Текст книги "Победитель драконов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Владислав Русанов

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
КОРОЛЕВСКИЙ СУД

Рассвет Годимир встретил на заднем дворе замка с мечом в руках. Гости короля Доброжира еще спали – чем еще заниматься благородным панам-рыцарям, съехавшимся людей посмотреть и себя показать? Позевывала охрана в караулке – утренние часы самые тяжелые, так и тянет плюнуть на все и уснуть. Едва продрав глаза, начинала копошиться по хозяйству челядь. Вот истопник пробежал с охапкой дров. Явно не для господского камина, а для кухонного очага. Мальчишки-поварята выволокли здоровенный котел с помоями. Поднатужились и опрокинули его под стену. Кухарка прошла с двумя корзинами, из которых высовывали гибкие змеиные шеи четыре гуся. Три серых, а один почти белый. Красавец. Гуси шипели и пытались ущипнуть молодку за округлую ляжку, прорисовывающуюся под толстой домотканой юбкой. Она цыкала на птиц и каждый раз при попытке покушения на свои прелести встряхивала корзины.

Годимир вдохнул поглубже свежий утренний воздух, который не портило даже зловоние раскинувшейся поблизости выгребной ямы, скинул через голову рубаху и вытащил меч из ножен. Приключения приключениями, испытания испытаниями, а ежедневными упражнениями пренебрегать нельзя. Иначе запросто можно лишиться какой-либо части тела, и хорошо, если не головы.

Ноги на ширине плеч, правая немного впереди. Правая рука под крестовиной меча, левая – на навершии. Клинок смотрит вперед, острие на уровне подбородка. Плуг.

Шаг левой ногой вперед. Меч взмывает вверх и застывает над головой. Крыша.

Удар сверху в голову воображаемого противника. Клинок со свистом рассекает воздух, но, не дойдя двух ладоней до земли, застывает.

Восходящий удар.

Шаг левой ногой назад. Гарда поднята до уровня уха. Острие смотрит врагу в лицо. Бык.

Укол.

Шаг в сторону. Косой, «гневный» удар. «Скрещенная» стойка – запястья перекрещены, клинок глядит в землю.

Удар снизу.

Крыша.

Удар сверху.

Поворот вокруг оси, меч за спиной в провоцирующей, «гневной» стойке…

Краем глаза Годимир заметил сутулого, бельмастого дружинника из числа челяди Желеслава. Соглядатай он у них, что ли? Только и бегает туда-сюда. Выискивает, вынюхивает. Ну, пускай видит…

Нанося из «гневной» стойки мощный, «раскалывающий» удар, рыцарь зацепился ногой за ногу и едва не упал. Успел кинуть клинок на сгиб предплечья – в ключ – и замер, припав на одно колено.

Выпрямился, сплюнул бельмастому под ноги:

– Что вылупился?

Тот опешил, открыл рот для грозной отповеди, но Годимир стремительно шагнул вперед. Острие клинка уперлось сутулому под ложечку.

– Ты что-то хотел сказать?

Дружинник зевал, словно выброшенный на берег лещ.

– Что, нечего сказать? Тогда пошел прочь!

Годимир слегка надавил на рукоять.

Бельмастый отшатнулся.

– Прочь, холоп! На ту кучу навоза, откуда явился. Ну!

С интересом наблюдавшие за ними стражники Доброжира захохотали. Один из них вполголоса воскликнул:

– Вдарь его, пан рыцарь, как следует!

Человек Желеслава сделал три быстрых шага назад. Схватился за короткий меч, висевший на поясе. Выкрикнул трясущимися от злости губами:

– Мало тогда тебя! Говорил же я…

Тут он понял, что сейчас сболтнет лишнее при свидетелях и захлопнул рот с такой силой, что клацнули зубы. Махнул рукой, развернулся на пятках и пошел прочь.

– Пану безгербовому от меня «доброе утро» передай! – крикнул Годимир ему в спину. – Надеюсь, оно для него последним станет!

Бельмастый оглянулся через плечо, сверкнув единственным глазом, и ускорил шаг. Вслед полетело улюлюканье стражников, одетых в черные накидки с желтым трилистником.

