Текст книги "Победитель драконов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Владислав Русанов

– Ну…

– Я спрашиваю – согласен, пан Иржи?

– Согласен, пан Божидар.

– Так вот. Свое слово о пане Годимире его величество сказал? Сказал. Разрешил честь по чести добиваться рыцарских шпор? Разрешил. Так кто тебе позволил его худородным бесчестить?

Годимир ликовал в душе. Ай да молодец, пан Молотило! Умеет призвать к порядку, не доводя дело до поединка или, что еще хуже, безобразной драки. А Иржи явно напрашивался на драку. Особенно пытаясь задеть род Годимира. Чего-чего, а славных предков, носивших герб Косой Крест, он мог бы перечислить без запинки до дюжины. Вряд ли сам королевич может большим числом благородных предков похвастаться.

– По делу шпильмана его величество что-либо присудил? – продолжал Божидар. – Ну, ответь мне, пан Иржи. Присудил?

– Нет, – упавшим голосом произнес королевич.

– То-то и дело, что нет. Значит, до решения королевского суда нельзя человека считать лазутчиком или подсылом вражеским. Потому как обвинение может подтверждено быть, но может быть и снято. Ясно вам, панове? – Пан каштелян грозно взглянул на присутствующих.

Молодые рыцари смущенно потупились. Щеки королевича полыхали ярче маков. Он развернулся и ушел. Конечно, не так картинно, как пан Стойгнев, но все же сохраняя остатки достоинства…

– Пан Годимир. – Божидар подошел к словинцу почти вплотную и малость наклонился, поскольку превышал его в росте больше, чем на полголовы. – Ты уж прости, но с судом Господним ничего не выйдет. С оружием…

– С оружием я ему помогу, – вмешался пан Тишило, который, как оказалось, никуда и не уходил. Стоял тихонько в сторонке и кусал ус. – Меч можешь себе оставить, пан Косой Крест. Вдруг случится, что новый раздобудешь, тогда вернешь. А нет, так и не жалко. Вот со щитом и копьем хуже… Кольчугу…

– Кольчугу я сам подарю, – вновь перехватил разговор пан Божидар. – И шлем. Правда, у нас в Ошмянах доспехи старомодные, чай, не Беляны и не Хоробров…

– А коня можешь моего оставить, – махнул рукой пан Тишило. – Со всей сбруей. А то рыцарь без коня, что панна без косы.

Годимир от всего сердца поблагодарил. Жаль, само собой темно-рыжего, оставшегося в собственности Желеслава надолго, а скорее всего, теперь уже навсегда, но ничего не попишешь. Зато серый, доставшийся ему от полещука, был лучшим конем, на которого в создавшемся положении можно было рассчитывать. Широколобая голова. Широкие ноздри. Шея толстовата, но зато свидетельствующая о недюжинной силе. Крепкие ноги с широкими копытами и круглыми суставами. Правда, возраст подгулял. Судя по зубам, жеребцу лет пятнадцать. Зато выезженный и надежный. Без присущего молодым коням норова.

– Щита и копья не надо, – подумав, решил Годимир. – Все равно я теперь без оруженосца. А с чудищами рубиться меч лучше всего сгодится. Еще б рогатину…

– Молодец! – одобрил Тишило и, попрощавшись, ушел. Видимо, собираться в поход.

Божидар почесал щеку.

– Ты, пан Годимир, на юг езжай. На юге у нас странное случается. Не слыхал?

– Да кое-что слыхал…

– Люди пропадают. Целыми артелями. Старатели. Слыхал?

– Да слыхал, слыхал. Самоцветы, говорят, у вас там ищут у подножья Запретных гор?

– Как бы не так… – Каштелян понизил голос. – Самоцветы… Скажут тоже. Как бы не так. Клад драконовский они ищут.

– Как?

– Ты что, пан драконоборец, не слыхал что ли? Драконы клады собирают…

– Ну, это я, положим, знаю.

– Так и людишки тоже знают. Вот и ищут. Да только чаще смерть свою находят.

– Ясно, – кивнул Годимир. – Значит, не шутка про дракона.

– Да какая же шутка?! – слегка обиженно протянул каштелян. – Столько знамений!

– Ясно. – Рыцарь помолчал, подумал. И вдруг спросил: – А скажи мне, пан Божидар, зачем ты мне помогаешь?

