Текст книги "От полуночи до часа кошмаров"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Мне невероятно повезло, еще больше, чем Юдифи незадолго до этого в похожей ситуации, потому что те камни, которые сбили меня вниз, частично пронеслись лишь на волосок, но мимо меня, и лишь некоторые маленькие камушки попали мне по ногам, по спине, по затылку, но были не в состоянии причинить мне какие-то серьезные повреждения, разве только несколько синяков. Я разорвал джинсы и содрал кожу на коленях, но когда я со стоном поднялся на полу, со мной по большому счету все было нормально. Меня покрыл слой бело-серой каменной пыли, она стояла в воздухе, когда я оглянулся через плечо назад, услышав, как Юдифь и Элен одновременно испуганно выкрикнули мое имя. В следующую секунду погас свет. Я услышал, как кто-то закашлялся и пытается ощупью пробраться по нише, которую мы проделали, вернуться назад. И тут вдруг раздался оглушительный треск – если только я не ошибаюсь, а это возможно, так было потрясено за последние секунды мое восприятие – этот треск доносился с того места, где начал обрушиваться потолок, и быстро распространился по всему помещению.

В следующее мгновение потолок рухнул нам на голову. По крайней мере, мне так показалось. Снова раздались панические крики, шум, треск, шум падения. В темноте я увидел, как ко мне приближается какая-то темная тень. Удар, который пришелся мне прямо в голову, шлепнул меня об стену с такой силой, что я подумал, что я слышал, как хрустнула моя челюстная кость.

Я уже не чувствовал, как упал на твердый каменный пол, но вдруг у меня появилось чувство, будто я, освободившись от своего собственного тела, смущенный и беспомощный, но освобожденный от всех болей и страхов, плыву в темноте. Темнота светилась совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы различать контуры вещей. Я уже не был в подвале, но вокруг меня была темная ночь, полная, путающая ночь, и страх, от которого я поначалу освободился после потери сознания, вдруг вернулся и стал таким внезапным и сильным, что я почувствовал, как под моими ребрами бешено заколотилось сердце.

Все произошло в обратном порядке: я почувствовал панический страх, прежде чем я понял причину. Паника достигла своего апогея как раз тогда, когда я увидел открывающуюся вверх дверь, которая была опущена до полу прямо у самых моих ног. Но это было еще не самое страшное.

Я услышал шаги, будто кто-то легко, вприпрыжку идет ко мне, будто от множества детских ног. Я испуганно посмотрел вниз, на ступени, которые в нескольких метрах от меня растворялись в темноте, а верхние ступени этой лестницы как раз заканчивались у опущенной двери. Должно быть, я взбежал по лестнице быстро, не останавливаясь только что, так как моя футболка была совершенно мокрая от пота, она липла к телу, я тяжело и быстро дышал, а в боку у меня сильно кололо.

Дети приближались, я слышал проклятия и угрозы, которые они выкрикивали, злобный смех – все это доносилось до нас сквозь темноту. Мириам, которую я притащил сюда, наверх этой башни, до самой верхней площадки, которая, освещенная серебристым светом месяца, была погружена в таинственный, мистический свет, так сильно обняла меня, что мне стало трудно дышать. Я затравленно оглянулся в поисках спасения. Мы находились наверху башни, я узнал контуры учительского общежития внизу, прямо под нами, а чуть вдали угадывались и контуры основного здания. Нигде не было света. Наших криков не услышит никто, а если и услышит, то будет слишком поздно. Мы были наедине с кровожадной бандой демонов, которые прятались в обличье детей, мы были загнаны ими на вершину башни, в которой не было ни окон, ни крыши, как я вдруг вспомнил из другой реальности (я уже не мог проводить грань между сном и реальностью, а лишь только между двумя реальностями), а только высокая, примерно до бедер каменная стела с зубцами и бойницами, толщиной не менее метра.

