Текст книги "Дворецкий для монстров (СИ)"

Автор книги: Волгина Анастасия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Дворецкий для монстров

Глава 1

Поставил последнюю подпись. Отодвинул папку с бумагами.

«Всё», – подумал я. Ожидаемо. Таковы правила.

Сегодня я заканчивал с армией. Увольнялся. По собственному желанию, контракт свой отслужил до конца. Лет послужных накопилось немало. Вспомнились парады. Люблю это дело – когда рота из толпы становится единым целым, и шаг отбивает так, что асфальт гудит. Чувство такое, будто ты часть чего-то большого.

С товарищами по-разному было. Не со всеми гладко. Кто-то за спиной косо смотрел, кто-то дорогу перешел. Да и плевать. Благодарен тем, кто выручал. Я тоже не подводил. Приходилось и рисковать, но своих не бросал.

Командир, полковник с седыми висками, тяжело поднялся из-за стола.

– Жаль, Геннадий Аркадьевич. Ты был исправный работник. – Его рука, шершавая, крепко сжала мою.

– Служба есть служба, товарищ полковник. Контракт кончился. Пора и честь знать.

– Куда-нибудь определишься? В охрану?

– Пока нет. На рыбалку, наверное. Пока есть время. А там видно будет.

Дверь открылась, на пороге – молодой лейтенант, которого я когда-то учил уму-разуму.

– Геннадий Аркадьевич, правда уходите?

– Правда, Лёша. На гражданку.

– Жаль... А кто ж теперь взводом заниматься будет?

– Ты справишься. Людей зря не гоняй – и всё будет в порядке.

Похлопал его по плечу, пожал руку.

Еще немного постоял в коридоре, попрощался с теми, кто подошел. Спрашивали: «Куда, Гена?». Я отмахивался: «На рыбалку». В шутке этой была доля правды. Остальное – пустота.

Посмотрел в последний раз в окно на плац. Развернулся и пошел к выходу своим обычным шагом. Впереди была свобода. От ее тишины было как-то не по себе. Но я был готов. Посмотрим.

Вышел на улицу. Осенний воздух был прохладным, пахло мокрым асфальтом и дымом из ближайшей котельной. Я застегнул куртку и пошел, не особенно думая о маршруте. Ноги сами несли по знакомым улицам. В голове стояла тишина, которая наступает после долгой службы. Ни окриков, ни рапортов, ни звона тарелок в столовой. Только городской гул.

В кармане зажужжал телефон. Я посмотрел на экран – «Катя». Дочка. Вскрыл трубку.

– Пап, привет! – ее голос, звонкий и теплый, разогнал внутреннюю муть лучше любого кофе. – Ты где?

– Иду по улице, – ответил я. – Дела на сегодня закончил.

– И как? Все прошло? – спросила она, и я услышал в ее тоне ту самую нотку заботы, которая всегда меня растрогает.

– Нормально. Все цивильно. Подписал бумаги – и свободен.

– То есть ты сейчас... вообще свободен? – она сделала маленькую паузу. – Как ощущения?

– Пока не понял, – честно признался я, переступая через лужу. – Словно вышел в неизвестный район без карты. Вроде и интересно, а вроде и непривычно.

– Скучать будешь?

– По людям – возможно. По системе – нет. – Это была чистая правда.

– А деньги там... как? – осторожно спросила Катя. Она всегда волновалась о моем благополучии больше, чем о своем.

– Временно, до первой работы, хватит. Не переживай. Ты учись, а не о моих финансах думай. Как у тебя там, в Англии? Погода?

– Дождь, – засмеялась она. – Как обычно. Но все хорошо, пап. Серьезно.

Мы поговорили еще минут пять. Она рассказывала про учебу, про своих новых друзей, а я слушал, кивая в такт ее словам, будто она меня видела. Этот разговор стал тем якорем, который не давал мне уплыть в непонятные мысли.

– Ладно, пап, мне на пару бежать. Ты держись там, хорошо? И позвони, как что.

– Обязательно.

– Целую.

Она положила трубку. Я еще какое-то время шел, держа в руке телефон. Гул в ушах поутих, сдавшись под натиском ее голоса. Впереди была все та же неизвестность, но теперь она казалась не такой уж и пугающей. Просто другой район. Я свернул за угол, решив дойти до метро пешком. Посмотрим.

