Текст книги "The House"

Автор книги: Владимир Гржонко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Интересно, подумал я, если этот его приятель так же слушает только себя, какие у них получаются беседы?

Совсем рядом в темноте что-то завозилось и зашуршало. Мы оба насторожились. Собственно, я насторожился, только заметив реакцию Шутника. Откуда мне знать, что может шуршать в этой темноте. Но Поровидец был удивлен и, кажется, немного испуган. Он неуверенно сказал, что это, должно быт, его кошка, потому что крыс здесь не водится, и бросил в темноту мясной огрызок.

– А вообще-то, – после паузы сказал Шутник, – я и сам не знаю, что здесь водится. В принципе никто не знает. Могли и запустить...

Он не договорил, а я не переспрашивал. Только инстинктивно засунул свои перевязанные руки под мышки: запах мяса, да еще свежей крови, почему-то подумал я, может привлечь того, кого сюда успели запустить.

Шутник встал так резко, что я подпрыгнул. Он выхватил из огня полуобгорелую дощечку и, как факелом, помахал ею в разные стороны. Я заметил, что он совсем не боится, только обеспокоен и заинтересован.

– Можно, конечно, пойти прямо в темноту, в конце концов дойдешь до стены, а там, по периметру, добраться до выключателя, и здесь будет светло как днем. А можно и просто посидеть, посмотреть. Что из всего этого получится.

Видя, что ему не страшно, я тоже успокоился. Да и не могли же здесь выпустить тигра или крокодила. Шутник снова сел, выбросил назад в огонь деревяшку и расслабленно откинулся на руки.

Сильно зашуршало слева от нас, и мы оба вздрогнули – в свет костра вышел человек. На голове у него был убор из перьев, обнаженная мощная грудь тяжело дышала, а мускулистые литые руки держали туго натянутый лук со стрелой, направленной прямо на нас. Было бы даже занятно, если бы это оказался ряженый индеец из какой-нибудь местной реальности. Но у этого человека была буйная растительность на груди и руках и густая черная борода. Он чуть повернул голову, и я совсем перепугался: на меня смотрели знакомые, увеличенные линзами очков глаза. Раввин. Обьяснить это можно было только сумасшествием.

– А ну, – сказал он, – повернитесь друг к другу спиной.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Мы сидели спиной к спине, привязанные друг к другу врезающимся в тело капроновым шнуром. Шутник, по-моему, получал удовольствие от ситуации; я тоже не сопротивлялся, но только от полного неприятия происходящего.

Раввин стоял рядом с нами, временами поворачивая голову из стороны в сторону, как бы сторожа темноту вокруг. Нелепые перья у него на голове колыхались. Он молчал. Потихонечку стали неметь руки, прижатые к бокам. Наконец это, кажется, надоело и Шутнику.

– Послушайте, ребе, – произнес он почти издевательски, но довольно равнодушно, – выкупа за нас вам никто не даст, а если мы просидим так еще немного, то пропустим камлание у Вольфа. А это значительно интересней, чем упражнения в индейском фольклоре.

Раввин качнул головой, поправил очки и сказал голосом воина:

– Ты все равно не можешь оскорбить Великого Бизона, хотя бы потому, что ему совершенно безразлично, оскорбляют его или молятся ему.

– Это вы, что ли, Великий Бизон?

Раввин снова заколыхал перьями, задумался, а потом опустил лук, наклонился к лицу Шутника и, сменив тон на обычный, не вяжущийся с его нынешним видом, заговорил:

– Вы думаете, что я сумасшедший? Нет, это раньше я был сумасшедшим, как и все вы. Я – Великий Бизон? Нет конечно. Хотя, в какой-то степени… Когда в восьмидневном возрасте мальчику пускают кровь при обрезании – это от Великого Бизона. Понимаете? Все остальное – пшик! Все книжки написаны людьми. Все заповеди! Хотите верьте в них, хотите – нет. И что же остается? Почему я верю в правильного Бога, а он в неправильного? Как можно неправильно верить? И кто знает как правильно? Вот и остается только Великий Бизон, у которого, кстати, совсем нет заповедей. Его можно пощупать руками, он ничего не дает и ничего не просит, понимаете?

