Текст книги "Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры"

Автор книги: Владимир Пименов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Как конкретно протекал процесс выделения, выкристаллизовывания этих пародов из общей массы прибалтийско-финских племен, – установить чрезвычайно трудно. Можно лишь сказать, что темп указанного процесса для отдельных народов был неодинаковым. По компетентному мнению П. А. Аристэ, «согласно языковым данным, древнейшими прибалтийскими группировками являлись ливы, южные и северные эсты, карелы и вепсы». Относительно Веси-вепсов мы во всяком случае имеем немаловажное указание Иордана об упоминавшемся уже народе Vasina.

При решении вопросов этногенеза Веси-вепсов существенный интерес представляют данные этнонимики. Оказывается, ряд финских народов знает этническое имя vepsä. Всего отчетливее оно слышится у карел. Начать с того, что в севернокарельской руне о портном Кетту повествуется о том, как герой «забрел в деревню Веса (vetäyvyin Vesa kylällä)», что, во-первых, сходно с названием Весь, а во-вторых, если это верно, свидетельствует в пользу признания источника этого термина русским. Однако карелы гораздо лучше знают не Веса, a vepsä, этнический термин, которым именовались не только собственно вепсы, но и южные группы карел. У эстонцев также сохранилось воспоминание о vepsä, впрочем довольно смутное. Финны-суоми, как известно, называют вепсов vepsäläiset, на что обратил внимание еще В. Н. Майнов. Заметим кстати, что в финско-ижорской руне об Иване, сыне Коёнена, упоминается персонаж по имени Апсо, иначе Апсу или Оапси, что, естественно, также напрашивается на аналогию с этническим наименованием vepsä. Наконец, имеется указание на то, что у саамов Кольского полуострова еще в середине прошлого столетия бытовало историческое воспоминание о народе vassiolats, название которого, невидимому, также восходит к тому же этнониму.

Все эти факты достаточно показательны. Столь широкое распространение имени vepsä, надо полагать, убедительно говорит о том, что этноним Весь отражает не только историческое самоназвание вепсов, но и указывает на его прибалтийско-финский источник. Вместе с тем распространение этого этнонима среди определенной ограниченной группы народов служит выяснению того, с какими народами из числа родственных по языку древняя Весь поддерживала отношения, достаточно тесные, чтобы это отложилось в этнонимике.

Сравнительно-исторический анализ вепсского языка, проделанный Н. И. Богдановым, особенно в отношении лексики полностью подтверждает мысль о принадлежности вепсов и в пропилом к прибалтийско-финской языковой общности. Древний пласт основного словарного фонда вепсского языка исключительно близок ко всем прибалтийско-финским языкам, обнаруживая наибольшую степень родства с южнокарельскими диалектами. Напротив, как и прочие прибалтийско-финские языки, он многими существенными чертами отличается от языков волго-финской группы, контакты с которыми – после оформления всех их в качестве самостоятельных языков – по лингвистическим данным не прослеживаются. Как и во всех других языках прибалтийско-финской ветви, в нем имеется три слоя заимствований из языков индоевропейской семьи: летто-литовских (или балтийских), древнегерманских и славянских, а характер заимствований из балтийских и славянских языков таков, что, видимо, позволяет говорить о том, что эти заимствования имели место уже не только после распадения балто-славянской общности, но и после разделения общеславянского языка-основы на главные ветви, ö частности после образования восточнославянской диалектной общности. Сравни, например:

Относительно же древнегерманских заимствований, которые также имеются в вепсском языке, П. А. Аристэ замечает, что их сравнительно мало.^[16]

Все эти данные позволяют приоткрыть завесу на обстоятельства этногенеза Веси-вепсов. В свете их, во-первых, более ясной делается область, где совершался этот процесс. Она лежала, конечно, в Прибалтике, иначе более или менее одновременное заимствование лексики из балтийских и славянских языков было бы невозможно; с другой стороны, небольшой слой заимствований, сравнительно с другими прибалтийско-финскими языками, из германских языков может быть расценен как свидетельство того, что область первоначального формирования Веси-вепсов лежала где-то на юго-восточной периферии зоны расселения прибалтийско-финских племен. Зная это, можно, во-вторых, с большой долей уверенности утверждать, что Весь-вепсы появились в местах их последующего обитания, например на Белом озере, в результате переселения (миграции), путь которой, можно думать, пролегал южнее Ладожского озера и по рекам Свири и Ояти.^[17] Указанные обстоятельства в какой-то очень смутной форме, видимо, доходили до автора «Повести временных лет», что и дало ему основание упомянуть о Веси, говоря о народах, якобы участвовавших в «призвании» Варягов. Языковые связи вепсов с летто-литовцами, германцами и славянами, в-третьих, позволяют говорить о наличии культурных связей с этими народами. К сожалению, «культурная» лексика заимствований в вепсском языке еще не исследована, поэтому трудно сказать что-либо определенное о том, каков был характер культурного воздействия на древних вепсов в наиболее ранние периоды их исторической жизни со стороны названных этнических групп.