Первый ребенок уже почти догнал нас. Во всяком случае, в первый момент я подумал, что это был ребенок – быстрые, легкие, семенящие шаги, которыми эта сущность преодолела последние отделявшие нас от него ступени, звучали так, как будто это был ребенок.

Но это был не ребенок. Это была Мария.

Я удивленно вскрикнул, когда я узнал ее, но мое удивление быстро сменилось страхом, паникой, которая сразу же пришла на место удивления.

«Ты не принадлежишь к нам». Мария была взрослой женщиной, с которой я познакомился в Грайсфельдене, она была одета в тот же самый однотонный твидовый костюм, совершенно не подходящие к нему походные ботинки и совершенно ни на йоту не переменилась. Но голос ее звучал как голос ребенка. Светлый, чистый и незрелый, тем не менее пугающе решительный и угрожающий. В ее глазах светилась чистая враждебность.

– Ты должна исчезнуть, – сказала она, повернувшись к Мириам твердым голосом. – Немедленно.

Мириам посмотрела на меня. Ее щеки были грязны, расцарапаны и мокры от слез, а в ее огромных, удивительных, но при этом прекрасных, экзотических глазах стоял страх и глубочайшее отчаяние, оттененное удивлением от такой жестокости и крошечным лучиком надежды, который вот-вот окончательно угаснет. Когда она разомкнула свои объятия, а ее нежные ручки соскользнули с моих предплечий, прежде чем она сделала первый крошечный шаг от меня, я уже знал, что должно произойти нечто ужасное, нечто несказанно чудовищное. Она обернулась и подошла к зубьям. Я не совсем понимал, что она хочет сделать – мысль была слишком жуткой, чтобы разрешить ей проникнуть в мое сознание. Но я понял, что я должен сделать что-то, подбежать к ней и остановить ее, пока не поздно.

Я стряхнул с себя оцепенение, которое охватило меня, выкрикнул ее имя и сделал шаг в ее направлении, но она даже не обернулась ко мне. Сзади меня раздались голоса, детские голоса.

– Ты останешься с нами, – услышал я.

Я повиновался.

Вдруг все вокруг переменилось. Подобно облаку пыли от камней и породы, которое на некоторое время окружило меня и закрыло весь обзор, меня окружила совершенно другая реальность: наше место побега наверху в башне, Мириам и Мария, ночное небо и остальная окрестность, которую я мог видеть. Но и эта картина постепенно растворилась, потеряла достоверность, как будто превратилась в темную акварель суицидально настроенного, параноидального художника. Затем она разлетелась на атомы, которые исполнили свой запутанный танец, превратились в зеленые, коричневые, желтые, белые и голубые пятнышки на пестрой картине художника-пейзажиста. Несколько мгновений облако красок и бесформенных контуров кружилось вокруг меня, а затем сложилось в новую картину. Ветер утих, осталось лишь что-то наподобие легкого бриза, который только слегка колебал пеструю листву деревьев, между которыми я вдруг оказался. Твердые булыжники башни, среди которых я только что находился, превратились в мягкую, красно-коричневую почву леса, на которой исполняли свой танец желто-оранжевые лучи высоко стоящего в небе, необычно теплого осеннего солнца. Пели птицы.

И все-таки картина, которую я увидел, была лишена всякой романтики. Я был не один: пятеро детей – два юноши и три девочки – собрались вокруг меня, они настойчиво смотрели на меня и как раз в эту секунду сделали маленький шаг ко мне. Они были одеты в одинаковую бойскаутскую форму со смешными красными галстуками. У всех были светлые волосы – у мальчиков коротко остриженные, у девочек заплетенные в длинные косички.

Это были дети с фотоснимка!

