Текст книги "Победитель драконов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Владислав Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПАН ТИШИЛО ГЕРБА КОНСКАЯ ГОЛОВА

Едва-едва открыв глаза, Годимир вознес краткую, но горячую молитву Господу. Кто бы ему ни привиделся во сне, создание это слишком мало походило на доброжелательное и благодушное. Что ж, рыцарь хорошо уяснил – против нечисти прежде всего помогает добрая сталь, слово Господне и Вера, хранимая в сердце.

Олешек безмятежно сопел, скрутившись в калачик. Еще бы! Утро выдалось довольно прохладным, а зипун у него тоненький, кое-где протертый до кисеи. Под правой рукой и вовсе по шву пошел. Годимир даже задумался ненадолго: будить, не будить? Уж очень жалко выглядел шпильман. Словно подросток – тонкая шея, худые плечи, полуоткрытый рот. Потом плюнул на сострадание и толкнул мариенбержца в бок:

– Вставай! Рассвело!

Музыкант вскочил:

– А! Что? Ну, ты даешь, пан рыцарь! Едва-едва солнце взошло, а ты туда же!

– Кто рано сапоги обувает, тому Господь помогает, – ответил Годимир расхожей пословицей.

– А смысл-то какой рано вставать? Чай, не в дорогу… – проворчал Олешек, хлопая себя ладонями по бокам.

– Замерз?

– А то?

– Сбегай к речке, умойся. Пока туда-сюда, как раз согреешься.

– Глумишься, пан рыцарь? Вон Пархим, поди, до сих пор дрыхнет!

Годимир глянул под телегу:

– А вот и не угадал, пан Острый Язык! Нету его! Сельские – они знаешь как рано встают? Ого-го!

– Да и пускай. Хвала Господу, хоть под утро его храпа не было слышно…

Рыцарь не ответил. Он уже понял, что Олешек ворчит не со зла, просто по привычке. Вернее, шпильман придумал сам себе такой образ и старается его поддерживать, за что частенько получает по шее. Но не прекращает бурчать и издеваться над окружающими.

Вот ведь упорство!

Годимир крякнул, скинул жак на траву и, оставшись в одной тонкой рубашке, проделал несколько быстрых движений. Словно был с мечом в руках. Да обычно он и упражнялся по утрам с мечом. Немного, для разминки. А вот вечером перед сном частенько изнурял себя до седьмого пота. И с мечом, и с утяжеленной палицей. А что? Хочешь жить, старайся. Меч для рыцаря не просто инструмент, как топор для плотника или мастерок для каменщика. Он друг. Потому, что не только кормит, но и защищает. Попробуй, не окажи ему должного почтения – подведет в трудную годину. Застрянет в кости врага и вывернется из руки, а то и вовсе скользнет по косматой шкуре волколака. Заклинит в ножнах… Да мало ли? Меч нужно холить и лелеять. Точить, направлять оселком лезвие, смазывать в сырую погоду. И, конечно, упражняться! Упражняться, упражняться и еще раз упражняться, как сказал какой-то знаменитый рыцарь древности. Злые языки поговаривали, что он совсем не то имел в виду, но большинство рыцарей охотно начертали бы его изречение на щите, словно девиз. Особенно странствующие рыцари, вынужденные полагаться лишь на силу своих рук, да на меч, да еще на удачу и милость Господнюю.

То, что Годимир лишился оружия, не освобождало его от необходимости повторять прочно заученные движения. Повторение, как говорится, мать учения. А отец учения, в таком случае, труд.

Рыцарь двигался с закрытыми глазами. Тело выполняло движения само, без вмешательства разума. Разум часто мешает, заставляет дрогнуть, оступиться, совершить ошибку.

Начало – из стойки Плуг[25] 25
  Стойки – существует четыре основных стойки с большим мечом: Плуг, Бык, Крыша и Глупец, а так же второстепенные стойки: Скрещенная, Ключ, Подвешенное острие, Смена, Гневное острие и Гневная стойка. Выделяют еще стойки «последней надежды», которые являются так называемыми «глухими» защитами.


