Текст книги "Победитель драконов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Владислав Русанов

– Вот это рыцари! – восхитился Годимир.

– Ага! Знал бы ты, как тот же Божидар ругался, когда об их подвиге узнал. Два барана, говорит, лбами бились. Хоть бы оба последние мозги повышибли.

– Да что ты такое говоришь?

– Мало ты панов местных знаешь. Они тут давно готовы шпоры и меч заложить, если ростовщик хорошую ссуду пообещает. А пан Божидар среди них – первый. Эх, как он меня уламывал письма ему показать, которые якобы гроссмейстер Торвальд Хмурый королю Момчило Благословенному в Жулны со мной пересылал. Вот смешной! Думал, ему какая денежка перепадет, если он нос свой всунет в дела загорцев… Понятно дело, что уговаривал он меня уже после того, как обыскал десять раз.

– А ты?

– А что я?

– Что ему сказал?

– Вот чудак ты, пан Годимир! Что же мне ему говорить, когда нет у меня никаких писем.

– Вот опять ты врешь! – Словинец даже кулаком по колену пристукнул от возмущения. – Ведь есть у тебя письма!

– Нету!

– Есть. В цистре их хранишь. Скажешь – нет?

– Откуда ты… – ошарашенно протянул Олешек и вдруг сообразил: – Девка? Велина?

Годимир кивнул.

– Она? Ух, оторва! – Шпильман даже горлом заклокотал от ярости. Таким его рыцарь еще не видел ни разу. – Это ж надо! Куда забралась! То-то, я слышал, вторая и третья струны не строят, как положено! А это она полазила! Ничего, я ее еще повстречаю…

– Думаю, повстречаешь, – пообещал с легкой угрозой в голосе Годимир. – И, скорее всего, гораздо раньше, чем рассчитываешь.

– Да? – Музыкант не испугался. – Вот тогда и поговорим.

– Хорошо. Поговорите обязательно. Ты скажи, зачем опять врал мне?

– Понимаешь… – Олешек вздохнул. – Не моя это тайна. Ты же рыцарь. А рыцарь о чести прекрасной панны должен печься. Так?

– Так, – согласился драконоборец.

– Значит, ты меня понимаешь. Почему я письма прятал, почему не признавался ни в чем… – Музыкант виновато шмыгнул носом.

– Ну, мне ты мог…

– Не мог! – отрезал мариенбержец. Потом добавил мягче: – Не обижайся, пожалуйста. Правда, не мог. Тайна, что двоим известна… Сам понимаешь.

– Понимаю.

– Значит, мир?

– Мир.

– Это хорошо. Знаешь, я недавно песенку сложил…

– Господь с тобой! Мы же в часовне!

– Да я петь и не собирался. Хочешь, просто расскажу?

– Ну… давай.

– Даю, – улыбнулся шпильман. – Эх, пан Годимир, пан Годимир… Когда ж ты «нукать» перестанешь?

– Да никогда, наверное. Ты песню читай…

– Хорошо. Слушай.

Олешек откашлялся и начал:

 
– Мы все мудреем год от года.
Жизнь переменчива, как мода.
Уже взираем с высоты
Годов на прошлые мечты.
Глядишь, чему-то жизнь и учит:
Кто плачет, стонет и канючит,
Кусок свой хлеба получил,
На выпрошенном опочил.
А если плакать стало стыдно
Или выпрашивать обидно,
Губу до крови прикуси
И гордо голову носи
Не тщись в погоне за величьем
Переменить свое обличье,
А будь таким, каков ты есть,
И сохрани в заботах честь.
 

Они помолчали.

Иногда помолчать, сидя рядом с другом, приятнее, чем с ним говорить. Ведь говорить человек способен с кем угодно – и с врагом, и с приятелем. А молчать вместе, да так, чтоб это не тяготило? Только с другом.

Потом Олешек вдруг сказал, тяжело вздохнув:

– Мне вообще-то в Загорье надо.

– Как?! – чуть не подпрыгнул словинец.

– Так письма мне в Загорье надо доставить.

– Вот это да! Ты что, не знаешь?

– Что не знаю?

– Что загорцы вторглись в соседнее королевство.

– Как?

– Кто его знает – как? Я ж там не был. А Кремень черную стрелу прислал.

– Кто прислал?

– Король Кремень Беспалый. Его столица в Ломышах.

– Вот названия придумывают эти заречане! – всплеснул руками шпильман.

