Текст книги "Победитель драконов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Владислав Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ПЕЩЕРА

Долгий путь по гребню холма Годимир запомнил мало. Попросту некогда было глазеть по сторонам, впитывать ощущения вместе с напоенным хвойным ароматом воздухом, наслаждаться красотой близких гор. А нужно всего-то навсего: поднять ногу, перенести вперед, поставить ногу, поднять другую, перенести вперед, поставить… И так до бесконечности. А легкие горят огнем, а сердце увеличилось, похоже, втрое и бьется о ребра, стараясь освободиться, вырваться на приволье. Икры сводит судорогой, а в левом сапоге хлюпает кровь – остановиться, перевязать бы, да нельзя, некогда.

Когда они с навьей вошли в избушку, Якуня сидела, привязанная к печи, вращала глазами и ругалась такими черными, подсердечными словами, каких Годимир и в войске от наемников не слышал, и когда в обозе раненый лежал. Любой кметь, угодивший молотком вместо гвоздя по пальцу, одним-двумя крепкими словами ограничится и все, выдохся. Но благообразная старушка выдавала такое! Аделия стояла над ней со сковородником в руке и, кажется, серьезно прикидывала – стукнуть или не стукнуть?

Увидев Годимира, бабка взвыла и разразилась особо громкой тирадой. Были бы кони живы, убежали бы в лес. Уж лучше от волков смерть принять…

Но тут она разглядела навью. Поперхнулась очередным ругательством, замерла с распахнутым ртом. А потом тихонечко завыла от ужаса. Попыталась вжаться в печь, заскребла опорками по полу.

Зеленокожая огляделась, втянула ноздрями воздух… Оскалилась:

– Грубо… Как грубо…

Легко провела ладонями перед бессмысленными глазами шпильмана и Бирюка.

– Ох, сука старая… – Ярош тут же зажал кровоточащее ухо. Как и предполагал рыцарь, Якуня срезала ему серьгу, особо не задумываясь – будет ли куда мужику повесить новую. – Убью! Удавлю голыми руками…

Олешек, как полоумный, пополз по полу, схватил цистру, прижал ее к груди и лишь после этого поднял голову:

– Какой игре судьбы я обязан обществу столь прекрасной панны, одно присутствие которой наполняет мне… наполняет меня… – Он обворожительно улыбнулся навье, которая ответила ему не менее лучезарной улыбкой. Улыбкой, явившей, как обычно, острые клыки.

Шпильман судорожно сглотнул и отвел глаза. Зеленокожая умела ставить на место зарвавшихся ухажеров. Чего не отнять, того не отнять. Ма-аленький шажок в сторону музыканта, и он, сидя на заднице, вдруг попятился, словно здоровенный рак.

– Наполняет, говоришь? – зловеще прошипела навья. – Вижу я, что наполняет тебе мое общество и чем именно…

– Перестань, – Годимир шагнул вперед. – Олешек, она шутит.

– Ага! – Шпильман снова сглотнул. – Не сомневался ни мгновения…

В это время Ярош нашел обрезок уха – мочку и еще добрых полвершка хряща – поднял и взвесил на ладони. Похоже, задумался: не приставить ли обратно, вдруг прирастет? Решил, что все равно ничего не выйдет, и швырнул кусок собственной плоти в бабку.

Попал в нос.

Ухо скользнуло Якуне по губам и подбородку, оставляя красный след, и с влажным шлепком упало на пол.

Старуха жалобно взвизгнула, как будто и не она резала гостей, как будто и не собиралась убить их, как будто не лишил жизни ни в чем не повинных коней ее муженек.

– Зачем? – Рыцарь навис над хозяйкой, выдвинул меч из ножен. – Зачем ты это сделала?

– Не убивай, добрый паныч… Я не сама, заставили меня. А я не виноватая… – заныла Якуня, стараясь слиться с печью, стать плоской и незаметной.

– Зачем? Кто заставил?

– Дед заставил!

– А он что ж, такой лютый?

– Жадный он, а не лютый!

– А ты не жадная? – Ярош, поигрывая кордом, встал рядом с Годимиром.