Пан Молотило ответил сразу, не задумываясь, что заставляло отбросить сомнения в его искренности:

– А я верю, что у тебя получится дракона найти. Найти и убить. И, надеюсь, когда клад, крылатым чудовищем охраняемый, сыщешь, ты меня не забудешь. Так, пан Годимир?

Вот так! Стоит только еще раз сказать: «Ай да молодец, пан Божидар!» Ловкач. Умеет и честь рыцарскую приумножить, и о мошне не забыть. Годимир тряхнул чубом, улыбнулся:

– Пополам, пан Божидар. Согласен?

– Согласен!

А после они, перешучиваясь, словно старые друзья, отправились выбирать доспехи. Следовало поторопиться. Рыцари из ошмянского замка выезжали один за другим. Раньше начнешь искать королевну, больше надежды застать ее живой.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ВОДОГРАЕВА НОЧЬ

Серый конь размеренно ставил копыта на раскисшую землю, оставляя на тракте ровную цепочку следов. При всей своей неказистости, жеребец рысил отменно. Достаточно только на следы посмотреть – отпечатки задних и передних ног смыкаются даже на вольной рыси. Хуже пришлось Ярошу. Его невесть где добытый, крепкий мохногривый савраска оказался дурноезженным с неисправимой тягой к сорочьему скоку[44] 44
  Сорочий скок – сорочья рысь, разновидность неправильной рыси (испорченный аллюр), при которой лошадь делает скачки задними ногами при ритмичной работе ног передних.


[Закрыть]. Поэтому подбрасывало лесного молодца в седле прямо-таки немилосердно, а он, хоть и оказался неплохим для недавнего кметя наездником, ничего с этим не мог поделать.

Накануне Яцева дня пошел дождь, застав спутников в дороге, и вымочил их до нитки. Но летний дождь – не беда. Тем более что до Яця Водограя дождь – в засек, а после из засека, как говорят кмети. То бишь, дожди с весны до конца червня урожай прибавляют, а после – мешают сенокосу да вызреванию ржи. Правда, Годимир немножко переживал, чтоб кольчуга не заржавела. Кожаная сума, в которой он ее вез, оказалась худой и пропускала воду. Ярош прятал на груди, под нательной рубахой, тетиву длинного лука.

Рыцарь повстречал разбойника через день по выезду из Ошмян, всего в версте за околицей села Подворье – деревенька на самом деле махонькая, кормящаяся с двух ветряков и выпаса. Румяный улыбчивый корчмарь объяснил Годимиру, как проехать на Гнилушки, заметив, что наезженный тракт там обрывается. Южнее Гнилушек селились только самые отчаянные головы, которые занимались охотой и бортничеством.

Следует заметить, что путешествовал словинец в одиночку.

Да и кто мог составить ему компанию?

Пан Тишило?

Но полещук попрощался, не успели они выехать из Ошмян. Радостно потирая руки, пан Конская Голова сказал, что будет ждать Стойгнева, который задерживался. Старым врагам – кстати, из-за чего разгорелся сыр-бор, переросший в стойкую неприязнь между двумя уважаемыми рыцарями, пан Тишило так и не сказал – предстояло наконец-то встретиться и разрешить все накопившиеся противоречия.

Королевич Иржи с товарищами?

Годимир не был уверен, что обрадовался бы таким попутчикам. Да и выехали горячие головы из замка Доброжира почти на сутки раньше. Очень, видно, хотели первыми добраться до дракона…

Словинец задержался, подбирая себе доспех с паном Божидаром, который не доверил столь ответственное дело слугам. Потерял, конечно, время, зато теперь вез во вьюке вороненый хауберк, рассчитывая надеть его уже после Гнилушек, а к седлу приторочил шлем наподобие шишака, но с переносьем и кольчужной бармицей, защищающей не только шею, но и нижнюю часть лица. Не хуже, чем тот шлем, что отнял у него Желеслав. К подаренному паном Тишило мечу добавили корд и легкую секиру – и дров на привале наколоть сгодится, и врага зарубить.

Ехал Годимир особо не торопясь, но быстро. Коня не мучил непосильной скачкой, но заснуть на ходу тоже не давал. Коль ты рыцарский конь, давай рыси, старайся оправдать доверие.

Стоящего на обочине Яроша он сперва не узнал.

