Текст книги "The House"

Автор книги: Владимир Гржонко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Да что же это? Я подождал. Молчание затягивалось. Только теперь вряд ли она развернется и уедет. Я не нашел ничего лучшего, как сказать:

– Присаживайтесь.

Кажется, я слегка обалдел и переигрываю в невозмутимость, как провинциал в столичном ресторане. Она молча опустилась рядом со мной на пол. Опять же: рядом, совсем рядом, как не садятся с измазанными незнакомцами, но и не так, чтобы намеренно коснуться полуголого меня своими гладкими ногами. Вероятно, так женщины подсаживаются к мужьям, с которыми прожито уже много лет, и прикосновение к которым уже не жжет сексуально, а лишь теплит огонек собственничества. Она по-прежнему молчала. Я еще могу уйти в себя и отдаться случаю, прилипнув к крыше, но молчать и глядеть в пространство, когда на меня вопросительно и добро смотрит красивая женщина, а я при этом еще липкий и грязный, в трусах и обрывках майки – это выше моих сил.

– Ну вот, – сказал я и попытался изобразить светскую улыбку. – У вас славная гостиная и сигарами хорошо пахнет.

Тут я сбавил пафос и сказал интимней:

– Люблю, знаете ли, хорошие сигары.

Она, словно ждала моего сигнала, привстала и на четвереньках дошла до стоящего у стены большого ящика вроде комода, открыла дверцу и что-то там начала передвигать. Я же пока разглядывал обращенный ко мне зад и две розовые пятки. Да-а, холеная...

Но не очень ловкая. Пробежка на четвереньках не была грациозной. Тут в меня по паркету понеслась здоровенная пепельница, и за ней прикатилась изрядной величины сигара в блестящей обертке. Я не большой знаток сигар, но эта, по-моему, была дорогая. И, понятно, для меня. Я поднял сигару с пола, обнажил и понюхал. Хорошо. «Интересно, – подумал я, – а если бы я сказал, что люблю хорошее виски? И еще хороший секс? Не ври сам себе! Пока что у тебя не хватило духу сказать, что ты любишь хорошо пописать и помыться после крыши.» Ну что значит «духу»? Просто не успел еще спросить про туалет. Не прямо же с порога. Тем временем она вернулась ко мне и мягко, но непреклонно, вытащила из моих липких рук сигару, повернула ее вертикально, понюхала кончик и повертела в пальцах, глядя через сигару на меня. Здоровенная сигара смотрелась в ее руках почти неприлично. Что-то такое, видимо, в моем взгляде было, что она широко улыбнулась, быстро куснула сигару и протянула ее мне. Причем откушенное как-то безразлично сплюнула на пол. Сплошной подтекст. Но не для человека, которому срочно нужно выяснить, где здесь ванна и туалет. Тем не менее, я сунул сигару в рот и привычно полез было за спичками. Проклятая липкость!

– Послушайте, – наконец-то начал я, – я бы, если вы не возражаете, м-м… попал бы в ванную. А то как-то…

И неопределенно махнул сигарой. И улыбнулся, естественно. Что-то вроде гримаски разочарования промелькнуло на ее лице. Где-то там, в уголке губ. Я что же, что-то не то сказал? Не созвучное обстановке и обстоятельствам? Мы же почти давно знакомы. Слушай, а может это вообще не та, которая ударила меня дверью зимой? В любом случае – какие могут быть разочарования, когда грязный голый человек хочет в ванную? Однако она поднялась с пола и довольно презрительно отмахнула мне следовать за ней. Только что почти родная, она показала мне спину с формальной вежливостью стюардессы на дешевой авиалинии.

Странное дело, я уже почти освоился в предлагаемой мне ситуации. То есть, и даму эту за старую подругу принимал, и огорчался своему промаху с туалетом. И все это вместо того, чтобы посмотреть на ситуацию со своей стороны – реально. Некая дама помогла мне освободиться на крыше и любезно привела к себе. Ведет себя странновато, но это уж меня не касается. Казалось бы так. Как-то, вроде бы между делом, она утянула меня, бедолагу, в свои затейливые игры. Почему это меня так волнует ее неудовольствие? Ванну ей испачкаю, что ли? Что еще я могу натворить? Однако неуютно мне. Правил ее игры я не знаю и уже ошибся раз, а теперь на ощупь бреду за ней и по коридору, который оказался справа за комодом, и по ситуации, в которой я почему-то не свободен.