[Закрыть]. Невидимый меч направлен снизу вверх и глядит в лицо мнимому противнику. Шаг вперед, клинок устремляется во врага – «длинное острие». Переход в стойку Быка. Раскрутка и раскалывающий удар сверху. Клинок взлетает. Крыша. «Гневный» удар наискось слева направо. Меч возвращается ударом снизу. Взлетает снова в Крышу и падает опять «гневным» ударом. На это раз справа налево. Поперечный, или плоский, удар. Если противник со щитом, то лезвие летит под щит. Шаг назад. Меч в Ключе. В правом Ключе, что несколько необычно, но Годимир гордился этой находкой. Поперечный удар справа. Поворот на носке правой ноги, меч сзади, в Гневной стойке. Раскалывающий удар. Бык. Укол «длинным» острием. Меч возвращается в Плуг.

Словинец вздохнул и разжал пальцы. Меча-то нет все равно… И добыть его ой как трудно. Тут только он заметил, с каким восторгом наблюдает за ним Олешек. Виновато улыбнулся. Мол, и рад бы тебя поучить, но не с чем.

– Здорово… – с легкой завистью протянул шпильман. – Мне бы так…

– А зачем тебе? – не выдержал Годимир. – Для чего? Ты же не собираешься убивать врагов. А если надумаешь, так острым словечком вернее прикончишь, чем я клинком.

– Так-то оно так, – кивнул Олешек. – Но иногда приходится постоять за себя не только словом, но и оружием. Вот сам подумай, пан рыцарь, были бы мы вчера оба при мечах, да выученные как следует?

– А неизвестно, что лучше, – нахмурился рыцарь. – Их восьмеро было. Понимаешь? Восьмеро! Вдвоем против такой силы никак нельзя. А попытались бы сопротивляться, только раззадорили бы вояк Желеславовых. Кто бы нас тогда живыми отпустил? Знаешь, мертвый свидетель – молчаливый свидетель…

– Все равно, – упрямо сжал губы певец. – Хочу уметь с мечом обращаться. Иногда, знаешь, бывает, не одного себя защищать приходится…

– Ну…

– И тогда бывает все равно. Потому что если не защитил, то хуже, чем погиб. Знакомо тебе такое чувство? – Обычно улыбчивый Олешек посуровел, даже стал казаться старше своих лет.

Годимир кивнул. Что возразишь? Прав шпильман. Как ни крути, а прав. Одна беда – поздновато начинать учиться, когда тебе больше двадцати. Стойки, удары, движения заучишь, но мастером тебе не стать. Так же, наверное, и в любом другом ремесле. Да, именно в ремесле. Умение здорово драться – то же ремесло. И пусть возражают ревнители рыцарской чести, путь морщатся и оттопыривают презрительно губу. Ремесло и есть. Потому что не передается с кровью, как цвет глаз или волос, а приобретается навыками, упорным трудом, не без участия известной доли таланта. Так же как и кузнечное дело, и плотничье, и гончарное.

Кстати, о гончарах. Раненько все-таки Пархим встает. И коня что-то не видно… Должно быть, решил горшечник серого напоить, пока остальной люд, скопившийся у переправы, не проснулся. Напоить и искупать. Вообще-то сельские жители коней купанием не балуют, не считают нужным. А зря. Лошадь – животное чистое. А если и воротит кто-то нос от неприятного запаха, так это не вычищенный вовремя застарелый пот и грязное стойло, в котором, бывает, толкутся кони до середины пясти в навозе. Вот и хорошо, что их новый знакомый не из таковских.

– Послушай, Олешек, – чтобы отвлечь шпильмана от тяжких мыслей проговорил Годимир. – Мне тут сон странный приснился… Сейчас расскажу.

И рассказал.

– Зеленая кожа, говоришь, пан рыцарь? – почесал затылок шпильман. – И красавица?

– Не зеленая, а зеленоватая. Не жаба все-таки мне приснилась. Но что красавица, то красавица. Просто неземная…

– Жениться тебе, пан рыцарь, пора! – Нельзя не признать: обычное расположение духа вернулось к музыканту очень быстро. Даже слишком быстро, на взгляд Годимира.

– То есть как – жениться? В смысле, зачем жениться?

– Чтоб красавицы голые по ночам не снились! Она ведь голая была, а?