Чего греха таить, разбойник оказался мастером менять обличья. То нищий оборванец, к которому и прикоснуться-то противно, то иконоборец, а теперь вот – кметь кметем. Кептарь из лохматой овчиной шкуры, на голове – куколь, крашенный березовой корой в бледно-желтый цвет. С первого взгляда рыцарь принял Яроша за пастуха. Даже кибить расснаряженного лука на плече показалась ярлыгой[45] 45
  Ярлыга – посох чабана.


[Закрыть]. Селянин на обочине сам по себе внимания благородного пана не привлечет, а потому Годимир нацелился проехать мимо.

– И куда ж это пан рыцарь собрался? – раздался вдруг знакомый голос.

Годимир вздрогнул и даже сжал кулак, чтобы проучить дерзкого, но, увидев щербатый оскал, который Ярош почему-то считал улыбкой, вздохнул с облегчением.

– А ты, никак, вновь на большую дорогу вышел? – усмехнулся он в ответ.

– Не-а, пан рыцарь. Я с этим делом пока повременю. Надоело.

– Да неужто?

– Точно. Решил я на юг прогуляться. Сперва до Гнилушек, а там видно будет…

Не дожидаясь одобрения или неодобрения со стороны рыцаря, Ярош свистнул, и из кустов выбежал короткошеий, пузатый конек саврасой масти. Подседланный и в уздечке.

Ярош поймал ногой стремя, крякнул и запрыгнул в седло:

– Поехали, что ли?

Годимир почесал кончик носа:

– А что ж ты Сыдора не ищешь больше?

Ярош пристроил лук поперек седла, оскалился:

– А нету его в Ошмянах! Удрал, сука!

– Вот как? – удивился словинец, трогая коня шенкелями. – Неужто испугался?

– Да кто ж его знает? Если испугался, то не меня. Я так думаю.

– Почему?

– А откуда ему знать, что я его ищу? Нет, неправильно я сказал… То, что я его искать буду, он наверняка знает. С тех пор, как ты, пан рыцарь, ему рассказал, что мою цепь перерубил. Он не знает, что я знаю, что он в Ошмянах… Тьфу ты! Во закрутил! – Ярош покачал головой.

– Ну, я-то понял. – Годимир усмехнулся, расправил перекрутившийся повод. – А как Сыдор сумел догадаться и удрать из Ошмян?

– Да я и не думаю, что он о чем-то догадался. Просто уладил те дела, ради которых заявился… Ты не слышал часом, пан рыцарь, никому горло не перерезали дня три назад?

– Перерезать не перерезали, вот кости чуть не переломали! – Помимо воли рыцарь коснулся правого бока. Ребра после удара Горюна еще болели. Не так сильно, чтобы заподозрить перелом, но все же чувствительно. Удовольствия мало. В особенности, когда трясет на рыси.

– Тебе, что ли? – догадался разбойник.

– Ну да! – Годимир вкратце пересказал свои приключения после ухода Яроша. Само собой, ни слова он не сказал заречанину о появлении навьи и ее участии в схватке. Не нужно ему знать, как странствующему рыцарю нежить помогает с врагами расправиться. Хотя, с другой стороны, теперь события выглядели так, словно рыцарь в одиночку и без оружия одолел троих прожженных бойцов. Очень уж на неприкрытое хвастовство смахивает.

Скорее всего, именно об этом и подумал Бирюк. Дураком-то он не был. Но если и заподозрил спутника во лжи, виду не подал. Оглядел рыцаря прищурившись. Присвистнул так, что саврасый запрядал ушами.

– Говоришь, промеж ног Авдею приложил?

– Ну…

– Это радует. Если с душой врезать, еще дня три в седло не сядет. Успеешь подальше отъехать.

– Ты думаешь, что…

– Да чего там думать! Я Авдея знаю, как облупленного. Теперь он не успокоится, пока твою голову не увидит насаженной на копье или своими руками горло не перережет.

– Радуешь ты меня, – подергал себя за ус Годимир.

– А ты, пан рыцарь, я гляжу, не сильно пугаешься.

– Так испугом не спасешься. Чему быть, того не миновать. Пускай найдет меня, а там поглядим, кто кого.

– Зря ты так, пан рыцарь. Желеслав абы кого мечником не поставит.

– И что с того? – Словинец начал злиться. Бессмысленный разговор. Хотя, если подумать, в дороге лучше такой, чем никакого. Все ж веселее.