Ванна была роскошно утоплена в пол. В углу, за стеклянной перегородкой, был душ. Я оглядел себя в зеркало и понял, что душем я не обойдусь. Хорошо бы, конечно, попросить бензину и оттереть эту черную дрянь, но меня явно не поймут и пошлют, как минимум, на бензоколонку. Остается ванна и куча шампуней на ее бортике. Надо постараться отмокнуть ибо, что бы меня там дальше не ожидало, отмывшись, я буду лучше готов ко всему. К тому же налипший битум уже ощутимо жег кожу. Не хватает еще и чесаться в присутствии дамы. Я открыл воду, выбрал шампунь и забултыхал его под струей. Получилось аппетитно, почти по-кулинарному: полная ванна сверкающей синеватой пены. Уже лежа в воде, я почувствовал, как отпускает меня идиотское ощущение причастности к только что канувшему прошлому. Пена у щеки тихо пришепетывала разными дальними голосами. Хорошо в общем. И даже оттираться не хотелось. Ну ладно, – подумал я, – а потом? Вылезать из ванны, искать полотенце, просить какие-нибудь штаны и…Уходить? Или остаться и подставить свою голову под приключение? Конечно, откуда-нибудь издалека и снаружи кажется, что двух мнений быть не может: остаться и разобраться. Авантюра загадочна и роскошна. Но сейчас, внутри и здесь, пока я ее еще не пережил, мне почему-то все больше хотелось вырваться на улицу и затеряться где-то в переулке. Хрен с ней, с моей знакомой незнакомкой, даже если она и соблазнительна! Я хочу домой. Я почти уже встал в ванне, когда произошли две вещи сразу : погас свет и распахнулась дверь. Света в коридоре не было, и только из дальнего его конца, из гостиной, долетал полусвет лампы. Из обвалившейся на меня темноты я почти сразу увидел появившийся в дверях силует. На уровне лица горела здоровенная красная точка. Я и испугаться толком не успел, как сообразил, что это она с зажженной сигарой во рту. Запах сигары был силен и хорош. Она медленно стала приближаться ко мне, и я услышал, что она хихикает. Я стоял на коленях, держась руками за бортик. Недавнее лежание в ванне, вместе с пришедшей отстраненностью, дало мне возможность трезво подумать, что она пришла экстравагантно отдаться – в почти полной темноте, в свете сигарного маячка. Тут она произнесла свою первую фразу с тех пор, как мы оказались в квартире.

– Я принесла тебе сигару.

Ну, тут начиналось знакомое мне действо, и я встал во весь рост. Даже был как-то разочарован. Что будет дальше, я уже знал. Но ошибался. Видимо не привыкнув к темноте, она протянула сигару почему-то зажженным концом ко мне и не рассчитала расстояния. Полыхающий кончик пронесся в миллиметре от моего плеча. Я инстинктивно дернулся в скользкой ванне, но, к чести свой, не упал. От неожиданности она выронила сигару прямо в воду.

– Ну спасибо!

Сказано это было как ругательство и, в первый раз за всю эту историю, от души. Не люблю я, знаете ли, когда меня жгут сигарой.

– Ты прелесть, – сказала она, – но… нам пора.

Если бы она просто произнесла «нам пора», я принял бы это за продолжение приглашения. Однако это ее «но» настораживало.

– Выходи, если ты уже закончил мыться.

– Интересно, а что мне на себя надеть?

– Завернись в полотенце, если хочешь, сейчас не до этого. Тебя уже ждут.

