Текст книги "Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры"

Автор книги: Владимир Пименов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Касательно пашских и сясских могильников трудно сказать что-либо определенное. У нас пока нет точных фактов, указывающих на то, что западное Прионежье уже в X–XI вв. было заселено Весью. Однако позднее, в конце XV в., мы его там застаем (к этому вопросу мы еще вернемся в четвертой главе). Основываясь на этих косвенных соображениях, можно предположить, что пашские и сясские группы Веси тоже не остались на месте, а позднее, быть может в XII в., также пришли в движение и направили свой путь по восточной части Олонецкого перешейка в западное Прионежье и послужили основой для формирования другого подразделения карел – носителей людиковского диалекта. Hfe исключено, разумеется, что часть этого ответвления Веси подверглась ассимиляции в процессе интенсивной славянской колонизации края, другая же часть могла продвинуться на восток – то ли на Оять, то ли еще дальше, о чем нам еще придется говорить в другой связи.

Наконец, все прочие группы Веси, испытав разнообразные влияния, существенных передвижений в целом, по-видимому, не совершали, а оставались на месте и продолжаются до сих пор в современном вепсском народе.

7

С только что рассмотренными вопросами тесно соприкасается другая группа проблем, касающихся взаимоотношений и связей древневесской культуры с культурами соседних народов. Материалы приладожских курганов с этой точки зрения уже давно не рассматривались, в то время как накопленные за последние десятилетия новые сведения дают возможность в значительной мере иначе, чем это делалось прежде, осветить эти вопросы и попытаться их разрешить.

В. И. Равдоникас, рассматривавший их с позиции своей теории происхождения карельского народа, ограничился в общем формальным указанием того, на какие «элементы» распадается курганная культура, и тем самым крайне сузил как самую проблему, так и собственные возможности ее исследования, невольно сведя всю задачу лишь к констатации влияний и заимствований, пришедших в курганную культуру со стороны. Он не ставит перед собой в качестве цели исследования выявление главных и второстепенных направлений культурных связей, рассматривая их фактически как равнозначные, не выясняет их характера, не видит того, что особенности культурных взаимодействий меняются в зависимости от их направления. Исключение составляет лишь вопрос о роли и значении варяжского влияния на культуру местного населения, который разработан В. И. Равдоникасом весьма тщательно и с присущим ему размахом, а полученные в результате выводы составляют важное достижение советской археологии.

Обращаясь, таким образом, к исследованию культурных связей Веси с окружающими народами, следует припомнить, что задолго до ее появления в Межозерье эта территория стала ареной сложных этнических процессов, содержание которых сводилось к тому, что здесь издавна происходили взаимодействие, смешение, наконец, ассимиляция ряда этнических групп, имевших различное происхождение. Одни из них появились из Волго-Окского междуречья, другие – с территории современной Финляндии. Привлечение данных палеоантропологии позволяет достаточно уверенно говорить о сложении местных антропологических типов на основе компонентов, первоначальное формирование которых происходило далеко за пределами изучаемой области. Языковое родство финно-угорских народов также свидетельствует о существовании весьма древних этнических связей, хотя характер этих связей далеко не всегда ясен.

Все это побуждает подумать о том, что при изучении проблемы культурных связей Веси с другими народами следует учитывать и ту возможность, что ряд черт в культуре Веси имеет универсальный характер для всех или многих финно-угорских народов, составляя их общее достояние. Понимая всю сложность постановленного таким образом вопроса и ни в коей мере не рассчитывая решить его полностью, ограничимся лишь указанием на отдельные факты, относительно которых среди археологов как будто бы сложилось единое мнение. Так, например, считается, что курганные трупоположения с северо-южной ориентировкой костяков характерны для финно-угорских могильников. То же самое следует сказать о так называемых шумящих подвесках, различные типы которых известны в бассейне Камы, в Костромских курганах, на Вычегде, в Зауралье, а также в курганах Межозерья. Отмечено, что мотив водоплавающей птицы в составе украшений приурочивается к территориям, занятым теми или иными финно-угорскими народами. Таким образом, «чудской» элемент, на присутствие которого в составе курганной культуры Приладожья указывал В. И. Равдоникас, может иметь различное происхождение и отнюдь не сводится к одним лишь заимствованиям.

