Текст книги "Победитель драконов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Владислав Русанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
КОРОЛЕВСКИЙ ЗАМОК

Пан Криштоф герба Черный Качур из Белян поднял руку и неторопливо вышел вперед на два шага. Прищурился. Оглядел стоящих перед ним внимательным взглядом, словно барышник негодящего коня на ярмарке.

– С чем пожаловали, панове? С чем?

Второй защитник ворот молчал. Улыбался непонятно отчего. Не поймешь – насмехается или по доброте душевной.

Годимир вспомнил его имя.

Пан Добрит герба Ворон.

Один из самых опытных и самых заслуженных рыцарей ошмянского королевства. На суде, где его величество Доброжир разбирал обвинение самого Годимира в незаконном присвоении рыцарского звания, пан Добрит вел себя весьма благожелательно. Сидел, в спор не встревал, улыбался… Или он всегда улыбается?

– Так что вы молчите? Что? – чуть громче проговорил пан Криштоф.

Аделия, не произнеся ни слова, подняла над головой черную стрелу.

Пан Черный Качур нахмурился, словно желая сказать: ну, и что с того?

Зато рыцарь в белой суркотте с черным вороном переменился в лице. Довольно неучтиво обошел Криштофа. Хрипло выговорил:

– От кого?

– От Кременя Беспалого! – звонко ответила королевна.

– Вот так вот! – покачал головой Добрит. – А откуда ты…

– Вижу, ты узнал меня? – не дала ему продолжить девушка. – А, пан Добрит? Узнал, не так ли?

– Узнал, твое высочество! Вот так вот! Чего же истину скрывать? С возвращением.

– Благодарю тебя, пан Добрит герба Ворон. – Аделия поклонилась, не покидая седла. – А знаешь ли ты, что не все в Ошмянах обрадовались моему возвращению?

– Вот так вот! О чем это ты, панна Аделия? Ничего, что я так, по-домашнему?

– Ничего, пан Добрит. Я ведь тебя с детства помню. А если хочешь узнать, как меня в воротах, у слободы бронников встретили, пошли человека – пускай поглядит и доложит.

– Да зачем мне кого-то посылать? Вот так вот! Ты скажи, разве я не поверю?

– Да кто ж его… – начала Аделия, но пан Стойгнев с почтительным поклоном прервал ее.

– Прошу прощения, твое высочество. Прошу прощения, панове. Ежели позволите, я скажу, чему стал невольным свидетелем.

– Говори, пан Стойгнев, – разрешила королевна. – Думаю, это будет справедливо.

– Чтобы не задерживать вас, – пан герба Ланцюг приложил ладонь к груди, – скажу. Все как было. Десяток стражников. Ваших, ошмянских… Так вот, десяток стражников пытались не пустить ее высочество и известного нам всем пана Годимира из Чечевичей в город…

Чем дольше Стойгнев говорил, тем сильнее хмурился Добрит и кусал губы Криштоф. А пожилой словинец припечатал все как есть. Ни прибавил, ни убавил. И Годимир с удивлением услышал, что, по словам бывшего наставника, сам он выглядел в потасовке у ворот молодцом. Удивительно! Или случилось что с паном Стойгневым за эти полторы седмицы?

Пан герба Ланцюг окончил рассказ. Еще раз учтиво приложил ладонь к сердцу.

Толпа ошмяничей сдержанно гудела. Как пчелиный рой, спрятавшийся в дупло от непогоды. Никто не выкрикивал, не перебивал, не пытался вставить «веское» слово. Еще бы, стоящих перед замком рыцарей уважали. За справедливость, за честность, за отвагу и воинское мастерство.

Паны Качур и Ворон переглянулись. Криштоф дернул головой, пожал плечами. Пан Добрит горько вздохнул:

– Сдается мне, что знаю я, откуда ветер дует… Вот так вот! Кто бы подумать мог… – Он круто развернулся на каблуках. – Прошу со мной, твое высочество, и вы, панове, тоже. Само собой.

Годимир едва успел подхватить Аделию. Королевна рванулась с седла, будто пряником медовым поманили.

Бросив повод игреневого в услужливо подставленные ладони мастерового, Годимир устремился вслед за девушкой, которая, догоняя белую и васильковую спины, припустила вприпрыжку.

Стражники расступились перед ними и даже, вот удивительно, отсалютовали гизармами.

Они направились от ворот в ограде ко входу в донжон.