Она развернулась, как-то по-мышиному юркнула за порог и закрыла дверь. Вдруг я услышал стремительную и неприятную музыку в ушах, вероятно, отголосок вибрации, затомившейся где-то под желудком. Я не великий трус, но и не великий храбрец. Да и не в этом дело. Что-то, проскользнувшее в ее голосе, какая-то тень сюрприза, снова оттенок обиженной стюардессы… Словом я извиняю себя за этот громкий марш трусости. Дурные сны никогда не повторяются буквально, но тут я сидел голышом в чужой квартире, и где-то там меня уже ждали… Свет так и не зажгли, а мне было как-то не до поисков выключателя. Я, можно сказать, почти с удовольствием пошел за абсурдом, но сейчас, кажется, он идет за мной – и разница тут ох как велика! Но... надо вылезать. Зная, что в ванной всегда висит что-нибудь вроде полотенца, я на ощупь нашел дверь и на ней – даже лучше, чем полотенце – халат. Хороший махровый халат. Правда, в темноте так и не понял, мужской он или женский. Ну да черт с ним! Моя стюардесса, которую я обнаружил прямо за дверью, приглашающе улыбнулась, и я уже было двинулся в сторону гостиной. Она поймала меня за плечо и кивнула головой в противоположный конец коридора. Теперь ее молчание не показалось мне занятным, как в начале, и я подумал, что, имея на себе халат, а перед собой -только довольно хрупкую женщину, я мог бы и сбежать, а не безвольно плестись за ней. Но я, не очень юный, побитый жизнью, по-прежнему цепляюсь за наивность и любознательность – и все норовлю подставить другую щеку. Этакий Иисус–переросток. Не распяли вовремя, точнее, как-то незаметно сломался и распятия, по случаю, избежал, а теперь подставляй щеку, не подставляй... Вот так я развлекаюсь и иду за своей дамой. География этой квартиры произвела бы на меня впечатление, если бы я не был так задумчив. Мы прошли с десяток шагов прямо, свернули налево, спустились на несколько ступенек вниз, еще раз свернули, снова прошли вперед; коридор теперь подозрительно напоминал не частную квартиру, а, скорее, какой-то офис. На одной двери даже, кажется, была какая-то табличка. Только я не мог разглядеть толком: мы шли быстро, и коридор был освещен слабо каким-то боковым светом. Чем дольше мы шли, тем больше я успокаивался. Под конец стало уже интересно. А что, если меня, прямо в этом замечательном халате, кажется, все же женском, выведут сейчас в большую залу, полную разодетой публики? Хотя вряд ли. Моя дама по-прежнему была в шортах и босиком. Да и с чего бы ей выставлять меня идиотом? А может я вообще попал к маньякам? И я до сих пор не задал ей ни одного вопроса. Ни о той зимней встрече, ни о том, как она меня нашла на крыше. От ошеломленности? От нежелания дурацкими вопросами портить игру? Я и сам не знал. Шел и шел за ней и, по мере приближения к ТОЙ двери, – а дверь была в самом конце официозного коридора, – я по ее спине чувствовал, что она возвращается в то начальное состояние нашей давней близости, и это почему-то делало меня зависимым от нее, и мне снова приятно было смотреть на ее ножки и хотелось отвечать так, как от меня ожидают, чтобы не разрушать подловатое ощущение самозванства.

У самой двери мы остановились. Женщина обернулась ко мне и снова, как тогда зимой, провела вдруг пальцами по моей щеке и уху. Мое ощущение было прежним, ее, похоже, тоже, потому что она снова улыбнулась мне доверительно. Потом взялась за ручку двери и легонько толкнула ее соблазнительной попкой. Признаться, я ожидал увидеть если не залу, то уж роскошный кабинет или, по крайней мере, ярко освещенную комнату. А, может, наоборот, будуар с интимным светом и огромной кроватью. Комната, в которую мы попали, выглядела скорее уныло и обыденно, чем странно, но в этом и заключалась ее странность. Вернее, это была даже не комната, а, скорее, подсобное помещение. Во всяком случае, у комнатки был низкий скошенный потолок, как если бы мы находились под лестницей. Окна не было, но была еще дверь, два довольно старых кожаных кресла и подержанный журнальный стол, над которым низко висела лампа с ярким абажуром. Все это выглядело бы уютно, на мой вкус, если бы не криво поехавший потолок и несвежие стены.

– Ты садись,– сказала моя дама и мягкой рукой подтолкнула меня к креслам.

Я сел в правое и поплотнее запахнул халат. Мои голые ноги со следами битума смотрелись жалко. Ее голые ноги были по-прежнему хороши. Я вообще иногда низенький, серенький и неинтересный, а иногда высокий, статный и обаятельный. Это как получится. Она что-то почувствовала, потому что чуть наклонилась ко мне, приблизила свое лицо к моему и спросила:

– Ты, может быть, хочешь чего-то алкогольного?