Так и вышло. Домой пришел, отужинал чем-то простым, разогретым на скорую руку. На следующий день, как и думал, махнул на рыбалку. Сидел с удочкой на берегу, смотрел на воду. Ничего не поймал, ну и ладно. Не в улове же дело. Просто посидел в тишине, без мыслей, без дел. Отдохнул.

А потом просто жил. Вот так и живу сейчас. Сижу в своей сталинке, слушаю, как под окном Москва гудит-бурлит. Машинный гул, сигналы, этот вечно дребезжащий светофор – музыка, к которой ухо давно притерпелось. Я ж здесь и родился, и служил, и живу до сих пор, так что стал этот шум чем-то вроде фонового шипения в голове. Привычка – вторая натура. Даже тишина теперь кажется подозрительной.

Взял в руки фотку дочки. Умница же... Маргарита бы точно ею гордилась. Англия, колледж, все дела... Эх, знал бы я, к чему тот вечер приведет, ни за что бы одну не отпустил... Ладно, что об этом. Ностальгией сыт не будешь, а счета к оплате как назойливые мухи – сами себя не оплатят.

Глотнул чаю, почти уже холодного, и снова уткнулся в ноут. Вакансии... «Водитель» – скука смертная. «Охранник» – спать захотелось просто с одного названия. «Консультант»... Тьфу, там пахать нужно как проклятый, а в итоге – на хлеб с маслом, если повезет.

В телевизоре, который я по привычке оставил включенным для фона, какой-то взволнованный ведущий с неестественно громким голосом вещал о последних новостях.

«...а специалисты по аномальным явлениям вновь заявляют – нечисть среди нас! Она маскируется под обычных людей, живет в соседних подъездах, и, возможно, ваш начальник...»

Я щелкнул пультом, и экран погас. Брехня. Очередная ерунда, чтобы народ от реальных проблем отвлечь. То НЛО видят там, где пролетали метеозонды, то вампиров в ночных клубах ищут. Обычное сотрясание воздуха для тех, кому больше думать не о чем. В жизни и так хватает настоящих трудностей, чтобы выдуманными еще голову забивать.

– Ладно, – пробормотал я сам себе, отводя взгляд от черного экрана. – Давай попробуем телохранителем. Кто знает...

Набрал номер. «Алло? По вакансии... Кастинг? Понял». Отключился. Тысяча человек на кастинг... Нет, это не мое. Я солдат, а не артист, чтобы роли на пробы носить.

Полистал дальше. «Курьер. Зарплата ежедневно». Позвонил. Веселый голос на том конце обрадовался: «Супер! Приезжайте на склад, у нас дружный коллектив!». Другой коллектив... У меня от этой фразы уже в жилах стынет.

Нашел «Старший смены на склад». Ну, старший, это хоть что-то. Набрал.

– Алло, – сиплый бас. – Опыт работы в логистике есть?

– В организации процессов – есть, – ответил я. – Командный опыт.

– А на погрузчике умеешь?

– Нет.

– Ну тогда и нечего время отнимать, – отрезали и бросили трубку.

«Администратор в фитнес-клуб». Девушка с нарочито бодрым голосом вежливо поинтересовалась, есть ли у меня опыт продаж. Я сказал, что нет. Она пожелала удачи и повесила.

Я откинулся на спинку стула. В голове снова всплыли слова с телеэкрана. «Нечисть среди нас». Чушь собачья. Самая страшная нечисть, которую я видел, – это человеческая подлость и жадность. А против них ни святой водой, ни осиновым колом не попрешь.

Решил проветриться, да и в магазин сходить, молоко, хлеб купить. На кассе Сергея встретил, со службы помним друг друга. Поздоровались, пару фраз перекинулись.

– Как ты, после увольнения? – поинтересовался он, перекладывая покупки в сумку.

– Да потихоньку, жив пока, – ответил я. – Работу ищу.

– Это да... Ты новости-то смотрел? – Сергей понизил голос, словно сообщая государственную тайну. – Опять про эту... нечисть говорят. Вроде как в центре, в старых особняках, каким-то образом находят. Странные знаки, звуки... Говорят, богатые какие-то круги вовлечены.