Я, как мог, повернул голову к Шутнику, и мне показалось, что тот нетерпеливо выжидает, когда же наступит пауза в мутных речах раввина. Но сказать он так ничего и не успел. Где-то, довольно далеко, раздался то ли взрыв, то ли рев – и стал стремительно приближаться. Чуть позже я сообразил, что это звук работающего на молную мощь автомобильного двигателя. В закрытом, хоть и большом помещении этот звук упруго надвигался на нас как огромный стальной шар. Шнур сильнее впился в меня – это Шутник беспокойно задвигался. Видимо все происходящее до сих пор как-то укладывалось в его замысловатые реальности, но этот звук явно не подходил ни к одной из них. Раввин тоже был удивлен. Но не долго. Он выпрямился, мощно натянул тетиву своего лука и повернулся лицом в сторону звука. Его лицо, подсвеченное ускользающими бликами догорающего костра, было непроницаемо, губы шевелились. Смотрелся он, если бы не очки и борода, убедительно; а головной убор и лук – аксессуары наивного полубезумия – удивительно сочетались с грозным звуком, надвигающимся на нас, костром и запахом горелого мяса.

Через секунду полыхнул свет фар – прямо на нас мчался автомобиль. Раввин не шелохнулся; по-моему, он прицеливался. Зато Шутник всерьез заволновался, подтолкнул меня спиной и потянул вверх, пытаясь встать. Сильно, как по свежей ране, резануло в руках, мы дернулись и завалились в сторону от костра. И в ту же секунду боковым зрением я успел увидеть низкий темный капот с драконьими глазами, материлизовавшийся прямо перед стоящим раввином. Взвизг тормозов, глухой удар и почему-то – сыплющееся стекло.

Уже не обращая внимание на боль, я судорожно задергался. Происходило что-то, чему не хотелось быть ни участником, ни свидетелем.

– Идиот, – громко и визгливо заорал Шутник.

Я не понимал, кому он кричит: мне или же тем у костра.

– Идиот несчастный!

Нам все-таки снова удалось сесть, и я увидел, что костра нет, а на его месте (под колесами еще тлел уголь) стоит маленький открытый автомобиль. На водительском сидении совершенно безучастно развалился человек в костюме. Нам были видны только лацканы пиджака и небрежно опущенный узел галстука. Тут Шутник сделал какое-то сумасшедшее усилие и почти поднял меня на ноги.

– Давай, шевелись – прорычал он, – не видишь, что твориться?

Мы неловко попытались развернуться, но тут раздался новый звук: раввин, где-то потерявший и лук, и шапку из перьев, прыгнул из темноты на капот машины. От сотрясения остатки лобового стекла посыпались прямо на водителя, но тот не пошевелился. Раввин вглянул на него, и лицо его передернулось; он пригнулся, чтобы поближе рассмотреть сидящего за рулем. Когда он повернулся к нам, то это снова был раввин – растерянный полуодетый раввин. Он неловко соскочил на землю и сказал:

– Послушайте, я же в него не попал… кажется. Так как же...

Тут, как бы впервые заметив, что мы связаны, раввин вытащил из кармана маленький складной нож и попытался его открыть. Но руки, видимо, дрожали, и он, пробормотав что-то, впился в лезвие зубами и так размашисто полоснул по шнуру, что я дернулся, а Шутник снова зарычал.

Освободившись, он быстро шагнул к машине и наклонился. Рядом беспокойно затоптался раввин. Мне не хотелось подходить. Недавно съеденное мясо нехорошо поднялось куда-то к горлу. Я смотрел на широкий мутный овал далекой стены – видимо был включен дальний свет и фары работали исправно – и думал, что если добраться до нее, а потом и до двери... Соображать, что произошло, моя голова отказывалась категорически. Хватит анализа и самоанализа. Проклятые реальности снова обманули меня и, кажется, я стал свидетелем, если не соучастником, настоящего убийства.

– Ну что, ребе, доигрались в Чингачгука, а? – Шутник оперся о дверцу и картинно скрестил руки. И только голос, нервически истончившись, выдавал нехорошее волнение. – Ну, и где же ваш Великий Бизон?