Ну еще бы! Хотя если получится как с сигарой… Ответить я не успел. Она исчезла раньше, чем я открыл рот. Оставшись один, я поджал ноги в кресле – кондиционер и здесь работал на полную мощность. Вдруг из-за той, замеченной еще при входе, двери раздался явственный шум спускаемой в унитаз воды. Потом шум другой воды – из-под крана; еще немного погодя дверь распахнулась, и в комнату вошел мужик. Да-а. Я почувствовал, что и попка, и ножки, щедро мне показанные, уходят – да нет, просто уносятся от меня вскачь! Мужик был довольно, но не чрезмерно, высок, лет сорока, но моложав и ухожен. К моему удивлению, он тоже был в халате. Но в каком! В настоящем мужском халате с шелковыми отворотами и кистями. Из-под халата выглядывали ноги в брюках, а из-под отворотов – белая рубашка. Но сильнее всего впечатляло его лицо. В нашей жизни грань между уверенностью в себе и самоуверенностью истерлась как старый половик, но чужому настороженному глазу это различие всегда очевидно. Здесь была уверенность, глубокая и не наигранная уверенность в себе. Словом, это был не киношный сладкий красавчик, а настоящий мужик. Я внутренне ощетинился. Однако он, дойдя до середины комнаты, не обнаружил никакой агрессии. Обнаружил он как раз, наоборот, удивление, почти испуг.

– Да ? – спросил он растерянно.

Похоже, он просто не ожидал меня здесь увидеть. Что же это получается? Мужик посмотрел на меня вопросительно. Интересно, с какого места я должен рассказывать? С крыши? А может быть с удара дверью? Но он сориентировался быстрее.

– А-а, вас привела Джулия. Простите сразу не понял. Вы..?

И он поощрительно наклонил голову. Следовало представиться. Ну, тут мне скрывать нечего. Я приподнялся в кресле, в соответствии со своими представлениями о вежливости, и протянул руку.

– Я – Алекс.

Руки он мне не пожал, и я сразу его понял: моя-то изрядно измазана. Он уселся в кресло, роскошно отпахнув халат и, подавшись ко мне через стол, сказал:

– А я – Гарри.

И замолчал. Даже смотрел не на меня, а куда-то в сторону. Выглядело все это совершенно по-идиотски. Как будто и он чего-то ждал. Мы сидели как два последних пациента в приемной у несимпатичного доктора. Признаюсь, я человек нетерпеливый. Очень скоро мне это надоело. Это было уже не любопытство, а скорее – резкая кислота раздражения, подкатившая из желудка.

– Послушайте, Гарри, я бы хотел понять, что тут происходит и…

Он повернул голову и, по-моему, скрывая неудовольствие, сказал, почти точно копируя мои интонации:

– Послушайте, Алекс, после всего, что произошло, вы либо уходите, либо стараетесь сдерживать свое нетерпение. Кроме того, Джулия сейчас должна вернуться, а начинать разговор без нее... ну, хотя бы, просто невежливо.

Его начальное предложение покинуть этот приют бреда как-то потонуло в боязни невежливого поступка. Похоже, он и мысли не допускал, что я могу встать и уйти прямо сейчас. Я быстренько рассудил, что если у меня есть физическая возможность уйти сейчас, то, вероятно, и потом я смогу это сделать когда захочу. Мужик он хоть и здоровый, но не бандит явно. Так что силой меня держать не будут, – успокоил я себя и свое раздражение. Тут, наконец, распахнулась дверь и вошла Джулия. Никакого алкоголя она почему-то не принесла, но зато сменила шорты и майку на длинное вечернее платье с огромным декольте. Теперь у меня, похоже, была возможность разглядеть ее грудь. Увы, ноги были куда лучше. Она остановилась передо мной и снова улыбнулась знакомо и доверчиво.

– Ну вот, теперь и начнем, – сказала она, как будто знала, что мы ее ждем.

Круто развернувшись, она уселась на пол почти у моих ног.