– Откуда я знаю? Только лицо видел.

– Если только лицо, тогда с женитьбой и потерпеть можно. Не мчаться к первой встречной панянке. А вот если бы голая…

– Да хоть трижды голая! – возмутился рыцарь. – Я тебе разве о том толкую? Пойми. Чудо лесное, то ли крыса, то ли бобер, – раз! Волосы и кожа с прозеленью у девицы…

– А ты откуда знаешь, что девица? Проверял, что ли? – не выдержал и съехидничал Олешек.

– Ты хоть и шпильман, любезный, а большой пошляк! – скривился Годимир. – Слушай и не перебивай.

– Да я слушаю.

– Вот и слушай.

– Да слушаю я, слушаю.

– Так вот. Больше всего меня клыки беспокоят.

– А я думал… Все! Молчу, молчу.

– Не тот ли вомпер, про которого Пархим толковал?

– То есть инкуб? – посерьезнел Олешек.

– Не инкуб. Инкуб, если ты помнишь, приходит к женщинам. Это может быть лишь суккуб.

– Скажи, пан рыцарь, ты правда в это веришь?

– Эх, хотел бы я не верить…

Шпильман почесал кончик носа. Задумался.

– И ведь не проверишь никак, а?

– Не «акай»… Почему не проверишь? Проверить можно.

– Как?

– Ну, пока не знаю. Следующего сна дождаться, к примеру.

– А может, лучше и проверять не надо? Я бы на твоем месте пошел к… Да хотя бы к святым отцам. Они молитвы почитали бы…

– Пойду. Непременно. Когда до истинной церкви доберусь.

– А к этим? – Олешек кивнул в ту сторону, где, как они помнили, с вечера отдыхали у костра иконоборцы.

– Да ни за что! Еретики! Мне потом еще и за них отмаливаться?

– Как знаешь…

Шпильман пожал плечами. Заглянул в котелок с остатками каши. Потыкал в загустевшее варево ложкой.

– Разогреть, что ли?

– Разогревай, а я пойду с рыцарем знакомиться.

– Не позавтракав?

– А на голодный желудок драться легче, – невесело усмехнулся Годимир.

Он тщательно расправил жак, протер пучком травы сапоги, пятерней пригладил волосы.

– Э, нет, я с тобой. Чтобы шпильман, да такое зрелище пропустил?

Олешек по примеру товарища попытался привести в порядок зипун. Но особо не преуспел. Попробуй-ка выглядеть красиво, когда вот-вот рукав отвалится. Зато он взял цистру. Осмотрел ее подозрительно, подышал на деку, поелозил рукавом. Кивнул удовлетворенно. Готов, мол.

Годимир покачал головой укоризненно:

– А умыться?

– А сам? – Музыкант по-прежнему за словом в карман не лез.

– Куда ж я денусь?

Они спустились к реке.

На узкой полоске между подмытым берегом и кромкой воды плескались, стоя на коленях, иконоборцы. Долгополые одеяния они, понятное дело, не снимали – грех голышом красоваться, – зато рукава закатали едва ли не по плечи. Старший из святош, тот самый, с изможденным лицом, что в корчме Ясей одобрил песню Олешека, сдержанно кивнул рыцарю. Годимир подумал вдруг, что если рыцарь-у-моста не поверит в его благородное происхождение, можно будет сослаться на чернорясых. Но, испытывая внутреннюю, глубинную нелюбовь к противникам основных догматов Веры, он понимал, что прибегнет к этому средству лишь в самом крайнем, безвыходном случае.

А где же Пархим?

Горшечника нигде не было.

Отмель просматривалась на три десятка саженей вправо и влево. Захочешь спрятаться – не выйдет. Тем паче с конем.

Очень странно и удивительно. Куда он мог деваться? Бросил товар, подводу, упряжь…

Ладно, не о Пархиме сейчас думать надо. Не маленький ребенок, найдется.

Годимир зачерпнул полную пригоршню студеной, не прогретой еще солнечными лучами воды и плеснул в лицо. Крякнул. Ожесточенно растер. Зачерпнул еще.

Рядом повизгивал Олешек.

– Ух, хорошо-то как! Ух, прямо жжет!