Я фыркнул, протягивая продавщице деньги за хлеб.

– Брехня. У богатых свои причуды – кто-то в астрал летает, кто-то у экстрасенсов лечится. А журналисты эту пургу раздувают, чтобы читатели ихние желтые листки покупали.

– Да? – Сергей задумался. – А мне сосед по даче, так тот клянется, что видел в лесу...

– И твой сосед, небось, после третьей стопки «беленькой» и не такое увидеть может, – оборвал я его. – Не, Сергей, не верю я в эту муть. Реальность и так достаточно сложная, чтобы в сказки верить.

Мы поговорили еще о пустяках и разошлись. На выходе, как водится, лежала стопка местных газетенок. На первой полосе одной из них красовался кричащий заголовок: «ШАЙТАН В БЕЛОКАМЕННОЙ! Эксклюзивные подробности!». Я прошел мимо, даже не остановившись. Между «отдам в добрые руки кота» и «продам диван» иногда и вакансии проскакивают стоящие, но сегодня меня тянуло домой, подальше от этой бестолковой суеты.

Вернулся домой, заварил свежего чаю, расстелил газету с объявлениями. Взял ручку – и пошел обводить все, что хоть чуть-чуть напоминало работу. Один звонок, второй... Человек другого склада, наверное, давно бы махнул на все рукой, поддавшись всеобщей истерии или собственному отчаянию. Но я-то дисциплину уважаю. Привык добиваться, глядя фактам в лицо. А факты заключались в том, что мне нужна была работа, а не сказки про нечистую силу.

Почесал усы, взгляд скользнул по листу – и зацепился за самое странное объявление, в самом углу, мелким шрифтом:

«В особняк Кудеяровых. Требуется дворецкий.

Требования: дисциплина, умение вести домашнее хозяйство, поддержка конфиденциальности, стрессоустойчивость, небрезгливость, отсутствие аллергии на шерсть и плесень.

Зарплата по договорённости.»

Ни адреса, ни телефона. Только е-мейл какой-то. Кто такие эти Кудеяровы? Шерсть... Плесень... Звучало как приглашение в дом престарелых для эксцентричных бомжей с зоопарком. Или... Нет, я отогнал от себя глупую мысль, навеянную сегодняшними новостями. Просто чудаки. Поводил я пальцем по столу, взгляд снова на фото дочки поймал, в ушах ее смех отозвался...

«Попытка – не пытка», – выдохнул я, отбрасывая все сомнения. Все эти разговоры о нечисти – чепуха, блажь не от мира сего. А вот счет за квартиру и кредит на учебу Кати – это реальность. Я отправил свое резюме. Короткое, ясное, как военный рапорт. Без всякой мистики.

Ответ пришел почти сразу. Приглашали на собеседование. На завтра. На час дня. Адрес указали на одной из тех стареньких тихих улиц в центре, где время, кажется, застряло где-то в прошлом веке.

– Ну что ж, Геннадий Аркадьевич, – сказал я своему отражению в потемневшем оконном стекле. – Посмотрим, что за особая порода людей эти Кудеяровы.

Утро было на редкость ясным, почти что картинным, словно сама природа решила мне подыграть. И я, как и полагается военному, пусть и бывшему, прибыл на место ровно за пятнадцать минут до назначенного срока. Не из рвения, нет – просто привычка, вбитая в подкорку за годы службы. Спешка – враг, а вот точность – мой союзник.

Облачился в свой единственный приличный костюм, еще не совсем потрепанный – к вещам я отношусь бережно. Не из жадности, вовсе нет, просто они, как и хорошие товарищи, должны служить долго и верно. Да и порядок во всем – это мой личный щит от хаоса окружающего мира.

Особняк, указанный в адресе, оказался именно тем, что я и представлял, читая то странное объявление: внушительное двухэтажное здание из потемневшего от времени камня, с высокой мансардой – с верхнего этажа на улицу кокетливо высовывался аккуратный балкончик с коваными решетками. Фасад был выкрашен в бледно-песочный цвет, а в палисаднике, словно гости на эксцентричном приеме, теснились самые разные статуи – тут тебе и задумчивые античные музы с отбитыми носами, и какие-то фантастические твари, похожие на помесь собаки с ящерицей. На массивной дубовой двери, в которую я в итоге постучал, красовалась тяжелая медная ручка в виде звериной морды – то ли лев, то ли волк, сразу и не разберешь.

