Текст книги "Владлен Бахнов"

Автор книги: Владлен Бахнов

На этом компромиссном решении мы и остановились. Драгоценности мы зарыли в землю, и от имени султана Амбулатория под строжайшим секретом сообщили Везунчику, где он может обнаружить несметные сокровища.

Да, не таким уж идеалистом был тот историк, который верил, что Филипп Паприкот нашел клад. Оказывается, бывает и такое.

6

Когда мы вернулись, король Альфред пожелал нас видеть.

Джеймс Бонд-младший выбрал из своего гардероба специальный костюм для посещений Его Величества, уложил корону в специальный футляр для корон, и мы отправились во дворец.

Агент 003 подробно доложил, как нам удалось задержать преступников. А мне лично пришлось дать объяснение, почему мы вынуждены были оставить драгоценности Филиппу.

К счастью, король Альфред оказался толковым парнем и довольно быстро сообразил, что я поступил правильно.

– Ничего не поделаешь, с историей приходится считаться! – проговорил он, разводя руками.

И я подумал: живут же другие без фамильных драгоценностей. Проживет и Альфред. Перебьется как-нибудь.

А Джеймс сказал:

– Ваше Величество, может быть, вас хоть в какой-то степени утешит тот факт, что без ущерба для истории мне все же удалось вернуть вам самое драгоценное ваше сокровище. – И, сделав эффектную паузу, 003 добавил: – Я говорю о короне Паприкотов.

Он вынул корону из футляра, и присутствующие зажмурились от сверкания и блеска великолепной короны.

Король с удивлением посмотрел на корону, а затем на Джеймса. Министры тоже.

– Что это такое? – спросил король.

– Корона Паприкотов, – ответил Джеймс, почуяв что-то неладное.

– Вы что-то путаете… Все Паприкоты, насколько мне известно, пользовались только одной короной – вот этой, – и король указал на стоявшую под стеклянным колпаком треугольную сандуновскую корону. – Она перешла к Паприкотам от их предшественников Сандунов. Никаких других корон у Паприкотов не было.

Агент 003 растерялся. А между прочим, еще пятьсот лет назад там, в лесу под Бусолоном, Джеймсу полагалось бы сообразить простую вещь: если он из-за служебного рвения увозит корону, которая исторически должна была достаться основателю династии Паприкотов, то он по личной инициативе лишает этой короны всю последующую династию. Вот ведь как!

И можно понять недоумение короля Альфреда, которому притащили никогда не виденную им чью-то чужую корону.

– Здесь какое-то недоразумение, – повторил король. – Очевидно, эти гангстеры ограбили, кроме нас, еще какого-нибудь монарха. Вот откуда у них эта корона. И благодаря вам, агент 003, эта краденая вещь оказалась в нашем дворце! Какой международный скандал!

Так кончилась карьера Джеймса Бонда-младшего. И ничего не поделаешь! Как правильно заметил король Альфред Паприкот: с историей приходится считаться!

ПАРОДИИ 40-Х – НАЧАЛА 60-Х ГОДОВ

Ранние пародии

В 1944 году при издательстве «Молодая гвардия» открылось литературное объединение. Теперь кажется странным, что в то время, как шла война, молодые поэты собирались в небольшой комнатушке и, нещадно дымя махоркой, – папиросы тогда для нас были слишком дороги, – читали стихи и страстно спорили об эпитетах, ассонансах и поэтических образах. Когда кончались занятия, мы еще долго не расходились, а потом до самого комендантского часа бродили по затемненным улицам, продолжая читать друг другу свои самые сокровенные строки. Мы знали стихи своих товарищей наизусть, и нам казалось, что поэзией, как хлебом насущным, интересуются все без исключения, потому что сами мы жили тогда стихами и могли говорить о них круглые сутки.

Вначале объединение занимало одну комнату. Затем нас перевели в вестибюль. Но вскоре оказалось, что и там не могут разместиться все желающие. И тогда нам выделили одно из подвальных помещений в Политехническом музее. Теперь уже объединение насчитывало человек 150, и руководили им такие поэты, как Илья Сельвинский, Дмитрий Кедрин, да и другие.