– Я же говорю, я в него не попал. Стекло разбил, да, но где стрела? Я не понимаю! Ничего не понимаю!

Раввин был близок к истерике, а Шутник, наоборот, успокаивался и, по-моему, наслаждался испугом раввина.

–Ну и что же будем делать? – спросил он тоном напрашивающегося на взятку чиновника. – Ситуация хреновая, ребе, очень хреновая. Что молчите? Из-за вас в Доме все поставят с ног на голову, да и вообще… Думайте, ребе: человек-то мертв. И, самое главное, какой человек! Это Марк Мазель, ребе. Тот самый. Мне самому страшно подумать, что будет дальше.

Я не очень понимал, зачем Шутнику нужно стращать и без того растерянного раввина. Это походило на шантаж, да только что взять с несчастного полуголого человека.

Раввин боком, что-то бормоча под нос, обошел вокруг машины, попал в свет фар, отгородив от меня спасительную стену, и снова подошел к Шутнику.

–У вас есть только один выход, ребе. Да что я говорю – у нас есть только один выход. Закопать его где-нибудь и отогнать машину подальше в темноту. Здесь, в середине, есть одно местечко, я покажу. А потом, ребе, мы, все трое, идем к Вольфу. И все.

Раввин внимательно посмотрел на Шутника, неопределенно покачал головой, и вдруг резко отодвинул, почти отбросил его от машины, открыл дверь и наклонился над телом водителя. Легкий Шутник налетел на меня, вцепился ледяной рукой в плечо и хмыкнул, как бы приглашая поучаствовать в затее. А мир плыл вокруг, и только желтое пятно на стене оставалось неподвижным маячком среди очумевших реальностей.

Раввин тем временем обернулся к нам, и выражение его лица было еще более странным, чем тогда, когда он вынырнул из темноты со своим луком. Шутник еще сильнее вцепился в мое плечо.

– Вот так всегда: мелочь, ерунда, маленький пустячок может испортить большое дело, понимаете? – Раввин прислонился к машине почти так же, как недавно Шутник.

– Великий Бизон – это не ваши паршивые игры в реальности. В этом сумасшедшем Доме и самому нетрудно сойти с ума, но... Я попал сюда случайно, но сейчас очень рад... Послушайте, если Бог создал человека по своему образу и подобию, то лучший способ понять Бога – это изучать человека. Вот такая дурацкая мысль пришла мне в голову. Зачем копаться в старых книгах, где в конце концов натыкаешься на то, что все это истина, только если ты в нее веришь? В истину нельзя верить или не верить, понимаете? А вот Великий Бизон не предлагает верить. Есть стрела, она летит. И когда она попадает в цель – это Великий Бизон. Но когда не попадает – это тоже Великий Бизон. Можно сказать, что он – на острие стрелы. Нужно в него верить? Кольните себя этой стрелой и поймете. Идолопоклонники от страха и дурости ему молились. Но что Великому Бизону их молитвы? Зачем ему вообще молитвы? Я посмотрел на людей, поковырялся и понял – люди произошли от обезьяны, Великий Бизон тут не причем!

Похоже, раввину было плохо, очень плохо. Мне стало даже жаль его. Мне. Но не Шутнику. Он отпустил мое плечо и легонько, как будто боясь спугнуть, шагнул к раввину.

– Ребе, пора кончать это дело, слышите? Я думаю там, наверху, сейчас не до Марка. Но это пока. Оставьте ваши проповеди для адвоката, хорошо? Давайте, вытаскивайте его из машины. Быстро.

Раввин как будто не слышал. Он неторопливо снял свои кривые очки, поискал, чем бы их вытереть, не нашел, повернулся к покойнику и стал протирать стекла полой его пиджака. Мы с Шутником переглянулись. По-моему, нужно было побыстрей убираться отсюда – к Вольфу, к Джулии, куда угодно. Но бесцеремонный Шутник не хотел оставлять сумасшедшего в покое. Он повернулся ко мне:

– Слышишь, соучастник, придется и тебе помочь, а то от ребе толку мало.

