Текст книги "The House"

Автор книги: Владимир Гржонко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Я медленно – все-таки медленно – подошел к возвышению. Гроб чуть покато стоял почти на уровне груди. Итак, что мы видим? Я взялся рукой за борт. Ну это явно не живой человек. Скорее всего кукла. Ну да, кукла, приготовленная для чьей-то изощренной реальности. Оттого и пусто в зале. Декорация ждет своего часа.

Почти под подбородок кукла была укрыта белым атласом. Я вгляделся в лицо. Съеженное и как будто чуть припудренное. Плотно сомкнутые веки и губы. Откуда-то пришло на ум латинское «фацис Гиппократикус» – лицо Гиппократа, маска смерти. Да уж, точно маска. Скорее всего резиновая.

От чего бы не кружилась у меня голова там, в яме, как бы не двоилась реальность с раввином и Гарри, эта попытка сыграть в смерть кажется мне неубедительной. Если вы почему-то хотите, чтобы я увлекся вашей затеей, то уж делайте игру правдоподобной. Мне стало даже досадно. Я уж совсем было почувствовал себя героем настоящего приключения и рыцарем.

Движимый этой досадой, я тряхнул бортик фальшивого гроба. Неожиданно что-то под ним скрипнуло, щелкнуло и гроб, сначала медленно, а потом все быстрее стал съезжать ногами вперед с пьедестала. Рушить декорации не входило в мои планы, да и просто инстинктивно я бросился наперерез. Гроб успел съехать больше чем наполовину, когда я оказался у него на пути. Поймать его я не успел. Тяжелая штуковина ударила меня в грудь и с грохом упала на пол нижним концом, встав почти вертикально. Я вытянул вперед руки, уже просто защищаясь, потому что, подскочив от удара, из гроба на меня выпадала кукла.

Не знаю, как это получилось, но мы упали вместе, причем кукла упала сверху. И вот в момент контакта произошло страшное: челюсть у того, что лежало на мне, пошла вниз, и раздался тяжелый вздох. В лицо мне ударил запах. Ни с чем не сравнимый, легко узнаваемый, но не мной, а чем-то во мне, запах морга. На мне лежал настоящий труп.

Я взвыл, дернулся, выкатился из-под него и рванул, не разбирая дороги. Времени на анализ не было совсем. К тому же проклятые штаны снова сползли чуть ли не до колен, а в заполохе я никак не мог подтянуть их выше. Подсознательно я пытался найти ту дверь, в которую вошел; кроме электрического ужаса до меня достучалась не менее жуткая мысль о сотворенном святотатстве – ведь и покойник, и похороны были настоящими. Но, естественно, возвращаться и возвращать все в должное положение… Я заскакал, путаясь в штанах, еще быстрее.

Нужную мне дверь я не нашел, да я и не был в состоянии ее искать. Забыв о собственной несуетливости, я бежал по периметру залы, ища хоть какой-то выход. Вероятно от страха что-то случилось со зрением. Взглядом я мог охватить пространство не более того, что попадает в луч карманного фонарика. Наконец-то в этот жалкий лучик попало что-то, напоминающее дверную ручку. Я ухватился, дернул, проскочил, захлопнул. Так это осталось в памяти. А вот когда захлопнул, то понял, что это был не выход. По крайней мере, не выход из комнаты.

Я оказался в полной темноте и, в другом состоянии, вряд ли пошел был ее исследовать, опасаясь просто сломать голову. Но сейчас я, протянув руки, двинулся вперед и очень скоро обнаружил, что нахожусь в совершенно замкнутом небольшом пространстве, по размерам чуть больше кабины лифта. Идти отсюда было некуда. Разве что назад, к покойнику.

Так, сказал я себе, если выхода нет, его надо придумать. Надо показать себя достойным членом этого неведомого сообщества. Какая из их реальностей поможет мне выбраться отсюда? Никакая? Только без истерик! Где моя Джулия, мои латы и меч? Нет ни хрена, а только темнота, четыре стены и выбравшийся из гроба покойничек за спиной. Вот такая реальность.

