уже выходя из ванной, я слегка постучал костяшками пальцев по зеркалу над раковиной. Никаких ехидных рож, никакого Васи Зеркалова. «Ну конечно, – с облегчением подумал я. – Переутомление. Классика».

И тут же, словно проверяя последний рубеж здравомыслия, я скорчил себе в отражение рожу – высунул язык и закатил глаза. И тут же поймал себя на этой идиотской мысли: «Геннадий Аркадьевич, тебе пятый десяток, ты отставной военный, а ты стоишь и рожи корчишь. Точняк, крыша поехала». Фыркнул, поправил воротник пижамы и отправился переодеваться.

Облачился в свою новую униформу – темно-синие брюки, голубую рубашку, пиджак. Бабочка, как и вчера, вызывала легкое внутреннее сопротивление, но я справился. Дисциплина прежде всего. В зеркале, уже без всяких клоунад, отразился собранный мужчина с чуть уставшими глазами. Никакого безумия. Порядок.

На кухне царила тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем массивных часов с кукушкой. Я принялся за свой утренний ритуал – приготовление чая. Крепкого, черного, такого, чтобы бодрил не хуже, а то и лучше кофе. Кофе, конечно, я уважаю, но чай, это что-то сродни медитации. Прогреваешь заварочный чайник, засыпаешь листья, заливаешь кипятком, и ждешь, пока напиток настоится, наполняя кухню терпким, душистым ароматом. Процесс неспешный, умиротворяющий.

Пока чай «доходил», мой взгляд упал на холодильник. На его белой эмалированной дверце был прилеплен небольшой магнит в виде совы, а под ним листок бумаги с аккуратным, знакомым по вчерашнему списку обязанностей, почерком. Список поручений на сегодня.

«Завтрак. Уборка. Поездка на рынок со Степаном».

Дальше шел перечень товаров, от которого у меня бровь поползла вверх сама собой:

Корни календулы.

Белладонна: корни, плоды. Если повезет – саженец.

Листья клещевины.

Цветки ромашки лекарственной, 1 сорт.

Удобрение из жуков майки и аргиопы Брюнниха, 50 кг.

Я уставился на этот список. Календула и ромашка – ладно, травки, бабушкины средства. Но белладонна? Красавка, одно из самых ядовитых растений? Клещевина, из которой, если память не изменяет, касторку делают, и она тоже не сахар? И что это за удобрение из каких-то жуков с замысловатым названием? Пятьдесят килограмм! Хозяйка, Маргарита Павловна, видимо, была не просто ценителем нестандартных растений, а самым настоящим фанатом-токсикологом.

«У богатых свои причуды», – мысленно повторил я, отпивая глоток горячего, обжигающего чая. Хотя от одной мысли о белладонне по телу пробежал легкий холодок. Нет, ну явно не для салата.

Ровно в восемь я начал сервировать завтрак. Настроение было ровным, почти оптимистичным. Вчерашние страхи казались смешными. Я разлил сок Владимиру Сергеевичу (снова томатный, из того же погреба, но сегодня я сбегал за ним быстро, не задерживаясь и не разглядывая вещи), подал тосты Маргарите Павловне.

И тут, ключевой момент. Маруся, бесшумно как и прежде занявшая свое место, сегодня ела свою яичницу-глазунью и… темно-багровую ветчину. Сама. Вилкой. Аккуратно отрезала кусочки и отправляла их в рот. Никаких бросаний под стол, никакого довольного хруста и сопения.

Ни-че-го.

Я встретился взглядом с Маргаритой Павловной. Она, как и вчера, улыбалась своей загадочной улыбкой, но сегодня в ее глазах читалось некое ожидание, любопытство, как я отреагирую.

«Вот видишь, – торжествующе сказал я сам себе. – Приснилось. Банальная галлюцинация на фоне стресса. Никаких невидимых питомцев нет. Дом – просто дом. Все логично и объяснимо».

Я кивнул хозяйке с предельно нейтральным, служебным выражением лица, будто так и было заведено испокон веков. Внутренне же я ликовал. Здравомыслие победило.

После завтрака, с новыми силами, я принялся за уборку. И здесь мир продолжал вести себя образцово-показательно. Я протирал рамы картин, что вчера, казалось, провожали меня внимательными взглядами. Сегодня они были просто старыми картинами в потемневших рамах. Никто на меня не смотрел. Я прошелся шваброй по полу в коридоре, который вчера растягивался до размеров монастырской галереи. Сегодня он был обычной длины, метров пять, не больше. Зеркала отражали только то, что перед ними, и ничего более.