Испуганно и смущенно я внимательно присмотрелся к новой местности. Это были не только дети, которых я видел на одном из снимков в потайном ящике Зэнгера: я сам находился внутри реальности этого снимка! Лесная поляна, автомобиль, БМВ «Изетта» – все было точно так же, как на фотографии, которую я припомнил. В нескольких шагах от БМВ я обнаружил мужчину в смешной скаутской форме, который позировал с детьми перед камерой, но никак не мог разглядеть его лица, так как он был повернут к детям и ко мне спиной, не замечал и не интересовался тем, что происходило сзади него. Я как-то сверху взглянул на себя самого и установил, что я по-прежнему был взрослым. (По-прежнему? Это не совсем так. Я не был на сто процентов уверен, но в некоторые мгновения в прошлой реальности, в башне, я не был ребенком.) Каким-то непонятным образом это обстоятельство не мешало вдруг снова возникшему страху перед детьми. Они напоминали мне сцену из абсурдного научно-фантастического триллера, который я когда-то смотрел: там было что-то о маленьких светловолосых детях, воспитанных злобным безумием, которые терроризировали английскую деревню. У меня снова учащенно забилось сердце.

Один из двух мальчиков, беспокойный паренек, который показался мне почему-то знакомым (что могло происходить лишь по той причине, что я тоже видел его на снимке) отделился от общего круга и подошел ко мне.

– Мой дедушка считает, что ты заслуживаешь похвалы, так как ты знаешь свое место, – сказал мальчик.

Нет, его губы шевелились, и именно они производили звук, и звук этот производился именно его губами, его языком, его дыханием и движением его челюстей. Но это был не его голос. Мальчику должно было быть лет двенадцать или тринадцать. Но у него почему-то был голос взрослого мужчины, давно перешедшего пубертатный возраст и перешагнувшего тридцатилетний рубеж. И голос этот был мне знаком. Это был голос Эда!

Так же, как незадолго до этого передо мной стояла Мария в ее взрослом образе и говорила со мной голосом ребенка, теперь, напротив, передо мной стоял ребенок, который, без всякого сомнения, говорил со мной голосом взрослого, голосом Эдуарда в ковбойских сапогах. Мальчик протянул руку ко мне и вложил в мою ладонь что-то холодное и твердое. Медленно, как в трансе, я осторожно перевел свой взгляд на предмет, который находился между моими пальцами: ЛУЧШЕ БЫТЬ, ЧЕМ КАЗАТЬСЯ. Остро отточенный клинок опасно блестел в свете заходящего солнца. Мальчик вложил мне в руку кинжал Наполы. Оружие, которым был убит Стефан.

– Ты знаешь, где твое место? – голос Эда звучал властно и подразумевал единственный ответ, который подтвердил бы его авторитет и мою преданность. Отвратительное хихиканье пересмешника прервало пение птиц. Голос Эда стал пронзительным, так как я ничего не отвечал, он повторил свои слова, на этот раз громче: – Ты знаешь, где твое место или нет?!

На этот раз картины вокруг меня не растворялись медленно и не собирались в новую сцену, они были неотделимы от кромешной темноты и спасительного, спокойного сна без сновидений. Я проснулся рывком, в одну секунду, выскочил из своего кошмара и очутился в не менее мрачной реальности. Я сидел, скорчившись в полной темноте, потеряв ориентацию, тяжело и быстро дышал, и мне было немилосердно холодно в моей промокшей от пота и остывшей одежде. Все еще болели бока, как будто я только что пробежал среднюю марафонскую дистанцию.

Или только что убежал от псовой охоты.

Я отогнал от себя эти мысли и постарался напрячься, чтобы собрать воспоминания о происшедшем перед моим падением, однако мне удалось припомнить только единичные детали, которые я медленно пытался соединить в единый пазл. Приступ головной боли и моя реакция на него, благодаря которой случилось непоправимое. Треск и шум с потолка, падающие на нас куски породы, поднятая пыль и внезапная темнота. Путаница голосов, крики, глухой кашель…

Прошло еще некоторое время, которое я просидел как несчастный, дрожащий заморыш на холодном, твердом полу, пытаясь что-то разглядеть в темном туннеле или в том, что от него осталось, как запуганный ребенок, не найдя ничего примечательного. Я не видел ничего, кроме теней и еще теней, которые, вероятно, я хотел в это верить, были кучами строительного мусора, камней и комьями земли (а не фрагментами человеческих тел или изуродованными более или менее целыми человеческими телами). Юдифь, Мария, Карл и Элен: они находились в нише, когда потолок снова обрушился. Но где они сейчас?