Очень трудно установить, под влиянием каких причин и в какое время произошло перемещение предков Веси-вепсов из их балтийской прародины на восток. Учитывая все известные нам факты, допустимо, однако, сделать предположение, что это произошло не в виде какого-то отдельного, единовременного акта, а скорее всего имело свойства более или менее длительного процесса, растянувшегося, возможно, на века. Во всяком случае приблизительно на рубеже I и II тысячелетий н. э., если речь идет о районе Межозерья, где происходило формирование коренной территории обитания вепсов, процесс этот, надо полагать, в основном завершился. На новом месте предки вепсов, вероятно, встретили более раннее население – Лопь, которую частью ассимилировали, частью же оттеснили к северу.

Дальнейшие события этнической истории Веси-вепсов протекали в условиях непосредственного контакта со славянами, когда этническое окружение сделалось по преимуществу славянским, когда главные и решающие политические, экономические, языковые и культурные влияния и воздействия ими. испытывались именно с этой стороны. Развитие Веси-вепсов, как уже было сказано, совершалось в рамках русской государственности с самого начала, с момента образования единого древнерусского государства.

Однако еще раньше существовали связи и контакты с более древними этническими образованиями восточных славян – ильменскими Словенами и Кривичами. А. И. Попов в этой связи называет Словенский Волочек на Белоозере, известный по документам начиная с XIV в., здесь же следует упомянуть оз. Словенское и р. Славянку (на юго-восток от Белого озера); о Кривичах, возможно, напоминает название поселения Кривцы (в Пудожском районе Карельской АССР).

С распадением древнерусского государства и образованием местных феодальных «полугосударств» область расселения Веси-вепсов вошла в состав территориальных владений Новгорода, составляя часть Обонежского ряда (впоследствии Обонежской пятины). А этот район, как видно, был ранее других «освоен» новгородскими феодалами; устав Святослава Ольговича 1137 г. не оставляет на этот счет никаких сомнений.

Вполне естественно, что в этих новых условиях традиционные связи испытали новое оживление и получили иную окраску. Сюда и далее на восток, в область Заволочья, хлынул мощный колонизационный поток новгородского населения. Правда, прямых свидетельств письменных источников об оседании колонистов на землях Веси-вепсов мы не имеем, однако ряд косвенных данных и в особенности данные топонимики позволяют говорить об этом вполне уверенно. Такие названия населенных пунктов, как Княжбор, Остречины, Киселево, Ярославичи, Радогощь, Святозеро, Волосово, Новоселье, Плотично, Вязостров и др., достаточно широко распространенные по рекам Свири, Ояти и в Белозерье, причем вперемешку с типично вепсской топонимикой, могут быть истолкованы только в указанном смысле. Особый интерес представляет название населенного пункта Виницы на р. Ояти (в уставе Святослава – «у Вьюнице», в писцовых книгах – «Веницкой погост»), хорошо этимологизирующееся из вепсского языка (ср. вепсск. venäkaine, venänik ’русский’). Вероятно, здесь образовалось одно из первых русских поселений в.^крае, которое окрестная Весь называла Venäla, т. е. Русское.

Путь продвижения русского колонизационного потока пролегал по рекам, доказательство чему, помимо общих соображений, дает анализ писцовых книг, в частности, по Заонежским погостам. «Писцы, а стало быть, и сами крестьяне иногда называют… длинные и узкие заливы реками. Это одно из косвенных указаний на пришлый, славянский элемент в составе населения Заонежского полуострова. Только переселенцы, двигавшиеся по большим рекам, могли назвать так заливы (Онежского, – В. 77.) озера».