Если бы я задумал перечислить тогдашних членов объединения «Молодая гвардия», мне пришлось бы назвать почти всех тех московских поэтов, которым сейчас за пятьдесят.

Там я впервые услышал неистовую поэму А. Межирова Вес верст», тихие и раздумчивые стихи Мих. Львова и запомнившиеся мне с первого раза несколько странные стихи Мих. Луконина. Там я познакомился: совсем молодым и уже разобранным на цитаты Семеном Гудзенко и еще многими, многими интересными поэтами и людьми.

А пародии на своих товарищей я писал просто т шутки ради, никогда не думая их печатать. Я читал на объединении, и пародируемые мною поэты, как мне казалось, не обижались. Надеюсь, они не обидятся и се дня…

1974

 
Я всю Европу пересек.
Идя в огне атак,
Два раза вдоль, три – поперек.
Четыре – просто так.
За это время я везде
И всюду побывал:
На Висле был, по Рейну плыл
И в Одер поплевал.
А как жилось мне, Боже мой.
Не жизнь, а парад.
Два студебекера за мной
Возили шоколад.
На ста перинах спал, ей-ей! —
Вот так я, братцы, жил!
Поил духами лошадей.
Пирожными кормил!
Уже немало тысяч строк
Написано мной, как
Я всю Европу пересек
Два раза вдоль, три – поперек.
Четыре – просто так.
За это время я везде
И всюду побывал.
На Висле был. по Рейну плыл…
И так далее…
 

1945

Когда на смерть идут – поют.

А перед этим можно плакать!..

Разрыв. – и умирает друг…

Разрыв, и лейтенант хрипит!

Бога ради. Бога ради.

Не рассказывайте мне.

Как вы в городе Араде

Позабыли о войне.

С. Гудзенко

 
Когда за стол сажусь – боюсь.
А перед этим можно плакать,
Я десять раз бывал в бою,
Я двадцать раз бывал в атаках.
Но самый страшный в жизни час —
Час непонятного рожденья,
О, кто не знал его из вас.
Рождения стихотворенья!
Минуты рвутся в тишине,
В огне махорочного дыма.
Стихи! Но только о войне,
И, значит, вновь проходят мимо
Другие темы, о другом.
Лишь ты, военная поэма.
Мне кажется, на мне одном.
Вот здесь, на шее. эта тема.
Читаю я. Сидят вокруг
Товарищи былых сражений.
Разрыв! И засыпает друг
От грохота стихотворений.
Разрыв! И лейтенант храпит.
Забыв походы и печали.
Как засыпали после битв
Ровесники, однополчане!
Я твердо обещаю впредь
Писать по-новому в тетрадях.
Не нужно так меня жалеть.
О, ради Бога, Бога ради!
 

1945

Вдосталь поблуждав на белом свете.

Испытав мороз, жару и зной.

Я люблю в стихах увидеть ветер —

Настоящий, грубый и земной.

Я рожден от киевского ветра…

Н. Мандель

Ветер, ветер,

ты могуч!

 
Верьте, а хотите и не верьте.
Утверждаю, сам не зная как.
Я рожден от киевского ветра.
Кто не верит, значит, тот дурак.
Мой отец – вот этот самый ветер,
А интеллигенция мне мать.
Потому-то лучше всех на свете
Я стихи умею понимать.
Я могу, взлетев, усесться в лужу
И опять подняться в небеса.
Потому что не всегда как нужно
Ветер славы дует в паруса.
Столько есть ветров, что нам ужасно.
Ветер в каждой есть моей строке.
А поэзия – прекрасный насморк.
Схваченный на этом сквозняке.
Я вполне запутанный, но все же
Не смотрите косо на меня,
Я хороший, я такой хороший.
Что наверно – самый лучший я.
Те ж, что говорят, что Мандель плохо
Пишет гениальные стихи.
Те враги России и эпохи.
Самые опасные враги.
За свои стихи я не в ответе.
По секрету сообщу молве,
Потому что их навеял ветер.
Бесконечный ветер в голове.
Лучше не хвалите, не жалейте,
Я покамест дым лишь без огня.
Вынесите вы меня на ветер.
Чтоб сильней проветрило меня!
 