Своеобразное месторасположение территории древней Веси вблизи перепутья важнейших торговых артерий феодальной эпохи повлекло за собой не только установление конкретных хозяйственных связей, но и в значительной мере определило основные, важнейшие направления складывания культурных отношений. Для подтверждения этой мысли полезно обратиться к нумизматическому материалу, количество которого достаточно велико, чтобы служить основанием для вполне определенных заключений. Весь он (за исключением одной византийской монеты, найденной А. М. Линевским) состоит из монет западноевропейского и «арабского» происхождения. Из числа западноевропейских монет имеются образцы, чеканенные в Богемии, Саксонии, Вестфалии, в Утрехте, на Фрисланде (денарии и пфенниги), во Франции и Италии (денарии) и в Англии (фартинги и пенни). Столь же разнообразно происхождение «арабских» монет (диргемов) – от северной Месопотамии до Самарканда. Таким образом, вырисовывается два главнейших (восточное и западное) направления разнообразных связей древней Веси.

Судя по нумизматическим данным, эти связи установились довольно прочно и приобрели постоянный характер. В свете сказанного рельефнее выступает значение западноевропейских и арабоязычных письменных сообщений о Веси, которые приобретают солидную поддержку со стороны археологии. Вместе с тем следует подчеркнуть, что данные одной лишь нумизматики не в состоянии обрисовать нам все главнейшие направления культурных связей Веси. В X–XI вв. Русь чеканила мало монет, и поэтому, изучая лишь монеты, мы не могли бы ничего сказать о третьем важнейшем направлении связей, установившихся с Русью. Выдающееся значение этого последнего направления, обусловленное топ ролью, которую ему предстояло сыграть позднее, выявляется по данным другого ряда источников.

Исходя из сказанного, попытаемся в самом сжатом виде обрисовать – в рамках обозначившихся таким образом основных направлений – конкретные отношения, завязанные Весью с другими народами. Обзор их целесообразно начать с указания на существование культурных контактов со странами Скандинавии. Вопрос о характере этих взаимоотношений, как уже отмечалось, в основных и решающих чертах исследован В. И. Равдоникасом, и нам остается лишь изложить его выводы, дополнив их отдельными соображениями, полученными в итоге последующего изучения прежде известных и вновь добытых материалов. Коренной вывод В. И. Равдоникаса, сделанный им в широко известной полемике против Т. Арне, подкрепленный обильным фактическим материалом (поскольку это касается древневесских курганов, оставляя в стороне вопросы исследования Старой Ладоги), состоит в решительном отрицании существования тенденциозно и в явном противоречии с фактами сконструированных Т. Арне варяжских колоний, будто бы сыгравших большую роль в истории Севера нашей страны. Подвергнув критике концепцию Т. Арне, В. И. Равдоникас убедительно показал, что Варяги в землях Веси выступали в качестве либо купцов, либо грабителей, что их количество всегда оставалось крайне незначительным, что, хотя среди курганов юго-восточного Приладожья и встречены единичные варяжские захоронения, недопустимо объявлять варяжскими все богатые захоронения, среди которых большинство принадлежит местной феодализирующейся знати.

В то же время было бы большой ошибкой отрицать наличие в курганной культуре определенного круга скандинавских предметов и местных подражаний им. (Заметим, однако, что мы не можем вслед за В. И. Равдоникасом квалифицировать скандинавское течение в ней как «наиболее мощное»). К числу этих предметов относятся некоторые типы фибул, массивные браслеты с волнистым орнаментом и некоторые другие предметы, принадлежащие исключительно или почти исключительно к категории украшений. Среди них, вопреки его представлению, едва ли не вовсе отсутствуют предметы утвари, не говоря уже об орудиях труда, оружии и проч. Таким образом, связи со Скандинавией носили характер взаимодействия, возникшего на основе торговли; они не изменили и, конечно, не в состоянии были изменить этнокультурный облик местного населения.

Сказанное подкрепляется и еще одним соображением. Уже в результате первого года работ по исследованию оятских курганов А. М. Линевским сделано чрезвычайно любопытное наблюдение, которое как будто может быть (с известными оговорками) распространено и на другие древневесские курганы. Наблюдение сводится к тому, что «скандинавские изделия никогда не встречаются в сообществе со славянскими». Это факт весьма важный. Если в результате дальнейшего археологического изучения приладожских могильников его удастся подтвердить, то это будет очень сильный аргумент против современных норманистов. В самом деле: варяжские связи Веси, таким образом, окажутся хронологически обособлены в определенный период, охватывающий, насколько можно судить, конец IX, X и, быть может, самое начало XI в. В дальнейшем они ослабевают, и на смену им приходят длительные и глубокие весско-русские культурные взаимоотношения.