– Названия как названия, – пожал плечами Годимир.

– Ладно! Господь с ними, с названиями! Что там загорцы?

– Ну, толком я и сам не знаю. Гонец, когда умирал, сказал, что режут, жгут…

– Помоги мне удрать из Ошмян! – Олешек переменился в лице, вцепился Годимиру в рукав. – Помоги, Господом прошу!

– Ты что? Что с тобой случилось?

– Не спрашивай. Помоги. Я тебя очень прошу! – Шпильман заискивающе глянул снизу вверх – даже сидя он был ниже словинца почти на голову.

– Что-то я тебя не пойму…

– Да не надо понимать! Просто помоги выбраться из замка и из города. Мне Божидар по замку разрешает невозбранно ходить – гуляй, мол, где хочешь. А вот в город – ни-ни. А тем паче, я думаю, за городскую стену…

– Да зачем тебе?

Олешек напрягся. Потом махнул рукой:

– Ладно. Скажу. Пани, которой я письма должен доставить, столь высокопоставлена в Загорье, что… В общем, ты меня понял. Не могу я больше говорить, не могу! – Он опять едва не сорвался на крик. – Я остановлю войну.

Годимир сцепил зубы. Прищурился:

– Точно остановишь?

– Точно. Обещаю. Чтоб мне цистры в руках не держать!

Вот это клятва. Всем клятвам клятва, если принять во внимание трепетное отношение шпильмана к своему инструменту. Не нарушит. Будем надеяться и верить. А если не верить другу, зачем тогда нужна дружба?

Вот только как ему помочь? Если охрана получила распоряжение не выпускать шпильмана из замка, то просьба странствующего рыцаря может показаться им не слишком убедительной. Даже если рыцарь прибыл вместе с их королевной и сражался на мосту за ее право войти в город.

Но, быть может, слово самой королевны будет значить больше?

Не исключено…

Только бы верные Божидару стражники не вмешались. Иначе без шума не выберешься.

– Ладно. Попробую тебе помочь. – Годимир поднялся на ноги, одернул кольчугу. Зевнул. – Как же я хочу спать…

– Выспаться успеешь потом, – подскочил Олешек. Засуетился, открывая дверь.

– Ага. В могиле, не иначе.

– Да что ты такое говоришь, пан рыцарь!

– Еще не рыцарь, если ты не забыл.

– Да брось ты! Долго ли?

– Смотри, сглазишь – в Загорье найду, – пригрозил драконоборец, выходя в коридор. – Хорошо бы с панной Аделией поговорить. Глядишь, и помогла бы…

– Так в чем дело?

– В чем, в чем… – ворчливо протянул Годимир. – Как ты думаешь, если молодая панянка весь день в седле провела, что она ночью делать должна?

– А не знаю! – хитро ухмыльнулся Олешек. – Иная может весь день на охоте скакать, а ночью… танцевать до упаду.

Словинец покачал головой:

– А я думаю, спит она. Раньше завтрашнего полудня не проснется. А потому мы попробуем стражникам головы задурить. Я им скажу, что ее высочество распорядилась тебя выпустить. Все видели, как я с ней вместе в замок входил. Поверят.

– Поверят? Точно?

– А ты можешь что-то другое предложить?

– Я? Нет. – Шпильман покачал головой. – Если б я мог, сидел бы я тут… Ага, подставляй кошель!

За разговорами они не заметили, как оказались в главной зале. Ничего удивительного – в любом замке коридоры сходятся к ней. И целыми днями здесь кипит бурная жизнь. Встречи, разговоры, пиры и выступления заезжих шпильманов с жонглерами. А когда гостей съезжается слишком уж много, то отдельные комнаты находятся, как правило, лишь для самых богатых и именитых, навроде прославленных рыцарей или соседских королей с семьями. Паны попроще довольствуются лавками в той же зале. Да и оруженосцы со слугами спят тут же. Порой прямо на полу.

Нынче, к счастью для Годимира с Олешеком, рыцари из замка Доброжира разъехались. Сам король кинул клич – найдите, мол, пропавшую наследницу. Как говорится, такая-сякая сбежала из дворца… Почему-то эта строчка, услышанная давным-давно, так давно, что и не вспомнить, где именно, не шла у драконоборца из головы. Теперь через главную залу можно было пройти без риска перецепиться через чьи-нибудь ноги или наступить на беспечно отброшенную во сне ладонь.

