Текст книги "От полуночи до часа кошмаров"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

На полпути к кухне я еще раз остановился и обернулся, чтобы посмотреть на труп Стефана. Вид его тела, которое я моими собственными руками отнес с глаз долой в укромное местечко, словно падаль, вдруг больно царапнул мою совесть. Я вспомнил, что в кузове автомобиля Карла я видел что-то скомканное вроде плаща или куска брезента. Я решил принести его, и когда я вышел из главного здания и направился сквозь темноту к воротам, я уговаривал себя, что я делаю это просто для того, чтобы сделать еще что-то, пусть и бессмысленное, ради Стефана. А вовсе не ради того, чтобы, как говорят, с глаз долой – из сердца вон, закрыть его мертвое тело как можно лучше.

Воспоминания меня не обманули: мне действительно не пришлось долго искать, я сразу нашел нечто свернутое, в темноте было не разобрать, что это, но по пути назад по весу и структуре материала я решил, что этого нечто в развернутом виде хватит для того, чтобы накрыть три или четыре трупа. Еще из этого приключения я вынес полезный опыт, что счет про себя – очень отвлекающее и поэтому успокаивающее занятие, особенно тогда, когда имеешь такие скверные математические способности, как у меня. Когда я, уже вернувшись в главное здание, разворачивал этот кусок грязной, уже местами заплесневелой и потому в замкнутом помещении плохо пахнущей парусины над трупом бодибилдера, я очень напряженно извлекал корень из тридцати семи с половиной. И как раз в тот момент, когда я придумал, как мне извлечь этот сложный корень, что-то отвлекло мое внимание: напечатанная нацистская эмблема, которая обнаружилась, только когда я почти полностью развернул над Стефаном темно-зеленый брезент, и которая была до сих пор закрыта тоже напечатанной табличкой с гербом. Я позабыл о своей головной боли и зябко поежился, потирая плечи. Что, черт возьми, здесь происходит? Кто заправлял всем в этой школе? Хотя я и не склонен был верить в теорию Элен, я инстинктивно верно выбрал форму прошедшего времени, и явно не только ради своего успокоения. И чем эти кто-то занимались в этой школе? Неужели они действительно культивировали людей?

Я закрыл брезентом босые ноги Стефана, и, пока я расправлял его, я задал себе новый, более легкий пример для вычисления. Я вовсе не хотел знать, что здесь происходило в прошлом, мне хватало настоящих и будущих проблем в этих развалинах.

Я отвернулся от трупа и только хотел вернуться на кухню, как вдруг меня охватило какое-то странное чувство. В первое мгновение это было что-то, что я затруднялся определить, что-то из тех чувств, от которых я и прятался за колонками цифр перед моими глазами, какое-то легкое дрожание под ногами, которое в первое мгновение оценил как предвестник нового обморока, хотя не было никаких оснований потерять сознание. У меня даже не было сейчас легкой головной боли, что я отметил про себя с удивлением и удовольствием. Но это не было дрожание ватных ног, это вообще не имело отношения к моему собственному телу.

Под моими ногами вибрировал пол! Вибрация пронизывала все древнее здание, как будто далеко под полом, в скале, включилась какая-то очень мощная машина, продолжалось это недолго, но довольно сильно. Прошло две, три секунды, в течение которых я просто стоял и испуганно смотрел на свои ноги, не зная, как это понимать, как реагировать. В этот момент от потолка стали отделяться небольшие, но абсолютно реальные кусочки штукатурки, они летели на пол, сопровождаемые маленькими облачками пыли. Кувыркаясь в воздухе, они падали на пол, продолжая едва заметно подрагивать от вибрации у самых моих ног. По моему телу распространилось очень странное, но приятное чувство, особенно в области желудка. Это было похоже, как будто бы я стоял возле огромной звукоусилительной колонки, из которых раздавались низкие звуки, от которых вибрировали все мои внутренности, такое хорошо знакомое мне, теплое чувство, которое я часто испытывал в юности и ранней молодости на молодежных площадках и в концертных залах, простаивая перед входом или уже в дверях, чтобы уж наверняка получить место где-нибудь поближе к колонкам в первом ряду. Я всегда любил эту вибрацию басов, и до сих пор не упускал возможности проверить на разрыв мои барабанные перепонки и нервы моих соседей, включая на максимальную мощность мою стереоустановку. И поэтому, несмотря на то что я не знал, откуда происходит это дрожание, я наслаждался этим моментом, этой тряской, которая пронизывала меня насквозь. Это было похоже на тот грохот, превышающий все децибелловые нормы, о вреде которого меня так настойчиво предупреждал мой лор врач.