– Я? Нет! Я не жадная! Все отдам! Вон сундук – забирайте все, добрые панычи, благородная неживая! Только не убивайте…

Олешек, уже не шарахающийся от навьи – он вообще очень быстро приспосабливался к любым невзгодам, вызывая тем самым легкую зависть рыцаря, – приподнял тяжелую крышку сундука, заглянул, обалдело затряс головой, а потом вдруг кинулся в угол, судорожно извергая из себя все, съеденное за завтраком и обедом.

Зеленокожая бросила единственный взгляд на содержимое сундука. Презрительно скривилась, но отвернулась.

– И что же там? – еле слышно проговорил Ярош – они с Годимиром достигли прочного дубового ларя одновременно. Под густой бородой разбойника вспучились и заиграли желваки. – Твою мать, курва старая…

Рыцарь с большим трудом сдержался, чтобы не кинуться следом за Олешеком. Рот наполнила едкая слюна, горький комок подступил к горлу.

Сундук примерно на треть заполняли отрезанные уши с серьгами – мужские и женские, пальцы с простыми кольцами и довольно дорогими перстнями, измаранные кровью сапоги – Годимиру почему-то показалось, будто в голенище одного из них мелькнул осколок берцовой кости, – еще какие-то украшения…

Вот так старички… Само воплощение гостеприимства!

Меч словно сам собой пополз прочь из ножен.

– Дай, я! – прорычал рядом Бирюк.

– Людоеды близко, – лениво зевнув, напомнила навья.

– Во-во! – заголосила старуха. – Вот они и заставили! Это не я! Это они! Они приносят. Меняют…

– А ты им мяска, а, старая? – осклабился Ярош.

– Ну да! Жить-то надо…

– Тебе, конечно, надо. А другим?

– Так вы случайно попались! – Якуня то и дело срывалась на визг. – Молодые панычи приходят… Не такие, как вы, злые… Быков, коней приводят… Мы с дедом меняем…

– А случается, и пленных, да? – Ярош занес корд.

– Ну, было, было! – Бабка ударилась затылком о печь. Аж кирпичи вздрогнули. – Пару раз, не больше…

Аделия непонимающе посмотрела на мужчин:

– А что, собственно…

– Ничего, твое высочество, – ответил Годимир. Бросил меч обратно в ножны. Развернулся. Коротко сказал старухе: – Живи. Если сможешь.

– Твоей ненависти хватит на седмицу, – шепнула навья, проходя мимо рыцаря к выходу.

Олешек последовал за ней. Шпильмана слегка пошатывало.

Аделия брезгливо бросила сковородник в угол, приподнявшись на цыпочки, попробовала заглянуть в сундук, но Ярош захлопнул крышку. Королевна фыркнула и вышла из дома.

– Развяжите, панычи… – ныла старуха.

– Обойдешься! – рыкнул Годимир.

– У-у-у, собака… – добавил Ярош, замахиваясь, словно для удара.

Якуня зажмурилась и втянула голову в плечи.

– Тьфу ты, ну ты! – сплюнул разбойник. – Как других резать, так не боялась…

Рыцарь кивнул и пошел к двери. Уже в сенях он услышал стук падения чего-то не слишком тяжелого. Обернулся. Ярош, угрюмо зажимая рану, шагал сзади.

– Что всполошился, пан рыцарь?

– Да ничего… – Годимир пожал плечами. – Почудилось.

На крыльце Бирюк легонько хлопнул словинца по плечу:

– Я сейчас, пан рыцарь…

– Ты не слишком задерживайся. Навья сказала – горные людоеды на подходе.

– Да ну? – Разбойник побледнел. Или показалось в неверном свете клонящегося к закату солнца? – И много?

– Дюжина.

– Ну, вот и отгулял свое, Ярош Бирюк… – Заречанин вздохнул, вытер окровавленные пальцы о штаны.

– Навья выведет к пещере, – попытался ободрить его Годимир.

– Да? Может быть. Во всяком случае, никто не скажет, что я сдался без боя. – Ярош покрепче сжал в ладони лук, движением плеча поправил тяжелый, полный стрел колчан. – Ладно. Идите пока.

Он огляделся, подхватил едва заметный в густой траве кол и принялся деловито подпирать двери избы. Внутри тоскливо орала Якуня.

– Чего это она? – удивился Годимир.

– А я почем знаю? Может, спятила на радостях?

– На радостях? Ну-ну…

Словинец покачал головой и пошел к остальным.