1945

 
Мы
стоим
на немыслимом
рубеже.
Мы в болоте, в кювете, в колодце
живем!
Тридцать третью ночь мы не спим,
И уже
Тридцать третий день не едим и не
пьем!
Разрываются мины в моем блиндаже
И в стотысячный раз разрывают меня.
Мы стоим,
повторяю,
на рубеже,
И как сказано выше, тридцать три дня!
Отсюда не выйдешь! Здесь огненный
шквал!
Здесь ни книг, ни кино, ни театров нет!!!
Наш кювет в окруженье глухое попал,
И обложен блокадою наш кювет.
И вдруг старшина, таежный глухарь,
Танком раздавленный, встал с земли.
Вынул из-под танкетки сухарь
И приказал:
– Дели!
Мы грызли зубами, кололи штыком.
Прикладами брали его на прицел.
Рубили лопатами и топором.
Я даже попробовал
сапогом.
Но сухарь оставался цел!
Его мы – под танки и под обстрел.
Прошел ноябрь,
декабрь,
январь,
Но бродяга-сухарь оставался цел.
Оставался цел
матерый сухарь.
А ночью под пулеметным огнем
Пробежала мышь по лесам, по полям.
Взмахнула хвостищем, и этим хвостом
Разрубила матерый сухарь пополам.
Мы стояли вокруг, зубами скрипя.
Мы точили о зубы стальные штыки!
Вот постойте, немного приду в себя
И опять
напишу
про сухарь
сти —
хи!
 

1945

И ты над лужей сделался валетом.

И дождь козырной бьет тебя десяткой,

Злое терпенье зрячих минут…

На морозе немыслимоградусном…

В девятьсот сорок славном году…

Счастьеград…

Солнцеворотка…

Было, Лидка, было,

А теперь – нема!

В. Урин

 
Было, Лидка, было,
А теперь – нема-с!
Была Литкобыла,
А теперь – Пегас.
Блещет он подковами.
Ну-ка, тронь!
Сельвинским подкованный
Добрый конь.
Чествуя победу
В сорок славный год,
Я на нем поеду
Задом наперед.
Все старо в природе.
Все пора на слом —
Пусть мой конь походит
Уперед хвостом.
Хоть вода не водка,
А водка не вода.
Но солнцеворотка —
Это – да!
Новые формы
Новых слов!
Содержаньем кормят
Прос
та
ков!
Чествуя победу
Очень неспроста.
Я на нем поеду
У Поэтостан!
Во!
 

1945

Идут по войне девчата.

Похожие на парней…

Ю. Друнина

 
Стихов написав с десяток.
Известных по всей стране,
О том, как идут девчата.
Похожие на парней.
Припомню военные даты,
И вновь оживут во мне
Шагающие девчата.
Похожие на парней.
Во мне талант угадали.
Меня почитают везде.
Шагающие и так далее.
Похожие на… и т. д.
 

1946

 
Не гляди ты, любовь затая.
Не ходи в новых брюках и в кителе.
Ты писатель какой-то, а я
На троллейбусе главным водителем.
 
 
Ты уже не любимый теперь.
Ты теперь только факт исторический.
В сердце, как и в троллейбусе, дверь
Закрывается автоматически.
 
 
Мне пришелся другой по душе,
Я мечтаю с ним встретиться вечером.
Потому что у нас в гараже
Он работает старшим диспетчером.
 
 
Так что голову мне не морочь.
Не загадывай разные ребусы.
По добру, по-хорошему – прочь!
А не то перееду троллейбусом.
 
 
Впрочем, хочешь – с передней пущу.
Деньги зря на билет не выкидывай.
Я бесплатно тебя прокачу,
А на большее ты не рассчитывай.
 

Она вызревала, эта решимость,

В противоборстве страстей подспудных.

И цвета: голубой, закипающий в синем.

Темно-синий, слабеющий в голубом.

И многоигольчатым витамином.

Пузырясь, в меня озорство вошло.