Это возвышенное чувство продолжалось недолго, я едва ли сделал два-три вдоха, но мне показалось, что прошло несколько минут. Я просто стоял и внимательно прислушивался к приятной дрожи, которая массировала изнутри все мои органы и затрагивала такие нервные окончания, о существовании которых я даже и не подозревал. Я был бы разочарован, когда все это внезапно окончилось, если бы я вообще был способен ощущать что-то негативное. Но в этот момент это было просто невозможно. Я мог бы проводить целые часы, просто следя за реакциями моего организма и наслаждаясь ими, но когда исчезло дрожание, я почувствовал себя наполненным каким-то внутренним теплом, чувствовал полную эмоциональную гармонию, и это просто исключало что-либо неприятное, например неудовольствие или сожаление.

Я чувствовал себя наполненным какой-то внутренней силой, вооруженным против всех возможных физических или психических покушений, которые готовила мне эта ночь, наполненным покоем, но не расслабленностью, хладнокровием, не пессимизмом. Вздохнув с облегчением, с довольной улыбкой я направился на кухню и вдруг услышал тихий, ритмичный шум с лестницы, которая вела из приемной залы: шаги. Я обернулся и на какой-то короткий миг увидел Мириам, которая неуверенно держалась за перила и смотрела на меня сквозь темноту неуверенным, испуганным детским взглядом. Я даже не сомневался в том, что я видел ее появление в реальности; теплое, безусловное чувство удовлетворения в моем животе просто исключало всякое сомнение. Я сделал ей шаг навстречу сквозь нашу с ней реальность, желая протянуть ей руку, чтобы помочь ей преодолеть ее страх (чего она, собственно, боялась? Мы были одни, и это были только мы). Мне даже захотелось, может быть, взять ее на руки и утешить.

Но она исчезла, не успел я сделать и двух шагов по направлению к ней. Вместе с ней исчезли все те ощущения, которые вызвало во мне дрожание стен и потолка, и ко мне вернулись все впечатления, потребности, страхи и мысли, которые, как оказалось, никуда не исчезли. И как будто этого было недостаточно, как будто недостаточно было того, что это роковое лишение словно разорвало мое сознание на мелкие кусочки, на лестнице, где только что стояла Мириам, как только изображение темноволосой девочки растаяло у меня на глазах, появился кто-то другой. Это была Мария.

Увидев меня, она замерла на полушаге, и, прежде чем снова начать спускаться, посмотрела на меня сначала испуганно, потом неуверенно. Под мышкой она несла целую стопку толстых, пыльных книг.

– Привет, Франк! – сказала она, сделав заметное усилие, которого для такой неуверенной личности, как она, несомненно, стоило что-то такое прозаичное и обыкновенное, как простое приветствие. – Я рада, что я тебя здесь встретила.

Это прозвучало совершенно неискренне, но я не придал этому значения. Это всего лишь любезность, но в этот момент по части преодоления себя наша серая мышка далеко превзошла меня. Что касается меня, то в этот момент я вопреки моей собственной воле был совершенно неспособен ни сделать хоть один шаг навстречу ей, ни сказать какое-нибудь вежливое слово, я просто не мог себя заставить шевельнуть губами. Это было невежливо и совершенно абсурдно, но я вдруг почувствовал безмерную ненависть к ней, такую ненависть, какую я еще не испытывал ни к кому и никогда.