Особый интерес представляет вопрос о древних карельско-весских связях. К сожалению, он не может быть в настоящее время решен, так как синхронных памятников, бесспорно принадлежащих карелам, пока что не найдено.^[24] Могильники так называемого кексгольмского типа (в науке о них прочно утвердился взгляд, согласно которому оставившее их население без сомнения этнически принадлежит карелам) датируются XII–XIV вв., и, само собой понятно, сопоставление разновременных памятников с различных территорий, пусть даже и соседних, не может иметь силы доказательства. Все же нелишне будет отметить, что многие характерные для этой западнокарельской культуры вещи встречаются в южном и восточном Приладожье. Сходство это таково, что В. И. Равдоникас, верный своей концепции этногенеза карел, утверждает, что «большинство находок из кексгольмских могильников имеет в качестве прототипов вещи из курганов IX–XI вв. южного и восточного Приладожья». Оставляя в данном случае в стороне спор о характере взаимодействия этих культур, ограничимся лишь указанием на самый факт существования заметных даже невооруженным глазом параллелей, доходящих порой до аналогий, предоставив суду будущих археологов окончательное решение проблемы, так как наличный материал пока что не позволяет этого сделать.

Несколько больше данных имеется для суждений о связях Веси с народами юго-восточной Прибалтики. В деле их выявления серьезным подспорьем служат материалы раскопок, проведенных Л. К. Ивановским в западной части теперешней Ленинградской области и обработанных А. А. Спицыным. Полагают, что среди этих материалов есть вещи, встречающиеся «в курганах приладожской Чуди». Особое внимание следует обратить на то, что в весских курганах встречены трехбусинные височные кольца (Бранд., IV, 4; Равд., XIV, 36; Равд., XVII, 14), близко напоминающие водские… Ряд украшений из бронзы сильно сближается с приладожскими и оятскими формами (см.: Ивановский-Спицын, VI, 20; VII, 16–18, 20, 21; VIII, 17, 19; XII, 10; XIV, 18, и т. д.), что особенно касается различного вида зооморфных подвесок. А. А. Спицын, между прочим, сообщает, что «по словам Л. К. Ивановского, пояса иногда попадались и на женских костяках». Если это действительно так, то здесь напрашивается предположение о наличии у древней Води поясного («юбочного») комплекса женской одежды, что в свою очередь интересно сопоставить с мыслью о бытовании подобного типа одежды и у Веси.

Немаловажное значение имеет краниологический материал. Водский археологический инвентарь сопровождается костяками, черепа которых подразделяются на три антропологических типа. Один из них, по мнению В. В. Седова, «характеризуется общей грацильностью, мезокранией, уплощенным лицом, слабо выступающим носом, небольшим процентом антропинных форм в строении грушевидного отверстия. По всем характерным признакам он относится к урало-лапоноидной группе. По большинству признаков он близок к черепам курганов юго-восточного Приладожья, раскопанных В. И. Равдоникасом и относимых к Чуди Приладожской (летописная Весь)».

Культурные взаимодействия, шедшие в западном направлении, не обрывались на этнической границе Води, а продолжались, видимо, далее, проникая на территории современных Эстонии и Латвии. Подковообразные фибулы, которые прежде часто неверно связывали со Скандинавией, имеют многочисленные аналогии в более ранних эстонских древностях и могут рассматриваться как модификация последних. Известная близость вепсского языка к эстонскому, в частности к южноэстонским диалектам, значение которой, правда, не следует преувеличивать, дает основание надеяться, что дальнейшие поиски в этой области не останутся безрезультатными. Имеются параллели и с отдельными деталями культуры народов, с которыми Весь не состояла в языковом родстве. В приладожских курганах обильно представлены бронзовые спиральные подвески и другие украшения, аналогичные тем, из которых в X–XI вв. изготовлялись латгальские женские головные уборы – вайнаги.