Взаимоотношения пришельцев с аборигенами (Весью – вепсами) были, как можно думать, вполне хорошие, добрососедские: в наших письменных источниках нет никаких сведений, говоривших бы о вражде. Какие-то трения, конечно, возникали, но они были до того незначительны и настолько локальны, что сохранились лишь в виде преданий и в письменные источники не попали.

Так предстают перед нами главнейшие события и процессы этнической истории Веси. Подводя итог всему сказанному, следует особенно подчеркнуть некоторые моменты, представляющиеся наиболее существенными и интересными.

Прежде всего Весь предстает перед нами в качестве этнической группы, сыгравшей заметную роль в истории нашего Севера, в формировании этнического состава населения этого района. Далее, расширение традиционного круга источников, в особенности привлечение данных топонимики и сравнительного языкознания, более тщательный анализ письменных источников – все это вместе позволяет внести поправку в наши представления относительно локализации летописной Веси, которую обычно связывают только с Белоозером. На самом деле Весь занимала довольно обширный район, расположенный к западу от Белоозера, в Межозерье, а белозерские ее группы представляли собою самую крайнюю восточную периферию основного района ее расселения.

Языковые данные в совокупности с некоторыми другими фактами позволяют, кроме того, утверждать, что Весь не исконная (автохтонная) обитательница на указанной территории: этногенез ее связан с более западным районом, с юго-восточной Прибалтикой, с общим процессом формирования народов прибалтийско-финской языковой группы. Наконец, и это особенно важно, Весь не исчезла. Настала пора окончательно оставить точку зрения относительно исчезновения Веси как неверную, ошибочную.

Глава вторая. ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ И КУЛЬТУРА ВЕСИ В СВЕТЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ДАННЫХ

1

Как мы уже видели, анализ письменных источников привел нас к существенным заключениям. И все же – при ясном понимании важности и значимости этой категории источников – до тех пор, пока мы остаемся в узком кругу сообщаемых ими фактов, едва ли можно ожидать более или менее полного (не говорим уже окончательного) решения проблемы Веси. Оставаясь в этом кругу, нельзя даже поставить вопросы, которые крайне существенны для изучения этнической истории и истории культуры народа, – о хозяйственных занятиях, материальной и духовной культуре, общественном и семейном быте, культурных и этнических связях – в той конкретности, которая только и дает право на их постановку. Совершенно ясно, что лишь археологические данные могут доставить требуемые сведения и тем самым пролить свет на весь этот сложный клубок вопросов.

Нельзя сказать, что область Межозерья в археологическом отношении изучена достаточно полно. Если оставить в стороне памятники эпохи неолита и раннего металла, о которых говорилось ранее, то на долю тех, которые могут быть связаны с Весью, остается сравнительно немного: это несколько десятков могильников, получивших в науке наименование (не вполне, впрочем, точное) курганов юго-восточного Приладожья. К настоящему времени памятники этого типа обнаружены и раскопаны на обширном пространстве (рис. 4). Наиболее отчетливо прослеживается западная граница их распространения: она проходит по правому берегу Волхова, лишь частично захватывая левобережье только в одном пункте – близ Старой Ладоги.^[18] Основная масса курганных могильников сосредоточилась по течениям рек Сяси, Паши, Кашли, Ояти и в некоторой мере Свири; на Суде, Колпи и в низовье Шексны также имеются памятники, которые исследователи сближают с приладожскими; отдельные курганные группы обнаружены на Заонежском полуострове и на северо-восточном берегу Онежского озера (близ деревни Чёлмужи); наконец, несколько курганных могильников, сходных по типу с «классическими» приладожскими захоронениями, раскопаны в низовьях Олонки, Тулоксы и Видлицы.

Рис. 4. Схема размещения археологических памятников Веси конца IX – начала XII в.

В 60-80-х годах прошлого века интерес к приладожским курганам проявился у трех исследователей. Это были Д. Европеус, Е. В. Барсов и H. Е. Бранденбург. Судя по некоторым печатным свидетельствам, Д. Европеус раскопал довольно много курганов по Свири, Ояти, Сяси и Воронеге. Материалы его раскопок частью опубликованы в работах финских археологов А. М. Тальгрена, Г. Салонена, а также в известном археологическом атласе E. Р. Аспелина. Материалы раскопок Е. В. Барсова почти не опубликованы. Исследованиями курганов Е. В. Барсов занимался в период своей службы в Петрозаводске, в связи с чем некоторое количество вещей хранилось в Петрозаводском краеведческом музее, но в настоящее время они утрачены. Методика раскопок обоих исследователей была очень несовершенна. Оба они стремились исключительно к обнаружению красивых поделок, оставляя вне поля зрения курган как памятник в целом, почти не обращая внимания на типологию керамики, бус и т. п.