В этот момент внезапно ко мне вернулась моя головная боль в виде легкого покалывания в висках, еще не очень болезненного, но очевидно неприятного, и я мгновенно неосознанно перенес на Марию ответственность и за внезапное исчезновение этого утопически прекрасного чувства, и за исчезновение Мириам.

Короче: она была виновата в том, что я вернулся к реальности. Она была виновата в том, что она просто была. С моей стороны это было еще довольно вежливо, что я всего лишь не ответил на ее приветствие. Мне хотелось послать ее куда подальше, осыпав кучей проклятий.

Мария продолжала спускаться по лестнице на первый этаж, прошла по коридору ко мне своей необычной семенящей походкой, постепенно замедляя шаги по мере приближения ко мне.

– Сначала я приняла тебя за кого-то другого, – сказала она извиняющимся, постепенно обретающим уверенность тоном и показала свободной рукой на книги, которые несла под мышкой. – Я кое-что нашла, – проговорила она, не замечая, как я спрятал свои руки в карманах джинсов, сжав их в кулаки, с трудом удерживаясь в узде. Я повернулся и пошел дальше по направлению к кухне, чтобы она не заметила, как я плотно зажмурил глаза и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы не выместить на ней свою агрессию, как на мешке с песком. – Мне кажется, я близка к разгадке тайны.

Я ничего не ответил. Когда мы дошли до кухни, я пропустил ее вперед, чтобы не вынимать мои руки из карманов, где мне было за них спокойнее, пока она открывает дверь. Мне было не до разгадывания тайн, поисков сокровищ или других дурацких занятий. Мы были близки к тому, чтобы вести себя как стайка школьников, которые проводят время на туристской базе в поисках легендарного привидения. У меня было достаточно проблем с самим собой и никакого желания углубляться в лабиринты неведомых возможностей. И что такое со мной случилось? Что происходит с моим характером?

– Это все как-то связано с Эдом, – Мария остановилась, держа руку на дверной ручке, глядя на меня с заговорщическим видом, и несколько секунд тщетно ожидала, что я выкажу интерес в какой-то форме. Чтобы скрыть свое разочарование при виде отсутствия у меня малейшего интереса, она напустила на себя еще большую таинственность и приняла такую безразличную, надменную позу, которая, по ее мнению, должна была уверить меня, что она вовсе и не собиралась посвящать меня в свою секретную информацию. – Пошли. Я совершенно уверена, что мы сейчас все выясним. – С этими словами она повернула дверную ручку и протолкнула меня перед собой в кухню.

Я без всякого желания повиновался. Мне хотелось остаться одному, я больше не нуждался в компании, чтобы устроить грандиозный скандал. Теперь мне для этого хватало бесед с самим собой. Я бы мог часами спорить сам с собой о себе – о том, кем я был, пока не оказался здесь, а также о том, кем я, возможно, стану, когда, наконец, покину эту крепость. Во всяком случае, я должен был позаботиться о себе и поскорее научиться контролировать мои внезапные причуды, утрату реальности, лучше всего полностью запрятать это все в дальний уголок моего мозга, откуда это все и выскользнуло. Однако я только теперь понял, что я довольно долго отсутствовал в нашей компании, и этим я, вероятно, заслужил еще большее недоверие, и я уже мог дословно представить себе тот текст, которым Эд с ухмылкой осведомится, что это я так долго делал в зале наедине с покойником и чем занимался наверху с серой мышкой. Я не хотел доходить до крайности и вовсе обособляться от компании, делая себя тем самым не только наиболее подозреваемым, но и самым одиноким. Но, когда мы вошли, никто ничего не сказал. Мария закрыла за нами дверь. В помещении повисло подавленное, смущенное молчание, которое не отважился нарушить даже болтун Эд.