Как будто в ответ на мой невысказанный вопрос, я вдруг услышал именно в этот момент тихий стон и всхлипывания, слабую мольбу о помощи. Я с трудом выпрямился, опираясь спиной о стену, пытаясь подавить тошноту, которая вот-вот могла начаться, и медленно и осторожно начал пробираться в темноте направо. Я узнал голос Юдифи и так ускорил мои шаги, что рисковал споткнуться и потерять равновесие. И я чуть было не растянулся, споткнувшись как раз о ноги Юдифи. Она была совсем недалеко от меня, гораздо ближе, чем мне показалось, потому что ее голос был гораздо тише и слабее, чем мне показалось сначала.

– Юдифь? – тихо спросил я в темноту, опустился на колени и осторожно ощупал ее. Она застряла, зажатая между железным остовом кровати и стеной. – Ты в порядке? Не бойся, я с тобой.

– Я… кто… – ее слова звучали сипло. Я не знал, как долго, собственно говоря, я был без сознания, но, должно быть, она долго кричала, звала на помощь, прежде чем я снова пришел в себя, и наверняка она наглоталась пыли и охрипла.

Мое чувство такта меня подвело. Я должен был бы знать, что это были не те слова, которые могли бы ее успокоить. Конечно, она боялась. А меня, возможно, еще больше, чем обломков вокруг себя и перспективы провести еще долгое время в таком беспомощном положении, мерзнуть и, возможно, терпеть немалую боль – хотя я до сих пор никак не мог понять, почему она так сильно боится именно меня.

– Франк? – спросила Юдифь, все еще почти шепотом, потом ее голос стал громче и в нем послышался еще больший страх. – Франк? Это ты? Я… уходи прочь! – Хотя это должно было стоить ей огромных сил, она почти выкрикнула последние слова. – Не хватай меня, слышишь? Уходи прочь и не трогай меня!

Она пододвинулась ко мне, схватила меня за голень и некоторое время металась в темноте, потом я отстранился от нее немного. Но у нее было недостаточно сил, чтобы, хоть и в истерике, немного сдвинуться с места, поэтому через некоторое время она обессиленно опустила ноги на подвальный пол, усеянный строительным мусором и камнями. Она тихонько заплакала.

– Я вытащу тебя, слышишь? – пообещал я ей так спокойно и уверенно, насколько это было возможно в моем плачевном состоянии. – Но я почти ничего не вижу. Ты кричи, если будет больно, ладно?

Если принять во внимание ситуацию, эти слова явно были лишними, и Юдифь ответила на них невнятным бормотанием и сдержанными испуганными всхлипами. Но сейчас было не время, чтобы пытаться найти работу в телефонной службе доверия, и не время для того, чтобы то и дело упрекать себя в чем-либо, если только в том, что я стоял здесь и пытался нести тут какую-то бодрую чушь и напрасно терял время, которое лучше было бы употребить на то, чтобы действительно ей помочь.

Я попытался осторожно приподнять ржавую кровать, но она не подалась ни на сантиметр. Своим верхним концом она была зажата между бетонным блоком площадью не меньше квадратного метра и, как мне показалось, еще большим количеством кубических метров гальки. Я начал методично разбирать завал камень за камнем, начиная сверху.

– Ты… ты убьешь меня, да? – Хотя я знал, как велико ее недоверие ко мне, меня испугали ее слова. Как она могла думать обо мне что-либо подобное? Не могла же она считать меня кровожадным извергом, который рыщет по подземелью в поисках ничего не подозревающей жертвы и закалывает ее в спину? Я сказал ей об этом.