Ну уж нет! Мне жаль раввина с его бесполезным Бизоном, но становиться по-настоящему соучастником я не хочу. Не хочу и не могу! И хватит с меня покойников! Я попятился от машины в темноту. Тяжелая, удушающая слабость, как тогда на крыше, накатила на меня. Сумасшедший раввин, непонятный, а может и опасный Шутник, да еще и мертвец – славная компания!

Наверное, я бы кинулся в сторону и, против воли, закричал. Но случилось то, чего я подсознательно ожидал, хотя и отчаялся в последнюю секунду. Я увидел, как отлетел от машины раввин, а вслед ему вытянулась над дверцей рука, держащая сломанную стрелу. Раввин нырнул в темноту, а Шутник, стоявший лицом ко мне, тряхнул головой ему вслед, оскалился в страшноватой улыбке, но головы не повернул.

Человек в костюме буднично вылез из машины, аккуратно прикрыл дверцу и шагнул к Шутнику. Он был небольшого роста и рядом с длинным перекошенным Шутником смотрелся довольно комично.

– Ну что, хорошо же ты встречаешь друзей, приятель! А говорил – мясо, костер, тихая беседа... Или не говорил? А вместо этого посылаешь всяких идиотов стрелять в меня. Если бы я вовремя не нагнулся, этот твой индеец испортил бы всю игру. А так он испортил только кожанное сиденье. Но все равно – молодец этот раввин!

Спокойная небрежность, с которой он говорил, напомнила мне злополучного Гарри. Те же барственные, вальяжные манеры. Только Гарри казался простодушным увальнем рядом с этим маленьким ядовитым человечком.

– А ты бы еще на реактивном самолете к костру подрулил, Марк!

По-моему, Шутник пытался отвечать в тон ожившему приятелю, но получалось у него плохо: видно было, что он недотягивает, что нет уверенности, а есть легкий такой, холодящий отголосок страха. Странно.

Марк подошел поближе к Шутнику и положил руку на скошеное плечо. Шутник чуть дернулся – то ли хотел сбросить эту маленькую руку, то ли, наоборот, присесть.

– А ты ведь думал, что похороны не удались? Так вот, сообщаю: прекрасно удались. Вышло даже лучше, чем предполагалось. А тут еще твой сумасшедший раввин... Как он там говорил – Великий Бизон на наконечнике стрелы? Есть в этом что-то, определенно есть. Ну а поскольку зарывать меня, по крайней мере сегодня, не нужно, то садись в машину, поедем.

Он подтолкнул Шутника, который отпрянул от машины, как от горящей печи, но тут же понял, что проиграл – показал испуг, и повернулся ко мне, давая этому Марку понять, что он не один. Тот тоже обернулся, и я почувствовал, что начинаю подыгрывать его мягкой, но очень недоброй светскости: поправил сбившийся ворот халата и, как мог элегантно, подтянул штаны.

– Мистер Мазель, это... – Шутник запнулся – он явно не помнил, как меня зовут, – смущенно скомкал церемонию, но потом нашелся: это от ваших, его Джулия привела, ты должен знать.

– Ну конечно, мы и его возьмем с собой, может оказаться очень кстати. Ты же знаешь, куда мы едем, там все кстати.

Он даже не посмотрел на меня толком, так – скользнул взглядом, и полез в машину. Мне совсем не хотелось куда-то ехать в этим Мазелем, но Шутник, отбросив показную независимость, снова вцепился в меня и потащил к открытой дверце. То есть он, как бы дружески, приобнял меня, пропуская вперед, но я понимал, что дергаться не стоит: я не раввин, и отбросить эту худую цепкую руку не получится.