В углу горел укрепленный в поржавевшей скобе факел. Горел тускло, чадно. Подрагивало неровное пламя, но света давало достаточно, чтобы не врезаться с налета в угол стола самыми нежными частями тела.

– На выход или как? – почему-то шепотом пробормотал шпильман.

– Или как! – откликнулся Годимир и вдруг услышал в том самом коридоре, по которому они пришли, шаркающие шаги и покашливание. – В угол, бегом!

Собственно, прятаться было ни к чему. Не обрубок хвоста выверны они же украсть пришли? Просто, когда крадешься в чужом жилище среди ночи, желание спрятаться, чтобы тебя не застали врасплох хозяева и не засыпали ненужными вопросами, возникает как-то самопроизвольно, без участия рассудка. Иной раз даже удивление находит – ведь ничего плохого не делаешь, а ноги сами в укромный уголок бегут.

Если бы Годимир гулял по зале один, он успел бы скрыться без труда. Но шпильман, не раз и не два показывавший свою малую способность быстро действовать в мгновения опасности, неожиданно заартачился, словно не понимая, чего от него хотят. Попытался вырвать рукав из пальцев драконоборца и в результате опрокинул лавку.

По мнению рыцаря, на грохот непременно должна была сбежаться вся замковая охрана. Он даже усомнился: а стерегут ли ночью сердце ошмянского королевства? Или идут самым легким путем – запирают засовы, а дальше хоть трава не расти?

Господь миловал.

Вместо возмущенных стражников с гизармами наперевес в залу вошел сам король Доброжир.

Да-да, его королевское величество собственной персоной. Только персоной изрядно потрепанной и постаревшей на добрый десяток лет от последней встречи.

Вместо скромного, но добротного зипуна с оторочкой из бобрового меха – непонятная «разлетайка», долгополая и бесформенная. На ногах – растоптанные чуни[39] 39
  Мужская рифма – с ударением на последнем слоге в строке, а женская – с ударением на предпоследнем слоге в строке.


[Закрыть]. Ну, или что-то на них похожее. Тронутые сединой волосы торчали во все стороны, как у линяющего по весне кота. А в особенности привлекали внимание сливово-сизые, набрякшие мешки под глазами, багровый, весь в синюшных прожилках нос и сухие, обметанные лихорадкой губы.

И это батюшка панны, которую Годимир полюбил?

Увы, да. И хотя бы поэтому надо быть с ним сколь возможно более почтительным.

Драконоборец склонился, прижимая ладонь к груди. Потянул за собой ругающегося сквозь зубы шпильмана. Олешек отвесил изысканный поклон, но тут же воспользовался им, чтобы потереть отбитую коленку.

– О! А вы кто? – хриплым, посаженным, как у загулявшего плотогона, голосом спросил Доброжир.

– Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, – напомнил молодой человек.

– Годимир? Герба Косой Крест? – приподнял бровь король, стряхивая пальцами что-то невидимое с плеча. – А! Как же! Помню, помню. Драконоборец. Настоящий. Из-за Оресы. Верно?

– Истинно так, твое величество.

– А второй? Нет, погоди. Не говори. Сам вспомню. Шпильман заезжий. Божидар его лазутчиком объявлял. Удивительно… Что ж это лазутчик и не под стражей?

– Почту за честь объяснить, твое величество… – велеречиво влез Олешек, но король его не слушал.

Доброжир подошел поближе к словинцу, дохнув кислым запахом подбродившей капусты и ядреным перегаром, свидетельствующим о неумеренном потреблении браги. Причем, по всем признакам, свекольной. Спросил, ежась и стягивая «разлетайку» у горла:

– Пан Годимир, а скажи мне, как рыцарь рыцарю, у тебя чего-нибудь дернуть не найдется?

– Что? – не понял словинец. – Кого дернуть?

– Да не кого! – скривился король. – А что! Браги там… – Он протянул руку, снял с кольчуги молодого человека нитку или пылинку-паутинку. – Вина. Можно и пива, но оно слабое. Не люблю пиво. От него штаны… Тс-с-с… Я тебе ничего не говорил. Глянь туда!

Заречанин ткнул пальцев в темный угол.

– Что там, твое величество?

– Не видишь? Эх, какой же ты драконоборец! Так и дракона проглядишь.