Меня встретил мужчина. Высокий, коренастый, с густой бородой и усами, скрывающими пол-лица. Он молча кивнул – видимо, местный этикет – и проводил внутрь, движением головы указывая на лестницу.

– Вас уже ждут, – глухо пророкотал он. – В кабинете хозяина, на втором этаже. Не заблудитесь.

Кабинет оказался на мой вкус слегка мрачноватым: темные дубовые панели по стенам, от которых веяло прохладой, полки, гнущиеся под тяжестью фолиантов в потрепанных кожаных переплетах. Пахло старым деревом, воском и чем-то еще – незнакомым, чуть горьковатым. Но тут и там, как островки здравомыслия в этом море серьезности, виднелись следы женской руки – кружевные салфетки на столиках, ваза с живыми, по-домашнему простыми цветами, уютный клетчатый плед, небрежно брошенный на спинку кожаного кресла.

Хозяевами оказались супружеская пара, выглядевшая так, словно сошла со страниц романа о старой московской интеллигенции. Мужчина, представившийся Владимиром Сергеевичем, лет сорока пяти на вид, бледноватый, но еще очень крепкий, с густыми для его возраста темными волосами, без единой седины. Его супруга, Маргарита Павловна, выглядела моложе, на вид около тридцати, с внимательными, чуть насмешливыми глазами, в которых, как мне показалось, плавала целая история, которую мне еще только предстояло узнать.

Я приземлился в предложенное кресло, почувствовав себя школьником на экзамене, и началась беседа.

Владимир Сергеевич устремил на меня пронзительный взгляд, который, казалось, видел меня насквозь, вместе со всеми моими долгами.

– Геннадий Аркадьевич... Ваше резюме впечатляет. Скажите, вы суеверный человек? – сходу въехал он в лоб.

Ну дела... Я ожидал вопросов про опыт, а тут сразу о высоком.

– Никак нет, Владимир Сергеевич – честно ответил я. – Верю в факты, порядок и в то, что у всего должна быть причина. Приведения и прочую нечисть оставлю для кино.

– Прекрасно, – кивнул он, и уголок его рта дрогнул. – А как насчет... специфических запахов в доме? Допустим, старость, сырость, шерсть... – он сделал паузу, давая мне прочувствовать абсурдность вопроса.

Я едва не фыркнул.

– Если с этим можно бороться с помощью тряпки, швабры и хорошего моющего средства, проблем не вижу. Запахи боятся чистоты не меньше, чем нечисть – здравого смысла.

Маргарита Павловна, не отрываясь от вязания какого-то невообразимо пестрого носка, спросила мягко, но как-то очень уж цепко:

– А детей любите, Геннадий Аркадьевич? У нас внучка подрастает, Маруся. Характер... своеобразный. Сказывается домашнее воспитание.

– С собственной дочерью у меня, несмотря на расстояние, полное взаимопонимание, – ответил я, почувствовав легкий укол где-то в районе сердца. – Считаю, что детям нужны четкость, дисциплина и понимание границ. И любовь, разумеется, – добавил я, заметив ее взгляд. – Без этого никак.

Они переглянулись. Молча. И в этой тишине будто что-то решилось. И тогда Владимир Сергеевич назвал сумму. Цифру, от которой у меня внутри на секунду все перевернулось. Это была не просто зарплата. Это был билет на спокойную жизнь. Цифра, которая разом закрывала все мои ежемесячные траты, долги и даже позволяла откладывать на будущее Кати.

– Обязанности, в целом, просты, – подвел итог Владимир Сергеевич. – Поддерживать порядок в доме, следить за поставками продуктов, выполнять мелкие поручения и... сохранять в тайне все, что вы здесь увидите и услышите. Наша семейная жизнь – не предмет для обсуждений.

– Конфиденциальность – это не условие трудоустройства, сэр, – ответил я, чувствуя, как на лице появляется что-то вроде улыбки. – Это основа моей прежней профессии. Привычка.