Втискиваться втроем в маленький двухместный автомобиль, даже если все трое худы – дело довольно неприятное; во всяком случае, я оказался между двух сидений сжатый благоухающим хорошим одеколоном Мазелем и остро пахнущим потом Шутником. Снизу жестко уперлась в копчик железяка ручного тормоза. Мазель, чуть наклонившись вперед, посмотрел на Шутника, потом на меня – с нехорошим сюрпризом во взгляде – и резко развернул машину. Маленький автомобиль, с целым табуном лошадей под капотом, понесся в темноту. Я не понимал, как Мазель ориентируется по подпрыгивающим в дыре света дальним стенам. На такой скорости аттракцион мог закончиться страшным лобовым ударом, и я вжался, отодвигаясь от Мазеля, в острый бок Шутника. Шутник недовольно поерзал, но промолчал. Он сидел откинув голову назад и закрыв глаза. Я тоже зажмурился, но так было еще страшней и противней. Тут машину легко подбросило, и мы въехали в круто уходящий куда-то вниз широкий коридор, быстро проскочили его и остановились в типичном гараже с подъемником, ящиками с инструментом и запахом бензина и масла. После всех этих быстро меняющихся реальностей обстановка была столь обычна и незатейлива, что мне представилось, как мы вылезаем из машины, и Мазель, подняв капот, просит помочь ему сменить масло или завернуть потуже гайку.

Он, и в самом деле, заехал на лапы подъемника, вылез и молча пошел к небольшой боковой двери. Я, чувствуя облегчение, шагнул за ним, но почувствовал упершийся в спину взгляд Шутника. Он пытался что-то сказать мне глазами, даже выпучил их на секунду, но понять, что он хочет, было совершенно невозможно.

Мазель открыл дверь, кивнул нам и стал подниматься куда-то по крутой металлической лестнице. Шутник живо выскочил из машины, подтолкнул меня к двери, а сам шагнул в сторону и, выдвинув один из ящиков, вытащил небольшой, но по виду тяжелый, блестяший как хирургический инструмент разводной ключ – и сунул его в карман. Шаги на лестнице приостановились, и голос Мазеля, сохраняющий все ту же светскость, сказал:

– Не делай глупостей, Шутник, не заставляй разочаровываться в твоих способностях. Ты-то ведь не раввин.

Мазель опустился на несколько ступенек и присел, в проеме показалось его интеллигентное улыбающееся лицо. Он не мог видеть Шутника – мешала открытая дверь, но на меня по-прежнему не смотрел, а обращался в пространство:

– Я же сказал, что похороны прекрасно удались, не так ли? Или ты тоже хочешь поиграть в Великого Бизона?

Шутник придвинулся ко мне, поймал взгляд Мазеля, кисло улыбнулся и выбросил ключ на землю.

– У тебя, Марк, разыгралось воображение. Я, как ворона, люблю красивые блестящие вещицы, говорил ведь тебе.

Он снова пытался держать се6я на равной ноге с Мазелем, но и сейчас получалось плохо: кислое выражение так и не сошло с лица, а когда Мазель стал снова подниматься по лестнице, он воровато оглянулся на лежащий ключ. Я не знал, как вести себя с этими двумя, скорее врагами, чем друзьями: один меня просто не видел, а второй, несмотря на все подмигивания, не дал бы мне уйти отсюда, если бы я попытался. Похоже, что Шутник почему-то не мог противиться воле Мазеля, а меня не отпускал из нежелания оставаться с тем одному.

Мы долго шли по лестнице вверх, и я изрядно запыхался, но когда узнал тот самый зал, где опрокинул покойника, то забыл про отдышку. Правда, сейчас тут не было ни гроба, ни постамента, а в центре стояли кругом с десяток кресел, и в них расположилась довольно пестрая компания. Даже не разглядев их толком, я почувствовал себя очень неуютно: во-первых, эти люди, очевидно, имели прямое отношение к потревоженному мной трупу, а во-вторых и в главных, – в кресле прямо напротив меня, развалившись, в роскошном смокинге сидел Гарри. Воспоминание о нашей последней встрече разбудило потерянное где-то в веренице событий и реальностей чувство собственного достоинства, и я заставил себя посмотреть на него независимо и с вызовом. Но Гарри не заметил меня, он перелистывал какой-то блокнот у себя на коленях и улыбался.