– Да не вижу…

– Не видишь и ладно. Что там насчет браги? – Король придвинулся почти вплотную. От его одежды воняло потом и мочой. Видно, не зря про пиво вел разговор.

– Ну, твое величество, нет у меня ничего…

– Врешь! – Доброжир погрозил пальцем. – Прячешь. Ты, пан Годимир, правильно делаешь, что прячешь! Никому не говори. Никому. А особенно, Дельке моей. Доченьке родимой… А то она опять визжать начнет. Знаешь, как она громко визжит? А у меня голова ж не чугунная. Так когда мы дернем по малой?

Не прерывая тирады, король шарил пальцами по своей одежде и волосам. Что-то ловил щепотью (блох, что ли?), бросал под ноги. Пару раз пытался и до усов Годимира дотянуться, но словинец брезгливо отшатнулся, стараясь, впрочем, не выглядеть чересчур непочтительным.

– Нет у меня ничего. Честное благородное слово, – развел руками драконоборец. – В дороге долго был…

– Я понимаю. Обеты рыцарские и все такое… Но мне-то ты можешь помочь? Я ж Дельке ничего не скажу. Глоточек. Всего один глоточек.

Годимир уже и не знал, как отделаться от приставучего, словно три нищенствующих монаха сразу, короля. Или правда кликнуть кого-то из челяди? Глядишь, его величество побоится, что шум поднимется и до Аделии дойдет отголосок. Дочку он, похоже, всерьез опасался. Что ж она такое учинила, вернувшись под родительский кров? Не иначе все хмельное, что в замке хранилось, под замок надежный упрятала, а то и спровадила в выгребную яму. А где же король в ее отсутствие себе бражку добывал? Или нарочно кто-то поставлял. Ох, непрост Божидар, ох, непрост… Серьезную видать игру затеял, если короля споил, наследницу престола в город пускать не велел.

– Что ты таращишься, пан Годимир, как домовой на крынку с медом? – Сухие пальцы Доброжира ткнулись рыцарю под ложечку. – Ты меня, никак, обидеть задумал?

– Нет, твое величество. Нисколько. И в мыслях…

– Врешь! Ты со мной выпить брезгуешь. Или жалеешь. Нельзя жалеть. Как сказано в «Деяниях Господа»? И вернется сторицей…

Словинец уже не знал как быть. Хоть молча разворачивайся и бегом по коридорам, пока не достигнешь спасительной часовни. И то под вопросом – можно ли от Доброжира в его замке скрыться? Наверняка он тут, как рыба в воде.

– Твое величество! – неожиданно шагнул вперед Олешек.

– Шпильман? Говори. Только быстро, а то мне нужно брагу искать…

Годимир незаметно отошел назад, оставляя мариенбержца лицом к лицу с Доброжиром. Никто его в спину не толкал. А раз сам влез, пускай сам и выкручивается.

– Твое величество, у меня найдется пара глотков.

– Правда? – Король молниеносно вытянул вперед руки со скрюченным пальцами. Попробуй пообещай и не дай – в глотку вцепится и поминай как звали!

– Правда. Вот баклажка, – музыкант для убедительности встряхнул небольшую флягу, оплетенную лозой. Подтверждая его слова, внутри что-то булькнуло.

– Давай! Повелеваю тебе…

– Э-э, нет, твое величество. Не пойдет.

– Как не пойдет? Я сейчас стражу!..

– Не надо стражу, – испугался шпильман. – Давай так, твое величество. Я тебе баклажку, а ты меня из Ошмян выведи.

– У-у-у, – протянул Доброжир. – Эдак мы до рассвета промаемся.

– И что с того?

– Ага! А на рассвете Делька проснется. Если она меня, короля и родителя, не жалеет, знаешь, что она с тобой учинит?

– На кол, самое малое, – шепнул Годимир.

Олешек передернулся, но стоял на своем:

– Не хочешь сам выводить, прикажи кому-нибудь. Но только я просто так баклажку не отдам.

Пальцы короля забегали по рукаву бесформенного одеяния с лихорадочной быстротой, напоминая расхожую фразу, что, мол, спешка нужна при ловле блох и при поносе.

– Ох, ты и ушлый малый, шпильман чужеземный… Ох, и ушлый!

– Какой есть, твое величество. А решать тебе.

