Текст книги "The House"

Автор книги: Владимир Гржонко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Но, как бы там ни было, я поднимался по лестнице вверх, и дошел до очередного этажа, когда, совершенно разметая все мысли, в глаза мне бросились аккуратные раздвижные двери лифта. Лифт! Как это я до сих пор не догадался! А что, если... Не успев додумать, я уже нажимал кнопку вызова. И вот, пожалуйста – двери дисциплинированно раскрылись. Прежде чем войти, я помедлил. Конечно, гудевшие от усталости ноги неопровержимо доказывали, что я долго бежал и, следовательно, сложилась совершенно невозможная ситуация, когда, взорван Дом или нет, но материальная природа вещей изменилась; когда пространство, никак не связанное с обитавшими здесь реальностями, вытянулось... Означает ли это, что декорация, которой изначально полагается иметь разочаровывающую изнанку, оказывается совсем не декорацией? И что придуманные наивной фантазией Сэма чудеса зажили сами по себе именно в тот момент, когда в Доме почти никого не осталось?

И еще я медлил входить в кабину лифта потому, что уже находился в том состоянии, когда нетрудно было поверить, что и ее, эту кабину, я тоже придумал. А что? Вымышленный дикий раввин активно вмешивался в то, что со мной происходило. Может быть я давно был бы дома, если бы он не остановил меня в самом начале, а потом, в подвале, не связал бы нас с Шутником... Вот тут я всерьез задумался. Каким бы абсурдом это не казалось, я ведь могу шагнуть в несуществующий лифт! Сколько раз в истории выдуманные персонажи и события существенно меняли ход человеческих судеб! Люди упорно создавали себе условности поведения, денежные отношения, религии. Были их боги настоящими или нет, миллионы людей они делали несчастными или, наоборот, счастливыми. Религиозные войны и сейчас – самая бессмысленная и жестокая выдумка. Но – мы так живем.

С другой стороны – если Дом стал существовать сам по себе, если любая фантастическая деталь становится совершенно реальной, то и придуманный лифт вполне готов нести меня туда, куда заблагорассудится.

На всякий случай я помотал головой, но кабина не исчезла. Ну вот, сказал я себе, шагнув внутрь, сейчас мы все и проверим. Невозмутимо поблескивала панель с кнопками, двери закрылись. Лифт ждал. Конечно, никакой логики в моих поступках не было. Только что я бежал и бежал вверх, к Сэму, на крышу, то ли отдавать чемоданчик, то ли просто от страха. А сейчас, увидев эти кнопки с цифрами без всяких пропусков – все этажи на месте! – я почувствовал непреодолимое желание испытать этот лифт, проверить, как далеко распространяется его существование. А что, если я сейчас спущусь вниз, в холл?

Лифт дернулся и стал медленно опускаться. Вот и все. Ничего неожиданного. Сейчас я окажусь внизу, на первом этаже и... Непонятно почему, но мне даже не было любопытно. По мере того, как кабина двигалась все ниже и ниже, меня охватывало трезвое разочарование. Нет никакого выдуманного лифта, а, значит, не было и взрывов, самоубийств и казней. А только что-то вроде тяжелого, укутывающего, как облако, сна, обитающего там, наверху. Выдумал ли я все это или нет – неважно. Я еду вниз, туда, к нормальным людям, к очевидности яркого солнца, при свете которого так хорошо видны хрупкая наивность и нелепость надуманных реальностей.

Но, запутавшись, окончательно потеряв точку отсчета, я поймал себя на мысли, что совершенно не уверен, нет ли у оживленных городских улиц и глубокого голубого неба изнанки с неструганными подпорками и мешковиной. Лифт остановился, двери, как им и положено, разошлись в стороны, и теперь я медлил выходить из кабины. В общем-то я еще могу нажать самую верхнюю кнопку и вознестись обратно к Сэму, к Джулии и к той женщине-статуе... Не веря сам себе, понимая, что совершаю непростительную глупость, я поставил ненужный уже чемоданчик на пол и шагнул наружу.