Олешек опять блевал, упершись головой в поленницу. Тут уж одно из двух. Либо Якима, проткнутого держаком, увидел, либо коней порезанных. В отличие от музыканта, королевна сохраняла спокойствие. По крайней мере, внешне. Ну, разве что чуть-чуть чаще, чем следует, озиралась по сторонам.

Годимир внимательно глянул на Якима. Старик умирал долго. Об этом свидетельствовали две глубокие борозды, прорытые каблуками его чоботов в утоптанной земле.

– Ну, так что… – Рыцарь хотел спросить у зеленокожей, не пора ли.

Но тут меховым комком им под ноги выкатился Мохнопятик. Он оказался размером с крупную дворнягу, желтые зубы торчали изо рта, до боли напоминая бобра, вот только хвост не был похож на бобровый – никакой тебе благородной мясистости, крысиный задохлик. Что за зверь такой? Почему о нем не упоминал не один составитель бестиариев и монстрологий?

Мохнопятик запрыгал на задних лапах, потешно взмахивая передними, зацокал словно белка.

На лицо навьи тенью набежала забота.

– Что, так плохо? – спросил Годимир.

– Они близко, – кивнула зеленокожая.

– Так чего же мы ждем? – подошел Ярош. Он наложил стрелу на тетиву, но боевого задора в голосе не слышалось. Уж скорее, обреченность.

– Побежали! – Навья тряхнула головой, волна волос метнулась с плеча на плечо.

И они побежали…

Неживая повела людей на тот самый, похожий на вываленный язык, холм.

Когда Годимир бросил прощальный взгляд на избушку стариков-предателей, ему почудился внутри отблеск пламени.

– Что зыркаешь, пан рыцарь? – буркнул Ярош. – Боюсь я, кто-то из нас каганец опрокинул. Вот незадача! Сгорит теперь старуха. Будешь жалеть?

– Не думаю, – отозвался словинец. – Просто…

– А коль не пожалеешь, так и говорить не о чем. Ты не грусти, пан рыцарь, этот грех я на себя возьму. Одним больше, одним меньше… Какая разница? Мне по-любому в Королевство Господне не войти.

После они молчали. Поднимаясь по крутому склону, где корни елей цепляются за ноги, а колючие лапы хлещут по лицу и плечам, много не поболтаешь. Но на гребне рыцаря вновь заставил обернуться протяжный громкий не то крик, не то вой, донесшийся снизу…

Избушка дымилась. Плотные белые клубы вырывались из-под начавших скрючиваться и коробиться пластов дерна, в окне металось багровое пламя. Вряд ли Якуня выжила. Даже если и не сгорела, то в дыму задохнулась как пить дать. А может, это и к лучшему? Как бы отнеслись людоеды к бабке, упустившей добычу? Кто знает?

А потом Годимир увидел и нелюдей.

И вправду, около дюжины – пересчитывать не хотелось.

Здоровые, мохнатые, ручищи свисают ниже колен. Головы тяжелые, вырастающие прямо из плеч, со скошенными назад лбами и толстыми надбровными дугами. Рыцарь сумел разглядеть курносые носы с вывернутыми ноздрями, толстые губы и маленькие глазки. У большинства лица (или морды?) заросшие рыжими бородами, а у одного – очень высокого, широкоплечего – блестела на темени обширная лысина.

– Так вот вы какие, горные людоеды… – прошептал Олешек. – Не такими я вас представлял…

– А какими? – хмыкнул Ярош.

– Да кто его знает… Не такими, и все тут.

– Да и я, признаться, думал, они больше на людей похожи, – согласился Годимир.

– Во-во! – подхватил шпильман. – На басурман только. С кольцами в носу, кривыми мечами… Как их там в Басурмани кличут?

– Ятаганы, – подсказал рыцарь, приглядываясь повнимательнее к оружию людоедов. Ни мечей, ни сабель не наблюдалось. В ручищах они сжимали огромные дубины – в человеческий рост, не меньше, – и заостренные камни. У двоих под мышками были грубо и коряво сплетенные из бересты (или какой другой коры) туеса. При мысли, что же может находиться в них, словинца начало потихоньку мутить.