Юдифь замолчала на довольно продолжительное время, а я тем временем аккуратно, с большой осторожностью, чтобы не допустить падения камней или внезапного движения зажатой кровати, что могло ее еще больше ранить, убирал куски породы и фрагменты бетонных блоков. Я слышал, как постепенно немного успокоилось ее дыхание и она прекратила всхлипывать. Она снова взяла себя в руки, медленно, но верно.

– А где остальные? – спросил я, вознося про себя отчаянную молитву, чтобы не вызвать очередной обвал, поднимая кусок бетона и отпихивая его налево. Он упал недалеко от нас, развалившись на мелкие кусочки. Поднялось облачко пыли, но на этот раз счастье было на моей стороне. – Готово, – выдохнул я и осторожно поднял кровать.

Юдифи удалось подобраться и сесть, тяжело дыша, она оперлась спиной о стену и посмотрела на меня. Несмотря на почти полную темноту, я видел, что ее глаза расширены от страха. Я наклонился над ней, взял ее руками под мышки и медленно поднял на ноги. Юдифь не оттолкнула меня, но даже сквозь футболку я чувствовал быстрое биение ее пульса, когда я к ней прикоснулся. Я бережно погладил ее рукой по волосам.

– Не бойся, – тихо повторил я. – Ты это из-за Стефана? Юдифь, ты должна мне верить. Я не делал этого. И я не знаю, что он имел в виду, когда сказал, что он здесь.

Юдифь ничего не ответила, она только попыталась отстраниться от меня и отодвинуться в сторону вдоль стены, но я удержал ее с мягкой силой и покачал головой. Нет, так дальше дело не пойдет. И не только потому, что меня очень огорчал и ранил ее страх (я не мог и мухи обидеть, а уж, черт возьми, тем более не мог обидеть ее! Она ведь мне нравилась. Да я вообще за всю свою жизнь ни разу ни с кем не подрался, ни в песочнице, ни на школьном дворе. Да, черт возьми, в каком-то смысле я был слабаком), а потому, что мы оба должны были понять, что в этой ситуации мы должны доверять друг другу. Кроме того… нет эту мысль я отбросил. Я не был влюблен в Юдифь. Но она была мне нужна – просто потому, что я нуждался в ком-нибудь, за кого я мог уцепиться, кого я мог защитить.

– Ну, подумай об этом здраво, – сказал я почти умоляющим тоном. – Никто из вас не слышал его последних слов, кроме меня. Если бы это я его убил, я бы мог сказать вам что угодно. Что он сказал своей семье последнее «прости» или еще какую-нибудь чушь, но ни за что не сказал бы чего-то такого, что бросает подозрение на меня самого.

– Дело не только в этом, – тихо пролепетала Юдифь, затем она два-три раза глубоко вздохнула и выдохнула, и только после этого продолжила: – Дело во взгляде, с которым он посмотрел на тебя, и еще… я была тогда во дворе, – наконец, с трудом выдавила из себя она. Было совершенно ясно, что она боялась сказать что-то не так, тщательно подбирала слова. И все-таки она продолжала: – Я… я думаю, я видела какую-то тень. Тень человека. Со стороны учительского общежития.

– Ты ничего не говорила об этом, – ответил я и услышал, как она напряженно затаила дыхание.

Она снова замолчала на несколько секунд. Было видно, что ей трудно об этом говорить, это стоило ей больших усилий.

– А что ты делал столько времени наверху? – наконец спросила она. – Наверное, четверть часа ты был один в этом доме, как минимум.

– Я… – начал было я, но замолчал, подыскивая слова. Мне все еще было стыдно признаться, что я потерял сознание всего лишь из-за головной боли. Но я осознавал, что неправда только подогреет ее недоверие, потому что я совсем не умел лгать. Так что я напрягся и сказал: – Я был без сознания.

– Без сознания? – с сомнением переспросила Юдифь.

– Мигрень, – ответил я, пожимая плечами. – С тех пор как мы сюда приехали, то и дело случаются приступы. За всю мою жизнь у меня еще никогда не было таких головных болей. А в кабинете Зэнгера они меня просто вырубили, понимаешь? Мне казалось, что моя голова вот-вот взорвется, прямо как…

– Как что? – спросила Юдифь. Недоверие в ее голосе лишь слегка ослабло.