Раскопки H. Е. Бранденбурга, напротив, следует признать по тому времени образцовыми. Конечно, с точки зрения современного археолога, и ему можно было бы предъявить ряд претензий, но во всяком случае сведения, сообщаемые H. Е. Бранденбургом, заслуживают самого высокого доверия. Приладожским курганам он посвятил несколько работ, самая важная из которых – прекрасная публикация «Курганы южного Приладожья». В подготовке ее к печати живейшее участие принял крупнейший русский археолог А. А. Спицын. В качестве приложения к книге H. Е. Бранденбурга он опубликовал свои «Дополнительные замечания» – оригинальное исследование, осветившее многие стороны вопроса о характере и систематическом положении курганной культуры. Еще до выхода в свет книги H. Е. Бранденбурга известный русский антрополог А. П. Богданов подверг анализу часть краниологического материала, найденного в курганных раскопках.

В начале нашего столетия «приладожскими» курганами заинтересовался А. И. Колмогоров, совершивший ряд поездок в бывший Тихвинский уезд, где одновременно вел археологические, этнографические и антропологические исследования. По замечанию В. И. Равдоникаса, «в археологическом отношении раскопки А. И. Колмогорова ничего не прибавили к тому, что уже сделал Бранденбург». Это верно. Однако, хотя его разыскания и не внесли чего-либо принципиально нового, все же они способствовали накоплению фактического материала.

Новый период в изучении курганов начался после Октября и связан с именем и деятельностью известного советского археолога В. И. Равдоникаса. Вместе с Г. П. Гроздиловым он провел раскопки курганных могильников по рекам Сяси, Воложбе, Ояти и, что особенно должно быть признано его заслугой, расширил район раскопок в северо-западном направлении, вскрыв ряд памятников на реках Олонке, Тулоксе, Видлице. На основе добытого им самим, а также и ранее известного материала В. И. Равдоникасом написано интересное исследование о ранней истории этого района, в котором автор подверг убедительной критике так называемую норманнскую теорию. Социально-историческое истолкование курганов как памятников эпохи становления феодальных отношений на северо-западе нашей страны, выдвинутое им впервые, в настоящее время признано всеми советскими археологами и историками. Однако объяснение этнической природы исследованных им памятников, принадлежащих, по его мнению, карелам, вызывает возражения, что мы постараемся обосновать ниже.

После работ В. И. Равдоникаса исследования курганов на некоторое время прекратились. В предвоенное и послевоенное время небольшие статьи публиковались Г. П. Гроздиловым и Я. В. Станкевич, в особенности интересна статья последней, в которой делается попытка подвести некоторые итоги изучения курганов. Однако, как оказалось, подводить итоги было еще рано. В том же году, когда появилась статья Я. В. Станкевич, начала работу трехлетняя экспедиция А. М. Линевского, в результате которой были получены весьма важные материалы, внесшие много нового в изучение курганной культуры Межозерья.

Раскопки А. М. Линевского, проведенные почти по всему течению реки Ояти, позволяют проследить такие факты, которые предыдущими археологами не были замечены. Дело в том, что А. М. Линевский раскапывал могильники полностью, «на снос», не оставляя нераскопанной ни одной курганной насыпи. Можно, конечно, возражать против подобной методики раскопок в том отношении, что в таком случае не остается памятников для последующего контроля, но, безусловно, общая картина становится максимально ясной. Все это позволяет с большой убедительностью показать наличие у «курганного племени» имущественного и социального неравенства, выявить взаимную группировку погребений, уточнить датировку и т. д.

Материалы раскопок А. М. Линевского пока еще не изданы. Им опубликованы две статьи, являющиеся в сущности предварительными отчетами об археологических исследованиях, проведенных на Ояти; в этих статьях содержатся основные сведения о раскопках (правда, без публикации вещевого материала).