На Марию это, напротив, не произвело никакого впечатления. Она целеустремленно подошла к кухонному столу и с размаху плюхнула на него книги, которые она держала под мышкой, вероятно, найденные ею на втором этаже. Я не без радости заметил, что кто-то уже очистил стол от крови мертвого спортсмена. Потом она схватила стопку фотографий и вынула один из снимков: Клаус Зэнгер в своем белом лабораторном халате.

Элен прятала свой страх за стеной высокомерия, отметил я. А Мария, напротив, никогда не прятала свою ранимость, и за счет этого была в состоянии на короткое время забывать о ней, когда оказывалась как бы у школьной доски с мелом в руке, чтобы поразить группу глупых учеников своими обширными знаниями. Уверенность и целеустремленность ее движений говорили о том, что нам предстоит довольно пространная и обязательная лекция. Я с трудом удержался от стона и еще дальше затолкал кулаки в карманы. Короткая, болезненная молния вонзилась мне в лоб и отдалась в затылке.

– Я сразу поняла, что в этом снимке есть некая особенность, – с победоносной улыбкой, которая на ее лице смотрелась совершенно неуместно и портила его, Мария протянула снимок Юдифи. – Он доказывает, что наш благодетель был больше чем просто учителем и классным руководителем.

Она показала на второго мужчину в белом халате, который стоял прямо сзади Зэнгера.

– Позвольте представить, Рихард Краузе.

Она бросила на Эда убийственный взгляд.

Лицо Эда трудно было разглядеть под многочисленными пластырями, которыми Эллен немилосердно заклеила его, и до сих пор это не имело почти никакого значения, так как единственными лицевыми мышцами, которыми он обычно пользовался, были те, которые отвечали за движения уголков рта и позволяли ему строить свои глупые ухмылки, которые он нам демонстрировал при каждой возможности. Но в этот раз эти мускулы ему не понадобились. Может быть, я и ошибаюсь, но я видел, как вся кожа между пластырями мгновенно побелела. В то время как реакция Юдифи, Карла и Элен была абсолютно спокойной, так как ни они, ни я понятия не имели кто такой Рихард Краузе и что вообще хотела нам этим сообщить Мария, все мы не проявили к этому ни малейшего интереса, Эд был явно поражен и даже смущен. Некоторое время он молча смотрел на Марию, потом он, не говоря ни слова, отвел от нее взгляд и тупо уставился в пустоту. Мария всего несколькими словами добилась того, что я вообще считал невозможным: она добилась того, что Эд утратил дар речи.

Хотя у меня не было никакого желания присутствовать на этой лекции по истории, я просто наблюдал, а из-за необычной реакции Эда это было довольно любопытно, как Мария взяла с кухонного стола следующую книгу и раскрыла ее на какой-то странице, которую она заботливо заложила закладкой. Там красовался черно-белый снимок молодого мужчины в форме с лихо надетой фуражкой, который с победной улыбкой облокотился о стойку фотомагазина. Если бы не мертвая голова СС на петлице, мужчина выглядел довольно симпатичным, эдакий образец победителя. Но все же он скорее производил впечатление карикатуры на самого себя.

– Позвольте представить, – Мария предъявила нам фотографию таким жестом, как кельнер в дорогом ресторане предлагает посетителям какое-то особенно дорогое вино. Или еще лучше: как в кино о дорогих ресторанах. Но ее победный голос как-то не сочетался с ее жалким видом и какой-то униженной позой. – Рихард Краузе, – объявила она. – Или, точнее, штурмбанфюрер Рихард Краузе. В 1932 году вступил в НСДАП, с 1935 года – член Объединенных сил СС. Он носил эту форму по убеждению. С 1943 года он штурмбанфюрер. В это время он выполнял особую миссию на территории Польши, Украины и Белоруссии. А теперь посмотрите на этого светловолосого голубоглазого арийца повнимательнее. Ничего не замечаете?