Мы договорились, что приступаю завтра. Место жительства – здесь, в особняке, в отдельной комнате для персонала, с возможностью иногда заезжать домой, к своим четырем стенам и виду на светофор.

Выходя из кабинета, я поймал на себе взгляд Маргариты Павловны – пронзительный, испытующий и будто что-то взвешивающий, словно она покупала не услуги, а меня целиком.

– До завтра, Геннадий Аркадьевич, – сказала она. – Не опаздывайте.

Выйдя из особняка, я заметил в палисаднике девочку. Она играла с небольшим, коренастым псом неопределенной породы, но как-то странно – не бегала и не смеялась, а стояла неподвижно, уставившись на него. Пес сидел перед ней как вкопанный, лишь изредка повизгивая и напряженно подрагивая хвостом. Похоже, та самая внучка.

На вид – лет десяти, очень бледная, будто редко бывает на солнце или болеет чем. Серьезная не по годам. В дедушку, видимо, пошла. Ее темные, слишком большие для худенького лица глаза скользнули по мне, и на секунде мне показалось, что в их глубине мелькнуло что-то.

«Своеобразная» – это было мягко сказано. От ее спокойного, изучающего взгляда по спине побежали мурашки. Давно я такого не ощущал. Странное чувство.

Я уже хотел развернуться и идти к метро, как окликнул меня сиплый голос сбоку:

– Эй, новенький!

Я обернулся. Из-за кованого забора, отделявшего владение Кудеяровых от соседнего такого же старого особняка, на меня смотрел худой, как жердь, мужчина в засаленном халате. Лицо у него было осунувшееся, нездоровое, а глаза бегали по сторонам с какой-то лихорадочной тревогой.

– Вы к ним? – он кивком показал на дом Кудеяровых.

– Устраиваюсь на работу, – коротко ответил я, не видя смысла скрывать.

– Ага... Работа... – он ехидно усмехнулся, и звук этот был похож на сухое потрескивание. – Смотри у меня. У них последний сбежал как ошпаренный.

– А из-за чего, не знаете? – поинтересовался я из вежливости, хотя уже хотел поскорее закончить этот разговор.

– Сами скоро узнаете! – сосед таинственно понизил голос, хотя вокруг, кроме меня, девочки и пса, никого не было. – Когда в подвале что-то заскребется. Или статуи начнут двигаться. Они, – он снова кивнул на особняк, – говорят, усталость или ветер. А я им верю? Нет, не верю!

Он выдержал паузу, ожидая, видимо, моей реакции. Я молчал.

– И символы эти... видишь? – он ткнул пальцем в кованые элементы на общем с соседями заборе.

Я присмотрелся. Среди стандартных завитушек и листьев были вплетены странные знаки, напоминавшие то ли переплетенных змей, толи стилизованные молнии. Выглядело как дизайнерский изыск, не более того.

– Похоже на художественную ковку, – пожал я плечами.

– Художественную! – фыркнул сосед. – Это они от сглаза! Или чтобы не вылезало то, что должно сидеть внутри! У меня кот прошлой осенью сбежал – так я теперь думаю, не к ним ли он в палисадник подался, да там его и прибрали... для их дел.

В этот момент дверь особняка приоткрылась, и на пороге появился Степан, тот самый коренастый бородач. Он молча, исподлобья посмотрел на моего собеседника. Тот мгновенно смолк, пробормотал что-то невнятное про полив георгинов и юркнул обратно за свой забор, словно его и не было.

Степан перевел на меня свой невозмутимый взгляд.

– Алексей Петрович, – глухо произнес он, видимо, имея в виду соседа. – У него с головой не в порядке. Докучает всем новым. Не обращайте внимания.

Я кивнул. «У богатых свои причуды, а у их соседей – свои», – мелькнула у меня мысль. Солдатское дело – выполнять приказ, а не в чужие дела вникать.

Я вдохнул полной грудью прохладный воздух, пахнувший осенней Москвой. В голове, отбросив всю шелуху сомнений и странностей, вертелась одна простая мысль: "Ну вот, Гена, попытка, похоже, оказалась далеко не пыткой. А весьма и весьма заманчивым предложением." И от этого становилось одновременно и спокойно, и как-то тревожно. Слишком уж все гладко. Но о тревогах я предпочитал думать завтра...