– Да ничего! – Бирюк захохотал, запрокидывая голову. Даже кони шарахнулись. – Не балуй! – Разбойник передернул повод саврасого. – Ты мне нравишься, пан рыцарь. Если что, будем вдвоем отбиваться.

– Да?

– А то? Ты один. И я один. Надо нам друг дружку держаться.

– Ты что-то путаешь, – постарался как можно высокомернее сказать Годимир. – Рыцарю с разбойником по пути не бывает.

– Так какой же я разбойник? – неожиданно грустно проговорил Ярош. – Теперь. Вместо того, чтобы грабить, я тебе помогаю грабителей от конюшни отгонять. Да и сейчас не о том, как бы разжиться чужим добром на дармовщинку, думаю, а Сыдора ищу.

– Вот и ищи его! Что ко мне привязался? – По правде, Годимиру хотелось сказать другое. Ярош ему нравился. Такие люди честны и в дружбе, и во вражде. С ними легко. Но не может же рыцарь и в самом деле привечать лесных молодцев. Одно дело, порисоваться перед случайным спутником и выпустить разбойника из колодок, а другое дело – с отпущенным душегубом дружбу водить.

– А я не к тебе привязался! – Бирюка было не смутить. – Я к Запретным горам еду. Говорят, Сыдора там часто встречают. У нас, на северных отрогах, пещер много. Вот я и думаю – у него там лежбище. Это тебе не Ошмяны!

– Вот оно что! – протянул словинец.

– Ясное дело! А поскольку ты, пан рыцарь, как я уже понял, несчастья просто притягиваешь, встречи с хэврой Сыдора ты не минуешь.

У Годимира от услышанного челюсть отвисла. Вот те раз! Один недорыцарем кличет, другой песни про рыцаря-несчастье поет – издевается, третий и вовсе как приманку для беды использовать хочет. Хотел выругаться и прогнать Бирюка, но подумал… и махнул рукой.

Леший с ним. Как говорила одна панна в Стрешине, наперстница пани Марлены, хоть горшком назови, только в печь не ставь. Пускай едет. Во всяком случае, пригодится, если и в самом деле с Авдеем и его дружиной столкнемся.

Вот и поехали они вместе.

А в Яцев день, как говорится, после дождичка, саврасый и серый кони выехали на широкую вырубку посреди леса. Десятка три приземистых домов стояли, собравшись в кружок, отгораживаясь по околице крепкими тынами.

– Гнилушки! – торжественно провозгласил Ярош и засвистел веселую плясовую.

* * *

Въезжающих с севера в деревню конников гнилушчане, конечно же, сразу заметили. Не может укрыться появление двух новых людей в маленьком поселке, отстроенном на самой окраине королевства. Здесь нужно ухо востро держать. И разбойники, и людоеды, и нечисть всякая… Опять же, не ровен час, загорцы пожалуют. Их тут не любили. Сказывалась старинная вражда, едва ли не трехсотлетней давности. Тогда гости из-за Запретных гор немало крови пролили на зареченской земле, а сколько в неволю увели – и не сосчитать! Быть может, с тех самых времен в Заречье и паны, и кмети живут беднее, чем в Хоробровском королевстве или, к примеру сказать, в Полесье. Собственно, и горы начали Запретными называть именно тогда. Запрещали отцы детям, а деды внукам к ним приближаться. По прошествии мало не трех веков суть запрета забылась, да и сам он стерся из памяти людской. Поселенцы, охотники за пушниной, самоцветами, россыпным серебром снова начали отправляться на юг. Селились мелкими артелями и хуторами, рыли землянки и ладили времянки. Но из более-менее постоянных обиталищ людских Гнилушки были все же последними. Сюда даже наведывались три-четыре раза в год королевские сборщики подати, могли и стражу прислать для защиты от разбойников или набегов кровожадных пожирателей человечины с гор. Могли. Да вряд ли присылали. У короля и панов придворных забот полон рот.

Яроша здесь узнавали. Приветливо помахал рукой починяющий тын бородатый мужик. Стрельнули глазами две девки с ведрами в руках, зарумянились и нырнули в хлев.

– Частенько наведываешься? – усмехнулся Годимир.

– Случается. – Разбойник похлопал по шее коня и направил его к стоявшей на отшибе хате, крытой дранкой.

Селяне по большей части занимались своими делами. Поднимали головы на проезжающих, кивали приветливо и вновь возвращались к немудреным занятиям. Мало ли работы у кметей в середине лета? Тем паче, что пришел долгожданный Яцев день.