Пан Стойгнев, широко шагая и отмахивая рукой, держался вплотную с Годимиром. Сильно хромающий пан Конская Голова приотстал, но сдаваться не собирался – упорно сопел чуть позади.

Вот и знакомая зала.

Стол «виселицей». На стенах знамена. Ниже их – доспехи и оружие. Тут же охотничьи трофеи: головы медведей и туров, горных козлов и архаров, одноглазая башка горного людоеда, лапа кикиморы с устрашающими когтями и обрубок хвоста выверны с костяным жалом.

Горевшие по углам два факела только подчеркивали мрачность обстановки. Вот ведь странно! Во время пира, когда за столами, ломящимися от яств, теснились веселые, щегольски наряженные гости, а добрых два десятка факелов освещали даже самый укромный уголок, зала уж никак не выглядела угрюмой. То ли дело сейчас.

Пан Добрит остановил взъерошенного челядинца:

– Бегом к пану Божидару! Скажи, что я прошу в главную залу спуститься.

Слуга кивнул и стремглав умчался выполнять приказ.

– Располагайтесь, панове! – Пан герба Ворон махнул рукой на длинные лавки. – Теперь-то ты уж точно дома, твое высочество. Можешь отдохнуть.

– Спасибо, пан Добрит. – Аделия сорвала берет, бросила его на стол. Тряхнула волосами. – Не думала, что таким мое возвращение окажется.

– В жизни всякое случается, – хмуро проговорил пан Криштоф. – Всякое.

Королевна хмыкнула, но промолчала.

Годимир заметил, что Тишило со Стойгневом разошлись по разным углам залы и бросают друг на друга недружелюбные взгляды. Вот узнать бы: был поединок или нет? Сам драконоборец остановился под высохшим до состояния коряги хвостом выверны. Уж если дракона не сыскать, то, может, стоит посвятить пару месяцев поисками выверны или ослизга. Почему бы и нет? Одного роду-племени чудища. Все равно что волк и собака. Вот только дракону издревле приписывается способность полыхать огнем на врага, а его более мелкие собратья, согласно бестиариям и прочим фолиантам, попросту ядовиты. Конечно, не столь ужасно, но, если подумать, тоже добыча не из легких, а значит, достойная истинного странствующего рыцаря.

– Дракона, как я понял, ты так и не нашел? – пророкотал под ухом пан Тишило.

– Ну, не вышло, – развел руками словинец.

– Ясно, – кивнул полещук. – Зато в другом повезло. – Пан Конская Голова показал глазами на Аделию, которая что-то шепотом выговаривала пану Добриту. Зареченский рыцарь хмурился и кусал усы.

– А как ты, пан Тишило… – вопрос об исходе поединка со Стойгневым так и вертелся у Годимира на языке, но договорить он не успел. Боковая дверь распахнулась, и в залу вплыл пан Божидар герба Молотило, каштелян ошмянский. Вернее, вначале вплыло брюхо дородного пана, а после появился и он сам.

Брови сомкнуты на переносье. Усы топорщатся. Туча тучей. Не приведи Господи попасться такому под горячую руку.

– И что за дело у тебя, пан Добрит? – звенящим от негодования голосом поинтересовался он и вдруг застыл, уставившись на Аделию.

– Откуда?.. – взревел каштелян, но осекся, взял себя в руки. – Приветствую, твое высочество! Нашлась наконец-то! Радость-то какая! Позволь мне обнять тебя, девочка моя…

Растопырив ручищи с ладонями-лопатами, пан Божидар шагнул к королевне, но она шарахнулась, как от чумного.

– Оставь свою радость при себе! – зашипела девушка, словно рассерженная кошка.

– Что случилось? Я ж тебя вот такой на руках качал…

– А я тебя о том просила?

– Твое высочество… – Божидар огляделся в поисках поддержки и заметил Годимира. – Ты?!

– Ну, я… – не нашелся с ответом рыцарь.

– Неудачник несчастный! Кто позволил? Ноги твоей в Ошмянах не будет…

– Против чести это и совести! – воскликнул пан Стойгнев.

– Что за муха тебя укусила, пан Божидар? – прогудел Тишило.

Тут рыцари поняли, что одновременно защищают Годимира, а значит, выступают вроде как заодно. Оба, не сговариваясь, сделали вид, будто поперхнулись. Со стороны это выглядело, по меньшей мере, смешно. Пан Черный Качур прикрыл губы перчаткой. Уж не прятал ли он улыбку?