Закончив говорить, с сияющей победной улыбкой она оглянулась вокруг. Это мне вовсе не понравилось. Недавно в вестибюле я почувствовал к ней внезапную, совершенно необъяснимую ненависть, которую я еще не полностью преодолел, хотя в голове у меня все время, пока я находился на кухне, шла непрекращающаяся работа, которая должна была избавить меня от этого. К остатку необоснованной злости по отношению к Марии присоединилась совершенно обоснованная, рационально объяснимая антипатия: ее поведение, ее тон, ее мимика очень злили меня. Затем я бросил взгляд на фотографию, которую она все еще держала в руке, показывая ее нам по кругу, и убедился, что я не ошибался: штурмбанфюрер Краузе был как две капли воды похож на Эда.

Карл коротко присвистнул и глянул на Эда с такой ухмылкой, которая была лишь незначительно злобнее, чем тот взгляд, которым искоса поглядывала на Эда Мария, зато совершенно открытой.

– И вот такие вот правили бы нами сегодня, если бы мы тогда выиграли войну, – насмешливо сказал он, шутливо кланяясь Эду. – Я очень рад встретить живого потомка высшей расы!

Эд заметно вздрогнул, но ничего не сказал. Я видел, как в глазах Марии блеснула радость. Она наслаждалась смущением Эда и казалась удовлетворенной тем, что ее стратегия, по всей видимости, привела именно к этому.

– Ты не представился по фамилии, когда мы встретились в гостинице, – добавила она. – Тебе есть что скрывать? Она положила книгу на стол рядом с Эдом, который все еще молчал, скрестила руки на груди и высокомерно приподняла одну бровь. – Совершенно уверена, что вашей семье есть что скрывать, – уверенным тоном произнесла она.

Эд медленно повернулся к ней и взглянул на нее. Его лицо ничего не выражало.

– Никто не представился полностью, – наконец без всякого выражения произнес он.

Это было неправда. По крайней мере, я, в этом я совершенно уверен, точно представился всем остальным полностью, назвав и фамилию. За остальных я не отвечаю, все они прибыли задолго до меня. Я неуверенно поглядывал то на фотографию, то на лицо Эда. Мария была совершенно права: сходство между нашим раненым пассажиром и эсэсовцем, тесно упакованным в черное кожаное пальто, было потрясающим, почти жутким. И все-таки это могло быть и совпадением. Обвинять Эда только на основании такой сомнительной косвенной улики было просто некорректно. Нужно было бы его ненавидеть, для того чтобы прийти к такому заключению.

– Твоя фамилия Краузе? – наконец сухо и холодно спросила Элен.

Эд снова вздрогнул. Он бросил на Марию почти умоляющий взгляд. Потом он снова уставился немигающим взглядом в пустоту позади нее и медленно кивнул. Он не произнес ни одного звука, ни одной глупой шутки, не выказал никакого возмущения. Видеть его в такой роли для меня было все равно, что наблюдать слезы Элен, когда он обидел ее своим подозрением. В течение нескольких секунд наглый, никогда не раздумывающий над глупыми ответами Эд вдруг превратился в жалкого маленького жука, который, встретившись с могущественным врагом, притворяется мертвым, замирает, затаив дыхание, и ждет, что его оставят в покое. Он казался каким-то… подавленным.

Эд скомпрометировал Марию, проболтавшись об их приключении в спальне, и она, очевидно, начала ему злобно мстить. Она метила в самые больные точки, и в одну из них явно попала и праздновала это с садистским блеском в глазах. Во мне снова вспыхнуло подавленное было желание поколотить ее. Конечно, Эд ранил ее, и она должна была отомстить ему, например, выдав его любимую позу или пройдясь по поводу запаха изо рта. Но было абсолютно нечестно делать его ответственным за что-то, чего он не делал, чего он вообще не мог бы сделать, так как попросту не родился еще в то время, когда кто-то принимал участие в величайшем преступлении против человечества и, в конце концов, всего лишь неловко переспал с его бабушкой. И хотя ему был абсолютно понятен невысказанный упрек Марии и вся его бессмысленность, и хотя он мог и должен был что-то возразить, Эд просто трусливо замкнулся в себе.