Великаны скучковались около конских трупов. Заголосили, размахивая дубинами. Лысый главарь что-то протяжно выкрикнул, тыча дубиной в сторону дымящейся избушки. Ему ответил светло-рыжий крепыш, кривоногий и сутулый. Запрыгал, ударил раза три дубиной оземь. Вожак заверещал, смешно вытягивая губы трубочкой, замахнулся дубиной. Крепыш отскочил и побежал вокруг вырубленной Якимом поляны, пригибаясь так низко, что казалось, будто он нюхает траву.

– Нас ищет… – едва слышно проговорила Аделия.

– Накаркаешь, твое высочество, – покачал головой Бирюк.

Навья наградила их обоих презрительным взглядом.

– Ты собираешься стоять тут вечно, рыцарь Годимир? – произнесла она, почесывая Мохнопятика за ухом.

– Да нет, – ответил словинец.

И тут рыщущий вокруг поляны крепыш заорал, на радостях застучал кулаками о землю. Побежал к холму. Прочие людоеды, вытянувшись в цепочку, поспешили за ним.

– За нами! – дрожащим голосом прошептал Олешек.

– Бегом! Живее! – выкрикнул Ярош.

Упрашивать никого не пришлось.

Они снова побежали. Теперь по гребню холма.

Преследователи не таились, время от времени испуская пронзительные крики. Наверное, когда находили особо заметный отпечаток ноги или сломанную ненароком ветку. Судя по их голосам, людоеды не слишком уж отставали, но и приблизиться не могли. Кривые ноги с широкими ступнями не умели бегать быстро.

Еще не смерклось, а Годимир уже почувствовал себя смертельно уставшим. Еще немного, и рухнет прямо в желтую, осыпавшуюся хвою, закроет глаза и… хотите – ешьте сырым, хотите – жарьте или варите, – все равно. Зачем только кольчугу надевал? От жадности, не иначе, чтоб людоедам не досталась…

Рыцарь готов был стонать, но держался.

Держался, глядя на упрямо бегущую рядом Аделию.

У королевны, похоже, даже дыхание не сбилось. И где она научилась так бегать? Неужели в королевском дворце? А с лошадьми, напротив, не в ладах. Вон – и заседлать не сумела, и взнуздать…

Сдавать начал, что и не удивительно, шпильман. Олешек по-прежнему прижимал к груди цистру, пытался шутить – хотя все реже и реже, – но шаги его стали неуверенными, вихляющими из стороны в сторону. А когда мариенбержец зацепился носком сапога за еловый корень и едва не посунулся носом, Ярошу пришлось подхватить его под локоть. Так и начали разбойник и музыкант бежать рука об руку.

Навья двигалась легче всех. А что с ней сделается? Нежить и есть нежить. Дыхание не собьется, и сердце из груди не выпрыгнет от натуги. Она посмеивалась на ходу. Несколько раз убегала вперед, на разведку, а потом возвращалась и показывала наиболее удобное направление – чтоб деревья не стояли непролазной стеной, и промоины под ноги не попались.

И вот, когда уже ноги налились свинцом, а перед глазами пошли кружить черные точки – жирные, словно навозные мухи, – холм уперся в склон горы, пологий и тоже заросший кривыми елками. Яркие звезды, высыпавшие на ночном небе, как частые оспины, и масляно-желтая, жирно блестящая луна осветили черный лаз пещеры – высотой в полтора человеческих роста, а шириной, пожалуй, на двоих конных, проезжающих стремя к стремени. Слева из лесу выступала угловатая скала, отдаленно напоминающая увенчанную зубцами башню донжона, а справа протянулась широкая светлая полоса недавнего оползня.

– Пришли, что ли? – выдохнул Ярош пересохшим горлом, отпуская Олешека, который упал на четвереньки и вновь – который уже раз за день? – зашелся в рвотных судорогах.

– Пришли. – Навья застыла, почти неразличимая на фоне черного провала входа. – Заходите, гости дорогие.

– Там точно никого нет? – нахмурился Годимир. Больше всего ему хотелось упасть рядом со шпильманом, прижаться щекой к прохладным валунам, втянуть ноздрями запах сырого мха. И пить, пить, пить… Но вместо этого рыцарь взялся за рукоять меча.

– Не то, чтобы совсем, рыцарь Годимир, – промурлыкала зеленокожая. – Но вам не угрожает ничего.

– Это пещера дракона? – Рыцарь повернулся к Аделии.