Да, это был холл. Такой, каким я его запомнил тогда, когда тайком пробирался на крышу. Пусто, прохладно. Солнечный день за стеклянными стенами. Все та же тихая улочка. Ну и что это значит? Да только то, что сутки или двое я – неприкаянный маленький человечек – прослонялся где-то там, во внутренностях Дома, начиненных злыми шутниками, чьи мотивы мне неизвестны, а действия непонятны. И сейчас выберусь на жаркую, невыносимую улицу...

Раздались гулкие шаги; я как-то непроизвольно втянул голову в плечи: когда появится швейцар; неприятный разговор и полувежливое выставление за дверь мне гарантировано. Но тут меня коснулась совершенно не швейцарская, легкая рука. Я обернулся. Джулия, все та же Джулия, смотрела на меня и улыбалась. Не говоря ни слова, она поймала мою ладонь, развернула кверху и торжественно и чуть печально вложила в нее круглый и тяжелый блестящий предмет – знакомую зажигалку.

Менее всего я ожидал встретить Джулию. Если она здесь, со мной, то что-то еще продолжается, Дом существует. Да и зажигалка – вещица из закончившегося сна – увесисто лежала в ладони, подавая зыбкую надежду. Джулия еще секунду поулыбалась, потом развернулась и неестественно быстро оказалась у входных дверей, распахнула половинку – ту самую, ударившую меня когда-то невыразимо давно – и растворилась в ярком солнечном свете улицы. Значит ли это, что меня больше не удерживают? Но меня не держали и раньше! Я сам, иногда делая вид, что покоряюсь обстоятельствам, лез во все приключения. Ну и что, подумал я, многое ли я понял из того, что увидел? А что я должен был понять? Или, движимый неодолимым, непонятным любопытством, должен был, может быть даже заломав руку тому же Сэму, выпытать о Доме все, что только можно? Выяснить в деталях что, зачем и как происходило и происходит вокруг меня, чтобы потом удовлетворенно, разочарованно и сыто протянуть – а-а-а, вот оно как, оказывается... Так, что ли? Да разве кто-нибудь из ненасытных любителей развалиться перед телевизором лезет разбирать его на отдельные детали, а иначе, дескать, и смотреть неинтересно?

Нет, я не собирался ничего выпытывать! И вообще, все очень просто: мне стало нехорошо и страшновато наверху, подвернулся лифт, я спустился вниз. Судя по всему, мне подарили зажигалку. И Дом – вот он, стоит. И Джулия ушла куда-то по поручению Сэма. Все в порядке. Я могу делать все, что хочу, значит, обратно в Дом могу вернуться тоже. Если я сейчас уйду, то потом никогда не прощу себе, что не попробовал вернуться. И не для того, чтобы что-то выяснить. Чтобы знать, что такая возможность у меня есть!

Что-то зазбоило во мне: в этом безмятежном прохладном холле я как бы раздвоился. Я видел себя удаляющимся от Дома по горячей и яркой улице, говорящим себе, что все, хватит, эта история закончена, и зажигалка – подарок на прощание. Как разбалованного ребенка от карусели, я тащил себя за ухо дальше и дальше от Дома, внутренней неведомой мерой определив, в какой момент эта карусель превратит сладкое головокружение в тяжкое. И в то же время, я – этот избалованный ребенок – все еще стоял неподалеку от лифта и упрямо хотел назад. Знакомое ощущение глупости, которую сделаешь сейчас вопреки здравому смыслу и почти вопреки желанию.

– Да, надо бы и домой, – вслух произнес я, негромко и неубедительно.

Потом повернулся к автоматическим дверям. Чемоданчик стоял на том же месте, где я его оставил. И, уже ни о чем не думая, я снова вошел в кабину, помедлил с поднятой рукой над кнопками и нажал самую последнюю, под номером шестнадцать. Послушный лифт повез меня вверх. Ну вот, доеду – и что дальше? Чего я, собственно, хочу?

Лифт неторопливо карабкался вверх, помигивая бегущими огоньками меняющихся цифр. А что, если я сейчас вылезу на каком-нибудь другом этаже? Просто чтобы проверить. Хотя, конечно, и так понятно – никакого взрыва; я ведь спускался в холл, где все было в порядке.