Я не успел как следует предаться отчаянию, как неожиданно в моей каморке вспыхнул свет, она дернулась и медленно поехала вниз. Это был лифт! Куда я сейчас еду, не имело никакого значения. Лифт останавливается на этажах, следовательно, нужно лишь нажать нужную кнопку. Я огляделся. Никаких кнопок с номерами этажей не было. Не было даже двери. В открытый проем я видел, как медленно уходит вверх пыльная стена шахты. Очевидно, лифт этот был грузовым и управлялся только снаружи.

Ну и ладно, где-нибудь да остановится. Я не успел подумать, что мне предстоит встретиться с человеком или людьми, вызвавшими лифт вниз, как заметил, что над открытым проемом поочередно освещаются циферки табло, указывающего этажи. Невольно, со странным чувством откуда-то наплывающей тревоги, я наблюдал, как неспешный огонек передвигается влево дальше и дальше.

Третий этаж, второй… я, сжавшись, ждал толчка, означающего, что мы приехали. Мне показалось, что, мигнув цифрой один, огонек замер. Но нет, стена и дальше ползла вверх. Наконец кабина, заскрипев, остановилась. Ну вот и все, я приехал в подвал. В тот ли, о котором говорил раввин или просто в другую реальность, как проповедовал милый толстячок в своей яме? Сейчас я это почувствую на своей шкуре.

Наружняя дверь лифта открылась, но я ничего не увидел: мощный прожектор режущим белым светом ударил меня по глазам. Очень знакомый хриплый голос, от которого хотелось откашляться, сказал с непередаваемой интонацией:

– А-а, милый, тебе совсем не следовало попадать сюда.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Яркий нестерпимый свет погас, и, секунду спустя, в какой-то желтой темноте я узнал знакомые очертания хозяйки дома. Вглядевшись, я удивился тому что увидел. Старушка уже совсем не походила на ту сексуально раскованную учительницу на покое, которую я оставил десятком этажей выше. Одетая в немыслимый лиловый балахон, скрывающий ее полноту, и ярко-рыжий взлохмаченный парик, она бы была смешна, если бы не странное выражение лица, которое я умудрился рассмотреть. Ее глаза округлились, брови повторили их форму и так и застыли. Но это не было похоже на удивление. Скорее испуг, прилипший к лицу испуг.

Еще не совсем прошедший после встречи с покойником озноб снова пробежался по телу. Я стоял в кабине лифта в халате и пижамных штанах, в подвале, о котором уже был наслышан, а на меня шла непонятно преобразившаяся старуха.

– Тебе не следовало попадать сюда, – повторила она, приблизившись. И я не знаю, как отправить тебя наверх. Этот лифт, он...

Она подошла совсем близко, и я услышал странный запах, исходящий от нее – терпкий химический запах, почти вкус. Так в моем детстве пахли пролитые чернила. Она хотела еще что-то сказать, но за ее спиной раздался голос, и старуха суетливо, но не меняя выражения лица, дернулась в сторону.

– Здравствуйте, здравствуйте, проходите, – с легким напевом произнес появившийся в проходе человек.

Он был очень худ и высок. Длинные черные волосы, жидкая борода, через которую просвечивал подбородок, крупный нос с узкими «змеиными» очками почти на самом кончике. И взгляд поверх них, вроде бы и доброжелательный, но неподвижно упершийся в меня, а потому жутковатый. И вообще, может быть я слишком живо представлял себе, что творится в этом подвале, но его фигура вызвала во мне смесь отвращения и симпатии, если такое возможно.

– Пойдемте, посидим, поговорим, чаю попьем,– с теми же напевными интонациями продолжил он и двинулся вперед по проходу.

Я и старуха пошли за ним. По дороге, которая заняла всего несколько шагов, она успела шепнуть мне боязливо и гордо:

– Это мой сын, его здесь зовут Шутником. Ты уж, милый, ему не возражай, а то он любит...

Что любит ее сын она сказать не успела, потому что мы уже пришли. Проем в стене был завешен какой-то тяжелой тканью, которую Шутник гостеприимно откинул, пропуская нас вперед.