Нынче самый длинный день и самая короткая ночь, что следовало отпраздновать. По старинному обычаю и заречане, и словинцы, и полещуки знаменовали Яцев день возжиганием ритуальных костров и купанием в реках, что по поверьям предохраняло людей от всяческого зла, колдовства и недоброго глаза. Потому и назвали ночь, следующую за праздничным днем, – Водограевой ночью. Гуляние начинали с закатом солнца и не успокаивались до утра, а на рассвете сжигали белого петуха. Церковь весьма не одобряла подобные пережитки и боролась с ними по мере сил. Только в каждое село монаха не пришлешь. А с другой стороны, живущие на окраинах люди и так страдали от нежити и нечисти, зачем усугублять их трудности? Если сами верят, что омовение в проточной воде и прыжки через костер очищают тело и душу, дают силы противостоять злу, пускай тешатся сколько хотят. Церковники в Заречье и в королевствах на правом берегу Оресы не отличались излишней строгостью. Это воинствующие рыцари Ордена Длани Господней могли огнем и мечом изжить любую ересь. Или обычаи, показавшиеся ересью их гроссмейстеру…

От размышления Годимира оторвал знакомый голос:

– Явились, не запылились!

Уперев руки в бока, около покосившегося черного плетня стоял Олешек. Весь зипун в соломе – не иначе валялся чуть ли не до полудня. Безусое лицо слегка озабоченное и настороженное.

– Дождался, пан музыкант? – воскликнул Ярош, спрыгивая с саврасого.

– Ну, здравствуй, Олешек Острый Язык! – Рыцарь не смог сдержать улыбку, а руки сами потянулись обнять мариенбержца.

– Привез? – вместо приветствия подозрительно прищурился Олешек.

– Что привез? – не понял Годимир. Холодный и чужой тон шпильмана немного обидел его. Самую малость, но все же…

– Цистру мою привез?

– Да вон она, твоя бандура! – ткнул пальцем разбойник. – Распереживался!

– Не смей ее бандурой звать! – окрысился шпильман и шагнул к Годимиру, протягивая ладони.

Рыцарь осторожно, словно величайшую ценность, передал ему цистру, решив про себя – музыканты как дети, обижаться на них, по меньшей мере, глупо.

Олешек вцепился в инструмент, как оголодавший хватает краюху хлеба. Нежно провел пальцем по деке, придирчиво осмотрел гриф, сковырнул ногтем прилипшую травинку, протер рукавом. Уселся на перевернутое корыто. Тронул первую струну. Скорчил недовольную гримасу и схватился за колки.

За спиной музыканта Ярош развел руками и постукал себя по лбу. Не от мира сего, мол. Годимир вздохнул. Ясное дело, не от мира… А что поделаешь?

Они успели расседлать коней, протереть их мокрые спины висевшей тут же, на плетне, тряпкой, которая могла оказаться чем угодно – от потника до убруса[46] 46
  Убрус – в старину нарядный головной убор, свадебная фата: головной платок, сложенный в виде треугольника, надеваемый поверх повойника.


[Закрыть]. Вскоре серый и саврасый бок о бок мирно хрустели соломой, насыпанной щедрой рукой Яроша. Не Бог весть какая еда, но не в привычках уставших коней перебирать харчами.

– Где Дорофей-то? – крикнул Бирюк, развешивая потники на длинной жердине.

– А? Что? Не мешай! – отмахнулся Олешек. Он сосредоточенно дергал струны одну за другой, прислушивался, крутил колки и снова трогал струны.

– Во дела! – усмехнулся, показывая выбитый зуб, лесной молодец. – Пойду поищу. Ты размещайся, пан рыцарь. Все едино Водограеву ночь тут пробудем…

Годимир и не подумал возражать. Почему бы не отдохнуть? Тем более что в ночь Яцева дня в путь пуститься рискнул бы разве что безумец. Вся нечисть выбирается из схоронов. Даже те, кто никогда никого не трогал и в остальные дни года старается держаться подальше от человека и его жилья, нынче ночью могут стать опасными. Лесовики и водяные, кикиморы и волколаки, ведьмы и колдуны, отбившиеся от сородичей навсегда и предающиеся в пустынных местах нечестивому ремеслу.