– О том-то и речь, – решительно вмешался пан Добрит. – Стражники наши не пускали в Ошмяны ее высочество, сопровождаемую паном Годимиром. А паны Стойгнев и Тишило тому свидетелями оказались. Вот так вот!

– Чему свидетелями? – удивился каштелян.

– А тому, как твои люди верные меня убить пытались! – притопнула ногой королевна.

– Быть того не может! Этого засранца велел не пускать. Что было, то было. Спорить не буду. И Жамку приказал…

– Так это ты приказал? Слышали, панове? – Аделия быстро обвела глазами всех присутствующих в зале рыцарей.

– Я. Нечего мне скрывать.

– И, может, меня убить Жамку приказывал?

– Что, твое высочество? Как можно?

– А что коня моего гизармами закололи?

Божидар покраснел, но от стыда или от гнева – не сказал бы никто.

– Быть того не может!

– Может, – спокойно проговорил пан Стойгнев. – Я свидетельствую.

– А я, хоть и не видел, как они железом тыкали, но убитый конь на мосту был. Точно, – поддержал его Тишило. И опять растерялся, закусил ус.

– Та-а-ак, – протянул Божидар. – И где этот Жамок? Ужо я его…

– Твоего Жамка пан Годимир приголубил, – весьма злорадно произнесла королевна.

– Что?! Опять Годимир?

– Годимир, Годимир.

– Вот сейчас я стражу кликну и в тычки его! Прочь из замка и прочь из Ошмян!

– Как бы не так, – звенящим голосом возразила Аделия.

– То есть как это? – опешил пан Молотило.

– Да уж так! Где его величество?

– Я тебе потом…

– Я спросила – где его величество?

– Девочка моя…

– Я не девочка, и уж тем более не твоя!

– Твое высочество…

– Отведите меня к его величеству…

– Твое высочество…

Пан Добрит решил, видно, прервать их препирательства. Он тронул Божидара за рукав:

– Что, опять?

– А то ты не знаешь! – Каштелян звучно хлопнул кулаком о ладонь.

– Видишь, твое высочество… – извиняющимся тоном произнес пан Ворон.

Аделия, несмотря на переполняющий ее гнев, притихла. Опустила плечи и голову.

– О чем это они? – шепнул Годимир пану Тишило.

– О чем, о чем… – неожиданно ворчливо отозвался полещук. – Пьет Доброжир.

– Что? – не понял рыцарь.

– Что? А все. Брагу, вино, пиво. Лишь бы с ног валило.

Молодой человек чуть за голову не схватился. Вот уж чего он не мог предположить! Король Доброжир выглядел рассудительным, основательным, мудрым. И представить его хлещущим брагу рассудок рыцаря решительно отказывался представлять.

– Давно? – тихонько спросила королевна. Кажется, даже носом хлюпнула.

– Давно! – безжалостно припечатал каштелян. Похоже, он обрадовался, что благодаря тайному (а впрочем, какому там тайному, если все знают?) пороку короля разговор ушел от щекотливой темы. – Как ты сбежала, так и…

– Я должна его повидать.

– А захочешь, твое высочество?

– Я уже захотела. Пан Добрит отведет меня.

– А что ж не я, девочка моя? – приподнял брови Божидар.

– А с тобой, пан Божидар, у меня отдельный разговор будет! – словно по лицу хлестнула королевна.

– Ты пугаешь меня, что ли?

– Там поглядим, пугаю или нет! – махнула рукой королевна.

Божидар еще больше налился багровым, но нашел в себе силы сдержанно поклониться.

– Да! Пана Годимира отведете в часовню.

– Это еще зачем, твое высочество, зачем? – удивился даже пан Черный Качур.

– Завтра утром посвятим его в рыцари. По все правилам. Значит, ночь ему предстоит провести в бдениях и с молитвой на устах. Верно, панове?

– Вот так вот! – развел руками пан Ворон.

– Да не бывать этому! – с новой силой взревел каштелян.

– Как это не бывать? – голос Аделии источал ледяное презрение к туповатому пану.

– Да пока я здесь каштелян…

– Вот именно, пан Божидар. Ты – каштелян, но не король и не королевич.