Словинец хмыкнул, подышал на лезвие меча, протер его пучком соломы, сунул в ножны. Так, с мечом под мышкой, и отправился в башню. Пора будить шпильмана. Ишь, привык дрыхнуть до полудня, словно султан басурманский. У колодца рыцарь задержался, положил меч в сторонку и, приподняв ведро двумя руками над головой, опрокинул его на себя. Холодные струйки побежали между лопатками, нырнули в штаны, несмотря на затянутый гашник[38] 38
  Гашник – шнурок, завязывающийся вокруг талии, на нем держатся штаны или понева.


[Закрыть]. Дух захватывает, но бодрит замечательно! А бодрость ему сегодня ох как понадобится! Бодрость, твердость духа и уверенность в собственных силах. Иначе не выкарабкаться.

На ходу вытирая лицо и плечи рубахой, Годимир вошел в комнату, где ожидал увидеть безмятежно посапывающего шпильмана.

Как бы не так!

Олешек сидел на сундуке, скрестив ноги на манер кочевника, пристроившегося на бараньей шкуре, и за обе щеки уписывал кашу, которую зачерпывал из закопченного горшка.

– О! Пан рыцарь! – обрадованно воскликнул он. – А я думаю-гадаю, куда это ты запропастился? Я уже и снеданком успел разжиться. Хватай ложку!

Годимир не заставил себя уговаривать. Тем более, что по старой походной привычке всегда носил костяную ложку за голенищем.

– Как это ты умудряешься? – спросил он, отправляя ложку с теплой, щедро сдобренной коровьим маслом кашей в рот.

– Что умудряюсь?

– Еду добывать в чужом замке…

– А! – Олешек хотел засмеяться, но чуть не поперхнулся. Закашлялся. Словинец потянулся стукнуть его по спине – а то не ровен час задохнется певец, но шпильман опасливо отодвинулся. – Ты, пан рыцарь, руки не распускай. Я ж тебе не пан Тишило. Того стукай не стукай – толку никакого, а я больше к изысканному слову привык, чем к кулачным поединкам.

– Подумаешь… – Годимир даже обиделся слегка. Хотел как лучше, а вышло как всегда.

– Ладно. Ты ешь, а я уже все. Под завязочку. – Музыкант сунул в руки рыцарю горшок. Откинулся на спину. – А добыл я его просто. Помнишь, обещал тебе, что балладу, посвященную пшенной каше, придумаю?

– Ну.

– Опять «нукаешь»… Бьюсь я с тобой, пан рыцарь, бьюсь, а все без толку.

– Ты не придирайся, а рассказывай.

– Да что там рассказывать. Проснулся утром. Брюхо подвело, чуть ли не к хребтине присохло. И начали строчки сами собой складываться. Хочешь?

– Давай, рассказывай.

– Тогда слушай.

Олешек откашлялся, выплюнул на ладонь остатки каши из гортани и торжественно провозгласил:

 
– О, как тебя хочу я видеть
И пламенем твоим дышать.
Любить, сгорая, ненавидеть,
Свиданья тайного так ждать!
 
 
О, эта нежность неземная
Блаженство сладкое сулит.
И постепенно масло тает,
От счастия слюна бежит.
 
 
Но нет, не смею потревожить
Я дерзкой вилкой твой покой,
Не ложкою и, не дай Боже,
Немытой, грязною рукой.
 
 
Гляжу я, затая дыханье,
Как, нежно с котелка стекая,
Кипит, кипит волшебное созданье,
Шалея, горячась, паря, изнемогая.
 

– Здорово! – совершенно искренне кинул Годимир. – Я бы так не смог.

– Положим, не так уж и здорово. В последнем катрене размер подгулял. Вместо мужской рифмы во второй и третьей строчке – женская пристроилась[39] 39
  Мужская рифма – с ударением на последнем слоге в строке, а женская – с ударением на предпоследнем слоге в строке.


[Закрыть]. Как она туда попала? Ума не приложу.

– Да ну? Я и не заметил.

– А зря. Поэт должен не только о пани думать, но и слоги считать…

– Я другое заметил, – пристально глянул на шпильмана Годимир.

– Да? И что же? – напрягся Олешек.

– Не ты ли меня учил глагольных рифм не употреблять? А сам?