– Раз мне решать, сейчас и порешим. – Заречанин схватил музыканта за полу зипуна и поволок за собой. До Годимира донеслось его малосвязное бормотание: – Разве я не понимаю? Ты мне, я тебе. Господь учил помогать ближнему. Вот Божидар добрый, помогает…

Они скрылись в темноте, оставив драконоборца стоять с раскрытым ртом. Ай да Олешек. Ну, скажите на милость, нужна такому чья-либо помощь? Хитрец, ловкач и умеет воспользоваться слабостью другого. Может, и вправду лазутчик?

А если не лазутчик, то гад бессовестный, это уж совершенно точно. Удрал и не попрощался. Не договорился о встрече. Друг называется.

Годимир развернулся и медленно пошел обратно. К алтарному престолу, расшитому антиминосу, иконам и «Деяниям Господа». Как ни крути, а если предстоит тебе посвящение, блюди традиции. Молись и достигай просветления. Получив пояс и шпоры, в любой корчме наверстаешь упущенное.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
СУМАТОШНОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

Перед самым рассветом Годимир заснул.

Самым богопротивным манером взгромоздил локти на святой престол, опустил лоб на раскрытые посредине «Деяния Господа» и провалился, как в мутную жижу.

Снов он не видел. Он вообще перестал видеть сны с тех пор, как умерла… Нет, не умерла, а, как бы поточнее выразиться, прекратила земное существование навья. Ни кошмаров, ни светлых, радостных грез. Ничего.

Но, как ни просило измученное погонями, драками, скачкой тело отдыха, легкий скрип приоткрываемой двери он услышал сразу. Встрепенулся, снял локти с антиминоса. Провел ладонью по лицу от лба к подбородку, прогоняя остатки сонливости.

– Ага! Не спишь, значит? Молодой еще, крепкий ты, пан Косой Крест! – бодро загудел пан Тишило. – Я в твои годы тоже по трое суток подряд мог не спать. Так ведь?

Пан Стойгнев глянул подозрительно. От его пронзительного, словно у белоперого кречета, взгляда, конечно же, не укрылись набрякшие веки и красная, продавленная переплетом «Деяний» полоса поперек носа Годимира. Вот сейчас начнет поучать. О чести, о долге, о прочих понятиях…

Неожиданно пожилой словинец подмигнул:

– Я в ночь перед посвящением так задрых, что едва дароносицу с алтаря не скинул. Вставай! Умыться бы тебе…

В руках паны рыцари держали меч и корд драконоборца.

– И чуб причесать бы, – прибавил Тишило. – А то королевна испугается такого взъерошенного.

Годимир поднялся на ноги. Колени затекли и скрипели, как несмазанные оси телеги. Чтобы разогнать кровь, пришлось пару раз присесть на корточки и встать.

Поручители терпеливо ждали, пока он закончит упражнения, а потом велели следовать за ними. Полещук выудил из-за голенища и молча сунул в руки Годимира деревянный гребешок, которым молодой человек не преминул воспользоваться. С наслаждением расчесал волосы и на темени, и на затылке, где они начали уже сбиваться в колтуны. Расправил и распушил усы.

Перед входом в главную залу пан Стойгнев вдруг приказал остановиться и подождать его.

Тишило невнятно забурчал в усы, но не оспорил.

Годимир не успел даже по-настоящему заскучать и задуматься о причине исчезновения пана герба Ланцюг, как тот вернулся. За его широким шагом, семеня, едва поспевала служанка. Молоденькая, круглолицая и курносая, но рябенькая – все щеки в оспинках. Она тащила пузатый, объемистый – два штофа[40] 40
  Комтур – правитель области в орденских землях. Существовала должность великого комтура – замещавшего в случае необходимости великого магистра (гроссмейстера).


[Закрыть], не меньше – кувшин.

Смущаясь и пряча глаза, служанка слила Годимиру на руки. Вода, оказавшаяся даже подогретой, сбегала прямо на пол коридора, растекаясь широкой лужей.

Пан Стойгнев придирчиво оглядел бывшего своего оруженосца и довольно кивнул, не найдя изъяна.

Тишило вернул на место гребешок. Крякнул, рывком отворил дверь залы.

По случаю церемонии посвящения здесь горели не один, а четыре факела.

Во главе стола, выставленного «виселицей», сидел король Доброжир, принаряженный в черный зипун тонкого сукна. Через плечо его величество перекинул ленту, также черную, с вышитыми золотой нитью трилистниками – гербом его рода. На тщательно приглаженных и даже, скорее всего, смазанных топленым жиром для пущей красоты седых волосах владыки Ошмян тускло отсвечивала корона – тонкий золотой обруч без зубцов и драгоценных камней, лишь украшенный по ободу тонкой вязью гравировки.