– Я…

– Панове! – не обращая внимания на его попытки возразить, воззвала к собравшимся девушка. – Панове! Давал мой отец обещание – мол, кто ее высочество вернет, тому наградой ее рука будет и половина королевства? А ну-ка, вспомните!

Все присутствующие в зале рыцари переглянулись. За исключением, конечно же, Годимира. Он стоял, потупившись, поскольку боялся встретиться с кем-либо взглядом – того и гляди, обвинят, что подмоги просил, поддержки и участия. Очень нужно! Захотят – будут свидетельствовать по справедливости. Нет – Господь им судья, а побирушкой, вымаливающей доброе слово, словинец никогда не был и не собирался становиться.

– Что ж вы молчите, панове? – голос королевны прозвучал слишком нетерпеливо. Не гоже так теребить именитых рыцарей.

– Ну… – пожал плечами пан Черный Качур. – Вроде как…

– Было или вроде?

– Было, было. – Пан Криштоф кивнул.

– А ты, пан Добрит, может, не помнишь? Что ж это с памятью твоей стало?

Пан герба Ворон засопел, желваки заиграли на его скулах.

– Вот так вот! – сердито проворчал он. – Прямо сразу и с памятью…

– А с чем? – не сдавалась Аделия. – Может, с совестью? Как по мне, так лучше думать, что ты от старости память утратил, нежели понятия о чести, как некоторые.

– Ты как говоришь? – задохнулся пан Божидар.

– А как я должна говорить? Королевна я здесь или нет?

– Довольно! – махнул рукой пан Ворон. – Признаю. Говорил его величество и про полкоролевства и про руку и сердце.

– Вот видишь! – обрадовалась Аделия. – А вы, панове? – Она повернулась к Тишило и Стойгневу. – Подтверждаете?

Пан Ланцюг кивнул, а полещук довольно прогудел:

– Само собой подтверждаю. Что сказано, то сказано…

– А что сделано, то сделано! – Королевна сотворил знамение Господнее. – Значит, все рыцари подтверждают…

– А меня спросили? – перебил ее пан Божидар.

– Спрашивали, так ты вместо честного ответа такое морозить начинаешь… – презрительно сморщила верхнюю губу Аделия.

– Я? Морозить? – задохнулся толстяк. – Да я…

– Ты дождись, пока я с батюшкой поговорю. Там и до тебя черед дойдет! Наведу тут у вас порядок!

На взгляд Годимира, Аделия совершенно напрасно топталась пану Божидару по больным мозолям. Начудил-то он преизрядно, но чем кидать в лицо обвинения и угрозы, лучше было бы выяснить сперва, что же его толкало на черные дела. Может, и есть какие-то свои, одному ему понятные резоны. А может, и не злоумышлял он вовсе, а бестолковые, но старательные стражники сами что-то перепутали и устроили драку в воротах? Вот сесть бы рядком да поговорить бы ладком, тогда истина наружу и проявится. А так что? Пустое сотрясение воздуха и совершенно бесцельная грызня с каштеляном, правой рукой его величества. А ведь, чего доброго, он и короля против настроит, и сам сможет шаги предпринять ради мести пустяковой и во благо растоптанного самолюбия.

Видно, пан Ворон подумал о том же. Он звучно откашлялся:

– Твое высочество, ты там распоряжалась насчет пана Годимира…

– Верно, распоряжалась. В часовню его – пускай постится. – Она хитро улыбнулась. – А я бы перекусить не отказалась. Пан Стойгнев герба Ланцюг, пан Тишило герба Конская Голова! Вы, надеюсь, не откажетесь побыть поручителями при будущем рыцаре?

Поименованные паны дружно закивали головами. Потом опять глянули друг на друга и замерли, до смешного единообразно задрав подбородки.

– Вот и славно! Теперь проведите меня к батюшке.

Аделия развернулась лицом к Божидару и Добриту. Годимир словно перестал для нее существовать. Довольно странно, если учесть ее слова о руке и сердце…

– Пошли, пан… Пошли, – поманил его рыцарь в васильковой суркотте. – Ведь, поди, не знаешь, где часовня, не знаешь? Оружие-то отдай…

Ах, да! Молодой человек едва не забыл, что перед посвящением в рыцари меч, корд и прочее рубяще-колющее оружие положено отдавать. Не к лицу являться перед образами Господними, обвешанным железяками, предназначенными для отнятия жизни.

Годимир отстегнул ножны с мечом, с почтительным полупоклоном передал их пану Конская Голова. Далее последовал корд. Он оказался в руках пана Стойгнева.