Мариенбержец неожиданно сник, опустил плечи:

– Ладно, все. Уел, уел, пан рыцарь… – Тряхнул головой, отбрасывая челку с бровей. – И правда, нехорошо вышло. Зато, благодаря рифмам моим глагольным, мы теперь голодными не останемся!

– Это как? – озадаченно проговорил Годимир.

– А вот так! – Похоже, веселое настроение вновь вернулось к музыканту. – Я свежеиспеченную балладу кухарке прочитал. Дуреха решила, что эти строки я ей посвящаю, и расщедрилась на горшочек каши. Как бы то ни было, а результат налицо. И мы сыты, и кухарка рада донельзя. Небось, еще внукам рассказывать будет – мол, шпильман Олешек Острый Язык из Мариенберга мне стихи посвящал!

Годимир кивнул. А почему бы и нет? Нет, в самом деле– все довольны, всем хорошо. Вот так бы и всегда в жизни…

В дверь постучали.

– Кого там принесла нелегкая? – сердито выкрикнул музыкант, хотя по его лицу не было заметно особого огорчения от появления незваных гостей.

Петли скрипнули, и в образовавшуюся щель просунулась голова Ратиша, обмотанная через лоб тряпкой.

– Пан Тишило велел тебе передать, пан Годимир, чтоб ты в главную залу поспешал. Король Доброжир изволит в последний день перед турниром все споры и тяжбы разрешить. Как пан каштелян сказал, чтобы с чистыми помыслами на ристалище выходили…

Голод тут же куда-то пропал, словно и не было. Казавшаяся за мгновение до того вкуснейшей, каша вдруг превратилась в комок глины и прилипла к языку. Поэтому Годимир промычал в ответ что-то невнятное, безуспешно силясь сглотнуть, и кивнул. Хорошо, мол, сейчас иду.

* * *

В главную залу словинец вошел сияющий, как новый скойц. Жак утянут поясом, складочки согнаны назад, за спину. Мокрые волосы расчесаны не пятерней, как обычно, а нашедшимся в мешке Олешека деревянным гребнем. С сапог стерта пыль и соломинки.

После темного коридора освещенное десятком факелов помещение показалось праздничным и нарядно украшенным. Хотя, если задуматься, чем жилище Доброжира отличалось от замков словинецких, поморских, полесских князей и рыцарей? Да ничем! Тот же дощатый пол, выглядевший из-за нескольких поколений обитателей замка, забывающих чистить сапоги на крыльце, глинобитным. Два огромных камина глядят друг на друга, как пасти неведомых чудовищ. Благодаренье Господу нашему, Пресветлому и Всеблагому, огонь не разжигали – и так достаточно тепло, иначе едкий дым ел бы глаза похлеще заморской отравы – перца. Стены залы увешаны полотнищами хоругвей, под которыми сражались еще деды и прадеды нынешнего ошмянского короля. Стяги черные, довольно-таки мрачные. Лишь золотистые трилистники как-то оживляли их рисунок. Любопытно, раз у короля нет наследника мужского пола, исчезнет ли его герб из геральдических анналов или рыцарю, сумевшему добиться руки королевны Аделии, придется принять в свой герб цвета Доброжира?

Годимир тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли, и продолжил рассматривать обстановку залы.

Ниже знамен висели доспехи и оружие. И каждый предмет мог поведать свою историю о походах, сражениях, победах и поражениях. Тут же красовались охотничьи трофеи: головы медведей и туров, горных козлов и архаров, оскаленная башка (перекошенная, с выбитым глазом) горного людоеда, прибитая длинным костылем когтистая лапа кикиморы и половина хвоста выверны с острым костяным жалом. Присутствие в украшениях зала столь близкого родственника драконьего племени вселило в Годимира надежду на успех поисков. Кормятся драконы и выверны с ослизгами почти одинаково. Ну, разве что первые предпочитают взрослых животных – оленей, кабанов, туров, а более мелкие сородичи охотятся на детенышей. И селятся драконы поодиночке – вряд ли чаще, чем раз в десяток лет драконица входит в охоту, привлекая запахом и глубокими затесами от когтей на стволах деревьев ближних самцов. А вот выверны обитают семьями в больших пещерах. До пяти-шести голов. Поэтому, согласно «Естественной истории с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, драконов лучше брать в логове, а выверн и ослизгов – последние занимают промежуточное положение между драконами и вывернами и по строению тела, и по повадкам – в местах кормежки, куда самцы и самки, взрослые и подростки летают по отдельности…

– Пан Годимир, именующий себя рыцарем Годимиром герба Косой Крест, уроженец Чечевичей, что расположены в Бытковском воеводстве Хоробровского королевства! – раздался громкий голос. Годимир встрепенулся и обернулся на звук.