Глава 2

На следующий день я собрал свои пожитки в один прочный армейский вещмешок и чемодан. «Поместье» – это слово, пожалуй, лучше всего описывало владение Кудеяровых. Прибыл, как и положено, за пятнадцать минут.

Степан, молчаливый и невысокий, встретил меня у двери тем же кивком, что и вчера, и проводил на второй этаж, в комнату для персонала. Небольшое, но уютное помещение с окном во внутренний двор. Все чинно, чисто, пахнет свежей краской и старым деревом. Я по-солдатски быстро разложил вещи, переоделся в предложенную униформу: темно-синие брюки, голубую рубашку и пиджак. К бабочке, надо сказать, никогда не питал нежных чувств, предпочитая солидные галстуки. Но раз уж таков дресс-код – спорить не стану. В зеркале отразился строгий, собранный мужчина. Выглядел... сносно. Как потертый джентльмен, сошедший со страницы чужой биографии.

Спустился вниз, получив от Степана плотный лист с обязанностями. Первая задача на сегодня – сервировка стола и подача завтрака. Степан, исполняя роль проводника по этому лабиринту с высокими потолками, глухо пояснял, где что лежит: столовое серебро в правом ящике буфета, фарфор – за стеклом, салфетки – льняные, в верхнем шкафу.

Меню оказалось... своеобразным.

– Для хозяина – томатный сок. Он хранится у нас в погребе, – Степан хрипло прошептал, указывая на массивную дверь, которая находилась в конце коридора. – Спуститесь, принесите бутылку. Ключ вот.

Я взял массивный старый ключ и толкнул дверь. Она отворилась с тихим скрипом, открывая узкую каменную лестницу, уходящую вглубь. Воздух стал густым и прохладным, пахнущим влажным камнем, пылью и чем-то еще – сладковатым и прелым, словно от старых гербариев.

Спустившись, я щелкнул выключателем. Под низким сводчатым потолком замигал тусклый свет, и я замер на ступеньке, осматриваясь.

Это было похоже на бункер, а не на погреб. Пространство оказалось огромным, уходящим в темноту дальше, чем хватало глаз. Стеллажи из темного дерева, похожие на те, что в кабинете, тянулись бесконечными рядами. Но на них стояло не только вино и банки с консервами.

Здесь было всё. Ящики с военными пайками времен, от которых уже и ветеранов не осталось. Рядом – советские банки с тушенкой, горохом, сгущенкой, сложенные в идеальные пирамиды. Дальше – запасы, которых хватило бы на небольшой отряд на месяц осады: мешки с крупами, сахар, соль.

Но пищевые запасы были лишь фоном. Промежутки между стеллажами были заставлены ящиками, сундуками и просто предметами, от которых глаз цеплялся в немом изумлении. Словно я попал в музей с плохой каталогизацией. В одном углу грудились старинные детские игрушки: фарфоровая кукла с треснувшим лицом и слишком живыми стеклянными глазами, деревянная лошадка-качалка, облупившаяся краска на которой осыпалась чешуйками. Рядом, ничуть не смущаясь соседства, лежала стопка пожелтевших карт в кожаных тубусах и пара старинных мушкетов со сбитыми прикладами.

На полках, между банками с соленьями, стояли артефакты, чье назначение я не мог понять: каменные фигурки с выпученными глазами, странные металлические устройства, похожие на секстанты, но с лишними стрелками, свернутый в рулон холст, на котором проступали контуры стертого изображения.

Я стоял среди этого немого хаоса, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это был не склад. Это было хранилище. Следы целой жизни, растянувшейся на десятилетия, а может, и века. Запасы, собранные четкой целью – пережить некую грядущую бурю. Или они уже переживали ее прямо сейчас, за толстыми стенами особняка, пока Москва гудела над нами своими буднями.

Мое задание вспомнилось мне лишь через минуту. Я отыскал полку с соками, взял первую попавшуюся бутылку томатного, даже не глядя на этикетку. Рука сама потянулась к ключу в кармане, будто желая поскорее запереть эту дверь, отделить упорядоченный мир сверху от этого застывшего во времени лабиринта странностей.