– Вот! Другое дело, другое. Теперь за мной. За мной.

Уже покидая залу, словинец обернулся. Аделии не было. Очевидно, они с Добритом и Божидаром ушли раньше.

«И не попрощалась!» – подумал Годимир, и вдруг ему в голову будто постучался кто: «А как же с письмом – весточкой, как сказал Сыдор, – которую главарь разбойников намеревался пану Божидару передать? И что может связывать двух настолько разных людей? Знает ли ответ королевна? Или все ее слова и действия как раз и направлены на исполнение великой идеи – короля всего Заречья? А что же тогда будет с ним, Годимиром из Чечевичей? Он, в конце концов, странствующий рыцарь, а не игрушка в руках интриганов!»

– Пришли, пан Косой Крест! – Локоть пана Тишило чувствительно ткнулся ему в ребра. Хорошо, хоть с другой стороны, не там, где перелом. – Ты что, заснул на ходу?

– Задумался, – честно, как на исповеди, ответил драконоборец.

– А-а-а! – протянул пан Конская Голова. – Это, конечно, оправдание. Ничего, думай, думай… Перед посвящением полезно. Только в мое время молодые рыцари мало думали, зато за меч хватались, когда надо.

– Еще бы! – сквозь зубы выплюнул пан Стойгнев, как бы ни к кому не обращаясь. – Что еще с полещуков диких взять?

Тишило нахмурился и засопел.

– Довольно, панове, довольно, – вмешался пан Криштоф. – Входи, пан Годимир. – Он толкнул ладонью дверь – в полумраке часовни медово желтели резные лики Господа, отражая огоньки четырех свечей, установленных по углам престола. Пахло растопленным воском и ладаном.

Молодой человек сотворил знамение и вошел.

– Ну, пан Годимир, до утра, – проговорил ему в спину Криштоф. – Молись, думай о жизни… о жизни. И о рыцарском долге, само собой… – И совсем тихонько добавил, чтоб не расслышали отошедшие довольно далеко от порога поручители. – Ты не переживай, если что не заладится. Не переживай. Аделия, конечно, панна напористая и с норовом, но король Доброжир, когда упрется… когда упрется, тоже крепко стоит. Не сковырнуть. Что меж ними выйдет кроме криков, споров и слез, я, признаться, не знаю. Не знаю. Ну, все. До утра, пан Годимир из Чечевичей.

Дверь захлопнулась, отрезая словинца от суетных событий сегодняшнего дня, коридоров замка, интригующих и злоумышляющих людей. От всего того, что называют светской жизнью. Остались лишь тишина, слабое мерцание огоньков, потрескивание фитиля.

Годимир подошел к алтарю и опустился на колени перед престолом.

На искусно вышитом антиминосе[38] 38
  Гашник – шнурок, завязывающийся вокруг талии, на нем держатся штаны или понева.


[Закрыть] воздевал очи горе принимающий смерть на колу Господь, Пресветлый и Всеблагой. Черные фигурки проклятых басурман, истязающих основателя Веры, теснились по краю платка.

Следовало бы успокоиться, отрешиться от бремени всего земного, прочитать несколько молитв. Лучше всего, «Славься, Господи, в веках» или «Благодарственную». Да каждую раз десять. Но в голову почему-то лезли совсем не благочестивые мысли. Слишком много вопросов накопилось в последнее время, а ответов на них нет и не предвидится в ближайшем будущем.

Плохо это. Грех.

Когда ты, пан Годимир, странствующий рыцарь из Чечевичей, последний раз молился? А причащался? А исповедовался?

То-то же…

Молодой человек осторожно, словно пойманную птичку, взял напрестольные «Деяния Господа». Раскрыл на первой попавшейся странице. Нужно, просто необходимо настроить себя на праведный лад. А поразмышлять о жизни, о друзьях и врагах, о любви и ненависти он успеет. До рассвета еще очень долго.

– И тогда преисполнилась земля грехом, – прочитал он шепотом. – И брат вцепился в горло брату, а сыновья направили оружие против отцов. И вышли реки из берегов от пролитой крови. И взглянул Господь, восседающий на горнем престоле, на дело рук человеческих и преисполнился жалости и сострадания…

В дверь тихонько постучали.

Годимир вздрогнул. Кто бы это мог быть?

Пан Криштоф забыл дать еще одно напутствие?