Говорил пан Божидар – каштелян ошмянский. Он стоял, опершись кулаками о край стола, и хмурился, глядя на словинца. Следует заметить, что по обыкновению, столы в главных залах зареченских замков располагались «виселицей». Середина, то бишь «перекладина» на невеликом возвышении. Там сидели хозяева и самые почетные гости, а остальные, в порядке убывания знатности, славы и богатства размещались на «опорах» виселицы.

– Пан Годимир! – с нажимом повторил каштелян.

– Я здесь! – откликнулся словинец, отвешивая точно рассчитанный поклон. Ни вершком больше, ни вершком меньше.

А где же король?

Рыцарь сперва и не разглядел его. Маленького росточка человек в черном зипуне, без всяких вышивок, галунов и украшений. Не носил Доброжир также и суркотту. Даже своих цветов. Только воротник и манжеты зипуна были отделаны темным блестящим мехом. Скорее всего, бобровым.

Морщинистый лоб, седые виски, глубокие складки, начинающиеся от крыльев носа и скрывающиеся в тронутых изморозью усах, мешки под глазами. Все это делало ошмянского государя похожим на пожилого, усталого лавочника или мастерового, измученного непосильными поборами властьимущих. Доброжир совершенно терялся рядом с занимавшим кресло от него по правую руку высоким, худым, воронообразным Желеславом и паном Божидаром, огромным, величественным и вальяжным, разместившимся слева. Единственное, что отличало Доброжира от прочих панов-рыцарей, – тонкий тускло-золотой обруч вокруг чела.

– Пан Годимир, подойди ближе, – велел каштелян.

Словинец повиновался.

Шагая мимо столов, за которыми расположились гости ошмянского двора и наиболее знатные из местных рыцарей, он выделил взглядом намотавшего каштановый ус на толстый палец пана Тишило, седого Стойгнева в черной суркотте, красноносого мечника Авдея. Успел заметить, как Олешек тише воды, ниже травы проскользнул за его спиной и уселся в самом низу правого стола, бережно прижимая к груди цистру.

– Ты обвиняешься, пан Годимир, – провозгласил Божидар, – в незаконном присвоении рыцарского звания. Для прочих панов-рыцарей поясняю. Не будучи посвящен в рыцарское звание согласно обычаю и уставу, пан Годимир, уроженец села Чечевичи, сын рыцаря Ладибора герба Косой Крест, объявил себя странствующим рыцарем, путешествовал по землям Хоробровского королевства, Полесья, Поморья, Заречья… Ты что-то хочешь сказать, пан Годимир?

– Не был я в Поморье, пан Божидар.

– Да? Ладно, не был. Но ведь мог же поехать?

– Мог.

– Тогда невелика ошибка. Слушай с почтением, как подобает. Так вот, пан Годимир выдавал себя за рыцаря, пользовался всеми привилегиями, означенному сословию причитающимися, и, в особенности, положением странствующего рыцаря. Обвинил его в том славноизвестный рыцарь пан Стойгнев герба Ланцюг из Ломчаевки, гость его королевского величества пана Доброжира.

Пан Божидар остановился и обвел всех тяжелым взглядом. Рыцари молчали или сдержанно переговаривались. Пока на ушко друг другу. Лица их выражали презрительное пренебрежение по отношению к наглому самозванцу.

– Обвинение серьезное, – продолжил ошмянский каштелян. – Коли правота пана Стойгева подтвердится и обман пана Годимира наружу выплывет, должно нам его наказать примерно, чтоб прочим оруженосцам, возжелавшим малой кровью к рыцарскому сословию примазаться, не повадно было. А посему его королевское величество пан Доброжир решил самолично, в присутствии всех достойных рыцарей, рассмотреть жалобу и определить меру наказания. Ежели кто из панов рыцарей желает высказаться по сему разбирательству, милости прошу.