Я оказался в небольшой комнате с невысоким круглым столом посередине, над которым низко висел уютный оранжевый абажур. По углам смутно обрисовывались громоздкие темные шкафы. Шутник усадил меня в кресло у стола, махнул рукой старухе и снова скрылся в проеме. Я обратил внимание на его странную походку: правое плечо было заметно выше левого, и при этом он, как и свойственно худым и высоким людям, горбился. Старуха скрипнула креслом рядом со мной, тут же придвинулась и сказала:

– Ты сам-то знаешь, куда попал? Ладно, я потом тебе объясню, только очень ты сегодня не вовремя. Тут такое...

Она потерла ладонями ничем не покрытые доски стола и почесала голову под париком. Видно было, что ей хочется что-то рассказать мне, и я чуть наклонился к ней, чтобы дать возможность говорить шепотом, но старуха вдруг вскочила на ноги, так что закачался абажур, и пошла к выходу. По-моему, они столкнулись в дверях: я услышал восклицание, быстрый шепот и, сразу же за этим, появилось перекошенное злостью лицо Шутника. Впрочем, вглядевшись, я решил, что это он просто улыбается мне, неся в руках чайник и чашки. Значит мы действительно будем пить чай. Когда он вступил в круг абажурного света, я бросил взгляд на его ноги. На них были огромного размера кроссовки яркого малинового цвета. Ну и что это должно означать? Мирная и даже уютная реальность этой комнаты успокоила меня, а поставленный прямо на стол чайник и впрямь настраивал на любопытную беседу с этим любопытным человеком.

Он уселся напротив и поставил передо мной чашку – керамическую, слепленную, очевидно, вручную кособокую вещицу со следами пальцев гончара. По краям небрежно, подтеками, темнела глазурь.

– Нравятся мои чашки? Я делал их сам. Вот возьмите ее. Чувствуете? Тут важно, чтобы были чувствительные руки и... вообще все важно, кроме чая.

Он рассмеялся, а я невольно посмотрел на его руку, которой он плотно охватил чашку-уродца. Крупная кисть, выразительная и сильная, странно не вязалась с худым телом. Правда, за столом он смотрелся иначе: фигура не бросалась в глаза, а оставались только взгляд и эта рука. Бледная кожа под бородой сморщилась: он снова улыбался. Но, несмотря на все дружелюбие, с которым он это делал, у меня, как-то невзначай, начало копиться беспокойство. Недостаточное, чтобы попытаться уйти, но отчетливое и многообещающее.

Где-то за моей спиной раздался громкий высокий и протяжный крик, почти стон. Я резко повернул голову. Никого. Хозяин комнаты смотрел на меня выжидающе, и мне показалось, что нас разделяет не стол, а только длина наших носов. Потом он снова отдалился и невозмутимо сказал:

– Кошки. Мои кошки.

Он опустил руку, поскреб о кресло, и я увидел, как вверх метнулась белая полоса. Кошка стояла на его плечах, расставив лапы и задрав хвост.

Он откинулся в кресле, причем кошку, оставшуюся неподвижной, использовал как подголовник. Идиллия у них была полная.

– Ну, о чем же мы будем говорить? Давайте о женщинах. Хотя нет, вам, конечно, любопытно сначала узнать, что же творится в этом очень необычном месте, в этом Доме. А я слышал, что у вас уже какие-то отношения с Джулией. Так? Ну и как она? Хороша в постели? Ну не хотите говорить, не надо. Просто интересно. Она так редко к нам заходит. Ей здесь почему-то не нравится. Она вам что-нибудь рассказывала обо мне?

Он говорил не останавливаясь, не давая мне возможности ответить. Говорить ему явно нравилось больше, чем слушать. При этом он изо всех сил старался казаться радушным хозяином. Черные волосы, лежавшие на белом мехе кошки, утомляли своей контрастностью, а их владелец, похоже, понимал действие этого эффекта, был им доволен, и, почти сладострастно, прижимал голову к мурлыкающему зверю.

Я глотнул из чашки и сразу же пожалел об этом. Что-то нехорошее было в этом напитке. Мне совсем не хотелось становиться ни рабом подмешанной в чай дряни, ни, тем более, рабом здешнего хозяина. Но почему-то я отхлебнул еще.

– Странные, странные дела творятся в этом доме,– продолжал Шутник. Я редко бываю наверху, но там, говорят, и вовсе происходят чудеса. И те слухи, которые до меня доносятся...