– Как и сейчас, – ответил я и стыдливо отвел глаза. Только теперь я осознал, что я лишь один виноват во всей этой катастрофе. Это я вырвал нашу импровизированную подпорку и устроил таким образом обрушение нескольких квадратных метров потолка. Только я был виноват в той крови, которая теперь текла из ее правого предплечья на футболку, которую я заметил только тогда, когда случайно провел тыльной стороной ладони по ране. – Ты ранена, – испуганно сказал я.

– Всего лишь небольшая царапина. Кровь уже перестала сочиться. И снова потекла только, когда я встала, – ответила Юдифь. Потом она с облегчением вздохнула. – Мне очень жаль, – сказала она. – Мне следовало просто спросить тебя вместо того чтобы переносить на тебя все свои страхи… А вот насчет головной боли… – неуверенно добавила она, – у меня тоже что-то подобное. Но не так сильно.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня тоже болит голова с тех пор, как я приехала в Грайсфельден, – сказала Юдифь, смутившись. – Я ничего не говорила, потому что просто не хотела показаться хныкающей маленькой девочкой. Но у меня еще никогда в жизни не было головных болей.

– Таких сильных у меня тоже никогда не было, – уточнил я. – Я привык к приступам мигрени, насколько вообще можно к такому привыкнуть, но…

– Но я до этого даже не знала, как чувствуют себя люди с головной болью, – прервала меня Юдифь. – У меня никаких болей не было. И даже тогда, когда я возвращалась утром вместе с подружками на бровях и блевала в ванной. До сих пор я считала головную боль только женской отговоркой, если им наскучили мужья, и они не хотят с ними спать. Или мужской, если какому-то молодцу придет в голову, что ему просто лень тащить какую-то ношу с восьмого этажа вниз. Это не странно?

Я ничего не ответил, просто беспомощно приподнял плечи. Конечно, это было странно. А что было вообще нормально в этих проклятых развалинах?

– Элен закричала и убежала, когда обрушился потолок, – вдруг почему-то сменила тему Юдифь, как будто внезапно поняла, что сейчас неподходящее время для того, чтобы говорить о головной боли. – Она была в истерике. Я кричала ей вслед, чтобы она помогла мне, но она просто не реагировала. Она была совершенно не в себе.

– А остальные? – осведомился я.

– Я не знаю, – беспомощно ответила Юдифь. – Я все время была в сознании, но не могла я в этой темноте, прижатая кроватью, что-то видеть. Но я слышала шаги. Я думала, что это ты, но раз ты был без сознания, то, наверное, это был Карл или Мария. Или это Элен в панике бегает тут и не замечает в темноте, что бегает по кругу. Некоторое время она искала что-то в карманах своих брюк, потом она вдруг без предупреждения включила зажигалку прямо у меня перед глазами и отошла на один шаг. – Надо их поискать, – сказала она. – Может быть, кому-то из них повезло меньше, чем нам обоим, и он лежит тут где-то, придавленный, и не может позвать на помощь. Карл? Мария? – позвала она, освещая пляшущим светом зажигалки отрезок коридора, но никто не отвечал.

Устроенная мной авария с подпоркой в буквальном смысле доконала то подвальное помещение, где мы находились. Потолок рухнул на протяжении многих метров в направлении входа, так что это граничило с чудом, что мы с Юдифью не оказались погребенными под обломками. У большинства кроватей, который мы установили для подпорки, из обломков торчали разве что ножки или кучи перьев. Но все-таки не вся работа была напрасной, так как две крупные бетонные плиты, упавшие с потолка, уперлись друг в друга и воспрепятствовали полному обрушению потолка. В образовавшуюся нишу все же можно было пролезть, хотя в самом узком месте для этого пришлось бы лечь на брюхо.

Юдифь взобралась на кучу мусора, протиснулась на коленях немного в дыру между потолком и мусором и посветила туда зажигалкой.