Археологические памятники, относящиеся к рубежу I и II тысячелетий н. э., представлены на территории Межозерья преимущественно курганами. Грунтовый могильник, найденный В. И. Равдоникасом близ деревни Симон-Наволок (низовье р. Видлицы), не был им полностью раскопан; им же открытое городище на р. Сяси также не изучено. Киснемский могильник на Белом озере, исследованный Л. А. Голубевой, оказался сильно разрушенным. Сведения о близких по времени поселениях на реках Воронеге (Шахново) и Паше (Балдино II), сообщаемые H. Н. Гуриной, к сожалению, весьма отрывочны. Связь их с курганами сомнительна. Единственным, но теперь уже бесспорным и исключительным по значению памятником из числа имеющих отношение к решению поставленной нами задачи является поселение у истоков Шексны – летописное Белоозеро, уже ряд лет исследуемое Л. А. Голубевой. К материалам этих раскопок и выводам исследовательницы нам предстоит еще не раз обращаться. Заметим все же, что главная масса материала, полученного при исследовании древнего Белоозера, принадлежит древнерусской культуре. Других памятников пока не обнаружено. Таким образом, именно данные, полученные в результате исследования курганов, представляют собой основные археологические сведения по нашей проблеме. Поэтому целесообразно, прежде чем перейти к их характеристике и анализу, коротко рассказать о том, что представляют собою «приладожские» курганы.

Размеры кургана обычно невелики – от 5 до 10 м в диаметре и от 0.5 до 2.5 м в высоту; форма, как правило, округлая или слегка вытянутая; поверхность (за очень редкими исключениями) уплощенная, а не остроконечная. Изучение курганов приводит к заключению, что возникновение такого сооружения – дело достаточно длительное. Сначала приготавливалась площадка для будущего кургана, которая тщательно выравнивалась и иногда посыпалась слоем песка или гравия. Затем в стороне от нее совершалось сожжение трупа вместе с жертвенными животными и некоторыми бытовыми вещами. После этого останки (кальцинированные, пережженные кости и обгоревшие предметы) переносились на подготовленное заранее место, там же складывались и некоторые вещи, которые не клались на погребальный костер, а затем уже сооружалась курганная насыпь. Так возникли курганы с трупосожжениями, которые датируются IX–X вв. н. э.

В XI в. этот обряд уступил место другому – захоронению в курганах с трупоположениями. Порядок сооружения кургана несколько изменился: сначала насыпали курган, затем производили в нем захоронение, часто в особой подкурганной яме, которая выкапывалась ниже линии горизонта. Понятно, что в последнем случае вещи, сопровождавшие покойника в могилу, сохранялись. лучше. К числу характерных особенностей обоих типов курганов относится наличие в них хорошо выраженных очагов, а в более поздних курганах с трупоположениями – довольно устойчивая манера ориентировки костяков головой на юг. Обряд захоронения и его материальные следы, обнаруживаемые по археологическим данным, как известно, часто сохраняют черты этнического своеобразия тех народов, у которых они бытовали. Конечно, прочные выводы по этому вопросу требуют проработки всех материалов (топографии памятников, содержащихся в них находок и т. д.). Все же среди прочих признаков, характеризующих особенности народа, создавшего курганную культуру Межозерья, обряд погребения заслуживает самого пристального внимания. Такие его черты, как наличие очагов, северо-южная ориентировка костяков и некот. др., кажется, могут служить довольно надежными опорными пунктами для обособления рассматриваемой культуры от соседних синхронных культур.

Вопросы датировок и хронологии, часто доставляющие археологам много хлопот, в отношении курганов приладожского типа разрешаются вполне благополучно. В западной части области распространения курганов встречаются отдельные памятники, относящиеся к концу IX в. Они примыкают к значительной массе приладожских курганов с трупосожжениями, которые датируются X в. Остальные памятники (курганы с трупоположениями) датируются по преимуществу XI в., и лишь отдельные насыпи дают материал более поздний, относящийся уже к XII в. Датировки проведены главным образом по арабским и западноевропейским монетам, найденным в достаточных для этого количествах. Поверка может быть произведена по типам бус и керамики, а также по некоторым вещам скандинавского и славянского происхождения.