– И вот что Алекс,– она говорила доверительно и чуточку с нажимом, но все же ласково. Как медсестра с капризничающим больным. Я даже не удивился, что она знает мое имя. – Сделаем так: сейчас ты выслушаешь все, что Гарри тебе расскажет, хорошо? А мы с тобой (тут она сделала весьма интимную паузу, черт бы ее побрал!), мы с тобой еще поговорим...

Я, естественно, кивнул. Джулия откинулась на отставленные руки и поджала под себя ноги. Я взглянул на Гарри. Приход женщины никак не прервал его задумчивости. Джулия смотрела на него выжидательно и совсем не как сообщница. До этого момента ситуация и забавляла, и раздражала меня . То есть я сознательно играл во все просходящее со мной. Захочу – прерву этот бред, встану и уйду, захочу – еще немного подурачусь. Однако, когда этот Гарри повернул голову ко мне, я вдруг понял, что что-то изменилось... Как будто ошейник защелкнулся вокруг моей шеи, и поводок сильно натянулся. Это было совсем не гипнозом и никакой не мистикой. Это было совершенной реальностью дурного сна. А между тем, ничего еще не происходило. Гарри только посмотрел на меня и начал говорить.

– Легче всего было бы вообще ничего вам не обьяснять. Но я уже заметил, что вы нетерпеливы и раздражительны. Хотя тот факт, что вы все еще здесь, означает, что вы, как минимум, любопытны. Что вас и погубит, – тут он улыбнулся, давая понять, что пошутил. – Знаете, сложнее всего объяснять самые простые вещи. И скучнее всего. Кроме того, если я сейчас начну рассказывать все подряд, то ничего не успею. Поэтому полагаю, что проще и интереснее будет, если я объясню только, чего бы нам хотелось. Ну а дальше вы уж как-нибудь сами постепенно разберетесь. Вы не возражаете? Так вот. Нам бы хотелось, чтобы вы пожили в этом доме некоторое время, скажем, недели две. Не один, конечно. Джулия будет с вами почти все время. Делать вам почти ничего не придется, разве только исполнить несколько просьб, которые, вероятно, возникнут у Джулии. Еда и питье, разумеется, за наш счет, плюс, если в конце этого срока мы не договоримся, то вы получите некую сумму денег. Достаточную, чтобы вы не чувствовали себя обиженным. Скажем даже лучше – мы нанимаем вас на эти две недели на работу. Но работу весьма необременительную. Итак, вы остаетесь здесь, общаетесь с Джулией, смотрите по сторонам, соображаете, что к чему, а я встречусь с вами через несколько дней, и мы поговорим обо всем подробнее. И я вовсе не собираюсь вас интриговать. Просто, поверьте мне, что так получится и естественнее, и проще для всех. Половина ваших вопросов просто отпадет сама собой, еще на часть вы и сами себе ответите, ну а на оставшиеся я постараюсь ответить со всей возможной откровенностью. Секунду, – он поднял руку видя, что я собираюсь открыть рот, – вы все-таки хотите получить ответы на вопросы типа: почему именно Вы, или, например, – как мы вышли на Вас, и что же все-таки здесь происходит. Но если Вы подумаете, то поймете, что каждый из этих вопросов – просто бездонная пропасть.

Он улыбнулся, посмотрел на сидящую женщину и дальше понес уж совсем ерунду . О том, что в этом затрапезном скучном, в общем-то, мире, где серая обыденность – общий удел, где если и приключаются чудеса, то только, в основном, на экране телевизора, у меня появилась возможность некоторое время пожить в этом занятном месте. И честное слово, ему просто хочется, чтобы мне было интереснее. Что толку, если бы иллюзионист объяснял публике секреты своих фокусов? Чем хороший фокусник отличается от плохого? Тем, что хороший и сам верит в свои чудеса! В общем, мне предлагают эксперимент. И в качестве кролика, которого достали сейчас из шляпы, и который сам не понимает, как это вышло, буду я. Да, он думает, такое сравнение вполне уместно. И вот что же происходит? И для кролика, и для публики случившийся факт или фокус сузил круг реальности. То есть, иными словами, на шажок придвинул к некоей условной реальности. Честно говоря, дальше я не слушал. Декольте Джулии было куда интересней.