Тут лифт остановился. Ну вот и приехали! Я уже собирался шагнуть наружу, когда заметил, что это совсем не шестнадцатый этаж, как я предполагал. Никакой лестничной площадки не было. Лифт приехал прямо в квартиру, потому что передо мной была типичная передняя с зеркалом и красивой вешалкой. Небольшая, но уютная. Так и есть: на табло горит красненькая шестерка. Значит, кто-то отсюда, с шестого этажа, вызвал лифт. Но прихожая была пуста. Ну что ж, поеду дальше. В этот момент в дальнем конце прихожей появился детина-лифтер. Увидев меня, он радостно и злобно хмыкнул и кинулся к лифту. Он бежал на меня оскалившись, как будто намереваясь смести меня своим телом или уж кулаком, по крайней мере. Даже не успев толком пожалеть о своем возвращении, я отступил в глубь кабины. Прятаться было некуда. Но, оказавшись у распахнутых дверей, он резко затормозил и, тяжело дыша, остановился в проеме. Как будто невидимый барьер отделял его от меня. Выражение его лица было странным: злость пополам с азартом, и что-то вроде жалости, и страх.

– Ну, – произнес он неестественно тихо, почти нежно и осторожно, будто опасаясь уколоться, протянул руку, – подай-ка мне чемоданчик. Я ведь тебя, козла, обыскался уже. Бегаю за блядью по всем лестницам, а ты – вот он, сам приехал. И это хорошо. А теперь дай мне чемодан, только аккуратно, ну!

Он что, совсем идиот, боится этого несчастного чемодана? Даже если кнопки были настоящими, так ведь все три уже нажаты! Правда, про последнюю они могут и не знать. Но, если не сработали две первые, то... Нехорошее, но приятное ощущение власти над этим дураком с его свирепой мордой клюнуло меня. Так, наверное, может быть, когда окруженный оравой пьяных и наглых рыл, уверенных в своей безнаказанности, ощущаешь вдруг в руке приклад автомата. Медленно и с оттяжкой взводится затвор, так, чтобы он эффектно щелкнул в наступившей тишине, а побелевший палец уже на курке, и ствол с высокой мушкой мягко идет слева направо: ну что, взяли, сволочи!

Понимая, что это совершенная глупость и мальчишество, я подхватил чемодан, щелкнул замками и запустил руку вовнутрь. Получалось не так красиво, как с автоматом, но все-таки. Я тебе сейчас покажу козла, ты сейчас мордой вниз ляжешь! Но почему-то лифтер совсем не торопился падать.

– Я тебе сказал – давай сюда чемодан! Что ты в него полез, не соображаешь, что ли?

– Ты меня не пугай, а то у меня рука дрогнет от страха. А она у меня на кнопке лежит, понял?– стараясь попасть ему в тон, ответил я. Он покосился на потолок в моей кабине, чуть отступил назад и рассмеялся. И было за этим смехом что-то такое, что вдруг сделало мой грозный автомат дешевой и очевидной игрушкой.

– Да хоть на все три сразу нажимай для верности, гад! Ну, говорю тебе, давай его сюда. Быстро!

Сохраняя остатки фальшивого мужества, я поставил чемоданчик на пол позади себя и мило улыбнулся. Чего-то же он боялся, этот болван.

– А почему бы тебе самому не взять его, а? Не помню, чтобы нанимался к тебе чемоданы подавать.

Лифтер снова нехорошо засмеялся, и я почувствовал какую-то ловушку.

– А ты мне чемодан, тогда я тебе все объясню. Обещаю.

Ну хорошо, я знаю иной выход из положения. Я нажал еще раз на кнопку шестнадцатого этажа, ожидая, что сейчас уеду от него, а там – пусть побегает за мной по лестнице, может, похудеет. Но лифт не сдвинулся с места. Он отказывался ехать дальше. И двери тоже закрываться не хотели.

Я стоял посреди кабины – респектабельной кабины лифта, устланной серым ковром, с потолка мягко лился свет. А в двух шагах от меня пыхтела бандитская физиономия лифтера. Выходить совершенно не хотелось. Отдавать чемодан тоже. Из чувства самосохранения. Наконец, лифтер окончательно потерял терпение.