Приглядываясь к материалам, привлекаемым для суждений о взаимоотношениях Веси с народами, обитавшйми от нее на восток и юго-восток, следует отметить, что для дакой работы имеются куда более благоприятные условия как по количеству самих материалов, так и по степени их изученности.

Известное сходство с археологическими памятниками Межозерья обнаруживают мерянские и муромские древности, весьма интересно интерпретированные недавно Е. И. Горюновой. Путем изучения многочисленных курганных могильников и позднедьяковских городищ, которые исследовательница прослеживает на обширном пространстве Волго-Клязьминского бассейна от широты Москвы и почти до широты Череповца и Вологды, установлен район расселения Мери.

В свете мобилизованных таким образом данных более прочное фактическое обоснование приобретает сообщение летописи о существовании «мерской и кривической, реже белозерской» Веси. Кроме того, открывается возможность вполне обоснованных суждений касательно степени близости обеих культур. Они, безусловно, родственны.^[25] Типы многих вещей, особенно украшений, одни и те же. Например, подвески в виде утиных лапок появляются на Волго-Окских городищах довольно рано. Одна из таких ранних находок была сделана на Санниковском городище. В качестве другого примера укажем некоторые пряжки, бубенчики и проч. Типологические подобия этих украшений без труда отыскиваются в приладожских курганных древностях. Однако полных соответствий, точных аналогий все-таки очень немного. Следовательно, в данном случае, видимо, нужно подчеркнуть сходство в общем облике культур, базирующееся на этническом родстве народов, но о сколько-нибудь прочных непосредственных контактах в рассматриваемую эпоху следует говорить с большой осторожностью. Точно то же относится и к взаимоотношениям Веси с Муромой.

Истоки близости данных культур надо искать в значительно более ранние эпохи. Согласно мнению X. А. Моора, в I тысячелетии до н. э. восточные группы прибалтийско-финских племен восприняли новые импульсы из Волго-Камья со стороны дьяковской культуры, выразившиеся в появлении, в частности, в Обонежье «текстильной», «сетчатой» керамики. X. А. Моора считает возможным выделить «приладожскую и обонежскую культуру сетчатой керамики I тысячелетия до н. э., которую (т. е. культуру) он условно называет «карельской». Этническая принадлежность ее к восточной группе прибалтийско-финских племен у него не вызывает сомнений.

Подобные «импульсы», надо полагать, имели место и несколько позднее. Обратим внимание, например, на то, что до середины I тысячелетия н. э. на месте Псковского кремля существовало древнее поселение, характер находок в котором обличает его принадлежность к позднедьяковским городищам, хорошо известным в Волго-Окском междуречье. Л. А. Голубева стремится связать с Весью городища дьякова типа на территории Вологодской области, изученные, впрочем, еще плохо. С другой стороны, Г. Ф. Корзухина недавно поддержала старую точку зрения Н. И. Репникова, будто ранний (до рубежа IX–X вв.) слой городища Старая Ладога (горизонт Е) является дославянским, финским, а в данных условиях этими «финнами» могли быть либо древние вепсы (Весь), либо Ижора. Как в действительности обстояло дело – окончательно судить еще невозможно. Во всяком случае, поиски связей курганной культуры древней Веси с северными городищами дьякова типа без сомнения есть одно из наиболее многообещающих направлений исследования.

Проблема непосредственных этнических связей Веси с народами коми, до окончательного решения которой, разумеется, еще далеко, складывается из многих вопросов, каждый из которых по-своему труден. Мы здесь выделяем лишь два аспекта, прямо относящихся к нашей основной задаче.

Что какие-то связи между культурами Приладожских курганов и древней пермской Чуди существовали, это было ясно уже А. А. Спицыну. Камские изделия находили в Приладожье. Напротив, глазчатые бусы, находимые в Прикамье единицами, обнаружены на Ояти в виде целых ожерельев. Аналогичны полые привески в виде уточек с лапками, привески в виде утиных лапок как элемент шумящих подвесок различного рода, наконец, круглые подвески в виде плетенок (Спицын-Теплоуховы,1, 22; II, 2; XXIV, 39, 40;* XXXIV, 34; VI, 18; IX, 7, 10). Не вполне точными аналогиями являются коньковые привески типа «всадница на змее» и близкие к древневесским шейные гривны с гранчатыми головками и крючками (Спицын-Теплоуховы, V, 14; II, 10, 12). Этим совпадения не исчерпываются, хотя имеющиеся различия (иные виды и типы земледельческих орудий, кроме горбуши, разные типы керамики и ее орнаментации, развитие в Прикамье свиноводства, почти отсутствующего в Приладожье) достаточно убедительно демонстрируют совершенную самобытность обеих культур. Указанные различия все же не дают повода к тому, чтобы отказаться от предположения о существовании регулярных связей Приладожья с Прикамьем в исследуемую эпоху, хотя, как уже говорилось выше, те или иные сходства в древних культурах финно-угорских народов во многом могут быть объяснены их этническим родством.