Тут же вскочил юный рыцарь – едва только усики пробились – в ржаво-рыжей суркотте с подковкой на груди.

– Требую примерного наказания! – воскликнул он срывающимся голосом. Взмахнул кулаком. – Плетьми бить на конюшне, как положено смерду, а после гнать прочь без оружия, коня и доспехов!

– Тихо, пан Лукаш, тихо! – осадил его рыцарь постарше с широким подбородком, на котором выделялся грубый шрам. Суркотта этого пана была белой с изображением распластавшего крылья черного ворона с красным глазом. – Не пори горячку. Любое преступление разбирать надобно, и нет разницы – кметь его совершил, либо рыцарь. А тебе, пан Лукаш, не следует вперед старших рыцарей встревать. Сперва на ристалище доблесть докажи.

Рыцарь в суркотте с подковкой вспыхнул, ровно маков цвет – даже кончики ушей покраснели, – и уселся.

– Позвольте мне, панове, – неспешно поднялся пан Стойгнев. Выплюнул ус, закушенный по давней привычке. – Поскольку я этого парня обвинил, мне и речь держать надобно.

– Добро, пан Стойгнев, – согласился Божидар. – Поясни свое обвинение.

– Охотно. Должен сообщить вам, панове рыцари, что был сей молодой человек моим оруженосцем годков эдак пять назад. Усердный паренек и упорный, тут ничего поперек сказать не могу. Но… – Пан Ланцюг пожал плечами. – Бесталанный. Как есть бесталанный.

Словно в ответ на эти слова что-то забурчал пан Тишило. Громко, но невнятно – ничего не разобрать.

– Панове! – слегка возвысил голос Стойгнев. – Известно, дурноезженного коня не переучишь. Пса, привыкшего добычу рвать, проще убить, чем по правилам натаскать. Бойца, ежели для него все едино – что меч, что кочерга, – настоящим рыцарем не сделаешь. Уж поверьте моему опыту. Не один десяток лет молодых воспитываю да из оруженосцев в полноправные рыцари вывожу. Через косорукость этого паренька, – он глянул на Годимира жалостливо. словно на юродивого, – едва жизни не лишились пан Ясек герба Полкороны, пан Крыштоп герба Груган, пан Леська Белоус и я, пан Стойгнев герба Ланцюг из Ломчаевки…

Доброжир поманил пальцем каштеляна. Тот наклонился, едва ли не припал ухом к губам короля. Выслушал, покивал и сказал:

– Не соблаговолит ли пан Стойгнев уточнить, был ли причиной опасности для жизни вышепоименованных панов злой умысел пана Годимира, либо же неосторожность или промашка, по неведению допущенная?

– Да какая там промашка! – сокрушенно воскликнул пан Ланцюг. – Но и не злой умысел, в том я присягнуть перед ликом Господа готов. У нас в Хоробровском королевстве говорят в таких случаях – руки из задницы выросли. Так вот это как раз про Годимира из Чечевичей. А ты попробуй, пан Божидар, дай ему меч в руки. Только мой тебе совет, сам подальше отойди и людей к нему не подпускай. Пускай сам себя увечит. Ни к чему безвинным страдать.

– Значит, покушение на жизнь панов рыцарей по причине неумелого обращения с оружием вышло? – уточнил на всякий случай каштелян.

– Истинно так.

– Добро. Что же дальше приключилось?

– Да ничего не приключилось, пан Божидар! – Стойгнев развел руками. – Прогнал я его. На все четыре стороны. В рыцари Годимир посвящен не был. Да он и сам это вчера признал. Прилюдно.

– Это так, – согласился Божидар. – Что ты можешь в свое оправдание сказать, пан Годимир?