– Карл? Мария? – повторила она. – Меня кто-нибудь слышит? Вы ранены?

Никто не ответил, и через несколько мгновений Юдифь вернулась, грустно качая головой.

– Ничего, – со вздохом сказала она. – Если кто-то погребен под этими обломками, мы ничего не сможем для них сделать. Давай поищем Элен.

Я кивнул, еще раз погладил ее по голове, обнял за плечи, и мы пошли так к выходу. На этот раз она не отстранилась. Я почувствовал явное облегчение. Мы сказали друг другу наедине всего лишь несколько фраз, но они сотворили маленькое чудо: если Юдифь все еще не доверяла мне, то в такой незначительной степени, что этого было недостаточно, чтобы закрываться от меня. Мы дошли до помещения, в котором были свалены кровати. Здесь тоже выключился ток, что укрепило меня в мысли, что еще недавно здесь мог быть кто-то, кто ждал, что останется от подвала. Эта электрическая сеть в прошедшие шестьдесят лет пережила минимум два взрыва, и никак не могла остаться неповрежденной. А раз так, она должна была неоднократно ремонтироваться, ведь тот ущерб, который мы только что причинили подвалу (я причинил!) был сравнительно слабым, а предохранители тем не менее вышли из строя.

– Вот! – вырвалось у Юдифи, когда мы уже почти миновали весь проход. Она посветила зажигалкой на что-то, что она обнаружила на пыльном полу между разорванными, мятыми, пожелтевшими лабораторными протоколами, и подняла это. – Это ботинок Марии, – с облегчением вздохнула она. – Таким образом, остается только один, кто может быть погребен под завалом.

– Карл был всего в шаге сзади от меня, когда обрушился потолок, – сказал я, желая ее успокоить. – Он вполне мог успеть отскочить в безопасное место.

Некоторое время мы молча шли рядом по коридору в кромешной темноте, потому что Юдифь освещала проход пламенем зажигалки лишь эпизодически, чтобы не обжечься и не растратить ее раньше времени, что могло бы привести к тому, что выход из этого лабиринта (в наличии которого я уже вовсю сомневался) нам придется нащупывать в полной темноте. И хотя я всегда считал свое умение ориентироваться не более надежным, чем способность отравленного рыбой альбатроса найти выход из стеклянного лабиринта на ярмарочной площади, мои ноги с необъяснимой, жуткой уверенностью сами несли меня по темным подвальным коридорам ко второму пролому. У самого пролома Юдифь вдруг остановилась и взяла меня за руку.

– Я… – нерешительно начала она, запнулась и некоторое время подыскивала слова. – Мне очень жаль, что я была так несправедлива к тебе, – наконец проговорила она.

– Ничего страшного, – ответил я и заставил себя улыбнуться, но получилась какая-то жалкая гримаса. – В такой ситуации это абсолютно неизбежно, – вздохнул я и прижал ее к себе. – Каждый из нас кому-то не доверяет: ты – мне, Мария – Эду, я – Карлу, а Элен… – я пожал плечами, – должно быть, всем нам, – закончил я.

Юдифь энергично потрясла головой.

– Но я так все усложнила, – сказала она. – Было бы гораздо лучше поговорить с тобой об этом. А я думала, что это самое простое объяснение твоего долгого отсутствия. И это же объясняло ту странную тень. Теперь я думаю, что я даже не вполне уверена, что я кого-то видела. Самое простое было на кого-то все это повесить, чтобы просто перенести на него свой страх. Это делало все таким…

– Понятным? – продолжил я.

Юдифь благодарно кивнула.

– То же самое Мария делает с Эдом, – сказал я и постарался широко улыбнуться, чтобы как-то снять напряжение, которое все еще висело в воздухе. – Вот таковы вы, женщины: если у вас критические дни, то мужчины виноваты в плохой погоде, в страданиях голодающих в третьем мире.

– Негодяй! – Юдифь изобразила, как будто она хочет ударить мне кулаком в живот, но не могла скрыть улыбки.