Маленькая сутулая фигурка Доброжира казалась беззащитной и слабой. А прибавить мешки под глазами и темные круги, так и вообще жалость охватывает.

По правую руку от короля по праву восседал пан Божидар герба Молотило. Вот уж кто телесным здоровьем поспорит и с горным людоедом. Лоснящиеся щеки, распушенные усы, выпирающий из с трудом сходящегося зипуна живот. Вот только выглядел ошмянский каштелян немножко обалдевшим. На вошедших даже внимания не обратил. Сидел и рассматривал свою ладонь.

Вот странно!

Годимир даже на цыпочки приподнялся, стремясь проследить за взглядом Божидара.

Увиденное лишь добавило вопросов вместо желанных ответов. На ладони пана каштеляна лежал перстень-печатка. Старый, судя по цвету, сработанный из золота напополам с серебром, давно не чищенный.

Что бы это могло означать?

Аделия сидела по левую руку от его величества. Прекрасная, аж дух у Годимира захватило и сердце запрыгало, словно мечущийся по клетке горностай. Она и в простом кожаном дублете чудо как хорошо выглядела, а уж в платье с черным, вышитым мелкими золотыми трилистниками корсажем! Локоны, отливающие подобно меху лучших соболей, она разделила на три толстые пряди (две из них – на висках, а одну на макушке) и заплела каждую в косичку, которые на затылке собрала в одну толстую косу, перевитую голубой лентой с золотой нитью. Королевна перехватила взгляд словинца и ободряюще улыбнулась.

– Становись посредине, пан Годимир, – проговорил пан Ворон. Они с паном Криштофом стояли за плечами королевской семьи.

Годимир встал, где ему указали. Стойгнев и Тишило, сохраняя трогательную серьезность, застыли справа и слева от него.

– Ну что, панове? – нависая над столом, провозгласил пан Божидар. – Не будем, как говорится, водить по кругу черного козла? – При этих словах Аделия презрительно сморщила губу, будто и не случалось ей загибать такие коленца, что иной паромщик позавидует. – Вот и я так думаю, что не будем. Этого благородного юношу, я надеюсь, все вы знаете. Кто-то больше, кто-то меньше. Все вы знаете, в чем обвинял его пан Стойгнев герба Ланцюг и что присудил его величество Доброжир. А присудил его величество пану Годимиру из Чечевичей, который обманом рыцарское звание присвоил, хотя на самом деле до сей поры всего лишь оруженосец и не более того, прославиться. Сперва, думали мы, должен пан Годимир на турнире себя с лучшей стороны показать, но потом… Потом, когда пропала наследница престола, ее высочество Аделия, всем рыцарям, прибывшим в Ошмяны, и пану Годимиру в том числе, хоть он и не рыцарь, объявлено было, мол, кто королевну отцу вернет… – Каштелян закашлялся. – Да что я распинаюсь, панове? Много рыцарей из Ошмян на поиски ее высочества отправились, да только пан Годимир ее вернуть сумел. Об остальных обещанных наградах говорить не берусь, а рыцарские шпоры пан Годимир заслужил. Так или нет, панове?

Собравшиеся рыцари дружно закивали.

Божидар прошептал что-то на ухо королю.

Доброжир поднялся, сутулый и несчастный.

«Удалось ему похмелиться или нет?» – подумалось Годимиру.

Пан Добрит вложил королю в ладонь рукоять легкого меча. И правильно, длинный рыцарский меч его величество сейчас, пожалуй, и не удержит.

Аделия тоже встала – не годится сидеть, когда король на ногах.

– Преклони колено, пан Годимир, – торжественно произнес ошмянский каштелян.

Словинец опустился на одно колено. В горле пересохло, как перед смертельной схваткой. Сердце билось, то замирая, то ускоряясь, а поджилки, кажется, дрожали словно у последнего труса.

Король медленно, шаркая сапогами (ну, хоть не чуни на этот раз!), обошел стол. Меч он нес острием вниз, неловко сжав обтянутую кожаным ремнем рукоять. Не похоже, чтобы его величество был умелым мечником. Ну, раз до седины в королях удержался и державу свою оборонить от захватчиков сумел, значит не это в управлении королевством главное. Запомни и намотай на ус, Годимир из Чечевичей, если в самом деле на руку и сердце ее высочества губу раскатал.