– Слушай, ты, – сказал он почти ласково, – ну на хрена тебе этот чемодан? Я тебя не трону, не бойся. Ну, ты его просто пододвинь поближе, чтобы я мог достать. Иначе никак мне его не взять, понимаешь?

Он сделал паузу, его лицо выражало надежду на мое благоразумие и сообразительность. Я еще ни о чем не догадывался, а, может, и не хотел догадываться.

– Я тяжелый очень, соображаешь? Нет? Кабина висит на одном волоске, хорошо еще я заметил. Так что если я войду – вместе навернемся. Понял, наконец?!

Да, вот, оказывается, как все просто! И это совсем не розыгрыш. Что ему стоило и меня вытолкать, и чемодан отнять? Внутренним взором я мгновенно прострелил потолок кабины и почти увидел этот предельно напряженный волосок. На подгибающихся ногах, стараясь наступать на пол легко и мягко, без рывков, я пошел наружу.

– Только с чемоданом!

– Что?

– Чемодан подбери, тогда выпущу. Давай, сука, быстро, ты же легкий!

Ну нет! Назад я не пойду! Ноги тяжелели, и лифт держался уже на моем вытянутом нерве. Эта сволочь, убийца, так меня не отпустит, ему зачем-то нужен чемодан. Но сделать этот шаг назад... Я плавно, как в сиропе, развернул туловище почти на сто восемьдесят градусов. Кошачья пластика страха... Кое-как дотянулся до чемодана. Хрустнуло в позвоночнике, закололо в боку, но чемодан я за ручку ухватил. Теперь, так же плавно, назад. Главное – не упасть. Я начал терять равновесие, но лифтер ловким движением выволок меня из лифта. Я вздрогнул, запоздало сжался, но уже стоял рядом с ним, может быть убийцей и негодяем, но сейчас – славным парнем, ну, может быть, со склонностью к глупым шуткам. И, что самое удивительное, кабина осталась на месте.

Лифтер схватил чемодан и толстым пальцем указал на шахту лифта, прямо над кабиной. Сквозь сетчатое, окрашенное в цвет стен прихожей ограждение была видна, почему-то подвешенная прямо над кабиной к несущему тросу, яркая лампочка. А сам трос... Взлохмаченный пучок лопнувших стальных жил, как одуванчик на толстом стебле, сидел на крыше кабины. Другой такой одуванчик, только перевернутый, завис чуть выше. А между ними тоненькой, невыносимо тоненькой ниточкой напряженно вытянулись две оставшиеся витые проволочки.

Говорил же я себе – не следует возвращаться в Дом! Знал же, чувствовал, что это лишнее. Надо было мирно уйти в спокойной паузе, когда было очевидно, что ничего не произошло, никакого взрыва; что это была только игра – бессмысленная игра полусумасшедших людей. Да, конечно, обидно, что я-то переживал все как настоящее и даже, для собственного оправдания, многое придумал. Но все равно, уже махнув рукой на попытки что-либо понять, я бы с облегчением покинул этот Дом. Может ли всерьез напугать, заставить задуматься о странностях этого мира посещение Дома с привидениями в Луна-парке? А сейчас, получалось, что... Не знаю, ничего не получалось.

Только теперь, не в силах оторвать взгляд от оборванного троса, я по-настоящему почувствовал, как устал. Голова гудела, из желудка поднималась тошнота. Самым печальным было то, что никакой лестницы на этом этаже не было. Значит, чтобы спуститься вниз, мне нужно было либо рискнуть воспользоваться лифтом, либо искать более безопасный выход.

Я огляделся. Лифтер исчез. Мне не очень хотелось идти за ним, но еще менее меня тянуло в капкан лифта. Так что выбора не было.

Где-то, не очень близко, горели свечи. Две свечи, кажется, прямо на темном столе. Гудение в голове не уменьшалось, поэтому я безразлично пошел прямо на огоньки – единственный ориентир в темноте, обступившей меня за дверью. Под ногами, как будто я был на берегу, попадались мелкие камешки, воздух был влажным, с запахом канализации. Стояла какая-то необычно гулкая тишина. Такая тишина бывает в огромных помещениях типа самолетных ангаров. Что-то легко потрескивало, как остываюший автомобиль или как ветки под ногами крадущегося человека.