Этногенез коми-зырян тесно увязывается, как это выяснено археологическими и историко-этнографическими исследованиями последних лет, с передвижением значительных групп пермского населения Прикамья и освоением ими обширных пространств к северу и северо-востоку от области их прежнего обитания. «Процесс переселения с Камы на Вычегду, – писал недавно В. А. Оборин, – постепенно привел к ассимиляции предками коми редкого местного охотничье-рыболовческого населения, жившего по рр. Башке и Мезени и оставившего памятники типа ванвиздинской стоянки. Эти памятники можно связывать с вепсами. В процессе ассимиляции язык нижневычегодских и удорских коми впитал в себя некоторые элементы из вепсского языка. Некоторое влияние этой древней культуры сохранилось и в материальной культуре вычегодских комп до X–XIV веков, особенно в способе изготовления глиняной посуды и некоторых орудий труда, связанных с охотой».

Конечно, связь памятников типа ванвиздинской стоянки с древними вепсами должна быть признана весьма условной. Она выводится чисто умозрительно и никакими археологическими материалами пока что не подтверждается. Эта точка зрения, следовательно, имеет право на существование лишь в качестве рабочей гипотезы. Но если мысль В. А. Оборина все же окажется верной, то тем самым откроется возможность говорить о значительно более раннем, чем принято теперь думать, проникновении весских элементов в Заволочье и еще далее на восток, а вместе с тем встанет в порядок дня проблема поисков исходного района и соответствующих ранних памятников.

В этом случае может оказаться, что однажды проторенный путь не был забыт и позднее, в непосредственно интересующую нас теперь эпоху. В бассейне Северной Двины найдены (более точное место находки неизвестно) бронзовые украшения вполне приладожского облика (бронзовая подвеска в виде решетки, конек с шумящими привесками, колоколец с тремя колокольчиками), хранящиеся в Архангельском областном музее, которые имеют довольно точные аналогии в материалах раскопок А. М. Линевского. Если допустимо в этих находках видеть следы движения Веси в Заволочье, то тем больше оснований для утверждения относительно ее участия в этногенезе западных групп коми-зырянского народа.

Очень сложен и на археологическом материале совершенно неразработан вопрос о контактах древней Веси с Волжской Болгарией. Большое число арабских серебряных диргемов, появление значительной части которых в Межозерье через Болгар Великий не подлежит сомнению, остается хотя и веским, но по существу единственным доказательством наличия этих контактов. Столь же мало мы знаем о более далеких и спорадических связях со странами Востока и Юга, которые, несомненно, имели место. Вскользь брошенное по этому поводу замечание В. И. Равдоникаса, выраженное к тому же в очень общей форме, не решает вопроса, который и мы, к сожалению, вынуждены оставить открытым.

В истории культуры древней Веси XI в. приобрел значение выдающейся эпохи. Ее своеобразие состоит, между прочим, в том, что в рамках указанного столетия происходит важнейшее изменение основного направления культурных связей в сторону установления и все большего укрепления взаимоотношений с северными группами восточнославянского населения. Однако этот процесс не носил характера мгновенной, внезапной перемены, а подготовлялся исподволь еще в предшествующую эпоху.