Леший «шалит» в лесу как никогда – может завести в чащобу и напугать там до смерти, а то и столкнуть с крутого яра. Водяницы вкупе с водяным так и норовят подстеречь одинокого путника… Да что там одинокого? Случалось, и целые обозы купеческие пропадали! Подстеречь, затащить в воду и утопить, сделать своим тайным полюбовником. Безобидная по причине полной слепоты змея-медянка на время Яцева дня и Водограевой ночи получает зрение и – где только силы берутся? – бросается на человека. Летит как стрела, может и насквозь пробить. Попадаются в лесу волки с бараньей головой и вепри с тремя хвостами. В зачарованную ночь звери обретают речь, деревья говорят между собою шелестом листьев и звонят в пучине озер утонувшие колокола. Правда, в последнее Годимир не верил. Так и не обязательно во все верить. Один купец из Басурмани тоже, говорят, не верил, что зимой с неба замерзшая вода может падать и на земле лежать, не таять. Поехал в Мариенберг как привык – в халате и феске. В первую же седмицу отморозил легкие и помер в страшном жару.

Как истинно верующий в Господа человек, Годимир не очень верил и в обереги, часть которых селяне собирали для защиты от нечисти во время Водограевой ночи, а другую часть в эту же ночь готовили на будущее. Например, в Бытковском воеводстве для защиты от нечистой силы кладут на подоконник крапиву, а в Заречье – молодые побеги липы. С той же целью у входа в избы и хлева ставят вырванные с корнем осинки. Болтают, мол, от волколаков осина защищает. И от вомперов. Как бы не так! От тех и других лучше доброй стали ничего не защищает. Но если людям угодно придумывать себе забавы для успокоения души, зачем же мешать? Вот и сегодня ночью обязательно найдутся чудаки, что отправятся рвать желтоголов и медвежьи ушки, богатенку и чернобыльник. Собранные травы засушат и развесят по хате – над окнами и дверью, по всем углам. Если кто заболеет, кинут пучок в очаг, чтоб наполнить ароматным дымом. Сожгут былинку-другую во время грозы, чтоб молния в дом не ударила. Кое-кто пытался приколдовывать помаленьку – присушить там жениха или, напротив, от соперницы отсушить.

– Фу-у-ух! – шумно выдохнул Олешек. – Настроил… – Он поднял голову и словно впервые увидел словинца. – Привет, пан рыцарь! Спасибо тебе!

– Да не за что, – буркнул Годимир. – Я думал, ты и не заметил меня.

– Почему не заметил? Очень даже заметил. Заметил, что цистру расстроил мне. Играл?

– Нет, – не покривив душой, ответил Годимир. Он почему-то так ни разу и не притронулся к струнам. То ли некогда было, то ли сработал некий внутренний запрет.

– Не может быть! – воскликнул шпильман.

– Ты меня во лжи уличить хочешь? – нахмурился рыцарь.

– Нет, что ты! – Олешек даже руками замахал. – Прости! Ляпнул, не подумав. Просто она такая расстроенная была…

Годимир хотел возмутиться, плюнуть под ноги, послать глупого шпильмана подальше, но… не смог. Слишком уж искренними были его глаза.

– Я если обещал что-то в целости и сохранности доставить, то выполняю, – твердо промолвил словинец.

– Да я уже понял. Понял. Извини, – заискивающе проговорил шпильман. – Когда начнешь учиться? Хочешь, прямо сейчас?

Рыцарь вздохнул:

– Я бы и рад. Только сейчас не до того. Переночуем у Дорофея и дальше в путь.

– Ты что-то новое про дракона узнал? – заинтересовался мариенбержец.

– Узнал? Не то слово, – тряхнул чубом Годимир. И вдруг догадался – Олешек ведь не знает ничегошеньки. Ни о королевне, ни о драконе, ни об Авдее с Горюном и безымянным бельмастом. Рыцарь присел рядом с товарищем и начал рассказ…

Когда он в третий раз повторял по просьбе Олешека, какую именно рожу скорчил королевич Иржи, отчитанный при прочих рыцарях паном Божидаром, вернулся Ярош с Дорофеем.

Бортник Годимиру сразу не понравился. Какой-то плюгавый, узкоплечий, борода пегими клочьями, нос обгорел на солнце и облазит, поблескивая в прорехах молодой розовой кожицей. Но самым неприятным на его лице были толстые мокрые губы, шевелящиеся под усами, словно жирная гусеница.