– Ну, что я могу сказать? – Годимир, сам того не замечая, гладил пальцами ножны висящего на поясе меча. – Виновен ли я, что конь мой в сурчину провалился? Ногу сломал, а уж через него пан Белоус и пан Груган с коней слетели. И пан Стойгнев тоже… Служил я верой и правдой, сражался за Усожей с басурманами наравне со всеми, а из-за проклятой сурчины мне вместо рыцарских шпор – пинок под зад. Справедливо ли это? – Он увидел, как скривился Желеслав, и понял – король из Остовца считает, что вполне справедливо. А потому продолжил еще запальчивей: – А я с детства мечтал странствующим рыцарем быть! Справедливость устанавливать, слабых защищать!..

– Без тебя не установят, – мимоходом бросил пан с красноглазым вороном.

– На моем счету волколак имеется! Скольких бы он людей загрыз?

– Да ну! Врешь! – воскликнул пан Лукаш и опять покраснел.

– Подумаешь, кметей жрал! – нарочно погромче выкрикнул мечник Авдей.

– Да ты, мечник островецкий, – повернулся к нему Годимир, – сам хуже волколака! Ввосьмером на одного, оно, конечно, проще, чем один на один, по-честному!

– Что?! – зарычал Авдей приподнимаясь. Его дернул за полу рыжеволосый пан в кольчуге-бирнье, не покрытой ничем, и с замшевым мешочком на шее – видно с мощами или другим каким оберегом.

– Что ты мелешь такое, пан Годимир? – удивился ошмянский каштелян.

– А то, что не далее, как пять дней тому назад, Авдей, безгербовый мечник, со своими дружинниками, при попустительстве короля Желеслава герба Брызглина, ограбил меня на дороге, как обычные лесные молодцы. Увел двух коней и все воинское снаряжение.

– И мула моего не забудь! – выкрикнул Олешек, вскакивая с места. – Мула тоже увели!

Рыцари загомонили, поглядывая то на Желеслава с Авдеем, то на Олешека с Годимиром.

– Я свидетельствую в пользу пана Годимира! – вдруг перекрыл гвалт мощный бас пана Тишило. – Не знаю, каких там он успехов в отрочестве добился, но что у моста через Щару он едва меня не побил, это истинная правда. Так ведь?

– Правильно! – крикнул музыкант. – И я свидетельствую в пользу пана Годимира! Я – шпильман Олешек Острый Язык из Мариенберга! Я присутствовал, когда разбойники из Островца, с королем своим вместе, грабили его. Я видел бой пана Тишило и пана Годимира! Славный бой. Славнее не…

– А ну-ка погоди, мерзавец! – Рыжий рыцарь с оберегом, не заботясь о приличиях, вскочил прямо на стол сапогами. – То-то я гляжу – морда знакомая! Хватайте его, панове! Хватайте!

– Кого? – изумился пан Тишило, а Божидар схватился за голову в полном замешательстве.

– Лазутчика, подсыла, изменничье семя! – Рыжий соскочил со стола и, растопырив руки, кинулся на Олешека.

Годимир, мимо которого бежал охотник за лазутчиками, схватил его за плечо, развернул, крутанул вокруг себя и отбросил в сторону.

– И ты с ним заодно! – Рыжий ударился боком о стол, схватился за меч.

Шпильман стрельнул глазами туда-сюда, понял, что к выходу уже не пробьется – соседи рыжего по столу сноровисто перекрыли пути к отступлению, – и кинул цистру Годимиру:

– Сохрани!

– Что за ярмарку устроили! – рычал Тишило.

На другом «крыле» стола разошедшихся не на шутку рыцарей успокаивал пан Стойгнев.

Божидар, шептавший перед этим что-то своему королю, встал, нависая сразу и над сидящими и над вскочившими рыцарями. Его громкий голос (голос полководца, предводителя многих тысяч, а никак не каштеляна) вознесся к прокопченным балкам залы:

– Тихо, панове! Тихо!!! О приличиях не забывайте! Угомонитесь! Что стряслось, пан Иржи? В чем ты обвиняешь этого человека?

Рыжий Иржи отпустил рукоять меча. Проговорил:

– Я заявляю, панове, что человек этот – подсыл из Загорья, а никакой не шпильман!

– Ложь и подлый оговор! – Олешек дернулся в руках удерживающих его стражников.

– Имей совесть! Взяли твоих сообщников. Всем теперь известно, как ты войта в Костраве подкупил, в Плещец с письмами подметными заявился… Не ожидал меня встретить? – Королевич Иржи шагнул к шпильману, сжимая кулаки.