Кошка спрыгнула с его плеча на колени, и он тут же положил на нее ладонь. Но движения его были не гладящими, а почти хищными – пальцы, как будто выщупывая, мяли шерсть. Кошка скосила на него глаза и мявкнула, но Шутник не обратил на нее внимания, увлеченный какой-то картиной, стоявшей перед его мысленным взором.

– В общем, мне кажется, что Сэм заигрался со своими трюками и странностями. А теперь сам не знает, что ему со всем этим делать. Но раз и этот дом, и все эти люди существуют, значит, это зачем-то надо. Вы знаете, сначала здесь жили специальные люди, актеры. Они и сейчас здесь живут, просто перестали быть актерами. А может быть наоборот – только сейчас и стали по-настоящему актерами. Мы ведь все тут играем. Но люди всегда и везде играют. Но мы играем интересней, куда как интересней, чем в обычной жизни. Хотите покажу вам что-то?

Он резко вскочил на ноги и выдернул меня из-за стола, ухватив за запястье. Да, кошке не позавидуешь – рука была железная. И если бы не гримаса-улыбка, а может еще и выпитый чай, я бы счел это нападением.

Он подтащил меня к одному из шкафов, открыл дверцу, и мы нырнули в темноту. Шкаф был чем-то вроде тамбура. Глянув под ноги, я подался назад и прижался к стене. Мы стояли на узеньком карнизе без каких-либо ограждений, а внизу под нами был большой зал. Круглый и совершенно пустой. Только в центре, на полу, лежал большой белый круг из какой-то необычной пупырчатой ткани или пластика. Шутник наконец-то отпустил мою руку и шагнул вперед. Я видел, что носки его нелепых малиновых кроссовок висят в воздухе.

– Тут происходят Действа. Сюда, именно сюда стекается все, – он говорил, взмахивая руками – и совершенно театрально.

Я не отрывал взгляда от его кроссовок. Фактически он почти балансировал на высоте двух или трех этажей. Мне захотелось еще сильнее вжаться в стену: я представил, как, снова ухваченный этой непреклонной рукой, лечу с ним вместе вниз, на каменный пол.

– Здесь происходят вещи, которые могут только присниться. Но сны эти могут быть самыми разными. Ибо никто не знает, что именно должно произойти, как и когда. Меня здесь считают предсказателем, но даже я иногда...

Он наклонился вперед, поднял руки и бросил на меня цепкий вороний взгляд. Пауза. Мне показалось, что карниз выскальзывает у меня из-под ног.

– Вот сейчас... – он помедлил и шагнул в пустоту. У меня екнуло сердце. Но ничего не случилось. Он висел в воздухе в шаге от карниза, а глаза его снова приблизились ко мне.

Не знаю, что бы я делал дальше, если бы в этот момент Шутник вдруг не расхохотался, хлопнул себя по худым ляжкам и осел прямо в воздух, как на пол. В ту секунду, когда он откинулся на руки, я сообразил, что сидит он на стекле, которое продолжает карниз.

– Черт, не умею я всерьез мистифицировать. Вот сейчас придет Вольф, он нам пошаманит. А у меня не получается: в самый важный момент начинаю смеяться – и все, никакого эффекта. Пошли, лучше поговорим.

Мы вернулись в комнату, и он разлил чай, не испытывая, очевидно, ни малейшего неудобства передо мной: ну, не состоялся фокус, так что же? И вообще, смутить этого человека, кажется, нельзя было ничем. Когда я сказал ему о странном привкусе его чая, особенно остывшего, он подернул своими разными плечами.

– В этом чае нет наркотиков, если вы это имеете в виду. Не волнуйтесь, я не пою гостей наркотиками хотя бы потому, что это дорогое удовольствие. Но кое-что в чае есть, это правда. И вы еще будете мне благодарны, уверен. Джулия, конечно, очаровательная женщина, но... Кстати, она – единственная, кто общается с внешним миром, а потому... как бы это сказать, она не лучший обьект для интереса, поверьте мне. Те женщины, которых вы увидите, – они играют уже много лет... А это совсем другое дело. В общем, я вас не призываю ни к чему, но вот-вот появится Вольф и будет камлать, как он это называет. Да вот, кажется и он.