Остановившись напротив коленопреклоненного словинца, Доброжир нахмурился, пожевал губами. Молодой человек обратил внимание, что пальцы левой руки короля так и дергают полу черного зипуна. Будто корпию теребит. Да с такой силой, что ночная ловля блох – это еще цветочки.

– Пан Годимир герба Косой Крест из Чечевичей! – сиплым голосом провозгласил король. Поднял заметно дрожащий меч. – За мужество и доблесть, проявленные в поисках ужасного гада, за верность рыцарской чести и уважение к традициям предков, я, Доброжир герба Трилистник, волею Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого, король Ошмян, правом моим и привилегией посвящаю тебя в рыцари. Служи верно. Стерпи этот удар, и ни одного больше.

Король плавно поднял меч… И вдруг вскрикнул испуганно:

– Крыса!

Годимир, сам не понимая, что делает, прянул в сторону. Падающий на левое плечо – не плашмя, а острием – меч прошел вскользь, заскрежетав по звеньям кольчуги.

Охнул пан Стойгнев.

– Тудыть твою! – буркнул Тишило, проворно, насколько позволяла раненая нога, бросаясь к королю.

Его величество размашистым движением отогнал полещука.

– Не лезь! Крысы! Крысы везде! – выпучив глаза, заорал Доброжир. И попытался вновь ударить Годимира.

Молодой человек чудом увернулся, но с колен встать так и не успел. Отступая, врезался плечом в живот Стойгнева.

– Ты что?! – сдавленно хрюкнул пожилой рыцарь, оттолкнул его.

– Отец!!! – Аделия попыталась вскочить на стол, но лапища Божидара удержала ее.

– Куда? Нельзя!

А король крестил воздух мечом направо и налево, с каждым ударом выкрикивая:

– Крыса! Крыса!

Недостаток мастерства фехтовальщика с лихвой уравновешивался усердием и целеустремленностью.

Стараясь избежать очередного неумелого, но отчаянного удара, Годимир перецепился через собственный меч и упал на пол. Перекатился вправо, влево. Превратившийся в размахивающий острой сталью ветряк, король не давал подняться на ноги.

Пан Тишило подхватил дубовую лавку и, прикрываясь ею, будто щитом, стал отступать. Стойгнев, выругавшись словами, услышав которые еще сегодня на рассвете, не задумываясь, вызвал бы охальника на поединок, выхватил свой меч.

– Не надо! Пан Стойгнев, не надо! – озабоченно закричал пан Добрит. Полез на стол. Божидар, удерживающий без заметных усилий отчаянно вырывающуюся Аделию, схватил его свободной рукой за штаны.

– Связать бы его! – Пан Криштоф поглядел по сторонам, но на стенах висели лишь гобелены и хоругви, порвать которые на полосы, конечно, можно, но не так быстро, как хотелось бы.

Пан Ланцюг легко отбил удар, направленный Годимиру в голову, пнул драконоборца носком сапога:

– Долго валяться будешь? А ну…

– Крыса! Там! – Доброжир пальцем ткнул в сторону новопосвященного.

Через мгновение меч Стойгнева вновь скрестился с клинком короля.

– Пусти, Божидар! Отец!

– Тише, тише…

– Эй, люди! Веревку! Люди!

– Не зови челядь, пан Криштоф! Позорище-то!

– Крыса! Зеленая!

Годимир вскочил на ноги. Острие клинка свистнуло в волоске от его щеки, обдав неприятно холодным ветерком.

– Уходим! – Стойгнев дернул его за рукав жака, торчавший из-под кольчуги.

Пан Тишило уже успел обойти стол и теперь отчаянно размахивал руками, призывая их к себе.

Добрит герба Ворон деловито срывал со стены гобелен, изображавший охоту на оленя. Благородное животное почему-то бежало иноходью, запрокинув голову так, как не удалось бы ни одному живому существу.

«Накинуть на голову и выбить из рук меч! – подумал словинец. – Король ведь наверняка тронулся. Что делает, не соображает. Только как к нему подобраться? Или себя покалечит, или непрошеного спасителя».

Его величество с сипением втягивал воздух сквозь перекошенные губы.

– Крыса!

Теперь уж Годимир избежал косого удара без труда. Клинок с размаху вонзился в столешницу… И завяз!