Когда он оттарабанил эту околесицу и выжидательно взглянул на Джулию, я отвлекся и, придав лицу соответствующее выражение, посмотрел на Гарри. Не знаю, как там было на самом деле, но мне показалось в этот момент, что он тут вовсе не главный, а, скорее, подчиненный, и то, что он говорит – просто выученная роль. Он вообще как-то съежился, как будто произносимые им слова попутно выпускали из него уверенность. В обращенных на меня глазах читалось ожидание, почти страх, что я откажусь. Словно в этом случае его высекут за плохую работу.

Я не знал, что мне отвечать. Вероятно, было уже довольно поздно, и я почувствовал, как меня охватывает сонливость. Мне не хотелось говорить, я так уютно устроился в кресле. Мне было по-смешному жаль этого человека. Останусь конечно, не обижать же его! А, если честно – просто лень вылезать из кресла. Гарри поднялся, мельком взглянул на часы, на Джулию и, похоже, уже собирался идти. Джулия встала.

– Нашего гостя совсем разморило, – сказала она, потирая отсиженную ногу, – слишком много впечатлений. Но все-таки я покажу тебе еще кое-что из реальностей. Вот взгляни.

Она медленно, как на подиуме, прошлась передо мной. В вечернем платье она выглядела безупречно. Стройная, милая, ставшая вдруг строгой, как и положено манекенщице. И декольте сейчас не портило ее.

– Ну вот, – сказала она, – это одна реальность, а вот сейчас другая.

И она, отойдя на шаг к стене, вдруг резко и совсем неожиданно для меня подняла платье до пояса. Белья на ней не было. Сохраняя все ту же строгость на лице, она повернулась ко мне спиной и наклонилась вперед. Меня шибануло как током. Каким-то неуловимым, но фантастически сексуальным движением она провела рукой между ног, то ли поглаживая, то ли подставляя себя. Все это длилось несколько секунд. Потом она одернула платье, быстро обернувшись манекенщицей-недотрогой. Гарри оставался невозмутимым. Как если бы Джулия просто добавила в дополнение к его монологу всего несколько слов. Он улыбнулся мне и сказал:

– Ну вот и все пока. Мы еще увидимся. Да, если не возражаете, этой ночью вы останетесь здесь. Он открыл дверь и вышел, пропустив вперед Джулию.

– Спокойной ночи,– сказала она мне, скрываясь.

– Погодите, – опомнился я, – а утром?..

– Ну, утром... утром посмотрим.

И он прикрыл дверь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Косые лучи били прямо в глаза. Солнце уже вылезло из-за высоченного здания слева, и у Сэма не было никакой возможности взглянуть на свое окно. Конечно, приди он, как обычно, на полчаса раньше.... Этот пустяк, ничего не значивший сам по себе – крохотная песчинка в часовом механизме более или менее размеренной жизни -окончательно раздражил Сэма.

Вечер, лето, пятница. Сэм не любил пятниц, как это ни странно. Каждую пятницу, досиживая свой скучный рабочий день, он, помимо воли, представлял себе, что сегодня вечером обязательно что-нибудь произойдет. Что именно, он даже не пытался вообразить. Какое-нибудь милое неожиданное приключение. Ведь вечера в пятницу так и дышат предвкушением чего-то необычного, и, кажется, чувствуешь тот особый аромат приготовлений, что стоит в доме у хорошей хозяйки перед праздниками. Причем, возникает такое чувство именно в пятницу. Суббота уже имеет другой привкус, привкус длящегося, но быстро заканчивающегося и чуточку усталого к концу гуляния. Воскресенье же и вовсе отдает унылым ядом следующей недели.

Каждый раз, возвращаясь с работы, Сэм понимал, что пятница – просто конец рабочей недели, и вся его готовность (или не готовность?) к милым приключениям останется невостребованной. Толпа обтекала его весело и равнодушно. Где-то что-то, конечно же, происходило. Народ торопился куда-то... Сэм неторпливо шел к метро и потом долго ехал домой. Конечно, он мог остаться и побродить в центре в поисках этого своего приключения, но подкрадывался рассудок и доверительно обьяснял, что ему, толстому, лысеющему, небогатому клерку...