Аделия решила повидаться с будущим женихом? Словинец даже не удивился, как обыденно он представил себя нареченным королевны. Еще месяц-другой назад он бы так не смог. Но жизнь – учитель быстрый и надежный. Втемяшивает новые истины так, что после топором не вырубить…

А может, это пан Божидар убийц подослал. Чем-то ведь ему Годимир не потрафил. Вряд ли Жамок на свой страх и риск у ворот стражников на него натравил. А оружие унесли поручители. Отбивайся теперь, пан будущий рыцарь, дарохранительницей.

Он поднялся с колен и пошел к двери.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
НОЧНОЕ БДЕНИЕ

Прежде чем потянуть потемневшее от времени бронзовое кольцо, Годимир прислушался. Должен же человек, вознамерившийся нарушить его бдение, как-то себя выдать? Неосторожным шарканьем шпоры по дощатому полу, еле слышным позвякиванием кольчуги, сопением, наконец…

Ничего.

Тишину по-прежнему нарушало лишь потрескивание фитилей.

«Надо было хоть нож за голенище засунуть», – подумал молодой человек и тут же устыдился недостойной мысли. С оружием? В часовню?

А почему бы и нет?

В прежние времена, когда братоубийство и захват трона посредством вооруженного переворота было если не обычным, то довольно привычным делом, даже в церковь рыцари ходили в полном вооружении. С мечом и шестопером на поясе, с засапожным ножом и десятком челядинцев при самострелах и окованных железом дубинах. Сейчас, конечно, в Хоробровском королевстве это воспримется как дурной тон. Но в Заречье, с его склоками и дрязгами, легкая кольчуга под зипуном никогда не покажется лишней.

В дверь поскребли.

Осторожно и как бы несмело.

Тихий, знакомый голос произнес:

– Годимир, это я…

Олешек?

Вот те на!

Непонятно, что ему понадобилось после более чем холодного прощания. Когда тебе плюет в душу враг или попросту чужой человек, это можно стерпеть и утереться, а можно и дать сдачи, то бишь ответить тем же, а то и воздать десятикратно. Но когда обижает человек, которого ты другом считал, с которым вы делились самым сокровенным, вместе из всяких передряг выбирались. Это оставляет шрам на душе, который ой как не скоро разглаживается. Да и разглаживается ли? И дело не в тяжести оскорбления, а скорее, в его неожиданности. Ну, разве можно ждать предательства, если дружишь? Наверное, можно, и даже нужно. Тогда не так тяжело будет переносить обиды, но Годимиру почему-то казалось, что, ожидая подвоха от друга, стараясь не поворачиваться к нему спиной, ты сам, прежде всего, дружбу предаешь. А человек, живущий согласно кодекса чести, принятого древними рыцарями, такого себе позволить не может. Лучше корд под лопатку, чем попытаться ударить на опережение.

– Годимир, разреши мне войти…

Голос жалобный и нерешительный. Тоже мне, Олешек Острый Язык! Неужели, научился придерживать норов? Лучше бы ты прикусил свой «острый» язык у пещеры, когда устроил истерику, подобно избалованной панянке.

Хотел ли Годимир с ним говорить?

Нет. Однозначно, нет.

Лишаться друзей тяжело. Особенно, если их у тебя и было-то раз-два и обчелся. А если честно, то Олешек из Мариенберга стал первым человеком, с которым Годимир из Чечевичей говорил легко, не пытался казаться кем-то более значительным, не стеснялся высказывать вслух мысли и суждения о людях. Даже стихотворение свое на его суд представил. Кто еще в Заречье слышал строчки, срифмованные Годимиром? Только Аделия да Олешек. И все. Панна сердца и друг. Бывший друг.

Один пожилой рыцарь, ходивший вместе с прочими словинцами воевать в степи черных клобуков, сказал как-то у костра: «Терять друзей – это как руку кипятком обварить. Вначале болит, потом щемит, потом только чешется, но след надолго остается…»

И зачем только он приперся!

Годимир набрался решимости и дернул за кольцо.

– Фу-ух! Я думал – не пустишь! – Шпильман, по обыкновению с цистрой под мышкой, не вошел, а едва ли не впрыгнул в часовню.

– Что ты хотел? – буркнул словинец, избегая смотреть в лицо бывшего друга. – Давай, быстрее говори! Мне молиться надо…

– Молиться? – Олешек говорил вполголоса. Все-таки сказывалась святость места. Даже записной остряк и бедокур терялся пред ликами Господа. – Что ж, дело полезное… Я тебя поздравить пришел.