2

Вопросом о том, памятниками какого народа следует считать приладожские курганы, какова их этническая природа, задававались все без исключения их исследователи, но отвечали на него далеко не одинаково. Сравнительно слабая изученность самих курганов, недостаток археологических данных со смежных территорий порождали противоречивые суждения. Эти обстоятельства, видимо, заставили H. Е. Бранденбурга воздержаться от поспешных выводов и решать этот вопрос, так сказать, в общем виде. Он не называет конкретного народа – создателя курганной культуры, но всем ходом своих рассуждений приближается к верному решению вопроса: «Основным элементом, – писал он, – могла быть народность только финская (в широком, языковедческом смысле этого слова, – В. П.). О том же свидетельствует общность многих черт курганной культуры Приладожья с культурой, обнаруженной в других областях, занятых издревле финскими… племенами». Этой же точки зрения придерживался и Е. В. Барсов, с той только разницей, что называл те же народы Чудью. Правда, оба автора осторожно намекали на возможность признания курганов древневепсскими, но, повторяем, решительно на этот счет не высказывались.

Первым, кто определенно заявил, что считает приладожские курганы принадлежащими древним вепсам, хотя и не развил этой мысли в стройную систему, был А. А. Спицын. Эту мысль подхватил историк С. С. Гадзяцкий. В одной из ранних работ это воззрение разделял и В. И. Равдоникас.

Однако в 1930–1931 гг. В. И. Равдоникас выступил против такой точки зрения. Не удовлетворяясь расплывчатыми суждениями старых археологов, он попытался решить этот вопрос более определенно. Его не удовлетворила также и гипотеза о принадлежности курганов вепсам – Веси. Сопоставляя летописные данные о расселении Веси на Белом озере с тем фактом, что основная масса курганов сосредоточена западнее его, В. И. Равдоникас отверг эту гипотезу и выставил свою собственную, согласно которой приладожские курганные могильники приписываются древним карелам.

С критикой теории В. И. Равдоникаса никто не выступал. Ни Я. В. Станкевич, ни А. М. Линевский, ни С. С. Гадзяцкий, высказавшиеся печатно позднее в пользу признания курганов Межозерья принадлежащими Веси-вепсам,^[19] не решились оспорить взгляды В. И. Равдоникаса. Лишь Д. В. Бубрих, основываясь на лингвистическом материале, определенно заявил, что считает неправильным истолкование В. И. Равдоникасом его раскопок, в частности проведенных на Олонецком перешейке, так как приладожские курганы суть памятники именно древневепсской (весской) культуры.

Рис. 5. Антропологические типы Веси. (Реконструкции M. М. Герасимова).

Таким образом, к настоящему времени выявились две резко различные точки зрения по интересующей нас проблеме.^[20] Окончательные выводы в пользу той или другой из них можно сделать, разумеется, лишь после изучения всех относящихся сюда фактов. Однако уже теперь позволительно высказать несколько замечаний, из которых станут ясными как направление дальнейшего изложения, так и позиция автора.

Прежде всего необходимо отметить тот факт, что хотя курганы приладожского типа и близкие им памятники размещаются на весьма обширном пространстве, ни в вещевом материале, ни в обряде погребения, ни даже в антропологическом типе (рис. 5), известном по сохранившемуся краниологическому материалу,^[21] не обнаруживается значительных местных различий. Напротив, все данные свидетельствуют о чрезвычайной близости отдельных групп курганов между собой. А. И. Колмогоров справедливо считал раскопанные им тихвинские курганы принадлежащими к той же культуре, что и изученные H. Е. Бранденбургом; Г. П. Гроздилов полагал, что вещи, найденные им в Чёлмужских курганах, очень похожи на находки в курганах южного Приладожья; А. М. Линевский замечает, что «вещи из курганов низовья Ояти не отличаются от большинства вещей курганов рек Олонка и Видлица… Вещи из курганов Ояти не отличаются от вещей, найденных в курганах рек Паша и Сясь».