– Для мадам – тосты. Хлеб особый, бездрожжевой, слегка подрумяненный, – голос Степана прозвучал прямо над ухом, заставив меня вздрогнуть. Я даже не услышал, как он спустился.

– А для барышни Маруси – яичница-глазунья. На сливочном масле. И специальная ветчина. – Он открыл холодильник на кухне и достал вакуумную упаковку. Ветчина внутри была темно-багрового, почти черного цвета, испещренная прожилками. Вид, скажем прямо, на любителя.

Пока я расставлял тарелки и раскладывал приборы, у меня возникло стойкое ощущение, будто за мной кто-то пристально наблюдает. Спина заныла под невидимым взглядом. Я машинально обернулся. В столовой никого, кроме меня. В проеме двери в коридор – пусто. Лишь старые портреты на стенах смотрели в пространство стеклянными глазами. «Нервы, – отрезал я сам себе. – С новой работы всегда так. Отвык от чужих стен». Я отбросил эти мысли, как отмахивался когда-то от солдатской тревоги перед патрулем. Дисциплина начинается с головы.

Ровно в девять утра семья собралась в столовой. Владимир Сергеевич кивнул мне, оценивающе скользнув взглядом по униформе. Маргарита Павловна устроилась изящно, ее взгляд был теплым, но все тем же испытующим. Маруся вошла бесшумно, как призрак, и заняла свое место. Ее большие глаза на бледном личике внимательно разглядывали меня, а затем перевели взгляд на тарелку с яичницей и той самой ветчиной.

Я разлил сок, подал тосты. Все проходило в почти полной тишине, нарушаемой лишь звоном приборов. И тут я заметил странность. Маруся ела яичницу, но ветчину... она не трогала вилкой. Она оторвала маленький кусочек и... бросила его под стол. Послышался довольный, приглушенный хруст и быстрое сопение. Я встретился взглядом с Маргаритой Павловной. Она улыбнулась своей загадочной улыбкой.

– Не обращайте внимания, Геннадий Аркадьевич, – тихо сказала она. – У Маруси... свой питомец. Он скромный и не любит показываться на людях. Предпочитает трапезу в уединении.

Я кивнул, сохраняя невозмутимость лица, как при докладе командиру о непредвиденной обстановке. «Питомец. Ну да, конечно. У нас в части у одного сержанта так хорек в противогазной сумке жил...»

Разбирая позже посуду, я выглянул в окно. По гравийной дорожке шел Степан, вёл тачку с землёй. Вдруг он остановился, насторожился, глядя на пробежавшую через двор белку, и я мог бы поклясться, что он на мгновение непроизвольно присел, как бы готовясь к прыжку, и даже почесал за ухом ладонью – стремительно и по-собачьи. Он тут же огляделся, поймал мой взгляд в окно, сурово нахмурился и небрежностью потянулся к уху, изображая, что просто поправляет кепку.

«Нервы, Геннадий Аркадьевич». – снова сказал я себе, но уже без прежней уверенности.

Меня посетила мысль о том, что за этим... «питомцем» придется убирать, показалась мне логичным развитием событий. Вся эта история с ветчиной и хрустом под столом не давала покоя.

Вооружившись тряпкой и совком – для правдоподобности, если кто застанет, – я зашел в столовую. В доме стояла звенящая тишина. Я опустился на колени и приподнял тяжелую скатерть.

Под столом было пусто. Начисто. Ни крошек, ни капель, ни жирных следов от той самой багровой ветчины. Паркет, вернее, даже каменная плита под ним, была абсолютно чистой. Так не бывает. Даже самый воспитанный хорек или кошка оставили бы хоть малейший след, хоть запах. Здесь же не было ничего, кроме легкого запаха старого камня и воска для полировки.

«Может, все это мне показалось?» – мелькнула отчаянная мысль. Но нет. Я слишком четко слышал тот хруст и сопение. А загадочная улыбка Маргариты Павловны была уж точно не игрой воображения.

Я уже хотел было выбраться из-под стола, как вдруг почувствовал... холодок. Не сквозняк, а именно локальное пятно холода, прямо передо мной. Я протянул руку – и пальцы действительно погрузились в ледяную, невидимую сферу, диаметром с футбольный мяч.