– С чем же это?

– Как с чем? Ты же королевну вернул! Вся людская гудит. Там уже такого понапридумывали. Требуют, чтобы я в балладе восславил подвиг рыцаря Годимира, зарубившего ужасного, кровожадного дракона и освободившего прекрасную королевну. Этот рыцарь, ни одна кухарка не выразила сомнений, станет новым королем в Ошмянах. И это не может не радовать людей, почти смирившихся с тем, что руку ее высочества отдадут королю Желеславу. Все уверены, пан Годимир, что Ошмяны под твоим мудрым правлением станут едва ли не жемчужиной Заречья…

– Хватит издеваться, – перебил его словинец. – Поздравил? Хорошо. Я благодарен тебе, Олешек Острый Язык из Мариенберга, за добрые слова. А теперь можешь идти.

Шпильман, выслушав отповедь, как-то сразу сник, опустил плечи, наклонил голову. Сказал сдавленным голосом, совершенно не похожим на звучный голос певца.

– Ты прости меня, Годимир.

– За что?

– За дурь мою. Прости, а?

Драконоборец едва не выругался. Вовремя сдержался – вспомнил, где находится. Нет, ну это же надо! Приходит, прощения просит, как будто так и надо! И не совестно же!..

– Прости меня, Годимир… Не знаю, что и нашло на меня. Сперва. Когда Божидар со своим воинством пожаловал. А потом я не хотел, чтобы ты за меня вступался. Честно…

– Да пошел… – Молодой человек вновь едва сдержался. Прикусил язык. Поправился. – Иди откуда пришел. Если тебе мое прощение нужно – пожалуйста. Прощаю. Лишь бы не лез в душу.

– Э, нет, пан Годимир. Зачем мне такое прощение? Как собаке кость бросил…

– А тебе от всего сердца подавай, да? – Незаметно для себя словинец ввязался в перепалку.

– От всего, не от всего, но я объясниться пришел, а не обиды старые вспоминать!

– Еще б тебе их вспоминать! Тебя-то кто обижал? Скажи, ну?

– А ты не «нукай», пан рыцарь!

– Да тебе не все равно – «нукаю» я или не «нукаю»?

– Выходит, не все равно! – взвился шпильман.

– Да потише ты, баламут, в святом месте как никак!

– А не хочу я потише! Я тебе человеческим языком толкую – нарочно поругался с тобой! Чтоб Божидар меня одного уволок!

– Все равно – тише! Иначе говорить с тобой не буду.

– Хорошо. Тише так тише, – согласился мариенбержец. – Только ты выслушай…

– Ну, ладно. Слушаю.

– Обидел я тебя нарочно…

– Да?

– Да! Слушай, не перебивай!

– Слушаю, слушаю.

– Если бы я тебе тогда гадостей не наговорил, ты б меня выручать кинулся. Так ведь?

Годимир поймал взглядом глаза музыканта. Тот смотрел не мигая. И не отворачивался. Похоже, не врет.

– Ну… Наверное, кинулся бы, – медленно проговорил словинец.

– То-то и оно. И что бы хорошего из этого вышло?

– Не знаю, но…

– То-то и оно, что ничего хорошего. И тебе бы накостыляли, и мне, а что с Ярошем бы сделали, и говорить не хочется.

– Вроде бы ты и прав, – помолчав, вздохнул Годимир. – Только…

– Что «только»? Обидно было? Правильно. Значит, я верные слова подобрал, чтоб за живое тебя зацепить. Притворяться ты не умеешь.

– Я не умею?

– Конечно, не умеешь. Или ты думаешь, что способен соврать так, чтоб тебя не раскусили?

– Ну, не знаю. Раньше думал, что смогу.

– А я тебя сразу насквозь вижу. И думаешь, только я?

– А кто ж еще?

– Да все, кому не лень! Помнишь Яся, хозяина корчмы, где мы с тобой познакомились?

– Ну…

– Не «нукай»! Он тебя тоже сразу распознал. Как ты там ему вещал? По бревнышку, мол, корчму разнесу… И что он ответил? Не разнесешь. Ты странствующий рыцарь и все такое! Так дело было?