Элен снова повернулась к Марии, оставив без комментариев молчаливое согласие Эда.

– Ну и как связана эта история с нацистами с нашей проблемой? – холодно спросила она.

Мария смерила врачиху, затем всех остальных таким взглядом, который показал нам, что она нас держит не только за необразованных, но еще и за туго соображающих.

– Да вы все, что ли, ослепли? – растерянно спросила она. – Здесь, в Грайсфельдене, во времена Третьего рейха проводились странные перестройки. Где-то в подвалах исследователи проводили бог знает какие эксперименты. Исследователи, среди которых были офицеры СС! Теперь мы сидим вот здесь, и ты сама рассказываешь мне, что чувствуешь себя подопытной крысой, Элен! А кто сидит среди нас и наблюдает за всем этим? – она ткнула указательным пальцем в Эда. – Внук одного из исследователей! Это просто не может быть совпадением! И, кроме того, случилось уже одно убийство. И что торчит в спине Стефана? Нацистский кинжал, – с пафосом заключила она.

– И этому внуку на голову свалилась крепостная решетка, и он был такой свиньей, что выжил при этом! – со смехом добавила Юдифь, но это прозвучало не смешно. – Это просто не стыкуется одно с другим, не находишь?

Мария гордо выпятила подбородок.

– Эд нам тут уже говорил недавно, что он чувствует себя достаточно сильным, чтобы встать, – ответила она. – А может, он послал своего приятеля, нацистского гробокопателя Карла, убить Стефана, кто знает? Да это все дурно пахнет, хоть святых выноси!

Она явно нацелилась на то, чтобы натравить нас на Эда, как минимум возбудить по отношению к нему наше недоверие, и теперь я в этом совершенно не сомневался. Сначала ее стратегия была не такой уж плохой – как минимум Карл явно отреагировал, к ее радости, да и я, Юдифь и Элен хотя бы выслушали ее лекцию о нацистском предке Эда. Но заключительные ее слова стали последней каплей. И этим она настроила против себя не только Карла, но и всех остальных, так как ее далеко зашедшие спекуляции и ее преувеличенная эмоциональность обнажили подлинную цель ее выступления.

Элен со стоном плюхнулась на пластиковый стул, закатила глаза, схватила свою пачку сигарет и состроила разочарованную гримасу, обнаружив, что ее частое курение быстро опустошило пачку.

– Только возьми на заметку, детка, – вздохнула она, скомкала пустую упаковку и швырнула ее в направлении мусорной корзины, но промахнулась. – Война закончилась уже более пятидесяти лет назад, и несколько чокнутых бритоголовых – это еще не нацисты.

– А кто-то уже слышал про ОДЕССА? – Мария попыталась вернуться к своему прежнему поучительному тону, который помог ей так быстро достичь того, чтобы мы почувствовали себя как ученики перед выпускными экзаменами. – Об организации бывших членов СС? Вы представляете себе, как много убежденных нацистов стали после войны судьями, политиками, учеными и руководителями экономики и бизнеса? Эти подонки стоят друг за друга, их водой не разольешь.

– У-у-х! – воскликнула Юдифь, сжавшись на стуле и подняв ладони к лицу, как будто, играя в плохом фильме ужасов, пытается защититься от монстра из папье-маше, стоящего на роликовой доске, который медленно придвигает к ней какой-нибудь ассистент режиссера. При других обстоятельствах и в другом настроении я, наверное, рассмеялся бы этой шутке. – Нашей республике угрожает тайный клуб пенсионеров со средним возрастом свыше восьмидесяти лет, – насмешливо сказала она. – И они заманили нас в эту крепость, для того чтобы показать нам пару порнофильмов, а теперь они убивают нас, чтобы мы об этом никому не рассказывали. Я просто в восторге от твоей сообразительности.