Л. Озеров

 
Шел я сквозным сине-розовым сквером.
Где подсознательно пел соловей.
И окружила меня атмосфера
Многозначительностью своей.
Вечер был, и сверкали звезды,
И на дворе мороз не трещал.
Вдыхая прекрасно задуманный воздух,
Я образно думал о разных вещах.
Я думал и о прошлогодней пороше.
Я думал про будущие цветы,
Я думал о том, какой я хороший,
Я думал, какая хорошая ты.
Затем я подумал чуть-чуть о природе,
К которой симпатий своих не таю.
О том, что при этой природе я вроде
Фотографа штатного состою.
 
 
И вдруг меня дернуло, ошеломило,
И вдруг неосознанное вполне
Многоигольчатым витамином
Чтой-то такое взыграло во мне.
Ветер завыл и взъярился зигзагом.
Молния тучи прошила насквозь.
Мощно повеяло Пастернаком,
И… полилось, полилось, полилось.
Гром загремел, на меня ополчились
Силы встревоженных мною стихий,
Ливни клубились, дожди проносились,
И в результате всего получились
Вышеприведенные стихи.
 
 
О том, как я шел сине-розовым сквером,
И как подсознательно пел соловей,
И как окружила меня атмосфера…
Чу! Кажется, это опять начинается ливень.
 

 
Зацветает травами чудесными
Степь донская из конца в конец.
Ой да, с Дона да в Москву за песнями
Поскакал я, славный удалец.
 
 
Ты, дорожка, казака маститого
Не укачивай и не тряси.
Ты подай мне Каца – композитора.
Распеваемого на Руси.
 
 
Ой да, мы еще посмотрим, кто – кого.
Ой да, кто ж кого перепоет.
То ли мы Михайлу Исаковского.
То ли, может быть, наоборот.
 
 
То ж не гром гремит, грозою радуя.
То ж не пушки бахают сейчас.
То меня передают по радио.
Каждый день по 20 с лишним раз.
 
 
Разливайся, песня молодецкая,
Я ли, что ли, в песнях не силен?
Ой ты, моя мама – степь донецкая.
Ой да ты мой папа – Тихий Дон!
 

1947

 
В вечернем небе очень много звезд —
Как хорошо, что столько есть созвездий!
А лошади – они едят овес.
Как хорошо, что им овес полезен!
 
 
Вот так и ты придешь ко мне одна.
Вот так и я скажу тебе: «Присядь-ка!»
Как хорошо, что в огороде бузина,
А в Киеве далеком – дядька!
 

 
В небе звезды засветили,
Я весельем обуян.
Дайте мне гармошку или
В крайнем случае – баян.
Гей ты, дважды два – четыре,
Я, воззрившись на луну.
Растяну гармонь пошире,
Строчек на сто растяну.
Ты играй, гармонь-гармошка.
Про различные дела.
Под окошком свет-картошка
Расцвела белым-бела.
Не сдержать мне ахи-охи.
Ой ты, батюшки, восторг:
Словно при царе Горохе
Птичка села на кусток.
На лугу стоит кобыла.
Бело-белая притом.
Все так мило, все как было
При прадедушке моем.
Выйду в рощу, выйду в поле —
Всюду тишь да благодать.
Ой ты, краля, ой ты, дроля.
Ой ты, милка, так сказать.
А на дроле белы кофты,
Я те кофты обниму.
Эх ты! Ух ты! Ах ты! Ох ты!
И подобное тому.
 

 
Я в Сталинграде жил да был.
Воюя и любя.
Я под Берлином был и пил,
Подлюга, за тебя.
И где я только не бывал.
Тоскуя и любя,
Я всюду строго выпивал
Опять же за тебя.
Лишь о тебе мои мечты.
Куда б ни ездил я.
Такая-растакая ты,
Любимая моя!
По мере сил я тосковал
В сраженьях и борьбе,
И разных женщин обнимал
С мечтою о тебе.
А ты стыдилась, может быть,
Хотя бы раз в два дня
Благословить, перекрестить
И выпить за меня.
Но это я перенесу,
Простив твои грехи.
Тебе к постели принесу
Постельные стихи.
И в новых циклах воспою.
Волнуясь и любя,
Рубашку нижнюю твою —
С тобой и без тебя.
 

1. Одинокие гармонисты

 
Написал поэт известный
Про гармонь-трехрядку,
И пошли писаться песни
Массовым порядком.
 