Мазель куда-то исчез. Но зато Шутник, видимо, зная, что от него требуется, протиснулся между кресел и уселся на полу в самом центре круга. Вид у него был и жалкий, и дурашливый. Он уперся крупными ладонями в пол, вытянул ноги и пошевелил носками больших кроссовок. Сидящие зашептались. Я увидел, что все они – и мужчины в хороших костюмах или смокингах, и женщины в щедро декольтированных платьях – держат на коленях такие-же как у Гарри блокноты. На меня никто не обращал ни малейшего внимания. Чем-то все это напоминало выставку собак, только, вместо щенка, в кругу судей сидел Шутник. Он все так же дурашливо вертел головой, но я, встретившись с ним взглядом, понял, что если он и напоминает собаку, то, скорее, окруженную волчьей стаей дворнягу. И как-то тоскливо и безнадежно заныло в низу живота от этого, в общем-то, мирного зрелища – тихие, хорошо одетые люди со своими блокнотами, окружившие несчастного Шутника.

Я вздрогнул и резко обернулся, когда до меня кто-то дотронулся: за мной стояла в том же длинном декольтированном платье Джулия. Она приложила палец к губам и улыбнулась так знакомо и по-родному, что я еле сдержался, чтобы не кинуться к ней, уткнуться головой куда-то под грудь и там, в уютном запахе и темноте, не видеть происходящего. Джулия, как всегда, что-то такое почувствовала и отступила назад все с той же улыбкой. Я понял, что начинаю запутываться: Джулия и этот Мазель... Если она здесь, то значит... А обитатель таинственного подвала сидит сейчас перед ними...

Появился Мазель. Он неторопливо обходил каждого, низко наклоняясь, выслушивал, кивал головой. Кое-кто из судей пожимал плечами, и тогда Мазель разочарованно приподнимал брови. Я видел, что Шутник напряженно, но не оборачиваясь, вслушивается в эти тихие переговоры. Наконец Мазель обошел всех сидящих, на секунду задумался, потом улыбнулся и махнул рукой Джулии. Она ответила ему кивком и сразу же приблизилась ко мне, взяла под руку. Я отчего-то похолодел. Джулия предавала меня! Краем глаза я видел, что Шутник встал, с вызовом осмотрелся, вытер руки о штаны и вылез из круга. Я с надеждой провернул к нему голову, но он не обратил на меня никакого внимания, и пошел к дверям. И только почти перступив через порог, он оглянулся и бросил на меня совершенно безразличный взгляд поверх узких «змеиных» очков.

Джулия прижала к себе мою руку, и локтем я почувствовал ее мягкую грудь, но сейчас мне это было неприятно. К тому же все сидящие в креслах смотрели в нашу сторону, и я понял, что теперь моя очередь влезать в этот круг, и мне было невыносимо мерзко делать это, и хотелось стряхнуть с руки Джулию, как слизняка, упавшего на голое плечо. Но эти люди смотрели на меня так безучастно и, в то же время, с такой уверенностью, что ничего неожиданного произойти не может, так по-чиновничьи, что я понимал: бежать глупо, а противиться бессмысленно.

– Ты ничего не бойся, это только такая процедура. Это не надолго, хотя может быть и не очень приятно, – зашептала Джулия. Теплое ее дыхание было влажным и противным, я отстранился и посмотрел на нее. Аппаратика в ухе не было. Значит ли это, что говорить с ней бессмысленно? Глаза были слегка затуманены, языком она облизывала ссохшиеся губы, и вдруг я, сильно и ясно, представил пронзительно откровенную сценку. Я и она. И ее губы и глаза, смотрящие снизу вверх. Совершенно невероятно – эта женщина мне сейчас просто противна, но это ощущение почему-то подталкивает меня к деталям вертящейся в голове картины. Она еще что-то прошептала, но я не расслышал, да и не вслушивался. Потом подтолкнула меня к сидящим.

С мутной головой я вылез в центр и, так же как Шутник, уселся, вытянув вперед ноги. Из всех пихающих меня, как бильярдные кии, взглядов я помню только полные издевки глаза Гарри, да еще одни, большие, темные и сострадающие. Женские глаза.