Занавеска в дверях действительно дернулась, и в комнату пролез уже знакомый мне толстяк-лифтер. Отдуваясь, он сел рядом. Мне показалось, что он намеренно не смотрит в мою сторону, как будто не желает выдавать взглядом своих намерений.

– Слышишь, Шутник, все уже готово, только вот наверху...

Толстяк замолчал, как бы не желая говорить при посторонних, потом повернул ко мне голову, и я увидел тяжелый, нехороший взгляд. Так смотрят уголовники на случайно попавшего к ним в камеру человека. Не зря он мне сразу не понравился.

– Знаю я, что там наверху, – беспечно произнес Шутник, и снова кошка вскочила к нему на плечо.

– Все-то ты знаешь! Там такая ерунда получилась... В общем, похороны провалились. А это, сам понимаешь...

Я почувствовал себя плохо. Кажется, сейчас выяснится, что это я уронил покойника и убежал. Чем это могло мне грозить – пока непонятно: тон этого лифтера и реакция Шутника были такими, что меня могли и страшно наказать, и похвалить за то, что я сделал.

– Ага, этого я не знал, но вполне мог предположить. Значит, все меняется. Вот что: перехвати-ка Вольфа, он где-то на пути сюда; да ты и сам знаешь, где его искать. И скажи ему, что сегодняшние планы сильно изменились. Ну давай, иди.

Лифтер, все так же сопя, вышел, и взгляд над «змеиными» очками снова изучал меня. Я нервно стал соображать, как мне объяснить мое вмешательство в похороны и решил, что расскажу все как есть; в моей ситуации это самый естественный выход. Но взгляд Шутника ушел от меня, он повернулся к сидящей на плече кошке и, по-моему, целовал ее в мордочку.

–У нас слегка изменились планы, – сказал он, не поворачивая головы, – но это даже к лучшему. Там, наверху, полная неразбериха. Я давно говорил Сэму, что эта затея... Да, впрочем, это долго рассказывать. Все складывается как нельзя лучше. Для нас. Ну а теперь пойдем, я покажу вам кое-что интересное. По-настоящему интересное.

Он встал, и я увидел, что кошка, оставшаяся на плече, вцепилась в него всеми когтями, чтобы удержаться, но Шутник этого даже не заметил. Он снова открыл дверь, ведущую на карниз.

– А, кстати, я все хочу вас спросить, как вы попали ко мне? Лифт вызвала безумная Берта, а в нем были вы. Так как?

Ну что было отвечать? Я пробормотал, что был приведен Джулией в Центр, говорил там с кем-то, а потом, заблудившись, натолкнулся на покойника, ну и... Я сознательно не уточнил, в каком смысле я на него натолкнулся. Пусть понимает как хочет. В конце концов, доказать, что именно я опрокинул гроб, невозможно.

Но Предсказатель и не стал ничего уточнять. Он очень серьезно, без ухмылки, посмотрел на меня и пошел вперед. Мы снова оказались на карнизе, только теперь внизу, в зале под нами, было светлее.

Не знаю, что этот Шутник подлил мне в чай, но когда он стал удаляться по стеклу от карниза, с кошкой на плече, как Иисус по водам, я, не дрогнув, двинулся за ним. Не понимаю, как было устроено это стекло, но оно не гнулось, хотя мы дошли по нему почти до середины зала, и никаких подпорок или колон я не заметил. Впрочем, я старался не смотреть вниз: ощущение жутковатой неуверенности, куда большей, чем когда идешь по льду, все же кралось за мной.

Когда мы оказались над белым кругом, Шутник обернулся и с тем же серьезным лицом неожиданно громко сказал:

– А вот сейчас мы полетаем по-настоящему.

Странная аккустика была в этом пространстве между потолком и держащим нас в воздухе стеклом. Не эхо, а какой-то рык отозвался ему, и под ногами ощутимо завибрировало. Шутник снял кошку с плеч, прижал ее к груди и, не меняя позы и выражения лица, стал заваливаться на спину. Я подумал, что сейчас произойдет страшное: от удара стекло разобьется, и мы рухнем вниз, осыпаемые осколками. Но получилось неожиданнее: прямо над кругом стекла не было. Взвились черные волосы, я успел увидеть сумасшедший кошкин глаз, и длинное худое тело понеслось вниз.