Вода бодрила и придавала ясности мыслям. Нет лучше средства, чтобы позабыть ночные кошмары.

Напоследок Годимир намочил и пригладил волосы. Сдул брызги с усов. Теперь хоть на бой, хоть на пир идти можно.

* * *

У бело-красного шатра их встретил зевающий малый в стеганом гамбезоне[26] 26
  Гамбезон – длинный (до колена) стеганый поддоспешник. Надевается под кольчугу, но можно использовать и как отдельный доспех.


[Закрыть]. Вздернутый нос и румяные щеки парня – оруженосца по всей видимости – пятнал серый пепел. Не иначе, раздувал угли потухшего за ночь костра.

– Кто такие?

Годимиру уже начал надоедать этот немудреный вопрос. Сколько раз он слышал его только за вчерашний день? Но словинец сдержался и ответил степенно, как и подобает человеку благородной крови:

– Я – рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. У меня есть дело к твоему пану.

– Рыцарь? – недоверчиво вскинул бровь оруженосец. – Что-то не очень…

– А в лоб? – вкрадчиво поинтересовался словинец.

Парень вздрогнул. Похоже, от слов рыцаря повеяло чем-то до боли ему знакомым. До боли. В первоначальном смысле этого выражения.

Из-за шатра вышел еще один слуга. Докрасна обветренное лицо, седые усы и зачесанные назад волосы. Он вполне мог оказаться приставленным еще с малых лет к будущему бело-красному рыцарю дядькой. Холил, заботился, учил в седле сидеть, с охотничьими псами и соколами обращаться, а позже остался при пане верным, преданным слугой.

Он зарычал на оруженосца:

– Лясы точишь, бездельник? А вода не согрета! Я тебя!..

– Да вот, дядька Жит, – виновато развел руками паренек. – Пришли тут… К пану Тишило, говорят.

– Разберусь. Иди работать!

Пожилой слуга приблизился к Годимиру и Олешеку. Долго рассматривал их, прищурив ясно-голубые, выцветшие с годами почти до белизны глаза. Ну, просто не глядел, а изучал, как хороший кузнец изучает стальную заготовку, которую намеревается превратить в меч. Казалось, не пропустил ни одного пятнышка на одежде, ни единой латки или незаделанной прорехи. Хоть Годимир и считал свою одежду добротной, относительно новой и вполне чистой, ему захотелось спрятаться или прикрыться руками, как прикрываются деревенские девки, купающиеся в пруду после тяжелого дня на жатве, перед глазами парней-охальников, засевших в кустах. А про шпильмана, с его убожеством, которое когда-то звалось зипуном, даже думать не хотелось.

Следует отдать должное наметанному глазу Жита. Он безошибочно определил в Годимире человека не черной крови.

– Так это ты, паныч, к нашему пану Тишило в гости напрашиваешься?

– То есть как это – «напрашиваешься»? – стараясь придать голосу как можно больше холода, проговорил словинец. – Твой пан для чего тут, у моста, поселился?

– Ну, не поселился, а…

– Я спрашиваю, для чего? – загремел Годимир. – Отвечай, холоп! – И уловил краем уха изумленное восклицание шпильмана. Еще бы, таким Олешек его еще не видел.

Но Жит оказался тоже не лыком шит – словинец улыбнулся невольной рифме. Слуга бело-красного рыцаря напрягся, выпрямился, будто кол проглотил, и отчеканил:

– Пан Тишило, герба Конская Голова, коему я уж почитай сорок лет без малого верой и правдой служу, стал у моста, дабы вразумлять излишне гонористых юнцов-рыцарей. Ежели таковые проезжать вздумают, обязаны вызов принять или при всем честном народе пану Тишило в ноги поклониться.

Старый слуга вздернул подбородок. Зыркнул убийственно.

– Ну так зови своего пана. Нашелся такой юнец! – бесшабашно проговорил Годимир, чем поверг Жита в легкое замешательство.

– Да пан Тишило!.. Да ты слыхал, паныч, кто такой пан Тишило герба Конская Голова? Да он такого, как ты… – задохнулся Жит.

– Так зови. Зови!

– Я не пана позову сейчас, а велю слугам тебя взашей гнать!