Зайдя в кабинет, чтобы забрать поднос с пустыми чашками после утреннего чаепития Владимира Сергеевича, я оставил им свежезаваренный красный чай в новом сервизе и тарелку с изящными пирожными. Мужчина что-то писал, погруженный в бумаги, и лишь кивнул в знак благодарности. Все было цивильно, спокойно.

Именно в кабинете меня и настигла Маргарита Павловна.

– Геннадий Аркадьевич, – обратилась она, откладывая в сторону книгу в кожаном переплете. – Будьте так добры, съездите сегодня вместе со Степаном за кое-какими покупками. Список я оставила на кухне.

– Я видел, Маргарита Павловна. Не совсем обычный список, – не удержался я.

Ее глаза весело блеснули.

– О, не беспокойтесь. Для моих скромных ботанических опытов. Степан знает, где что брать. Он вас проводит.

«Скромные опыты с белладонной», – пронеслось у меня в голове, но вслух я лишь почтительно ответил: «Слушаюсь».

Направляясь искать Степана, чтобы уточнить детали поездки, я чувствовал себя почти что своим в этом доме. Вчерашний ужас сменился легким недоумением и любопытством. Я прошелся по коридору, Степана в его привычных местах не было. Не было его и в гостиной, где Маруся, устроившись в кресле-качалке, с наслаждением смотрела по телевизору какой-то яркий, залихватский мюзикл. Герои пели и отплясывали с неистовой энергией, и девочка, казалось, была полностью поглощена зрелищем. Я не стал ее отвлекать.

Спустился в сад – пусто. Заглянул в комнату для прислуги – ни души.

«Как сквозь землю провалился», – подумал я с легким раздражением. Пора бы уже ехать, рынки ведь работают до шести, а то и раньше бывают закрываются, еще неизвестно сколько туда добираться.

И только стоило мне развернуться, чтобы проверить, не в подсобном ли помещении у погреба, как я буквально нос к носу столкнулся с ним. Он стоял в двух шагах, я вздрогнул всем телом, сердце на секунду провалилось куда-то в пятки, но на лице, надеюсь, не дрогнул и мускул. Сказались годы армейских учений, где ценят внезапность.

Степан смотрел на меня своим невозмутимым взглядом. В руках он держал аккуратно свернутую стопку одежды.

– Для рынка, – глухо произнес он, протягивая мне вещи. – Не в костюме же ехать.

Я взял одежду. Простые, но добротные темные брюки, плотный свитер с высоким воротником, и сверху – поношенный, но качественный кожаный жакет. Размер, как ни странно, был впору. Я быстро переоделся в своей комнате, чувствуя себя гражданским лицом, что было непривычно, но приятно.

Степан ждал меня у черного хода. На нем был такой же практичный, неброский комплект. Он молча кивнул и вышел во двор. Я – за ним.

Мы шли вглубь участка, к старому, поросшему плющом каретному сараю, который я вчера принял за неиспользуемое помещение. Степан отодвинул тяжелую засов-щеколду и распахнул массивные деревянные ворота.

Внутри, в полумраке, стоял автомобиль. И не какой-нибудь новомодный внедорожник или роскошный седан, а… УАЗ-452, знаменитая «буханка». Машина была старинной, но ухоженной. Кузов выкрашен в темно-зеленый, армейский цвет, колеса чистые, стекла протерты. Пахло бензином, машинным маслом и сеном, запах, знакомый мне до глубины души.

– Садитесь, – коротко бросил Степан, занимая место водителя.

Я забрался на пассажирское сиденье. Салон был спартанским, но в идеальном порядке. Степан вставил ключ в замок зажигания, и с третьей попытки двигатель ожил, затарахтел глухим, уверенным басом. Мы выехали со двора, оставив особняк Кудеяровых позади.

Ехали сначала по знакомым мне центральным улицам, вскоре Степан свернул в лабиринт переулков, затем на набережную, и, наконец, мы выехали на какую-то старую, полузаброшенную трассу, ведущую, судя по всему, за город. Я молчал, глядя в окно на мелькающие огни спальных районов, сменяющиеся серыми полями и пожухлыми осенними лесами. Степан тоже не проявлял никакого желания беседовать. Только изредка он что-то бормотал себе под нос, глядя на дорогу, и мне показалось, что это были не русские слова. Звучало гортанно и шипяще.