И снова по кругу пошел Мазель. Я не мог слышать, что они говорили ему, но чувствовал, что вот сейчас это действие закончится, что в этом есть какой-то непонятный мне смысл, и мои судьи вынесут мне окончательный приговор. И та грозная деловитость, с которой они чиркали в блокнотах, готовила меня к чему-то, чего мне отчаянно не хотелось. Будь это сложный и пышный какой-нибудь варварский ритуал, мне было бы легче. В ритуалах всегда есть элемент игры, отзвук невесомых реальностей, живущих в этом Доме. Маски, заунывная музыка, таинственные приготовления вернули бы мне ощущение театральности. Так уже случалось. Сейчас никакой игры не было. Безмятежные, хорошо одетые люди обыденно вписывали меня куда-то, а откуда-то вычеркивали.

Наконец все зашевелились, встали и заговорили громче. Ко мне протиснулась Джулия и опустилась рядом.

– Ну и что? – обреченно спросил я, имея в виду: что же будет дальше. Но она, не слушая, прошептала быстро и жарко, что теперь, когда все кончилось, когда меня выбрали, а она знала это с самого начала, о-о, как только увидела меня тогда на улице, сразу же и поняла... Так вот, теперь я очень и очень важный и нужный здесь человек и можно плюнуть на Гарри, который был против, а, главное, теперь уж она точно не оставит меня одного, даже и не может оставить, а она и не хочет...

Я пытался уловить, что же все-таки произошло и что, поэтому, должно произойти дальше, но Джулия все шептала и шептала. Я и не заметил, как гнет происходящего потихонечку превратился в легкий серебристый покой, даже был горд тем, что меня выбрали, и что теперь вся процедура не кажется мне неприятной и непонятной. Знать бы только, куда меня выбрали. Реальности снова встали на свои места, а Дом остался Домом.

Мы с Джулией снова оказались в лифте, только на этот раз без лифтера, а потом шли коридором, и я совсем не удивился, когда мы попали в ту самую комнату с фальшивым солнцем за окном. Только теперь мне казалось, что было это безумно давно, да и чувствовал я себя теперь по-другому, своим что ли. Потому и комната показалась мне уютнее, а когда я по-свойски раздвинул шторы, то не удивился, что за окном теперь ночь – должна же когда-нибудь спать бедная похотливая Берта.

Мы снова опустились на пол перед никелированным бачком с кофе, мне снова не хотелось есть, а вот кофе был как раз то что нужно. Джулия сидела возле меня, но остатки моих ощущений, даже ту мысленную сцену, смыло приятным надежным чувством чего-то сделанного, трудного и важного, после чего хорошо с удовлетворением сказать себе, что заслужил отдых, кофе и тишину.

Расслабленная поза и горячий кофе располагали к сигарете. Удивительное дело – та самая пачка, которую давным-давно Джулия бросила мне, до сих пор лежала в кармане халата. Я неторопливо вытянул сигарету, предложил Джулии, она замотала головой и только улыбалась, глядя на меня, как жена, кормящая мужа после тяжелого и успешного дня.

Держа пачку сигарет в одной руке, я полез за зажигалкой, и тут вспомнил, что собирался, да так и не отдал ее Джулии, но сейчас чувство причастности ко всему в Доме стерло эту маленькую неловкость. Пальцы все-таки немного дрожали и подвели меня – зажигалка блеснула, вывернулась и опустилась на обтянутые платьем колени Джулии. Хоть и тяжелая, она не могла сильно ее ударить. Неожиданности, по-моему, никакой не было. Но Джулия вздрогнула. Она странно посмотрела на меня, снова на безобидную зажигалку – и вскочила на ноги. Я уже немного привык к переменам настроения Джулии, но такого как сейчас я еще не видел.

– Где ты ее взял?!– взвизгивающий, вывернутый голос, так кричат истерички при виде мыши или лягушки, – где ты мог ее взять? Ты... Ты... Это же его зажигалка! Где он? Ты знаешь где он? Ты понимаешь, что будет, если ее найдут у тебя? Ты вообще что-нибудь понимаешь?

Она переступала с ноги на ногу, выдвигая то одно, то другое колено вперед, и я понял, что это действительно истерика. Как будто перед ней, разинув пасть, стоял настоящий дракон. Джулия уронила зажигалку, ударила по ней и отшвырнула мне. Я начал ошарашенно подниматься, так и не прикуренная сигарета повисла, прилипнув к губе. Но, стоило только мне встать, как Джулия отскочила.