– Ну, попробуй.

Серые глаза Годимира скрестились с блекло-голубыми слуги. Про себя рыцарь при этом думал: «Бить начнут, главное, попробовать отнять у кого-нибудь оружие. На Олешека надежды никакой. Прогнать его, что ли, от греха? А то ведь покалечат ни за что ни про что…»

– Эй! – закричал Жит. – Ратиш, Бажен! Сюда!!!

– А ну, тихо! – перекрыл слова слуги мощный бас.

Полог шатра откинула в сторону чья-то рука и к пререкающимся подошел невысокий – на полголовы ниже Годимира – крепыш в светло-коричневом жаке со следами потертостей от кольчуги, суконных свободных штанах и остроносых сапогах со шпорами. Пышные каштановые усы свисали едва ли не до ключиц, выдавая в пане уроженца Полесья, страны дремучих лесов, полноводных рек и отважных воинов. Волосы, стриженные в кружок, так же, как и у самого Годимира, – явление вполне обычное для рыцарства по обе стороны от Оресы, – присыпала обильная седина, хоть на вид шляхтичу было немногим больше сорока.

– Что за шум? – пророкотал пан, почесывая шею.

– Пан Тишило, этот нахал… Из юнцов, видать, не по годам прытких… – зачастил сбиваясь Жит. – По усам вижу – словинец… Из хоробровских… Гнать…

– Тихо! Не тарахти! – осадил не в меру зарвавшегося слугу пан Тишило. Не торопясь, с чувством собственного превосходства, оглядел Годимира. – Ты кто таков будешь?

– Я – рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. Странствую во исполнение обета. Увидел твой шатер, пан Тишило, и пришел с тем, чтобы дать и тебе возможность исполнить свой обет.

Бело-красный рыцарь продолжал ожесточенно чесать шею, пытаясь забраться широкой ладонью в горловой вырез жака.

– Из Чечевичей, говоришь… Знаю, знаю… Это под Бытковым? Так ведь?

– Так.

– Значит, и вправду словинец. Не люблю словинцев.

Годимир пропустил это выпад мимо ушей. Просто стоял и ждал. Ждал, стиснув зубы, пока бело-красный рыцарь выговорится. Иногда, чтобы достичь успеха, приходится проявлять терпения куда больше, чем хочется.

– Слишком умные они, словинцы эти… В особенности южные, – продолжал пан Тишило. Повернулся к Житу. – Так ведь?

Старик истово закивал, рискуя сломать шею от излишнего усердия.

– Как ни встречу эдакого хлюста из-под Хороброва или Быткова, сразу жизни учить меня принимается. А как до дел доходит… Тьфу, и растереть. Так ведь? Что молчишь, пан Косой Крест?

– А что мне сказать? Я ж не жизни учить тебя пришел, пан Тишило. Не знаю, как в Хороброве или Лютове, а у нас в Бытковском воеводстве еще уважать старших не разучились.

– Да? А зачем же ты пришел? – Бело-красный прекратил скрестись и упер руки в бока.

– На бой тебя вызвать! – не выдержал Олешек.

– А ты кто такой? – зыркнул на него пан Тишило.

– Кто? Я – шпильман. Олешек Острый Язык из Мариенберга. Слыхал о таком, пан рыцарь?

– Не слыхал. И слышать не хочу, – отрезал полещук.

– Поздно, уже услышал! – задорно воскликнул Олешек, и Годимир почувствовал закипающую злость: ну просил ведь тебя не лезть не в свое дело! Тут одно слово неверное, и все можно испортить, а у шпильмана язык, ясное дело, острый, но без костей.

– Я хочу вызвать тебя на бой, пан Тишило герба Конская Голова, – решил взять нить разговора в свои руки Годимир.

– На бой? На бой… Это было бы здорово, – кивнул пан Тишило. – Так ведь?

– Да он босяк какой-то, а не рыцарь! – упрямо буркнул Жит. Двое подошедших оруженосцев – должно быть Ратиш и Бажен – захихикали.

– А ведь и правда, – задумался Тишило. – Что-то я не помню, как ты приехал, пан Годимир. И где твой конь, меч, копье? А?