 
То, что было у поэта
Хорошо и ново.
То другими перепето
От слова до слова.
 
 
Ой вы, песни, ой вы, ночки.
Бродят – мир им тесен —
Гармонисты-одиночки
Из различных песен.
 
 
Ходят, грустные, страдают
Тихо и приятно,
И лады перебирают
Очень аккуратно.
 
 
Гармонистов любят, кстати,
Любят изначально.
Но приходится страдать им
Профессионально.
 
 
Небо в звездах, небо чисто,
А в полях далеко
Батальоны гармонистов
Бродят одиноко.
 

2. Конно-лирическая

 
Ехал парень через речку,
А под парнем ехал конь.
Ой, уздечка ты, уздечка.
Эх, супонь моя, супонь.
 
 
Перед ним вполне открыто
Путь-дороженька легла.
Ой, копыто ты, копыто.
Удила вы, удила.
 
 
Слева – поле, справа – нива,
А за нивою – село.
Ой ты, грива, моя грива.
Эх, седло мое, седло.
 
 
Вдруг навстречу незнакомка —
Безлошадный пешеход.
Ой, котомка ты, котомка.
Перемет мой, перемет.
 
 
Говорит ей парень слово,
А она ему в ответ!
Ой, подкова ты, подкова…
 
 
Вот об этом песней новой
Нас обрадовал поэт.
 

Из лирической тетради
А. Кошмаркова

Я хочу познакомить читателя со стихами не совсем молодого и уже давно начинающего поэта А. А. Кошмаркова.

Прочитав эти произведения, любители поэзии, вероятно, скажут, что они, стихи, не очень оригинальны и им, любителям поэзии, уже не раз приходилось читать нечто подобное. Не станем спорить. Это. к сожалению, правда, и стихи, напоминающие лирику А. А. Кошмаркова, действительно не раз появлялись на страницах газет и журналов. Но, спрашивается, почему другим можно так писать, а Кошмаркову нельзя?

Далее. Внимательный читатель, несомненно, заметит: стихи А. А. Кошмаркова настолько разностильны, что кажется. будто они принадлежат разным поэтам. Объясняется это просто. Немолодой поэт весь в поисках и пока еще не нашел себя, а поскольку ищет он себя в чужих сборниках, то невольно подражает то одному, то другому любимому поэту.

Следует также подчеркнуть разницу между А. А. Кош-марковым и его лирическим героем. Например, такие факты, как конфликты с женой, всеобщая известность и др., касаются только лирического героя. А сам поэт легко может доказать, что с женой никогда не конфликтовал и популярностью не пользовался.

И, наконец, последнее. Читатели, вероятно, спросят: почему серьезные стихи А. А. Кошмаркова печатаются вдруг как пародии?

На этот вопрос убедительнее всего ответят сами произведения вышеупомянутого поэта.

 
Нет,
мой талант
принадлежит
не мне,
А времени,
народу
и стране.
Вчера писал стихи я за столом.
Но ты сказала вдруг:
– Сходи за маслом.
И сразу вдохновение погасло,
И я побрел послушно
в «Гастроном»…
Потом вернулся я из «Гастронома»,
Где битый час ушел на пустяки,
А очень может быть.
Сиди я дома,
Я написал бы лучшие стихи!
Потерян целый час тебе в угоду.
Но этот час.
Пойми меня скорей.
Ты отняла, родная, у народа
И у великой Родины моей.
И в силу вышеназванной причины.
Что ни случится с нами впереди.
Не посылай меня ты в магазины.
Сама по магазинам ты ходи!
 

Чем я заметней поднимался в гору.

Тем меньше счастья было у меня.

И. Кобзев

 
Как жаль, что я стал знаменитым,
В назойливом шуме похвал
Я признанным стал и маститым
И связь с населеньем порвал…
Как жаль, что я стал повсеместно
Известным в родимой стране!
Боюсь, что моя неизвестность
Уже не вернется ко мне.
Неужто навек миновало
То время страстей и стихий.
Когда в самых лучших журналах
Мои отвергали стихи?
Брожу я с печалью открытой.
Топлю свое горе в вине…
Как вспомню, что я знаменитый.
 

Повеситься хочется мне!