– А какое, собственно, преступление совершил дед Эда? – спросила Элен, но казалось, что на самом деле это совершенно ее не интересует. Скорее всего, она просто сказала это, чтобы что-то сказать, чтобы отвлечься от пустой пачки сигарет, лежащей на полу, которую она рассматривала с меняющимися выражениями сожаления и фрустрации.

Я представлял себе, как она себя чувствует. Из-за всех этих волнений я почти позабыл, что я курильщик, но созерцание пустой пачки сигарет даже меня заставило нервничать, и во мне пробудилась потребность в смоле и никотине. Если и у Юдифи кончились сигареты, то остаток ночи выглядел для меня совершенно беспросветным.

– СС была признана союзниками преступным объединением, и ее преступления уже не вызывают вопросов, – ответила Мария, сморщив нос.

– Мой дед не был преступником, – наконец очень тихо сказал Эд. Ему стоило довольно больших усилий вообще хоть что-то сказать. Его голос звучал глухо, а стеклянный взгляд, который все еще был устремлен мимо Марии в темноту, говорил о том, что он с трудом сдерживает слезы. – Он заботился обо мне. Мои родители рано умерли. Меня переводили из интерната в интернат, а все лето я проводил у него. Ни один человек в мире не относился ко мне так хорошо, как он.

В этот момент мне едва ли не было жаль Эда, хотя все время до сих пор из всех моих новых родственников он нравился мне меньше всех, можно сказать, что я едва выносил его. Однако в последние минуты Мария хорошо поработала над тем, чтобы освободить для себя место на первой строчке моего черного списка, и ей это удалось. Когда я увидел этот искренний эмоциональный всплеск Эда, Мария тут же вышла на первое место.

Я понял, что он хотел сказать, даже лучше, чем мне бы этого хотелось. Я приучил себя никогда не вспоминать свое прошлое ранее восемнадцати лет, когда я думал или говорил о себе. Мои родители тоже умерли, когда я был еще маленьким, и я, так же как и Эд, сменял интернат за интернатом. Однако у меня не было родственников, которые хотя бы немного хотели позаботиться обо мне. Меня переводили с моим чемоданом и портфелем из одной школы в другую, и меня всегда сопровождало чувство унижения, что меня никто не любит и я не нужен никому, кроме нескольких учителей и какого-то опекуна, с которым я даже не был лично знаком. Его предназначение было лишь в том, чтобы постоянно держать меня на дистанции и проматывать скудное наследство, оставленное мне моими бедными родителями. Когда я получил аттестат зрелости, от моих денег уже ничего не осталось.

Я не только умом понимал, как чувствует себя Эд, я мог совершенно доподлинно чувствовать это на основании своего собственного жизненного опыта. Все мое детство мне очень не хватало кого-то, кого я бы мог посещать на каникулах и кто бы нуждался во мне. И не важно, в какую форму этот кто-то когда-то одевался. Я сочувствовал Эду. Я смотрел на него иными глазами, чем до сих пор.

– Твой дед входил в состав Управления «А» в ставке персонального штаба рейхсфюрера СС.

Мария не унималась. В ее голосе послышались ультимативные нотки. Я больше не мог ее выносить.

– А может, ты перейдешь на китайский, раз ты такая умная? – сердито выпалил я. Мои пальцы нервно перебирали содержимое карманов моих джинсов и царапали сжатые в кулаки ладони. Все мышцы моего тела напряглись. Если бы я ослабил контроль над собой, я бы сделал нечто, чего я никогда еще не делал в своей жизни и ударил бы женщину, чего бы я себе никогда не простил. – Что это все, наконец, значит?

Мария со вздохом закатила глаза, чтобы окончательно и бесповоротно продемонстрировать мне мою позорную неосведомленность. Но мне совершенно не было стыдно за пробелы в моем образовании (были гораздо более захватывающие области, в которых я мог раскрыть мой потенциал), так что этим она только еще больше убедила меня в своем безграничном высокомерии.