– Не подходи ко мне! Не подходи! Все, все меняется теперь! Но ничего, ты сейчас все расскажешь!

Она не договорила, вернее – недокричала, сморщилась и, махнув рукой, рванула к двери. Я дернулся за ней, пытаясь обьяснить, как попала ко мне эта чертова зажигалка, но дверь хлопнула, и я услышал, как поворачивается в замке ключ.

Все до смешного повторяется. Только теперь у меня, кажется, есть все основания бежать отсюда, потому что если тот же Мазель отреагирует на эту безделушку вполовину так бурно как Джулия... Мысли вскачь понеслись назад, и меня передернуло – надо же, идиот, расслабился! Да тут, как на минном поле – непонятно куда ставить ногу! Далась им эта зажигалка! Я опять вляпался, но теперь у меня нет ни малейшего желания выяснять куда. Сейчас сюда придут, а это значит... Впрочем, как минимум, один выход, о котором забыла эта истеричка, у меня есть.

Я кинулся к окну, за которым в ночи спала Берта. Если у нее не закрыто, то я могу проскочить через ее гнездышко в одну секунду, даже не разбудив хозяйку. Куда бежать потом я не думал – окно было закрыто на задвижку, которая выскальзывала у меня из пальцев. Ну, наконец-то! Я рывком поднял нижнюю половину. И тут же раздался знакомый, звучащий с охотничьим азартом, повелительный голос Гарри:

– А ну-ка стой! Тебе говорю – стоять!

Я замер – по его голосу можно было предположить, что в меня целятся, по крайней мере, из ружья. Никогда еще моя спина не казалась мне такой широкой. Видимо, стремясь предельно сузить мишень, в которую она превратилась, я начал поворачиваться к Гарри боком. Но еще не закончил движения, как услышал женский вопль (с Гарри была и Джулия), потом еще один и, когда я, наконец, повернулся к двери лицом, она с грохотом захлопнулась. И как раз вовремя – мгновением позже в дверь, как раз на уровне груди, с хищным звуком ударила стрела – знакомая стрела с оперением.

Я еще не успел толком понять, что же происходит, как здоровенная рука, вынырнув сзади, вцепилась в халат и рывком утянула меня в окно. Но, даже для раввина, я оказался тяжеловат, и мы оба упали. Раввин крякнул – я попал в него локтем, – потом легко отодвинул меня и, отдуваясь, встал. Света из открытого окна было достаточно, чтобы разглядеть, что он почти не изменился, исчез только головной убор вождя краснокожих.

– Ну что, порожденье обезьяны, я еще когда говорил тебе, что здесь не место для прогулок. К счастью, у Великого Бизона есть не одна стрела. И если в прошлый раз я и промахнулся, то уж Великий Бизон никогда не промахивается. Понимаешь? Ну все, пошли отсюда. Великий Бизон на стороне всех, потому, что он ни на чьей стороне. И стрел у него хватает.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

У Сэма было странное ощущение: его Дом – придуманный, созданный им маленький и невероятный мир – зажил сам по себе. Это было как раз то, чего ему и хотелось, но... Погрузившись в него, Сэм, в отличие от остальных обитателей, был вынужден изредка выныривать в большой мир с его единственной реальностью. Кроме того, что несоответствие этих миров мучительно резало мозг, возникали проблемы, с которыми не было ни сил, ни желания бороться.

Однако все как-то обходилось. Время от времени к нему являлся его поверенный, всегда с недовольным лицом взрослого человека, идущего на поводу у капризов нездорового ребенка. Сэм плохо слушал его объяснения, совсем ничего не понимал в бумагах и счетах, которые подписывал и вяло кивал на все предложения. Финансовая сторона происходящего не укладывалась в его голове. Деньги, которые он выиграл, были просто Большими Деньгами, и их бесконечная величина никак не вязалась со счетами, процентами c капитала и колебаниями на бирже.

Поэтому, когда однажды вместе с адвокатом в его маленьком кабинетике под крышей появился мистер Мазель, Сэму пришлось болезненно сосредотачиваться, чтобы понять, зачем к нему привели этого маленького и очень худого человека.