Ярош волок, нежно прижимая к боку, оплетенный кувшин, а Дорофей умудрился держать сразу здоровенный пучок зеленого лука, каравай ржаного хлеба с поджаристой корочкой, толстый ломоть сала, дразнящего багровой прорезью, и горшочек, закопченный снизу.

– Чем богаты, понимаешь, тем и рады… – Бортник шмыгнул носом, выгрузил припасы прямо на землю. – Туточки перекусим, а то у меня в хате мухи дохнут от вони.

– Это точно, – подтвердил Олешек. – Особенно, как чоботы снимет, портянки развесит, так хоть топор вешай. Вторую ночь на соломе сплю.

– Верно, – кивнул Ярош. – Сколько его знаю, портянки еще ни разу не стирал.

– Зато меня комары не жрут, понимаешь. На лету дохнут. – Дорофей извлек из-за пазухи четыре грубо слепленные глиняные чашки, заглянул в каждую, из одной выудил мусор немытым пальцем. – Не побрезгуй, пан рыцарь…

Годимир хмыкнул. Уж чем-чем, а грязью его не удивишь. Как говаривали в Чечевичах, в имении его батюшки, грязь не сало – высохла и отстала. Опять же в странствиях даже самому чистоплотному рыцарю удается вымыться по-настоящему едва ли раз в месяц. Купания в прудах и речках не в счет – они только освежают, а грязь не смывают.

Ярош зубами выдернул капустную кочерыжку, воткнутую в горло кувшина. Сладковато и едко запахло брагой.

– Это свекольная, – пояснил разбойник. – Вонючая – спасу нет, зато с утра голова не болит. Кроме Дорофея никто так делать не умеет, елкина моталка. – Он ловко разлил брагу по чаркам. – Скажешь слово, а, пан рыцарь?

Годимир пожал плечами:

– Не умею я. Я все больше с мечом управляюсь. У нас вон – музыкант есть. Для него слова привычней.

– Только скромничать не надо, пан рыцарь, а? – усмехнулся Олешек. – Я-то скажу, но ты тоже с рифмами не в ссоре.

– Ладно, говори, не томи душу, – отмахнулся словинец.

– Давайте выпьем за Яцев день и ночь Водограя. Чтоб чудеса нам попадались на пути чаще, чем чудовища. Чтоб все мечты наши исполнились. Чтоб Годимир нашел и королевну, и дракона. Чтоб Ярош такую хэвру сколотил, с какой не стыдно и за горы пограбить сходить. А Дорофей чтоб приучился портянки стирать.

– А ты? – спросил Годимир. – У тебя какое заветное желание?

– Да что я? – Шпильман даже скривился. – Какие у меня могут быть желания? Станешь королем – приглашай петь в замке. Вот и все мои желания.

Брага опалила глотку, выдавив слезы из глаз вернее жалостливой канцоны. Стараясь забить резкий вкус и умопомрачительный аромат, Годимир сунул в рот стрелку лука. Дорофей занюхивал хлебным мякишем.

– Ох, и ядреная… – застонал Ярош и потянулся разлить еще по одной. – Закусывайте, не стесняйтесь.

Олешек не церемонился и набил рот салом и хлебом так, словно после собирался поститься до осени. С трудом ворочая челюстями, перехватил цистру поудобнее, провел ногтем по струнам.

– Ты не спеши, не спеши. – Лесной молодец счистил с куска сала крупную соль, ловко напластал еще десяток ломтиков. – Вся ночь впереди… Когда еще в Гнилушки шпильман из самого Мариенберга приедет?

– Да никогда, понимаешь. – Дорофей щелчком сбил крошку с бороды. – Мой дед ни разу в жизни живого шпильмана не видел, так и помер. А тут… Да еще рыцарь, понимаешь, странствующий… Ох и повезло нашим девкам сегодня! Эту ночь Водограеву еще лет двадцать вспоминать будут.

– Да что-то меня не тянет веселиться, – признался Годимир, осушив вторую чарку. – Только и думаю, как королевну от дракона спасти…

– Это дело, конечно, нужное, – согласился Ярош, разливая по третьей. – Ну, меж второй и третьей…

– Перерыва нету! – подхватил Дорофей, а музыкант поморщился. Наверное, от простецкой рифмы.

– Господь троицу любит, – потянулся за чаркой шпильман.

– Верно! Ты выпей, пан рыцарь, а королевна никуда не денется, понимаешь. И так уж позеленела, поди.