Зачем он это сделал? Секундой позже, я знал, раздастся удар, звук ломающегося тела, крик. Но ничего не было. Вообще ничего. Внизу – такой же пустой зал с совершенно пустым белым кругом посередине.

Это неприятно: становиться свидетелем трюка, когда человек падает с высоты вниз и исчезает. А ты остаешься один на стекле высоко над залом. Неприятней, чем вывалить труп из гроба.

Я медленно опустился на колени, а потом, все так же медленно, лег лицом вниз и раскинув руки. Теперь я хорошо ощущал постоянную вибрацию стекла подо мной. Я не знал, куда делся этот сумасшедший, но еще менее знал, что случится со мной, если я пойду назад к карнизу. Я осторожно пополз к тому месту, где недавно стоял Шутник. Снизу, наверное, зрелище было занятным: в воздухе, распластавшись, медленно-медленно ползет, почти плывет человек.

Я дополз до круглого отверстия и испугался еще больше: стекло было немногим толще обычного оконного. Это значит, что вся эта поверхность может рухнуть вниз от неловкого движения. Я, в который раз, застрял.

Внизу раздались шаги, и я увидел двух женщин, совершенно голых, которые подошли к краю белого круга. Они о чем-то говорили между собой, но все та же аккустика делала их голоса совершенно неразличимыми. Обе они были молоды, если только меня не сбивало с толку плохое освещение. Да, наверняка молоды; они медленно пошли друг за другом по краю круга, и я видел, как упруго подскакивают точки сосков. Вели они себя совершенно естественно, как одетые. Но было что-то и в движениях, и в поворотах голов. Какое-то предвкушение. Как будто сюда, наверх, вместе с теплым воздухом всплывал какой-то трепет вместе с таинственным ожиданием.

Что-то – наверное, чай – зашумело у меня в голове, и страх перемешался с любопытством и возбуждением. Мысль о том, куда девался Шутник, более не волновала меня.

Голоса зазвучали громче, и появилась третья женщина. Она была выше и крупнее остальных. В боковом свете ее тело было ослепительно белым, болезненно белым. Такой положено быть рыжей, но у этой были длинные черные волосы. Возможно, в одежде ее старомодно широкие бедра показались бы грузными. Но сейчас, когда она стояла обнаженной на краю круга, эти бедра... в них был какой-то первобытный призыв! К сожалению, сверху я не видел ее лица.

Появилось еще несколько женщин, они выстраивались по краю белого круга, и мое ощущение приготовления к какому-то таинственному ритуалу все усиливалось, хотя внешне происходящее внизу выглядело довольно обыденно. Почему, собственно, я все время сопротивляюсь тому, что творится вокруг меня? Их декорация с балконом вызвала желание сбежать, движущийся лабиринт только разозлил, покойник, оказавшийся настоящим – испугал. А сейчас исчезновение Шутника воспринял только как страшный трюк? Может быть я слишком нормален для этого немыслимого мира?

Пока я полз, мои несчастные штаны соскользнули к коленям, халат разошелся в стороны, и я лежал голым телом на холодящем стекле, но это не успокаивало, а, наоборот, только усиливало мои необычные ощущения. Я понимал, что снизу выгляжу нелепо, но только плотнее прижимался к скользкой поверхности.

Женщины внизу разом перестали двигаться, словно прислушиваясь к чей-то команде. Вот сейчас, понял я, должно произойти что-то; волнение и возбуждение застывших нагих женщин заставило меня изо всех сил сжать край стекла. Кажется, еще немного, и я сам разобью это проклятое стекло!

Одна из стоявших в кругу чуть двинулась вперед и, неожиданно, протянув перед собой руки, прыгнула в круг головой вперед, как в воду. Я судорожно выдохнул. Поверхность белого круга заволновалась и, как вода, пошла волной, когда она коснулась ее. Только это была не вода. Круг действительно был бассейном, но в нем... Это были миллионы маленьких резиновых белых шариков, которые сомкнулись у прыгнувшей над головой. На секунду в ценре круга возникло что-то вроде воронки, но она быстро выровнялась, и снова сверху его поверхность казалась тканью.