Да, свечи стояли на столе. А за ним сидел Сэм, слева от него – Шутник, а справа, положив на колени открытый чемоданчик, пыхтел лифтер. Шутник не обратил на меня никакого внимания. Он скрючился на стуле, редкая борода почти касалась стола. Я вспомнил его падающим спиной в странный бассейн когда-то, давным-давно, и неожиданно остро пожалел, что не прыгнул вслед за ним. Никогда теперь не узнаю, что же там было, какие чудеса готовили мне таинственные обнаженные женщины. Сэм поднял глаза и смущенно улыбнулся.

– А Джулия ушла. Думаю, что совсем ушла. А мы вот сидим, думаем. Те, кто еще остался.

Он посмотрел на Шутника, как будто ожидая возражений. Но тот не отводил глаз от тающих свечей и молчал. Зато лифтер поднял голову и с удовлетворением сказал Сэму:

– Сделано. Там просто два контакта отошли, но я придавил посильнее клемму, теперь должно сработать.

Сэм кивнул головой и снова повернулся ко мне. Мне показалось, что ему не по себе в этой компании, что он почему-то рад моему приходу. Так человек, страдающий от сильной зубной боли, рад любому поводу от нее отвлечься. Мне тоже было не по себе. Странное молчание вообще-то говорливого Шутника, лифтер, возящийся с чемоданчиком... Кажется, я оказался тут совсем не вовремя. Да я бы и ушел, если бы только знал, как это сделать.

– Вы, Алекс, опоздали. Я имею в виду – опоздали с приходом в Дом. Ну что бы вам не появиться немного раньше! Мы бы прекрасно ужились. Я это понял, как только вас увидел. Да и Джулия с самого начала вас рекомендовала. Глухие ведь очень тонко чувствуют. Она говорила, что у вас какое-то особенное ухо... Смешно, правда? И когда вы залезли на крышу, а вниз не спустились, она с радостью бросилась вас выручать. Ей казалось, что прилипнуть к крыше – это уже серьезный повод быть хорошо принятым в Доме. Хотя здесь жили все, кто хотел остаться. Даже Берта. М-да, начало было замечательным... И, конечно, не ваша вина, что все вот так... Да и не в том дело, чья вина. Что уж сейчас об этом говорить! Но почему-то все время получалось так, что вы оказывались вовлеченным в самый круговорот. Никто вас не винит, как я уже сказал, но... Вот если бы вы совсем унесли чемоданчик из Дома... Вы ведь его зачем-то вырывали у меня из рук? Ну и ушли бы с ним, что ли! А вы принесли его обратно. И теперь вот мы сидим и решаем. И, опять же, никакой вашей вины...

Он так часто говорил о моей невиновности, что я понял совершенно определенно – он считает меня виновником всего, что произошло. Знать бы еще, что именно произошло!

– А с чемоданом этим совсем ерунда получилась. Да вы и сами должны были понять. Это ведь вы нажали третью кнопку, правда? И зажегся свет. Шутник вот уверяет, что все это мазелевские трюки. Может быть, весьма может быть. Ведь Мазелю нужно было правдоподобие, а не правда. Ну, может быть иногда – слишком сильное правдоподобие. Я сюда тоже на лифте спустился. И, кажется, слышал, как вы там по лестнице бегали, про какого-то раввина кричали. Ну вот. А тут, в темноте, со свечами, сидит Шутник. И теперь мы все вместе думаем – нажимать еще раз кнопки или нет.

– Да не в этом дело, – вдруг вмешался Шутник, – новая реальность ничем не хуже тех, старых. Просто нажатые по второму разу кнопки, по идее Мазеля, должны включить аварийное освещение во всем Доме. Если мы это сделаем, то сразу станет понятно, насколько правдоподобен был Мазель, куда бы он не подевался. И если это все...