– Чего? – не понял Годимир. – Отчего это королевна позеленела вдруг?

– А помнишь, кметь в корчме у Андруха толковал? – принялся пояснять Бирюк. – Поверье у нас в Заречье такое. Ежели какая баба со змеем живет, то непременно позеленеет. Нет, я, конечно, понимаю – королевна и все такое…

– Но устроена она так же, как и все бабы! – Бортник уже порядочно захмелел.

– Я – рыцарь и не позволю… – Годимир попытался подняться с корыта.

– Все, все… Уже замолчали. – Ярош ткнул кметя в бок. – Сейчас еще по одной, а потом пан музыкант нам споет.

– Вот так всегда! – ответил Олешек. – Одним пить-гулять, другим их развлекать! – Но обиженным или недовольным он не выглядел. Прожевав очередной кусок, откашлялся и взялся за инструмент.

– Да не спеши ты! – Разбойник подтолкнул к нему чарку. – Успеешь спеть.

– Не-а! Потом пальцы заплетаться начнут. – Шпильман ударил по струнам и запел:

 
– Пора, мой друг, пора!
Ольха стучит в окно.
С корчемного двора
Уйдем, пока темно.
 
 
Застанет нас в пути
Рассветный робкий луч,
Весенние дожди
И снег тяжелых туч.
 
 
Нас ждет чудесный край,
Пар заливных лугов,
Тенистый шум дубрав
И аромат стогов.
 
 
Оставь седло, мой друг,
И отложи клинок.
Вступи в задорный круг,
Пляши, не чуя ног.
 
 
Пей воду из криниц,
Закат душой впитай,
На отблески зарниц
Желанье загадай.
 
 
За осенью весна,
За грозами метель…
Пока звенит струна,
Пока звучит свирель.
 

– За это стоит выпить… – Ярош полез пятерней в бороду.

Дорофей смахнул слезинку с уголка глаза. «Все-таки не плохой мужик, – подумал Годимир. – Зря я про него так думал…»

– Я понял, – произнес он и удивился слегка заплетающемуся языку. – Это и есть твое желание. Давай выпьем, чтоб оно всегда сбывалось.

– Выпить можно, – возразил Олешек, – а как же гулянье? Хочу через костры попрыгать…

– Успеешь, – махнул рукой бортник. – Девки, понимаешь, никуда не убегут. А брага порой заканчивается. Понимаешь?

– Понимаю… Наливай!

С началом сумерек Дорофей сбегал за третьим кувшином. Где он их прятал? Загадка.

Олешек что-то пел.

Годимир, обнимая Яроша за плечи, рассказывал о своем служении панне. Пытался читать стихи собственного сочинения, но все время забывал рифму в четвертой строке катрена. Разбойник честно пытался подсказывать, но не угадал ни разу.

Сало закончилось. Радушный хозяин предложил закусывать медом и немедленно притащил берестяной туесок и две ложки – больше в доме не нашлось.

Когда совсем стемнело, разожгли перед домом небольшой костерок. Кто-то, кажется шпильман, предлагал печь репу. Дорофей слабо возражал, что, дескать, отродясь репы не сажал, но тогда Олешек вызвался пошастать по чужим огородам.

– И кто из нас разбойник? – через силу выговорил Ярош. Хотел подняться, но не смог и великодушно разрешил: – Иди. Если получится…

Шпильман с великим тщанием спрятал цистру под корыто. Встал на ноги. С трудом удерживая равновесие, дошел до соломенной кучи, споткнулся, упал и тут же захрапел.

– Еще по одной и на боковую! – глядя почему-то мимо Годимира, предложил Дорофей.

– Нет, друзья! Я – все, – твердо ответил рыцарь, откинулся на спину и принялся рассматривать звездное небо.

Путь Молочника упрямо не желал оставаться на месте, вращаясь наподобие крыльев ветряка. Звезды то троились, то двоились, умудряясь при этом вести хоровод вокруг Полуночной звезды, последней в дышле Воза.

Разбойник с бортником еще болтали. Кажется, наливали… Издали от реки слышался визг и хохот. Это парни и девки начали прыгать через костры, совершая обряд очищения огнем. Вскоре придет черед воды принимать разгоряченные танцами и беготней тела, смывая вместе с пылью и потом земные грехи. И можно снова нарушать заповеди Господа. До следующей Водограевой ночи. Очень удобно…

С этими мыслями Годимир заснул.