– Ну, так…

– Да не «ну, так», а истинно так! Ясь сразу понял, что не способен ты погром учинить со смертоубийством. Так, пошумишь для острастки и в кошель полезешь за медяками – расплачиваться за меня. А Божидар – щука старая, ученая. Супротив него Ясь – пескарик мелкий.

– Да ну?

– А ты еще не понял? Ты, пан Годимир, Божидара с яичницей не путай. Ему пальца в рот не клади – отхватит руку по самое плечо!

– А ты, значит, решил с ним потягаться? Кто кого обхитрит? – недоверчиво скривился словинец. – Ну и как? Кто кого?

– Попеременно, пан Годимир, попеременно. Божидар – пан умный, въедливый, но жадный. Как злато-серебро увидит, глазки загораются поросячьи, а руки труситься начинают. Уж можешь мне поверить. Наблюдал…

– И что с того?

– На жадность я его и взял. Вернее, он сам себя взял. Решил, что коли я из Мариенберга, то от гроссмейстера в Загорье везу письма. О том, что загорцы с орденом Длани Господней снюхались, слухи давно ходят. О них разве что глухой не знает…

– Я не знал…

– Так ты ж странствующий рыцарь. Вы все малость не от мира сего. Все мысли о драконах, королевнах, поединках. Ох, повыведут вашего брата лет через сто. Или через двести.

– Это еще почему? – снова нахмурился Годимир.

– Да потому, что вы наивные и доверчивые. Наплети таким с три мешка о рыцарской доблести и чести, так они и на смерть, и на муки, и… Да хоть дракону в пасть!

– А что здесь плохого?

– Да плохого, может быть, и ничего, только… Отстали вы, панове рыцари, от жизни, живете в вымышленном мире по большей части. А другие этим пользуются. На вашей крови и доблести себе богатство копят. А сами привыкли чужими руками жар загребать. Вот возьми, к примеру, Желеслава. Что в нем, или в королевстве его, или в челяди его осталось рыцарского, честного, благородного? А? Скажи мне, будь так любезен!

Драконоборец грустно понурил голову:

– Ну, похоже, что ничего…

– То-то и оно! И таких сейчас из десятка восемь, а то и девять!

– Быть того не может!

– Почему же? Да посмотри ты вокруг – сколько рыцарей о чести и доблести в Заречье помнят?

– Вот тут ты не прав, – воспрял духом Годимир. – Очень даже многие помнят. Пан Тишило, пан Стойгнев, например. Или вот… Пан Криштоф Черный Качур. Или скажем, пан Добрит герба Ворон.

– Эка ты хватил! – Олешек встряхнул цистру, огляделся. – Давай присядем под стеночкой. – В ногах, мудрые люди говорят, правды нет.

Кто бы возражал? Они уселись рядом, едва ли не плечо к плечу, как бывало когда-то до нелепой ссоры.

– Про Стойгнева с Тишило ничего сказать не могу. Они и правда будто из легенды оба выскочили. Слыхал про их поединок?

– Нет. А что, сражались-таки?

– Еще как! Я, правда, сам не видел, поскольку в тот день напивался бражкой до бесчувствия в компании вонючего бортника, хитромудрого разбойника и странствующего рыцаря. Не подскажешь, как его звали? Вот запамятовал!

– Не выделывайся, дальше рассказывай. Про поединок.

– О! Очевидцы свидетельствовали, что бились они, как два льва… Есть такие звери в Басурмани. Слыхал, наверное?

– Слыхал, слыхал… Зверь страшный. Полосатый и с клыками в мою ладонь. Дальше что?

– Тогда ты понимаешь, как бой происходил. По два меча каждый изломал…

– А они пеше дрались, без коней?

– Да. Решили, дескать, так надежнее. Пан Тишило три щита Стойгневу разбил. На щепочки, шестопером… А пан Ланцюг ему только два. Зато по ноге зацепил хорошо!

– Видел я. Хромает пан Тишило.

– То-то и оно! А он пану Стойгневу руку перебил. Левую, в которой щит был. От полудня до сумерек махались. Один на коленях уже стоит, другой пока на ногах, но вот-вот свалится. А все равно бьют друг дружку. Промахиваются, едва ли не падают, а бьют! В конце концов пан Стойгнев пану Тишило по шлему попал. Но и сам свалился в беспамятстве. А на другой день ни один, ни другой не в силах встать оказались. Вот и порешили бой отложить до той поры, когда оба сил наберутся и раны залечат.