– Погода сегодня ничего, – пробормотал я, глядя в окно на серое, но не предвещающее дождя небо.

Степан мычанием, неопределенным и глухим, выдавил что-то среднее между «угу» и «хм».

– Машина у вас, я смотрю, в отличном состоянии. Редко такие раритеты встретишь, – не сдавался я, чувствуя, как нарастает раздражение. Словно я пытался заговорить с бетонной стеной, а она в ответ лишь пылила.

На этот раз ответа не последовало вовсе. Степан лишь чуть сильнее сжал руль своими волосатыми кулачищами.

«Ну и характер, – подумал я с досадой. – Или просто меня в грош не ставит. С ним как со стеной разговаривать».

Мы миновали спальные районы, затем промзону, и вскоре асфальт сменился на разбитую бетонку, а та, в свою очередь, уступила место грунтовой дороге, уходящей вглубь густого, по-осеннему рыжего леса. Я достал телефон, чтобы проверить наш маршрут. Навигатор, еще несколько минут назад уверенно показывавший дорогу, вдруг замер, затем начал лихорадочно перерисовывать карту, показывая нас то в чистом поле, то посреди болота, которого, судя по окружающему ландшафту, быть не могло. В итоге экран погас, а при перезагрузке приложение выдало ошибку.

– Навигатор с ума сошел, – констатировал я, стуча по экрану телефона.

Степан буркнул что-то невнятное, что, впрочем, прозвучало как «здесь он всегда сходит».

Впереди дорога раздваивалась. Правая, более наезженная, уходила влево, огибая лес. Левая, чуть менее заметная, вела напрямик, в чащу. Логика подсказывала, что кратчайший путь – это прямая.

– Кажется, нам сюда, – я указал на левую дорогу. – Срезать можно.

Степан даже головы не повернул.

– Я сказал, сюда, – настаивал я, уже откровенно раздражаясь. – Там, гляжу, колея есть, проехать можно. Чего петлять-то?

Внезапно Степан резко, почти до хруста в позвонках, повернулся ко мне. Его глаза, обычно мутные, горели колким, злым огнем.

– Туда нельзя, – прорычал он, и это было почти первое полноценное предложение с его стороны за всю поездку.

– А что там? Болото, что ли? – фыркнул я, чувствуя себя школьником, которого отчитывают за неуместное предложение.

– Болота, – поправил он меня, возвращая взгляд на дорогу и сворачивая на правый, длинный путь. – Которые на картах не значатся. И они... проклятые считаются.

От его тона по моей спине пробежали мурашки. Было в нем что-то древнее и непререкаемое. «Какие еще проклятые болота? Чушь собачья!» – кричало внутри меня. Но я, стиснув зубы, промолчал. Спорить было бесполезно, да и, черт побери, в этом доме и не такое, оказывалось, возможно. Напряженность в салоне «буханки» стала осязаемой, как запах бензина.

Мы ехали еще минут пятнадцать, и молчание снова стало давить. Мои нервы были на пределе.

– Так, давайте работать, а не в молчанку играть! – не выдержал я, хлопнув ладонью по бардачку. – Вы хоть объясните, куда мы, черт возьми, едем? Что это за рынок такой особенный?

Степан тяжело вздохнул, будто делая над собой невероятное усилие. Он говорил отрывисто, рублеными фразами, не глядя на меня.

– Едем на «Берендеев торг». Место, где... такие, как мы... как хозяева... закупаются. Обычным людям сюда хода нет. А если и забредут... могут не найти дорогу обратно. Там свои правила. Нарушишь – пеняй на себя.

– Правила? Какие еще правила? – удивился я.

– Правила, – Степан на мгновение замолчал, подбирая слова. Потом, с каким-то мрачным, черным юмором, начал перечислять: – Первое: не покупать мясо у торговца с тремя глазами.

Я уставился на него, ожидая усмешки, но его лицо оставалось каменным.

– Второе: не смотреть в бочку с солеными огурцами. Это... неприятно и плоха заканчивается.

– Третье: не спрашивай, из чего сделаны колбасы. Никогда. Если не хочешь нажить проблем.

– И четвертое: держись подальше от Элеоноры, если она там будет. Она... навязчивая.