Выше мы ссылались на интересное наблюдение А. М. Линевского, заметившего, что в ранних курганах (на Ояти и, вероятно, в других местностях), в которых встречаются вещи скандинавского происхождения, отсутствуют славянские изделия. В целом это, видимо, верно, но некоторые исключения из этого правила все же необходимо сделать. В частности, следует должным образом оценить то оставленное А. М. Линевским без внимания обстоятельство, что в захоронениях с явно скандинавскими вещами (скорлупообразными фибулами, цепочками, браслетами со специфическим орнаментом и проч.) довольно часто встречаются бусы – пастовые, стеклянные и сердоликовые. Установлено, что стеклянные бусы в Восточную Европу в ту пору широким потоком ввозились из Передней Азии; впрочем, для данного района допустимо (хотя бы частично) сделать исключение, так как в соседней Старой Ладоге, вероятно, существовало местное производство бус. Однако, как бы то ни было, в любом случае трудно предположить, чтобы переднеазиатские бусы в больших количествах проникали к древней Веси только путем прямого, непосредственного обмена. Скорее всего, посредником в таком обмене было древнерусское население.

Это обстоятельство, как кажется, служит достаточным основанием для утверждения, что славяно-весский культурный контакт имел место несколько ранее периода широкого и массового распространения здесь изделий славянских типов, т. е., вероятно, уже в IX–X вв. Уже самый обряд захоронения в курганах (полностью учитывая его своеобразие у древней Веси, отсутствие словенских многоярусных курганов, погребальных урн и т. п.), возможно, определенным образом свидетельствует о славянском влиянии. В самом деле, хотя длинные курганы, характерные для Кривичей, и сопки, типичные для ильменских (новгородских) Словен, нигде существенно не вклиниваются в район распространения весских курганных могильников, они почти вплотную примыкают к нему с запада и юга, указывая на наличие славянского этнического окружения и, следовательно, на источник культурного воздействия.

На восточной периферии района расселения Веси «памятниками славянской колонизации IX–X вв. являются единичные сопки, городища, немногочисленные курганы, известные в верхнем течении Шексны и на северном побережье Белого озера. Их расположение наряду с данными топонимики указывает направление славянской колонизации, более раннее освоение славянами северного побережья озера и роль Шексны как главной речной магистрали, связывающей район Белого озера с Новгородской землей, северными Двинскими землями и Поволжьем».

В XI в. в курганной культуре Межозерья вещи славянского облика – обычное явление. К их числу относятся не только предметы вооружения (боевые топоры, копья, мечи, наконечники стрел), но и орудия труда (ножи, рабочие топоры), что особенно важно. Из украшений надо отметить застежки-лунницы (типа – Бранд., III, 24), рубчатые перстни, фрагменты рога для питья (?) в серебряной оковке, наконец, многочисленные и разнообразные бусы. Однако наиболее сильно славянское влияние заметно в керамике. Правда, В. И. Равдоникас не согласился с этим, сославшись на тот факт, что керамические изделия вырабатывались на месте, но и в данном суждении он не прав. Местное производство отнюдь не исключает возможности того, что формы сосудов, равно как и их орнаментация, заимствуются у соседей. Исследователь древнерусского ремесла Б. А. Рыбаков замечает по этому поводу: «На пограничье с чудским миром, в Приладожье и Верхнем Поволжье, дольше бытуют лепные сосуды баночной формы и круглодонные, но наряду с ними встречаются и характерные горшки славянского типа, хорошей выработки». Типичный славянский орнамент – волнистые и прямые параллельные линии – на стенках и плечиках сосудов не оставляет места для сомнений касательно его происхождения.

Имеются также некоторые данные, позволяющие более определенно высказаться о том, с какими именно группами восточных славян входила в соприкосновение древняя Весь. Так, находки ромбощитковых височных колец, а также пластинчатых браслетов с орнаментом, который обычно встречается на ромбощитковых кольцах, явно указывают на связи со Словенами. Вместе с тем не следует преувеличивать значение контактов со Словенами на этом раннем этапе культурной истории Веси. Типично словенских вещей в курганах Межозерья очень немного. Во всяком случае не следует исключать возможности достаточно тесного общения с другим славянским этническим образованием – Кривичами. Для такого предположения имеются вполне реальные основания: во-первых, в районе с. Виницы на р. Ояти раскопан длинный курган, близкий по типу к кривичским, во-вторых, в то время как ромбощитковых височных колец в древневесских курганах найдено лишь несколько экземпляров, наиболее частой и типичной находкой являются браслетовидпые проволочные височные кольца, очень похожие на кривичские, которые вполне допустимо считать местной модификацией последних.