Прошло несколько мгновений, и следующее обнаженное тело скользнуло в бассейн. Потом еще. И еще. Зала пустела, но напряжение не отпускало меня. Я как будто вмерз в стекло. Ритуал, или что это там было, совсем не закончился, а, кажется, только начинался.

У белого края, наконец, осталась та, широкобедрая, привлекшая меня женщина. Она почему-то медлила. Я все ожидал, что сейчас и она скроется под белой икрой бассейна, и я увижу погружающиеся, как в зыбучий песок, ее спину и бедра, на секунду откровенно приоткрытые мне, как это было с остальными.

Но она не торопилась. Постояв лицом к бассейну, она повернулась к нему спиной и села на краешек. По тому, как она держала голову, казалось, что она прислушивается к чему-то неслышному мне. Я подтянулся вперед и свесил голову вниз. В зале стояла тишина. Она сидела прямо подо мной, охватив руками колени. Мне была видна ее неестественно-белая спина, почти наполовину скрытая прямыми черными волосами. Я ждал и чувствовал, что вот-вот что-то должно произойти.

На ее спине вдруг появилась черная, похожая на кляксу, точка, помедлила секунду и вытянулась вниз неровной полосой. Женщина чуть вздрогнула и прогнула спину, как бы под невидимой ласкающей ее рукой. Появилась еще одна точка, побольше, и сразу стала расплываться и стекать к прижатым к полу ягодицам. Что-то мистическое, страшное, но невыразимо сексуальное бродило в моем воображении.

Я опустил голову пониже и тут почувствовал грудью липкое и теплое. Дернувшись, посмотрел на это и все понял. В какой-то момент, вцепившись руками в край стекла, я здорово порезался и даже не почувствовал этого. И теперь не успевшая свернуться кровь, моя кровь, капала на подставленную ей белоснежную спину, оставляя на ней узоры, как трещинки.

Пролитая ли мной кровь, варварские ли символы, проступающие на этой почти неживой коже, ведьминская ли магия всего происходящего, но голова моя пошла широким кругом в сторону; мне хотелось, чтобы кровь капала еще и еще, а женщина все приближалась, и я уже видел, как опускаю руку и следую узорам крови вниз по спине... Я уже ничего не боялся, я жил в этом мире открытый и подставленный всему, а более всего этому ослепительному телу подо мной.

Вдруг что-то сместилось, сдвинулось, но не нарушило моего состояния. Женщина внизу разогнулась, медленно легла на спину, и теперь ее лицо, на подушке из примятых шариков, было обращено ко мне.

Я понял, что и она меня видит, а может быть видела с самого начала. Не знаю, было ли это лицо красивым. Я выхватывал только детали: спокойные губы, чуть разъехавшиеся груди, длинные крепкие ноги. Я шевельнул рукой, и еще несколько капель упало вниз, одна из них накрыла большой розовый круг соска. Я заерзал по стеклу: еще немного – и прыжок был бы неминуем.

Где-то далеко за моей спиной раздался скрежет, хлопок, и неподражаемый скрипучий голос произнес:

– Милый, говорила я тебе, что не вовремя ты. Вот видишь, как все получилось. Ну теперь уж что... Иди сюда, ну иди, иди, а то я боюсь там ходить.

Проклятая старуха, все в том же нелепом одеянии и парике, стояла на карнизе, а за ее спиной виднелся уютный оранжевый абажур. Перепад ощущений был велик. Я вспомнил эту старуху голой, жирную и отвратительную, подбрасывающую зад, охваченный крепкими черными руками. И почувствовал себя маленьким и грязным.

Кое-как вытер я руки о халат, встал и, пошатываясь, пошел назад. Старуха хлопотливо задергалась по комнате, достала бинт и перевязала мне обе ладони. И даже умудрилась подтянуть так и висевшие у колен штаны. При этом она все время что-то говорила, упоминала каких-то людей и события, то ли происходящие сейчас, то ли готовящиеся. Я совсем не слышал ее. Но вот она сказала что-то о Джулии, и я сосредоточился. Оказывается, меня давно ждет Джулия, беспокоится и даже собирается прийти сюда за мной, хотя... Джулия... я совсем забыл о ней, волновавшей меня давным-давно обительнице верхних этажей.