Он умолк, исчерпав, видимо, свой лимит общения на ближайшие полгода. Я сидел, переваривая этот странный свод законов, больше похожий на бред сумасшедшего. Но произнесены они были с такой леденящей душу серьезностью, что даже моему скептицизму стало не по себе. Голодные болота, огурцы, которые смотрят в ответ... Что за чертовщину я вообще себе нашел? Но отступать было уже некуда. Оставалось только кивнуть и пробормотать:

– Понял. Смотреть под ноги и не задавать лишних вопросов.

Мы припарковались на краю поляны, забитой другими машинами, от таких же раритетных «буханок» и «жигулей» до новеньких внедорожников с тонированными стеклами. Пахло дымом костров, жареным мясом, спелыми фруктами, влажной землей, и чем-то еще – терпким, травянистым и слегка звериным что-ли.

Степан, вылезая из машины, обернулся ко мне.

– Идите за мной. Не отставайте. И… ничего не трогайте. Даже если очень попросят.

Мы углубились в рыночную круговерть. Это был настоящий Вавилон. Торговля шла бойкая, с криками, спорами, смехом. Но товары… Товары были те еще. На одних прилавках лежали связки сушеных трав и кореньев, от которых шел такой резкий аромат, что кружилась голова. На других – причудливые камни, кристаллы, куски пород, испещренные странными прожилками. Тут же продавали живность: в клетках сидели не только куры и кролики, но и совы, вороны, какие-то крупные ящерицы. В больших чанах плавали рыбы невиданных расцветок, а на соседнем лотке висели шкуры животных, которых, насколько я понимал фауну Подмосковья, здесь быть не могло в принципе.

Я видел, как женщина в цветастом платке с упоением торговалась из-за сушеного хамелеона, а худой, как жердь, старик в очках с толстыми линзами внимательно рассматривал через лупу заспиртованную в банке многоножку размером с ладонь.

Степан, не обращая внимания на это буйство красок и жизни, уверенно вел меня вперед, к рядам, где торговали семенами, саженцами и прочим ботаническим сырьем. Он подошел к прилавку, за которым сидела дряхлая, морщинистая, как печеное яблоко, старушка в десятке платков и юбок. Перед ней были разложены пучки трав, мешочки с семенами и горшочки с невзрачными на вид ростками.

– Здравствуй, Агафья, – хрипло произнес Степан.

Старушка подняла на него свои светлые глазки.

– Степанид, – кивнула она. – Давно не заглядывал. Кудеяровы-то как, живы-здоровы?

– Живы. По списку, – он протянул ей тот самый листок.

Агафья надела на нос круглые очки и, бормоча, стала пробегать глазами по строчкам. На пункте «беладонна» она хмыкнула.

– Риск любит твоя хозяюшка. Саженец, говоришь? Хм… Может, и найдется. За твои-то ясные глазки.

Она хихикнула, беззубо улыбнулась и, кряхтя, полезла под прилавок. Я стоял чуть поодаль, стараясь не смотреть по сторонам слишком прямо, чувствуя себя шпионом на вражеской территории.

Пока Агафья собирала заказ, мое внимание привлек соседний ларек. Там продавали одежду. Но не простую. Висел, например, плащ, сшитый, казалось, из чистого тенета, который переливался на солнце всеми цветами радуги. Рядом – жилетка, украшенная не как обычно мехом, а какими-то на первый взгляд живыми, шевелящимися перьями. А один торговец и вовсе предлагал «штаны для посиделок на ветке столетнего дуба», которые, судя по всему, были сконструированы для кого-то с совсем иной анатомией, нежели у человека.

Я невольно улыбнулся. Абсурдность ситуации зашкаливала. Вчера, призраки в зеркалах, сегодня, рынок для сказочных существ где-то в подмосковной глуши. Мир определенно сошел с ума, и, похоже, я оказался в самом его эпицентре.

Вдруг я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулся. Стоящий напротив торговец, продававший какие-то звенящие на ветру амулеты и колокольчики, не отрываясь, смотрел на меня. Он был высоким, худым, с лицом цвета старой слоновой кости и длинными седыми волосами, заплетёнными в косу. Его глаза изучали меня с безразличным интересом, словно энтомолог рассматривает редкого жука.

– Новенький, – произнёс он высоким, мелодичным голосом. – От Кудеяровых. Интересно. Они редко берут со стороны.