 
Я скоро стану гениальным,
И зарыдают, жизнь кляня,
Все женщины, первоначально
Не оценившие меня!
И задрожат они, бледнея.
Когда к ним явятся за тем,
Чтобы искать для литмузея
Черновики моих поэм.
Подвластно моему перу
Бессмертие – я в это верю!
И знаю: весь я не умру…
От скромности, по крайней мере.
 

 
Впервые я брожу по загранице.
И в капиталистическом краю,
В империалистической столице
Не притупляю бдительность свою.
Вчера ко мне прохожий прицепился:
Не скажете ли, сэр, где тут вокзал?
В ответ глухонемым я притворился
И этим провокацию сорвал.
Старушка, улыбаясь слишком мило.
Сказала мне: – Купите, мсье, цветок.
Но я прошел неумолимо мимо
И вылазку старушкину пресек.
Агенты Пентагона, не старайтесь!
А вы, друзья, в моем родном краю
Спокойно спите и не сомневайтесь:
Граница на замке!
Я бдю!
Адью!
 

 
Не за то люблю, что стан твой узок.
Что глаза с отливом голубым.
А за то, что сеешь кукурузу
Методом квадратно-гнездовым.
Я хочу дарить тебе цветы!
Я влюблен в тебя с того момента.
Когда норму выполнила ты
На сто восемьдесят три и шесть
Десятых процента!
Планы вы– и перевыполняя.
Мы комбайны по полям ведем,
А потом, культурно отдыхая,
В лодке по бульдозеру плывем.
Мы вспахали поле утром рано.
Целину мы подняли на ять.
А теперь я пригоню баранов
И ужо начну бороновать!
 

 
Как вольно дышится! Как небо чисто!
Весенним ветром пламенных идей
От формалистов – абстракционистов
Очищен воздух Родины моей.
Свобода мнений! Творчества свобода!
Вновь полон сил я, как весной природа,
И вновь могу открыто говорить
О том, что смело буду для народа
Под руководством партии творить.
Спасибо, милая, что с самого начала
Со мной ты так заботлива была:
От вейсманистов бережно спасала.
От морганистов зорко берегла.
И обо мне была твоя забота.
Когда, вопрос поставивши ребром,
Космополитам-антипатриотам
Ты в нужный час устроила погром.
Покончено навеки с формализмом.
И без него пойдем мы далеко.
Душа моя полна соцреализмом!
Ах, до чего же дышится легко!
 

 
Я вынужден тревожить Вас письмом.
Вчера несправедливо и сурово
Меня публично обвинили в том,
Что, дескать, воспевал я культ Хрущева.
Но – нет, всегда я с культом воевал.
Вы можете проверить сами.
Что если я его и воспевал.
То – в знак протеста! – серыми стихами.
А чтоб сильней протест свой показать.
Стихи, что посвящал ему когда-то.
Старался я безграмотней писать,
В чем добивался нужных результатов.
А также должен сообщить еще Вам:
Хоть я и сознавал, что рисковал.
Но те стихи, что были про Хрущева,
Я специально плохо рифмовал.
Но Вас – Вас я от сердца воспою.
Прославлю так. что небу станет жарко,
А если воспевать Вас – не в струю.
Заранее ошибку признаю.
Всем сердцем и душой
Примкнувший к Вам
Кошмарков.
 

В мягком вагоне не густо:

Я да еще пассажир.

В мягком вагоне так грустно…

Следом за нашим вагоном

Жесткий веселый вагон…

Режутся в карты мужчины.

Всласть забивают «козла».

А. Марков «Грустно»

 
Вырван я грубо из мира привычного!
Горюшко-горе мое неподдельное.
Переселили меня, горемычного.
Из коммунальной квартиры в отдельную.
Где ты, квартира моя коммунальная?
Где вы, соседские песни и радио?
Кухня не радует нас персональная,
И совмещенный санузел не радует!
Громко сказать мне, товарищи, хочется:
Лучше уж без санузла совмещенного.
Чем так, как я, прозябать в одиночестве.
Без коллектива соседей сплоченного!
Лезет мне в голову все безыдейное.
Я на глазах разлагаюсь морально…
Эх, загубила квартира отдельная
Выходца из коммунальной!