Потом он, так же неторопливо, подходил к дому, с противоположной стороны улицы заглядывал в свое окно, вздыхал и тащился на третий этаж. Лифта в доме не было. Глупо, конечно, заглядывать в собственное окно, зная, что живешь один. Но каждый раз, каждый день он смотрел вверх не с надеждой даже, а так – играя сам с собой в то, что вдруг там, за стеклом, горит лампа и мелькают тени. В других, соседних окнах он видел такое часто. Это означало, что за отвратительной кожурой серого кирпича происходит еще какая-то жизнь – не такая как на улице – тихое и интимное Нечто. Ему было одиноко. Но... размеренность его однообразной скучной жизни убаюкивала.

Сэм вышел из своей конторы и еще в прохладном вестибюле решил, что он и принюхиваться не будет к этим запахам праздника. Просто поедет домой и, как обычно, проведет вечер на диване у телевизора. Только сегодня в этом не будет привкуса разочарования. Пятничного разочарования. С которым сжился, как с привычной неудобной обувью. Да, Сэм был чертовски одинок.

В метро ему удалось сразу же сесть, и он довольно хмыкнул про себя – не придется уныло стоять в переполненном вагоне почти до своей остановки. Он немного поерзал, устраиваясь поудобнее между соседями, и огляделся. Слева сидела неопрятная старуха, никак не отреагировавшая на появление Сэма. Нечистым пальцем она задумчиво копалась в пакетике, который держала перед собой; выковыривала оттуда орешек, осматривала его и отправляла в рот. Видно было, как она перекатывает там орешек, стараясь угадать им в самое удобное для ее искусственных челюстей место.

Сэм чуть повернул голову вправо, и его взгляд как теннисный мячик, ударившийся о стену, прыгнул обратно к старухе. Справа сидела очаровательная женщина. Мало того – сидела совсем рядом, касаясь его бедром. И вдобавок смотрела на него. Причем не тем отвлеченно-невидящим взглядом, каким обмениваются обычно, сдавленные со всех сторон часом пик, люди в метро. Сэм успел уловить это за долю секунды. Взгляд был чистым, без пелены анонимности. Прямо на Сэма. Старуха, тем временем, видимо, неудачно куснув орех, с тем же сосредоточенным видом ковыряла в недрах своих челюстей. Сэм снова рискнул повернуть голову вправо. Тот же взгляд. Теперь Сэм смотрел прямо перед собой, боковым зрением ловя происходящее. Кажется, она уже не обращала на него внимания, и Сэму стало спокойнее. Но тут он почувствовал движение ее бедра. Нет, она не прижималась к нему, скорее, отодвигалась. Сэм скосил глаза на ее бедро и увидел руку – кисть руки. Энергичную, красивую, ласковую кисть с длинными пальцами и жилками, чуть просвечивающими через загорелую кожу. Казалось, рука женщины просто лежит на бедре. Но было в этой руке что-то просто завороживающее.

Сэм скорее почувствовал, чем увидел, что рука слегка поглаживает это плотное теплое бедро, как бы массирует его через легкую ткань, слегка пошевеливая пальцами. В этом, невинном в общем-то, движении было что-то невыразимо эротичное, что-то порочно эротичное. Это была очень откровенная рука. Тысяча самых разных мыслей пронеслась у него в голове. То, что рука выделывала с бедром, было сокровенным и яростным. Но, в то же время, вроде бы, невинным. И поэтому совершенно невыносимым. Сэму стало жарко. Он хотел отвести взгляд, но никак не мог. В голове, где-то далеко, позванивали колокольчики. Даже если бы она так поглаживала не свое, а его бедро, он, кажется, не был бы так смущен. Спустя немного времени он отважился взглянуть ей в лицо. Она смотрела перед собой, но так, что было понятно – краем глаза за ним наблюдают. Сэм тоже старался не отводить глаз от блестящего порученя, уговаривая себя, что это ему только кажется. Но все равно видел эти тихие, незаметные со стороны, ласки. Пальцы стали совершать медленные и крохотные круговые движения, их кончики с наманикюренными ногтями чуть подрагивали. Это было маленькое обращенное к нему представление, искреннее и бесстыдное. Сэму казалось, что женщина рядом еле сдерживает рвущееся дыхание, и сам он, против воли, тяжело задышал и напряг низ живота. Колокольчики в голове приблизились и слились в большой мерно раскачивающийся колокол. Тем временем поезд выскочил из-под земли и пошел по железной аркаде над улицей. Вагон, освещенный вечерним солнцем, пустел от остановки к остановке. Сэм изо всех сил боролся с охватившим его наваждением, заставляя себя сосредоточиться на проплывавшем за окном пейзаже.