Он оборвал себя на полуслове и опять уставился на огонь. Сэм с тревогой посмотрел на него, покачал головой и извиняющимся тоном сказал мне:

– Представьте, что некоему человеку ампутировали ногу. Он просыпается после наркоза и еще не знает толком, что ему отрезали – ступню, по колено или всю ногу. Надо, конечно, посмотреть. Но страшно. Глупо, ничего ведь не изменишь, но страшно.

Шутник кривился, слушая Сэма, и, когда тот замолчал, перегнулся через стол и выхватил чемодан у лифтера. Сэм, увидев, что он собирается делать, закивал головой, как будто намеренно провоцировал его своими речами. Что-то не то и не так было с этим чемоданом, я чувствовал это, только вот все сильнее гудевшая голова не позволяла сосредоточиться.

Все произошло так быстро, как быстро донесся до нас свет: где-то очень высоко зажглись мощные лампы. Где именно – я не знаю, потому что, когда глаза привыкли к этой внезапной яркости, посмотреть вверх было просто некогда. Впрочем, вниз я старался не смотреть тоже. Жуткую, нечеловеческую картину увидел я – нереальную, не могущую быть. Но я стоял в самом ее центре.

Мы зависли над пропастью на узком обломке бетонной плиты, которая уже вся пошла трещинами, и я сразу понял, откуда взялось ощущение огромного пространства и это потрескивание. Вокруг нас – вверх, вниз и далеко в стороны – разметалась пустота. Я оглянулся. Чудом уцелевшая шахта лифта, с прилепленными к ней обломками этажей, казалась тоненькой и ненадежной. Трудно сказать, что именно позволяло держаться на весу этому длинному и узкому обломоку, но сейчас он, очевидно, мог обрушиться в любую секунду. Вниз, далеко вниз, в перемолотые, рассыпавшиеся бетонные внутренности Дома. Туда, где, по-видимому, лежал Мазель. А я... Что мне стоило не пойти в темноте прямо на свет, а шагнуть в сторону...

Ни Сэм, ни Шутник не тронулись с места, а продолжали неестественно спокойно сидеть на своих местах. Шутник только покрутил головой и посмотрел на Сэма, как бы спрашивая, что же теперь делать. Лифтер, похоже, был потрясен не меньше меня, но не шевелился. Он, кажется, думал что любое его движение вызовет обвал. Медленно, невесомо, сдерживаясь, чтобы не побежать, я начал отступать к лифту.

– Ну вот, – сказал Шутник, – а что дальше? Ты ведь, Сэм, всегда посмеивался над моими подвальными потемками. Изволь, получи свет. Ну что, будем продолжать эксперимент? Или так все и оставим?

Сэм улыбнулся ему, почему-то помахал мне рукой и погладил по рукаву сидящего с выпученными глазами лифтера.

– Видишь ли, Шутник, я почему-то думаю, что Мазель как раз и предусмотрел такой поворот событий. И вообще, я начинаю понимать, что он был прав говоря, что без него у Дома не было бы будущего. Я ведь всегда считал, что Дом – это моя выдумка. А оказалось, что Мазель все игры с реальностями начал значительно раньше – тогда, когда создал клуб для неизлечимо больных. А был ли кто-нибудь из них по-настоящему болен, кроме самого Мазеля? На избитый, в общем-то, вопрос – быть или не быть, он придумал неплохой ответ: залезть куда-то в середину, между двумя состояниями. Но, конечно, чтобы пребывать в таком равновесии, нужны сильные средства, очень сильные. И вот, пожалуйста!.. Нет, я доволен тем, что произошло.

– Да ладно, – Шутник повысил голос, и эхо качнуло наш ненадежный пол, – теория теорией, я тебя спрашиваю, что дальше? Ведь кнопки, как известно, можно нажимать в разных комбинациях.

Я был уже почти у входа в прихожую и повернулся, чтобы открыть дверь. Сердце, как сумасшедшая медуза, отзывалось неожиданно в самых разных частях тела. Последнее, что я успел увидеть, отворачиваясь – Сэм и Шутник, склонившиеся над открытым чемоданом, и лифтер, бессмысленно смотрящий мне вслед.