Королевна пожала плечами:

– Не знаю… Вернее, не помню… Откуда мне знать?

Они сговорились, что ли, с ума его сводить? Годимир скрипнул зубами. Одна обещает невесть что, ведет незнамо куда. Другая вначале предлагает спасение, а потом, в ответ на простой вопрос, выдает: «Не то, чтобы совсем…» Как это прикажете понимать?

– Не лучший способ спастись от людоедов, – пробурчал Ярош. – Я бы предпочел отсидеться на хорошей скале. Желательно, с запасом камней наверху.

Годимир глянул на соседствующую с пещерой скалу. Может, получится забраться?

– Неприступна! – словно угадала его мысли навья. – То есть для вас, людей, неприступна. Хочешь проверить?

Проверять ни Ярош, ни Годимир не хотели. Тем более, что Мохнопятик, принюхавшись черной шершавой блямбой носа, нырнул в пещеру. Он явно не предвидел никакой опасности. Навья спокойно, словно к себе домой, шагнула за ним.

– Пошли! – махнул рукой рыцарь.

Под своды пещеры они вступили, приняв все-таки меры предосторожности. Годимир держал перед собой обнаженный клинок, а Ярош до половины натянул тетиву лука.

Темнота.

Затхлый запах. К обычной сырости примешивается еще что-то непонятное. Как будто в мастерской алхимика…

Под ногами поскрипывает щебень. Ничего необычного.

Рыцарь и разбойник двигались плечо к плечу. Позади сипло дышал Олешек и напряженно – королевна. Она шагала почти неслышно, легко наступая опорками на мелкие камушки и, казалось, даже не сдвигая их с места.

– Лбом бы не врезаться… – прошептал Ярош.

– Угу, – кивнул Годимир, но вряд ли его жест кто-то разглядел в непроглядной тьме.

Навья звонко рассмеялась. Хлопнула в ладоши.

Внезапно возникшее зеленоватое свечение разлилось от ее рук, осветило низкий потолок, весь в известковых наростах и черных полосах копоти, неровные стены, плавно повышающийся от входа пол.

Ничего необычного.

Ничего, что могло бы насторожить или заставить вспомнить об опасности.

Только…

Что это за борозды на полу?

– Ползал тут кто-то, что ли? – озадаченно проговорил Ярош.

– Копоть на стенах, а кострищ не видно, – добавила Аделия.

«Ишь ты, глазастая», – подумал Годимир.

Пещера напомнила ему глотку огромного зверя. Или кишку. Это как кому интересней представлять. Хотя, что в горле, что в кишке чудовища окажись, а надежды выжить не остается.

Навья шагала впереди, грациозно переставляя маленькие ступни. Укрывающие ее до колен волосы волновались в такт шагам. Над поднятой ладонью разливался неяркий свет.

Должно быть, чародейство. Годимир невольно передернул плечами. Колдовства и колдунов он не любил. И хотя осознавал, что если их спутница не вполне живая, то природа этого явления уж всяко имеет волшебное объяснение, принять ее поступки оказалось труднее, чем хотелось бы. Проще было бы обойтись без помощи навьи. Но тогда, положа руку на сердце, следует признать: их уже доедали бы около избушки Якима с Якуней.

– А другой выход у пещеры есть? – неожиданно спросила Аделия. Очень здравый вопрос. И своевременный. Просто не в бровь, а в глаз.

Годимир покосился на королевну. Она шагала, перебросив расплетенную косу через плечо и, кажется, занималась тем, что заплетала ее по-новому, затягивая потуже пряди. Вот нашла время! Как будто красота – это то, что сейчас им больше всего необходимо. А про второй выход верно спросила. От него могут зависеть их жизни.

– Нет. А зачем? – просто и откровенно ответила навья, и рыцарь заскрипел зубами. Неужели они угодили в ловушку? Ведь как бы ни были высоки мастерство лучника Яроша, мечника Годимира, не живой, но чудовищно сильной и быстрой красотки, в открытом бою им не выстоять против дюжины горных великанов. Сомнут… Да просто затопчут, хоть половину их перебей сперва.

И тут зеленокожая скрылась за поворотом. Годимир шагнул за ней и остолбенел, увидев ЕГО.