– В составе Управления «А» в 1942 году начало свою работу Научное общество истории немецкого духовного наследия. Это общество разрабатывало различные исследовательские проекты. Начиная с каких-то сумасшедших эзотериков, которые разыскивали кольцо Нибелунгов, до врачей-преступников вроде Зигмунда Рашера. Которые проводили человеческие опыты в концентрационных лагерях.

Она снова показала на книгу, которую она все еще держала перед собой как трофей.

– В этой книге есть целая страница, которая посвящена Рихарду Краузе. Прежде всего, там сказано, что он объезжал оккупированные земли Восточной Европы по поручению Управления «А». Как ты думаешь, Эд, что он там делал?

– Мой дед не был преступником, – бессильно, но упрямо повторил Эд. Его детские воспоминание и нападки Марии на единственного любимого им человека привели к тому, что у него был поистине жалкий вид.

Мария наслаждалась своим превосходством. Она выглядела как хулиган, бьющий лежачего.

– Ну, разумеется, нет, – с ненавистью сказала она. – Он был, без сомнения, прекрасным парнем, который служил послом доброй воли по поручению СС.

Несколько минут моя головная боль постоянно удерживалась на довольно нервном, но все еще переносимом уровне. Но вдруг я почувствовал, как мои виски пронзила боль, прошла сквозь череп и прокатилась волной тупой боли, которая на некоторое время заставила плясать пестрые точки перед глазами. Неукротимая ненависть, которую я почувствовал еще в холле к Марии, когда ее появление после странного фокуса моего сознания вернуло меня к реальности, снова вернулась ко мне.

Я вырвал книгу у нее из рук и сердито отшвырнул ее в угол.

– Хватит! – крикнул я. – Ты здесь никому не судья, даже если ты так нравишься в этой роли сама себе!

Мария испуганно вздрогнула и отступила от меня на один шаг, как будто я ее ударил или как будто я, по крайней, мере выглядел так, как будто хотел это сделать. А я вовсе не был уверен в том, что я этого не хотел.

Юдифь избавила меня от принятия решения, быстро встала между нами так, что у меня не было возможности сделать что-либо Марии, не задев при этом Юдифи.

– Я предлагаю всем пойти на свежий воздух и немного успокоиться, – спокойно, но твердо сказала она.

На этот раз в виде исключения Элен, видимо, была с ней согласна, так как она быстро поднялась со своего места, подхватила Марию и вытолкала ее вон из кухни, как невоспитанного ребенка, которому она хотела за дверью прочитать нотацию. Мария не сопротивлялась. Всплеск моей злости выбил ее из колеи и вернул ее к роли неуверенной в себе серой мышки, которая, казалось, и не умеет ни сопротивляться, ни возмущаться. Юдифь поспешила за ними обеими, а поскольку я решил, что они правы и немного свежего воздуха мне не повредит, я последовал за ними, но остановился в дверном проеме и оглянулся на Эда и Карла. Эд все еще сидел, съежившись, словно покинутый пес, на своем месте и смотрел мутным взглядом в пустоту, а Карл все еще стоял, прислоняясь к стене, и вообще не делал ничего, что могло бы обнаружить его душевное состояние.

Я вышел из кухни, пересек холл и вышел к дамам во двор. С некоторым облегчением я констатировал, что у Юдифи еще остались сигареты. Она достала из пачки одну сигарету, с жадностью затянулась и предложила закурить Элен и мне. Я с благодарностью воспользовался ее любезностью и с удовольствием насладился воздействием табачного дыма на мои легкие, примирившись при этом даже со все еще ощутимой головной болью.

– Если дед Эда действительно… – осторожно начала Мария после того, как все мы молча постояли некоторое короткое время на дворе, глядя в темноту, но ее резко оборвала Элен.