Я очень аккуратно закрыл за собой дверь, стараясь отгородиться от оставшегося за моей спиной безумия. Лифт стоял на том же месте. После всего увиденного, в ожидании, что пол вот-вот уйдет из-под ног, даже висящая на волоске кабина показалась мне оплотом надежности. Но что-то было не так и с лифтом: ни одна из нажатых кнопок никак не отозвалась, кабина стояла не шелохнувшись. Где-то, по краешку сознания, прокралась мысль, что теперь надо дождаться, пока рухнет висящая плита, и тогда... Но это было слишком страшно. Вдобавок раздался треск посильнее, чем раньше, меня чуть качнуло вместе с кабиной. Да черт с ним со всем! Кабина, возможно, снабжена гасящими скорость тормозами. Если намеренно оборвать трос... Да и ехать-то всего пять этажей...

Не раздумывая дальше, я подпрыгнул и со всего маху врезался задом в жесткий пол кабины. Тут же над головой громко и звонко лопнули остатки троса, кабина дернулась и на секунду ушла из-под меня. Я закрыл глаза. Еще через секунду меня стало прижимать к полу – кабина тормозила. Она двигалась рывками, то срываясь, то тормозя, а я совсем потерял голову и безучастно сидел на полу с закрытыми глазами.

Но, как бы долго это не продолжалось, в какой-то момент кабина остановилась совсем. Я еще какое-то время не открывал глаз. А потом легко поднялся и быстро вышел в холл. Солнце уже садилось и теперь косо било в дом напротив, но в остальном это был все тот же холл. Я глубоко вздохнул. Так не бывает! Сначала – бесконечный непонятный бег по лестницам, потом – варварство разрушения, теперь – тихий и безмятежный аккуратный холл... Ну что, стиснуть зубы и, плюнув на все, снова попытаться забраться наверх? О-о, нет! Тем не менее, я поднял глаза и сразу все понял – потолок был в страшных огромных трещинах и даже, как мне показалось, слегка провисал прямо над головой. Откуда-то сбоку до меня добрался ветерок, я повернулся и увидел, что огромная, обращенная на улицу стеклянная стена лежит, разбросанная на тысячи осколков. Думать было нечего.

Прямо по этим осколкам, не чувствуя боли в порезанных ногах, я кинулся наружу. Бегом проскочил сонную улицу, долетел до угла с более оживленной авеню и остановился. Мимо шли люди, поглядывая на мое перекошенное лицо с равнодушным любопытством. Воздух был тягучим, по-летнему вязким. И вдруг и улочка, и авеню с ее прохожими, показались мне продолжением декорации, только не той странной, но безобидной, что у Сэма, а другой, еще более жестокой, чем у Мазеля. Потому что жестокость охватывает и эту реальность, как железный обруч бочку, и не дает ей рассыпаться. И нужда в жестокости здесь еще больше, чем в Доме. Кроме того, в Доме, в его реальностях, живут добровольно, а на этих улицах мы все заключены в одну бесконечную реальность, и убежать из нее можно либо в смерть, что страшно, либо в Дом, который так удачно застрял посередине. Дом...

Я повернул голову и, прислонившись к стене, стал опускаться на землю. Это было нетрудно, потому что земля под ногами дернулась, как недавно пол лифта, потом дернулась еще сильнее и загудела. Дом – тот самый, из которого я только что выбежал – начал медленно оседать, странно складываясь внутрь. В какой-то невероятный момент мне показалось, что, удержись я на ногах, и Дом остановит свое тяжелое, пыльное и грозное движение вниз. Но безрассудная, необъяснимая рука упрямства тянула меня все ближе и ближе к теплому асфальту. Из последних сил я сопротивлялся. Дом вроде бы замедлил движение, но потом быстро и равнодушно, покоряясь неизбежному, осел окончательно. Только дым рванул в стороны и вверх и к моменту, когда я коснулся асфальта, завертел в мелких смерчах, скрыл остальное разрушение. Пыль заслонила солнце, и я был почти уверен, что его просто кто-то на время пригасил, как и положено в этой сцене. Кричали и куда-то бежали люди. А я внезапно догадался, почему были так спокойны Сэм и Шутник в тот, последний момент. Дом остался Домом. Просто маленькая перемена декорации. Интересно только, что дальше.

КОНЕЦ

Июль 2001, Нью-Йорк.