Трепещущий зеленоватый свет не давал рассмотреть его всего – от морды до кончика хвоста, мечущиеся тени создавали подобие движения, жизни… Настолько правдоподобно, что в первый миг Годимир вскинул меч, опасаясь нападения. И лишь простояв в нелепой позе несколько ударов сердца, он понял – дракон мертв.

Он умер давно. Быть может двести лет назад, а может, и все пятьсот. И все эти годы пролежал в сухой, прохладной пещере. И, наверное, потому не сгнил, а высох. Шкура, покрытая крупной чешуей, обтянула костяк.

Сейчас Годимир мог наблюдать то, чего не видел и не знал ни один магистр-книгописец или архиепископ, мнящий себя знатоком монстров. Тот же Абил ибн Мошша Гар-Рашан, вероятно, отдал бы правую руку на отсечение и писал бы левой за возможность увидеть дракона так близко.

Туловище длиной в два конских не было громоздким или тяжелым за счет легкости костяка – позвонки уступали толщиной лошадиным и вряд ли смогли нести всадника, бедренные кости почти как у человека или крупной собаки, но длиннее и наверняка крепче. Хвост длинный – в полтора раза длиннее туловища, – заканчивался не шипом, как принято изображать на гравюрах, а лопастью наподобие обычного весла. Вероятнее всего, хвост дракону нужен не для битвы – для этого ему предостаточно когтей и клыков, – а для управления полетом. Эдакое рулевое весло. Высохшие крылья напоминали крылья нетопыря – те же кожистые перепонки, те же кости-каркас, отходящие от передних лап. Размах крыльев поражал воображение. Саженей шесть-семь. И ничего удивительного – чтобы поднять зверя такого веса нужно здорово постараться. Голова дракона, сидящая на длинной шее, не имела устрашающих гребней, шипов или рогов. Просто пасть с четырехвершковыми зубами, широкие ноздри, позволяющие втягивать огромное количество воздуха и подернутые мутной пленкой глаза.

– Господи… – Рыцарь опустил меч и сотворил знамение Господнее.

Услышал, как позади восхищенно бормочет Олешек, кажется, пытаясь что-то срифмовать.

Ярош ругался шепотом не то от восторга, не то от схлынувшего испуга.

– Нравится? – усмехнулась навья, становясь рядом с драконьей головой, опущенной на округлый валун.

– Слов нет… – протянул Годимир.

– Кто бы мог подумать? Это правда, – слегка извиняющимся тоном проговорила королевна.

– Людоеды уже близко, – продолжала зеленокожая. – Есть только один способ спастись. Не удивляйся ничему, рыцарь Годимир.

Словинец затряс головой, заранее соглашаясь с любым высказыванием зеленокожей.

– Не удивляйся ничему. Держитесь позади… Это относится ко всем. Да, рыцарь Годимир, я хочу, чтобы ты знал. Я живу и не живу больше четырехсот лет… И не скажу, что мне нравится моя жизнь… вернее, существование. И ты, рыцарь Годимир, поможешь мне освободиться…

– Что ты?!

– Не перебивай. Сейчас вы все уйдете в дальний конец пещеры, – навья указала пальцем во тьму, в которой терялся драконий хвост. – И, повторяю, ничему не удивляйтесь. И не лезьте под руку, – она усмехнулась, – если можно так сказать. А после всего, рыцарь Годимир, ты исполнишь свою мечту. Ты убьешь дракона. Только поклянись, что обязательно сделаешь это. Никакой жалости, никаких слюней и соплей. Обещаешь?

Годимир пожал плечами:

– Ну, почему бы и нет… Убить дракона… Эй, погоди! Ведь он и так мертв. К чему…

– Не волнуйся, рыцарь Годимир. Для тебя он оживет. Ты обещаешь убить его?

– Да! – решительно кивнул молодой человек. – Обещаю.

– Тогда уходите! Вы поймете, когда надо будет выйти. – Навья взмахнула рукой в повелительном жесте, словно венценосная особа разговаривала с челядью.

Годимир, уставший удивляться, прошел мимо неподвижной, усохшей туши, углубился во тьму. Он слышал, как сзади легко ступает королевна, зазвенела тихонечко случайно тронутая струна олешековой цистры, зацепился за камень и помянул «елкины ковырялки» Ярош.

Навья несколько мгновений освещала им путь, а потом огонек мигнул и погас.