Годимир чуть было не ляпнул: «Не «акай»!», но вовремя сдержался. Олешеку замечания делать – это одно, а суровому пану-полещуку – совсем другое.

– Так получилось, пан Тишило, что я лишился меча, коня и копья, – ответил он честно, ничего не скрывая. – А прибыл вчера в сумерках на телеге горшечника.

При этих словах замурзанный оруженосец прыснул в кулак. Второй паренек ткнул его локтем – не гоже, мол, насмехаться.

– Слыхал я сказку про одного рыцаря, что на телеге ездил… – Пан Тишило снова полез пятерней за пазуху.

«Чесотка у него, что ли?» – как-то некстати подумал Годимир.

– Эта история и в Мариенберге известна, – вмешался Олешек. – И смею напомнить, ясновельможный пан, те, кто над рыцарем Абсалоном, ехавшим в телеге спасать похищенную врагами королеву, смеялся, после плакать были вынуждены.

Пан Тишило, не прекращая чесаться, внимательно посмотрел на шпильмана. Покачал головой:

– Откуда он у тебя такой взялся, а, пан Косой Крест?

– Это мой товарищ. Путешествуем мы вместе, – не покривив душой, ответил Годимир.

– И оба хороши – словно побирушки на паперти, – прошипел Жит.

Рыцарь Тишило отмахнулся от него:

– Помолчи. Заморил вусмерть. Так значит, пан рыцарь, изволишь вызывать меня на бой…

– Так положено по уставу странствующих рыцарей, – пожал плечами Годимир и, полуприкрыв глаза, повторил по памяти: – Коли встретишь благородного рыцаря, шатер у моста разбившего, обязан почтить его, вызвав на честный поединок либо вызов оного рыцаря приняв.

– Верно. Устав рыцарский знаешь. Знаешь, так ведь?

– Ну, знаю.

– Тогда ответь мне – чем я с тобой сражаться должен? Нет у тебя копья и коня… Ладно, могли бы пеше на мечах или секирах переведаться. Но у тебя же и вовсе никакого оружия нет! Так ведь?

– Пропил, видать. Гультяй словинецкий, – вякнул старый слуга и привычно увернулся от мелькнувшего кулака пана Тишило. Да, по правде сказать, пан Конская Голова и не бил в полную силу. Кому ж охота верного слугу, к которому привык, как к собственной заднице, покалечить? Но для острастки махнуть полагается. Чтоб не думал, будто запросто может в панский разговор встревать.

– Так на чем мы биться будем? – Бело-красный рыцарь скреб уже поясницу.

– А на кулаках! – гордо бросил Годимир.

– На кулаках? – если не опешил, то изрядно удивился Тишило.

– Слышал я, в Полесье весьма в чести кулачные забавы. Или врут злые языки? – невинно глянул словинец.

– А великий герой Грозя, что город Грозов основал, – ввернул Олешек, – потехи ради диких туров кулаком в лоб бил. И очень расстраивался, когда с первого раза не сбивал с ног.

Пан Конская Голова почесал затылок:

– Нет, не без того… Выходят мужики на лед зимой подраться, когда Горынь станет.

– Так то ж смерды, черная кость! – с безопасного расстояния подал голос Жит.

– Когда кочевники через Горынь перебрались, Хоробров с Ельском пожгли и уже у самого Грозова стояли, бились все бок о бок. И рыцари с князьями, и кмети с горожанами, – веско проговорил Олешек. – А потому и победили басурманов, что не делились на черных и белых, словинецких и полещуцких, грозовских и хоробровских.

Пан Тишило дернул себя за ус. Крякнул:

– Хорошо говоришь, шпильман. Умеешь. Я-то думал, тебя Острым Языком прозвали за подначки дурацкие. Ан нет. Умеешь в сердце раны растравить. Даже у такого борова толстошкурого, как я. Так ведь? – Не дожидаясь ответа, подытожил: – Значит, пан рыцарь герба Косой Крест, вспомним времена короля Грози? Так ведь? На кулаках значит на кулаках.

Сзади тихо застонал Жит. Еще, не приведи Господь, руки наложит на себя ревнитель традиций и рыцарской чести от такой выходки своего пана.