Мы, таким образом, должны констатировать единство данной археологической культуры (рис. 6) – факт сам по себе очень значительный. Это единство нигде существенно не нарушается каким-либо вторжением соседней культуры. В этом легко убедиться, взглянув на археологическую карту, приложенную к книге В. И. Равдоникаса. Однако В. И. Равдоникас, который как будто бы соглашался с этим, в одной из своих работ отказался от такого взгляда и выделил курганы близ Видлицы в особый тип,^[22] так как, по его мнению, названные памятники могут быть сближены с собственно карельскими археологическими материалами XIII–XIV вв. из северо-западного Приладожья. Но различия, показавшиеся В. И. Равдоникасу достаточными для обособления видлицкого типа, быть может, лучше рассматривать как частные и не нарушающие общего единства. Такой подход к видлицкой группе курганов, как увидим, лучше согласуется с некоторыми историческими соображениями (этногенез южных карел и проч.). В рамках такого подхода становится само собой понятно, что подобные частные, локальные варианты в единой археологической культуре естественны и вопроса о них нам еще придется коснуться в дальнейшем.

Второе замечание указывает на одно весьма интересное совпадение. Анализ письменных источников, проделанный в предыдущей главе, привел нас к заключению, что область действительного расселения основных масс Веси находилась западнее Белоозера. В этой связи мы не можем не обратить внимания на размещение курганных могильников приладожского типа. Одной из особенностей их топографии является концентрация памятников в западных районах области их распространения и, напротив, рассеивание, уменьшение их количества и, если можно так выразиться, плотности в восточных районах. Таким образом, данные письменных источников и археологии не только не противоречат друг другу, но подтверждают полученный ранее вывод.

Вместе с тем область Белоозера также не должна быть упущена из поля зрения. Еще очень недавно археологические памятники Веси для Белозерья не были выделены. Однако даже то обстоятельство, что на Белоозере долгое время не обнаруживалось археологических следов Веси, не могло восприниматься ни как доказательство ее отсутствия там, ни как аргумент против признания могильников Ладожского бассейна весскими. Топонимика Белозерья не позволяет сомневаться в том, что Весь в каких-то количествах там жила. Археологически же Весь Белозерского района могла быть представлена не обязательно курганами, а другими памятниками. Вероятнее всего, что в восточных(Белозерском и др.) районах обитания Веси курганный обряд мало распространился, а Весь сохранила более древний способ погребения покойников в грунтовых могильниках, найти которые в высшей степени трудно.

Рис. 6. Образцы типичных находок из разных районов размещения курганов приладожского типа.

1-3 – подвески; 4 – огниво; 5 – копоушка; 6, 9 – гривны; 7, 10 – котлы; 8 – сковорода.

Теперь уже есть реальная надежда на то, что вскоре появится возможность подтвердить эту мысль прямой ссылкой на археологический материал. Исследование Киснемского могильника, обнаружение небольших групп курганов по рекам Суде, Колпи и Шексне, наконец, выделение в нижнем горизонте древнего Белоозера комплекса находок, типологически близких или даже идентичных вещам из курганов Межозерья, – все это заметно ослабляет силу аргументации В. И. Равдоникаса.

Указанное размещение курганов с интенсивными скоплениями на западе и рассеиванием на восточной и северной периферии подсказывает и другой вывод, также совпадающий с нашим заключением, сделанным на основе анализа письменных источников, вывод о постепенном перемещении, миграции Веси в восточном направлении.

Наконец, по мнению В. И. Равдоникаса, существует несовпадение территорий размещения курганов приладожского типа и расселения современных вепсов. Он пишет: «На территории современных вепсов, лежащей как раз между Приладожьем и Белозерьем, курганы – явление весьма редкое». Действительно, если сравнить расселение вепсов в последующие эпохи (вполне точные этнографические сведения об этом мы получаем лишь начиная с 20-х годов XIX в.) с размещением наших курганов, то нельзя не заметить того факта, что топография курганов несколько отличается от размещения поздних вепсских поселений. Однако, устанавливая этот факт, вряд ли верно отвлекаться от того, что мера таких отличий не столь велика, чтобы ей придавать решающее значение. Это несовпадения в частностях и, напротив, совпадения в целом. Все они локализуются в строго ограниченной области Межозерья. Кроме того, в районах, где имеются курганы приладожского типа, обильно представлена вепсская топонимика. Таким образом, эти отличия носят местный характер и не могут поколебать наших заключений как о том, что курганная культура Межозерья должна быть отожествляема именно с Весью – вепсами, так и о том, что основная масса древневепсского населения в рассматриваемую эпоху не покидала своей этнической территории и оставалась на месте. Но было бы странно, если бы в условиях активной славянской колонизации и иных этнических взаимодействий аборигенное население вовсе не испытало каких-либо подвижек и перемещений.