Не зная, куда иду, я оставил старуху договаривать мне в спину, и двинулся к темной дыре лифта. Хотелось ли мне попасть в тот зал к женщине с узорами моей крови? Не знаю. Слишком глубоко и неожиданно было происшедшее.

Я залез в кабинку и бездумно сел на пол. Рано или поздно кто-нибудь нажмет кнопку, и я поеду дальше. Куда? Может быть к Джулии, а может еще куда-то. Вверх? Вниз? Вбок? Какая разница.

И действительно, очень скоро в кабинке зажегся свет, она дернулась и поехала вниз. Я понял, что смутно хотел этого – там внизу был этот зал и... Но не я перемещался по Дому, из реальности в реальность, а сам Дом дергал меня с этажа на этаж, как малыш пойманную в спичечный коробок муху. Могло показаться, что меня покинуло чувство реальности, только вот никак не разобраться, какой именно.

Я опустился всего на один этаж. Сидя на полу кабины, я видел в открывшийся мне проем странную картину: как будто где-то далеко от меня, в полной темноте, горит костер. Ни стен, ни потолка не было, только костер, от которого первобытно и остро пахло жарящимся мясом. Я пошел на этот огонь, ощущая ногами настоящую влажную землю.

У костра, глядя на огонь, сидел Шутник. В огне стояла решетка с большими кусками мяса. До судорог в желудке я почувствовал, как долго ничего не ел. Но ощущение голода было притуплено и существовало вне меня, в другой реальности.

Шутник молча предложил мне сесть. Сейчас этот говорливый человек в малиновых кроссовках был грустен и молча смотрел на огонь. Я тоже уставился в огонь, размышляя, как бы угоститься куском этого восхитительного мяса.

– Вот такие дела, – произнес все-таки Шутник, – похороны провалились, Дом покачнулся и игра замерла. Так себя, наверное, чувствовали последние жрецы римских храмов.

Он перехватил мой, устремленный на мясо, взгляд и усмехнулся.

– Да бери, конечно. Только вот не знаю, придется ли тебе по вкусу человечина. Да шучу, шучу! Чистокровная баранина. Шутка. Как с прыжком в никуда. Ведь производит впечатление? Хотя, надо тебе сказать, чтобы прыгнуть спиной с такой высоты... надо твердо знать, что тебя подхватят.

Я набивал рот недожареным мясом, и мне очень хотелось спросить его, почему это Дом покачнулся и приостановилась игра. Я ведь только-только пришел к ощущению этой игры и терять его совсем не хотелось. Но и спрашивать не хотелось тоже. Какие здесь, у этого костра, в подвале, или не в подвале, могут быть обьяснения?

– Знаешь, идеи, они как женщины – привлекательны и хороши пока молоды. Да, идеи тоже дряхлеют, теряют былую упругость, и уже никого не тянет идти за ними. Кажется, наша идея перекормила грудью слишком много младенцев, и она, грудь, отвисла и съежилась. Впрочем, известно ведь, что ничто не проходит безнаказанно.

Он опять говорил слишком театрально, но искренне. Потом помотал головой, выхватил из огня кусок мяса и стал жадно рвать его зубами. И я сразу не поверил его меланхолии. Так ест наслаждающийся жизнью человек.

Шутник быстро доел кусок и вытер руки о замызганные штаны.

– Ну что, – теперь тон у него был прежним, – понравились тебе наши девочки? А что же тогда ты не спустился к ним вниз? Честно говоря, я думал, что хоть в бассейн у тебя хватит духу прыгнуть. Тем более, вслед за такими женщинами. Но, не обнаружив тебя внизу, я решил, что Джулия все-таки тебя выдернула, хотя сейчас им и не до тебя. И Вольф о тебе спрашивал. Но это -вопрос желания. Мне тоже иногда нравится сидеть здесь у костра, жарить мясо – есть в этом что-то... свирепое, что ли. А сейчас сюда придет один мой старинный приятель, который тоже любит огонь, мясо... ну и поболтать любит. Я вас познакомлю.