Внезапно из этой ледяной зоны донеслось тихое, довольное урчание. То самое, что я слышал во время завтрака. Оно было прямо перед моим лицом.

Я инстинктивно отдернул руку. Урчание смолкло. Холодок тут же рассеялся, будто его и не было. Я сидел на коленях под столом, в совершеннейшей тишине, с тряпкой в одной руке и совком в другой, чувствуя себя полным идиотом.

В этот момент в столовую бесшумно вошла Маруся. Она остановилась в паре шагов и смотрела на торчащие из-под скатерти мои ноги. Я по-пластунски выполз наружу, пытаясь сохранить остатки достоинства.

– Пыль... вытирал, – брякнул я, поднимаясь.

Маруся внимательно посмотрела на меня, потом – под стол, и снова на меня. В ее больших глазах читалось не детское любопытство, а нечто иное – понимание, даже одобрение.

– Он тебя не боится, – тихо сказала она. Ее голосок был тонким, как паутинка. – Обычно он от чужих прячется в Сумрак.

– В какой? – не понял я.

Но она уже повернулась и пошла к выходу. На пороге обернулась.

– А убирать за ним не надо. Он... не оставляет следов. Он же ненастоящий.

С этими словами она скрылась в коридоре.

Я остался стоять с тряпкой в руках, в голове гудело от этой фразы. «Ненастоящий». Невидимый, бестелесный питомец, который питается специальной ветчиной и живет в «Сумраке».

«Как не настоящий? – понеслось в голове каруселью абсурдных вопросов. – Куда же подевалась ветчина? Что за чертовщина? И девочка, конечно, и правда своеобразная...»

Я снова опустился на корточки и провел ладонью по тому месту – ничего. Значит, ветчину он не просто съел, а... растворил? Поглотил вместе с материей? Мысль была настолько бредовой, что даже мой армейский прагматизм сдался без боя.

«Ладно, Геннадий Аркадьевич, – строго сказал я сам себе, вставая. – Допустим, есть невидимый урчащий... шарик. Допустим, он ест ветчину, не оставляя следов. Допустим, девятилетняя девочка называет это «ненастоящим» и говорит о каком-то «Сумраке», как о соседней комнате. Что из этого следует?»

А следовало из этого ровно одно: список моих служебных обязанностей только что пополнился пунктом «не пытаться понять», который по важности стоял сразу после «не чесаться по-собачьи».

Я собрал свой нелепый арсенал уборщика, убрал обратно и вышел из столовой. В коридоре я заметил Маргариту Павловну. Она стояла у высокого окна, пересаживала в горшки какие-то колючие растения с абсолютно чёрными цветками и ворчала на них под нос...

На подоконнике перед ней лежали три монетки, которые, как мне показалось, на секунду приподнялись над поверхностью и повернулись ребром, прежде чем упасть обратно.

Она почувствовала мой взгляд, обернулась и улыбнулась своей загадочной улыбкой.

– Что-то хотели, Геннадий Аркадьевич? – спросила она, и в ее глазах была беззлобная насмешка.

– Нет, Маргарита Павловна. Просто... вы с этими цветами так ловко управляетесь, – ответил я, делая шаг назад. Заземлиться, не показать растерянности – лучший способ не нарываться на объяснения, которых знать не хочется.

– Они отзывчивые, если к ним с уважением, – мягко сказала она, не переставая пересаживать черные побеги. – У каждого живого есть своя благодарность. Даже у тех, кого из живых уже давно списали.

Монетки на подоконнике снова дрогнули. Я не поверил глазам, но на этот раз не отводил взгляда – они действительно плавно поплыли в воздухе, на мгновение выстроились в круг и опустились обратно.

– Электростатика, – хрипло выдавил я.

Она улыбнулась чуть шире.

– Конечно, – с лёгким оттенком насмешки. – Всегда лучше всему находить объяснение. Спокойнее спится.

Я откланялся, как умел: сдержанно, в меру почтительно. Поднимаясь по ступеням на второй этаж, внезапно понял, что не чувствую привычного запаха краски и дерева. И коридор... будто вытянулся, растянулся на добрых пятнадцать метров, хотя я точно помнил – было меньше пяти. Шаги отдавались гулом, словно я шел по старому монастырскому переходу.