8

Указанные обстоятельства, таким образом, должны оттенить тот факт, что вепсы как народ и их культура развивались своим собственным путем. Культура вепсов, как и любого другого народа, не может быть возведена к какому-то одному-единственному источнику. Она многогранна и многослойна, ибо источники ее многочисленны и разновременны. В этой связи полезно вновь обратиться к этнографическим материалам. В силу действия закона традиции, благодаря чему только и появляется возможность прослеживать пути этнического развития и формирования культуры народов, вепсская культура удержала в своем составе немало особенностей, как отличающих ее от культур других народов, так и сближающих ее с ними. Из этого следует, что имеется способ на этнографическом материале поверить и подтвердить те выводы, которые получены на основе анализа исторических, языковых, археологических и иных данных, путем выявления аналогий и сходств в культуре и быту вепсов и тех народов, с которыми они в течение своей истории поддерживали те или иные отношения.

Реальный учет известных нам теперь обстоятельств этнической истории вепсов помогает сознательно, а не произвольно отбирать сходные черты и совпадения этнографических признаков и по возможности уменьшить число субъективных оценок. Конечно, главная часть такой работы еще впереди. Поставленная задача, прежде чем она будет более или менее удовлетворительно решена, требует скрупулезного изучения громадной массы фактического материала. Однако и теперь есть возможность, пусть не полностью и далеко не всесторонне, а лишь в порядке предварительной прикидки, основываясь на уже выявленных фактах, высказать ряд соображений на эту тему.

В вепсском этнографическом материале вскрываются колоритные пласты, отражающие основные моменты этнической истории и главнейшие направления культурных взаимодействий вепсов с другими народами. Понятно (хотя не всегда удается это точно установить), что в одних случаях речь должна идти об исконных и древнейших чертах близости родственных культур, в других – о заимствованиях от соседей, в третьих – о вепсском влиянии на соседние народы.

Не вдаваясь глубоко в обсуждение теоретических и методических вопросов, отметим лишь, что мы в данном случае, по-видимому, должны временно абстрагироваться от таких культурно-бытовых элементов, о происхождении которых заведомо известно, что оно связано с несомненно имевшим место русским влиянием как на вепсов, так и на другие народы, с культурой которых проводится сравнение. Кроме того, из сопоставления безусловно исключаются и те этнографические признаки, которые отражают весьма давние общие восточноевропейские культурные формы, такие, например, как срубный характер жилища, туникообразный покрой плечевой одежды мужчин и женщин, зубчатой формы серп и тому подобные общеизвестные элементы материальной и духовной культуры. Речь идет, следовательно, о таких этнографических признаках, таких культурно-бытовых деталях, которые, с одной стороны, являются самобытными и возникли на вепсской почве, а с другой стороны, сложились в процессе общений вепсов с другими народами, помимо русских.

Рассматривая этнографические данные с указанной точки зрения, нетрудно убедиться, что по своей культуре и особенностям быта вепсы являются давними, можно сказать, природными северянами не только в том смысле, что они приспособили свою культуру к северным климатическим и ландшафтным условиям, но также и в том отношении, что в ней сложились черты, свидетельствующие о древних этнических связях вепсов с другими северными народами. От Восточной Прибалтики до верхней Волги, Вычегды и Камы распространились отмечаемые также и у вепсов такие элементы культуры, как двузубая коловая соха, борона-суковатка, коса-горбуша, северная «лесная» порода крупного рогатого скота, временные лесные охотничьи постройки вроде вепсской лесной избушки (mapert’, mecpert’) или «вöр керки» коми-зырян, своеобразный способ устройства долгогорящего костра – «нодьи», многие орудия охоты и рыболовства (заколы, морды-верши, остроги' и мн. др.), приспособленные для сушки снопов постройки типа риги, косые изгороди, беспорядочная планировка деревень, предпочтение, оказываемое белому цвету одежды, некоторые мотивы орнаментальных узоров, в частности изображения на вышивках водоплавающих птиц и оленей, а также восьмиконечных звезд, и множество иных признаков. В отдельных случаях возможно установление и более точного адреса былых этнокультурных связей. Так, по мнению Л. М. Кершнер, некоторые стилевые особенности, свойственные музыкальному фольклору карел, вепсов и частично северных русских, происходят от воспринятых ими элементов лопарской мелодики; исследовательница утверждает, что аналогии между мелодиями лопарей и вепсов достаточно заметны.