– Придержи прыть, поморянин! – с угрозой проговорил пан Тишило.

– Да пускай меня обыщет! – Музыкант рванул зипун на груди. – Знать не знаю ни о каких письмах!

– Тихо! – снова выкрикнул пан Божидар. – Его величество говорить будет!

Рыцари заволновались, зашикали друг на друга. Постепенно установилось молчание.

Доброжир поднялся. Впрочем, из-за маленького роста короля разницы не было никакой – хоть стой, хоть сиди. Откашлялся. Потрогал усы. Заговорил. Голос у него оказался не под стать телосложению – сильный и звучный. Даже если бы все продолжали шуметь, перекричал бы без труда. Так что Божидар успокаивал буянов скорее для порядка.

– Панове! Почтенный брат мой Желеслав! Славное рыцарство! – Усталый взгляд ошмянского государя скользил по лицам. Цепко скользил, проникая едва ли не в самую душу. – Причиной нашего собрания явился неблаговидный поступок пана Годимира, который без посвящения выдавал себя за рыцаря. Я выслушал и обвинение, и защиту. В особенности же речь самого пана Годимира из Чечевичей. Вот мое решение. Нельзя за мечту наказывать. И надежду убивать тоже нельзя. Отличится пан Годимир на турнире, получит шпоры вожделенные. Сам посвящу в рыцари. Королевской властью. Нет… Что ж, как говорится, вот Господь, а вот исход. Иди подобру-поздорову, но рыцарем зваться более не смей! Ясно ли тебе, пан Годимир?

– Ясно… – выдохнул словинец, донельзя озадаченный мудрым и справедливым решением, решением, по сути, в его пользу. А он, не зная еще Доброжира, сколько мыслей обидных на него выплеснул? – Я благодарен, твое величество.

– Не за что, юноша, не за что… Теперь, – король еще раз обежал всех собравшихся глазами, – по обвинению от пана Годимира брату моему венценосному, пану Желеславу… – Черноусый король островецкий сцепил зубы и одеревенел плечами. Вот сейчас сосед порадует. Так порадует, что не будешь знать, как в Островец возвращаться – куры по дороге засмеют. – По обвинению в разбое не могу сказать ничего. Есть слово пана Годимира и шпильмана Олешека против слов пана Желеслава, его мечника и дружинников. Однако пан Божидар подсказал мне, что у брата моего венценосного новый конь завелся. Темно-рыжий, мариенбержской породы…

– Так мой это! – не выдержал Годимир, но поперхнулся и поклонился. – Прошу прощения, твое величество…

– Этого коня прежде в Островце никто не видел. А живем-то мы рядом, как кмети на соседних подворьях – все как на ладони… – Доброжир вздохнул. – А посему присуждаю. Присуждаю Господний суд после турнира. Пан Годимир, думаю, за себя сам выступит. Пан Желеслав вправе вместо себя любого бойца предоставить.

Авдей с готовностью расправил плечи, и почему-то ни у кого не осталось сомнений, кто же именно будет представлять Желеслава на Господнем суде.

– Далее… – продолжал ошмянский государь. – Далее самое сложное дело. Королевич Иржи из Пищеца обвинил шпильмана Олешека из Мариенберга в пособничестве Загорскому королевству. Проверить сие трудно, но можно. Не сразу, само собой. Не за один день. А посему шпильман Олешек по прозвищу Острый Язык подождет решения в подземелье нашего замка. Там не так уж и плохо, должен признаться.

Музыкант дернулся в очередной раз, но вырваться не сумел и покорно дал себя увести, бросив через плечо Годимиру:

– Цистру береги!

– Желает ли кто-нибудь оспорить королевское решение? – поднялся и замер рядом с Доброжиром каштелян. Вот уж, хочешь не хочешь, а сказка про бурундука и медведя вспоминается. Как они рассвет встречали.

Рыцари дружно замотали головами. А несдержанный пан Лукаш выкрикнул:

– Слава королю Доброжиру!

Желеслав с недовольным лицом – словно все зубы сразу заболели – махнул своим: уходите, мол, не маячьте.

Годимир пошел через толпу к пану Тишило. Им о многом нужно было поговорить накануне турнира.