Я еще крепче прижал ее к себе, погладил ее волосы, а она прижалась щекой к моей груди и с облегчением вздохнула. И, несмотря на драматичную ситуацию, в которой мы все еще находились, мы просто крепко обнялись, прижались друг к другу и стояли так несколько приятных, волнующих мгновений. Я вдыхал чудный аромат ее волос и ее теплой, мягкой кожи. И даже пот, от которого намокла ее одежда, казался мне духами, и я даже немного удивился, какими яркими в этот момент были мои ощущения. Может быть, я сам хотел внушить себе, что я в нее не влюблен? Может быть, и нет, продолжал я вполне успешно уговаривать себя и дальше, что вовсе не мешало мне всем моим существом наслаждаться этим интимным моментом. Возможно, это полная темнота, царившая вокруг, усилила все мои обонятельные и осязательные способности, так как потерялась возможность зрительного восприятия. Тут Юдифь взглянула на меня, и в следующую секунду ее нежные, мягкие губы нежно прикоснулись к моим. Я ответил на ее поцелуй и после нескольких мягких прикосновений почувствовал на моих губах кончик ее языка.

В действительности, наверное, прошло всего несколько минут, но они показались мне часами. Никогда в жизни я еще не целовался так сильно, так страстно, должно быть, потому, что еще никогда не встречал женщину, которая так невероятно целовалась, как она. Я вспомнил, что мы вечером в шутку договорились о реванше, и решил безотлагательно взять его, как только закончится это ужасное путешествие. Я бы мог взять ее с собой в Штаты, совершенно независимо ни от каких обязательств и какого-либо принуждения. Я был убежден в том, что еще никогда не любил ни одну женщину. Были отношения и приключения, но у меня никогда не было чувства, что у меня разорвется сердце, если женщина меня оставит. И Юдифь я не любил, но то, чего не было, могло еще случиться. Я почувствовал, что у меня забегали мурашки в животе.

Потом в самый неподходящий момент вернулась моя головная боль – пока еще тихая, но достаточно ощутимая, чтобы окончательно разрушить абсурдную романтику момента. Я снова почувствовал, как снова начал вибрировать пол под моими ногами, и легкая вибрация, которая в это же мгновение вернулась в мой живот, была чем-то похожа не эффект медведя гризли, который страстно набрасывается на банку меда, прогоняя одним ударом мотыльков и бабочек, которые лакомились им до него. При этом я ощущал нечто гораздо более приятное, почти эротическое. А теперь я воспринимал это как некую помеху.

– Ты тоже это чувствуешь? – тихо спросил я.

– Мне страшно, – ответила Юдифь, еще крепче обнимая меня. – Ты имеешь в виду эту дрожь?

У меня камень с души свалился. Я был уже практически убежден в том, что вибрация под моими ногами вполне реальна, но этой ночью я уже имел возможность убедиться, что вещи, которые я воспринимал как реальные, ими вовсе не были. Например, Мириам.

– Пошли дальше, – попросила Юдифь и немного приподняла раненую руку. Ей не нужны были никакие оправдания, ведь она уже призналась мне в своем страхе. Странная дрожь постепенно стихала. И тем не менее она сказала: – Может быть, на кухне найдется пластырь для меня. А то довольно сильно щиплет.

Мы стали осторожно, ощупью, продвигаться дальше в темноте. Прошла целая вечность, пока мы, миновав бесчеловечные камеры, попали в официальную часть подвала. Мы сразу заметили, что обвал, очевидно, нанес гораздо больший вред, чем нам показалось сначала. Больше нигде не было света. Ни в подвальных помещениях, ни на до сих пор прекрасно освещенной лестничной клетке. Когда мы вошли на первый этаж, мы тоже оказались в кромешной темноте. Свет, который должен был гореть от кухни до вестибюля, тоже погас. Отключение тока коснулась не только автономной сети в таинственном лабиринте, но и всего главного здания, а возможно, и всего комплекса.