Рыцарь опрометью бросился на Доброжира, обхватил его поперек туловища, опрокидывая навзничь. Очень хотелось надеяться, что, падая, его величество бросит меч.

Надежды не оправдались. Король неожиданно сильно лягнул словинца под коленку, а потом отмахнулся кулаком, чиркнув крестовиной меча по скуле. Годимир охнул, перехватил королевское запястье, сжал, выворачивая руку.

– Во-во! Попридержи его, пан Годимир, – послышался голос пана Криштофа, – попридержи!

Доброжир бился, словно выброшенная на лед уклейка. Несмотря на внешнюю тщедушность, он казался выкованным из стали – попробуй согни. И при этом пинался локтями и коленями, вырывался, пытался боднуть противника в лицо.

Рыцарь сосредоточился на вооруженной руке, стараясь не выпускать ее ни на миг.

– Крысы! Ах, ты так?! Крысиный пан! Крысиный пан! Убью! Крысюк! Крысья морда! – На губах короля начала проступать пена. Плохой знак, опасный.

Годимир пыхтел, ощущая, что уже не держит руку его величества, а держится за нее. Еще немного и сил не хватит. Это же надо! Проиграть рукопашную потасовку седому старику. Должно быть, сказываются сломанные ребра, вчерашний бой со стражниками, постоянный недосып – то гнилушчане придуравушные со своим золотом, то бдение в часовне, будь оно неладно. Хотя, с другой стороны, какой Доброжир старик? Наверняка пятидесяти еще нет. Это, видно, неумеренное пьянство состарило его, прибавило морщин, обрюзглости и седины.

– Держи его, пан Годимир, мы скоро! – Это уже пан Добрит кричит. – Вот так вот!

Легко им сказать – держи! Тут же надо расстараться и вреда не причинить (как-никак, королевская кровь, проливать не годится), но и себя зацепить не дать. Глупая рана будет – получить железо в живот от свихнувшегося старика.

– Крысюк!

Где же пан Тишило? С его-то силищей мог бы и помочь самую малость…

– Мы уже идем! Идем уже…

– Скоро! Вот так вот!

Король выгнулся, извернулся и изо всех сил приложил Годимира промеж ног коленом. Рыцарь скрючился, откатился, прижимая ладони к больному месту.

– Влип, крысюк! Ужо я тебя! – Доброжир, поражая резвостью, вскочил на одно колено и замахнулся.

Драконоборец понял, что ни увернуться, ни даже закрыться не успеет. Возникло желание зажмуриться, но он отогнал его, как недостойное новопосвященного рыцаря.

– А-а-а!!! – ревел открытым ртом, показывая гнилые зубы, король, и тут ему на плечи упало широкое полотнище гобелена.

Два пана с птицами на суркоттах оказались на высоте. Словно всю жизнь успокаивали сошедших с ума монархов.

Добрит толкнул его величество под колено, а Криштоф с силой ударил по запястью правой руки. Меч, зазвенев, запрыгал по толстому, утоптанному слою грязи, давно укрывшему дощатый пол залы. Доброжир заревел растревоженным медведем, рванулся прочь, но его уже пригнули к земле, обмотали одним концом расшитого полотнища и уверенными движениями, переворачивая, обматывали плотной тканью дальше.

– А-а-а! Поймали, крысюки! Отпустите! Проклятые!

Король корчился, выгибаясь, словно в судорогах.

Пена уже не только пятнала губы и усы, но и разлеталась хлопьями, как у загнанного коня.

– Батюшка! – Каштелян наконец-то отпустил Аделию, и она перекатилась через стол – только юбка мелькнула. Кинулась в общую свалку.

– Крысючка! Прочь! Не трожьте меня, окаянные!

Доброжир безумно засверкал выпученными глазами. Принялся биться затылком о пол.

Королевна попыталась подсунуть ладони под затылок отца, но отдернула руку, болезненно скривившись. Еще бы! Череп у его величества крепкий, в этом Годимир уже имел случай убедиться.

Пан Добрит навалился на короля, прижимая к полу и лишая свободы движений, а Криштоф обхватил голову Доброжира, удерживая ее.

– Крысюки… – уже не кричал, а хрипел владыка Ошмян, вращая налитыми кровью глазами. – Крысюки-и-и… Су-у-уки… Замучили-и-и… – Он напрягся, забулькал горлом и замер.