Неожиданно ее локоть прижался к нему сильнее, и он почувствовал легкое движение – она чуть-чуть прогнула спину, слегка подав назад бедра. Сквозь набат до Сэма донесся не то стон, не то кашель. Это было уже слишком! Колокол в голове замолк, и в полной тишине Сэм вскочил, подкинув старухину руку с пакетиком и, неестественно резко, рванулся к выходу. Как оказалось, в этот самый момент двери поезда, стоявшего на остановке, начали закрываться. Сэм почти проскочил наружу, но сзади дернуло – пола пиджака оказалась в капкане. Он растерянно обернулся, не очень понимая, что присходит. Тут челюсти дверей разошлись, и Сэм увидел откровенно улыбающиеся ему глаза. Нет, это не была его фантазия! Женщина мстительно и удовлетворенно смотрела на него. Двери окончательно закрылись, отделяя его этого подлого взгляда. Поезд ушел.

Постояв на пустом перроне, он понял, что не доехал до дому пару остановок. Садиться в другой поезд ему совсем не хотелось. Он выбрался наружу, пошел домой пешком и, опоздав на полчаса, раздраженный, со все еще пустой головой, остановился на тротуаре взглянуть на свое окно. Ему было обидно. Эта красивая женщина наверняка угадала в нем неизбалованного женским вниманием холостяка, и, движимая непонятной ненавистью, подшутила над ним. Отомстила ему вместо кого-то другого. Зачем ей это? Он ругал себя за то, что не смог насмешливо взглянуть на женщину, за то, что идиотская шутка легко пробила его броню, которую он все же считал крепкой. Он также понимал, что долго еще будет растравлять себя этим воспоминанием. Случившееся беспокоило и раздражало его как пятно на новых брюках.

Чертыхнувшись, Сэм вошел в подъезд и остановился, ищя по карманам ключи. Он нашел их в пиджаке и, с чувством облегчения, отпер дверь. Казалось, закрыв ее, он отгородится от всего происшедшего, и сбившаяся с шага пятница снова пойдет по своему привычному кругу. Но случилось совсем не так. Сэм шагнул в вестибюль и придержал за собой дверь, чтобы она не сильно хлопнула. В эту секунду та песчинка, которая попала в отлаженный механизм его пятничных часов, добралась, наконец, до переплетения тоненьких шестеренок, покорежила одну, другую, и вдруг все они, распавшись, стали вертеться в разные стороны, непозволительно и пугающе быстро.

За спиной у Сэма раздался громкий топот; дверь, которую он не успел еще отпустить, сильно и резко толкнули, она ударила Сэма по спине; от неожиданности он сделал какой-то невероятный пируэт, вывернулся и оказался лицом к лицу с набегающим на него человеком. Высокий и плотный, человек этот споткнулся о Сэма. Падая вместе с ним, Сэм услышал очень громкий звук и, через секунду, еще один. Усиленные акустикой вестибюля, они прозвучали как выстрелы. И только уже лежа на спине, подмятый грузным телом, Сэм вдруг сообразил, что это и были выстрелы. Он никогда раньше не слышал выстрелов в жизни. Только в кино. И может быть поэтому, а может еще и потому, что в глубине души не верил, что в людей действительно могут стрелять, Сэму показалось, что все это происходит не с ним. Прозрачная стеночка нереальности приподнялась, но тут же исчезла. Он понял, что это правда. Дышать было тяжело. Воздух, лениво втекая в глотку, не достигал легких, размазываясь где-то по трахее.Человек, лежащий на нем, зашевелился и, приподняв голову, посмотрел назад, туда, откуда стреляли. На Сэма пахнуло хорошим одеколоном и потом одновременно. Человек, упираясь на руки, кряхтя, приподнялся и встал. Сэму стало легче дышать, но он не двигался. Человек сверху посмотрел на него, и Сэму сразу не понравился его взгляд. В воздухе между ними зависло что-то такое, что Сэм не мог бы выразить словами, но для себя отчетливо понял, что все это происшествие стрельбой не закончилось, а только начинается. По крайней мере, для него.