Текст книги "Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры"

Автор книги: Владимир Пименов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Усиление феодального гнета способствовало активизации борьбы приписных крестьян. В 1754 г. вспыхнуло волнение среди крестьян в вотчине Хутынского монастыря на территории Рыборецкой волости. Наиболее значительным выступлением приписных крестьян, в котором приняли участие также и вепсы, явилось Кижское восстание 1769–1771 гг.

Как видно из вышеприведенного наброска социальной истории края, эпоха XII–XVIII вв. была насыщена событиями громадной исторической важности. Естественно, что различные аспекты их получили освещение в трудах как дореволюционных, так и советских историков. Мы, таким образом, имеем счастливую возможность опереться на достаточно многочисленные и весьма ценные исследования, в особенности советских ученых, что существенным образом облегчает нашу собственную задачу: проследить процесс этнического развития вепсов в указанную эпоху.

К сожалению, эта последняя сторона исторического процесса остается до сего времени наименее изученной. Никто из исследователей специально не ставил перед собой задачи попытаться выделить и изучить материалы, относящиеся к вепсским погостам, хотя указания на необходимость выполнения такой работы в литературе встречаются. «Характерной чертой дореволюционной историографии, – замечает Л. В. Данилова, – являлось игнорирование роли чудского населения». Приходится, однако, отметить, что этот упрек по справедливости может быть адресован и авторам большинства новейших исследований.

С точки зрения этнической истории вепсов в эпоху средневековья важнейшее значение имеют три, хотя и не равнозначных, события: продолжение русской колонизации Севера, движение части Чуди – вепсов на восток и северо-восток, наконец, «исход» Корелы в XVII в. на русские земли. Однако, чтобы в полной мере оценить их значение, необходимо раньше всего иметь возможность очертить район расселения основных масс вепсского народа на протяжении рассматриваемой эпохи. Большой интерес представляют и формы его общественного и семейного быта, материальной и духовной культуры. Под избранным нами углом зрения эти вопросы еще почти не изучались.

Источниками сведений для решения поставленной задачи послужили весьма разнородные по характеру материалы. Скудные сведения летописи, сообщения иностранных путешественников, немногочисленные данные актового материала существенно пополняются языковыми данными и фактами, извлекаемыми из писцовых книг, северной житийной литературы и позднейших (XVIII в.) фиксированных переложений средневековых рассказов о Чуди; особым видом источников следует считать определенный жанр местного фольклора – исторические, в частности топонимические, предания.

В связи с комплексным использованием столь разнообразных источников особую остроту приобретает вопрос об их достоверности. Дополнительные трудности вызывает большая неравномерность хронологического распределения источников. Наименее обеспечен ими период с XII по вторую половину XV в. Этническая история вепсов с конца XV по XVIII в. отразилась в документах значительно лучше. Поэтому в ряде случаев приходится пользоваться ретроспективным методом, проецируя в прошлое некоторые явления, известные по более поздним данным.

2

Вторая четверть и середина XII столетия явились временем важнейших политических перемен в Новгородской земле: обособления от Киева как в государственном, так и в церковном отношениях и установления феодально-республиканского образа правления. Именно к этой бурной поре относится создание документа, который должен был оформить и закрепить право непомерно усилившейся местной церкви (Софийского дома) собирать десятину на обширных пространствах новгородской государственной территории, – «Устава» 1137 г.

Чудь-вепсы в нем прямо не названы. Однако «Устав» Святослава Ольговича отнюдь не дает права считать, что. перечисленные в нем погосты были населены новгородцами. Некоторые же косвенные показания позволяют утверждать как раз обратное. Характерно, что большинство погостов имеет прибалтийско-финские названия: «во Олонци», «в Юсколе», «в Тервиничих», «у Вьюнице», «на Масиеге» и т. д. Сопоставление с данными распространения древневесской курганной культуры и более поздней топонимикой приводит к заключению, что в этом случае речь идет о местностях, населенных Чудью-вепсами. Очень вероятно, что и другие погосты с прибалтийско-финским звучанием их названий, упомянутые в «Уставе», также сложились на основе каких-то местных подразделений дославянского населения.

Допустимость подобного толкования обосновывается рядом свидетельств, имеющих более позднее происхождение. «Дело в том, что в памятниках, – замечает Д. В. Бубрих, – Весь называется Чудью только с относительно позднего времени. Первый известный нам случай относится к 1251 г. В этом году белозерский князь Глеб Васильевич был застигнут бурей на озере Кубенском и на острове Каменном нашел группу монахов, которые горько жаловались на обиды, между прочим, со стороны Чуди, т. е., конечно, Веси. Второй известный нам случай относится ко времени около 1350 г. В это время монах Лазарь, основатель Муромского монастыря на юго-восточном берегу Онежского озера, горько жаловался на обиды, между прочим, со стороны опять-таки Чуди, т. е., конечно, Веси». Местности более восточные и северо-восточные также имели чудское население. К 1315–1322 гг. относится составление известной рядной грамоты боярина Василия Матвеева («Своеземцева») с чудскими старейшинами на земли в Шенкурском погосте.

Этнический состав населения Севера Руси продолжал оставаться сложным. В «Сказании» об осаде шведами Тихвинского монастыря в 1613 г. недаром упоминаются «сущии Великого Новаграда народи». Среди этих народов, несомненно, подразумеваются и вепсы-Чудь, район расселения которых применительно к позднему средневековью нам предстоит определить. Главнейшими критериями при выявлении среди прочих поселений вепсских погостов являются сопоставления четырех групп данных: упоминаний о Чуди в письменных источниках, сведений о позднейшем расселении вепсов, свидетельств о распространении древневесской курганной культуры и материалов топонимики.

Учитывая все эти и некоторые дополнительные соображения, можно попытаться, несколько опережая доказательства, наметить ареал расселения вепсов в конце XV – начале XVIII в. (рис. 11). Основная их масса обитала к югу от Свири и Онежского озера в верхнем и среднем течении Ояти, по верховьям Паши и Капши, в верховьях Суды, верхнем и среднем течении Шолы, в низовьях Ошты, Мегры и, вероятно, Андомы; некоторая часть вепсов расселилась на юго-западном берегу Онежского озера (севернее Свири). Западную часть Олонецкого перешейка занимали ливвики, а восточную – людики (две обособившиеся группы вепсов, испытавшие длительное воздействие со стороны соседних карел).

Таким образом, вепсы-Чудь населяли Озерской (на Тихвинке), Койвушский, Никольский (на Явосьме), Дмитриевский (на Капше), Пашозерский, Соцкий, Ярославицкий, Веницкий, Оштинский, Мегорский, часть Вытегорского и, надо полагать, Андомского, а также большую часть Остречинского погостов в Обонежской пятине. В Белозерском уезде вепсами был населен Пондольский погост, но можно думать, что и несколько более широкая территория; не исключено, что вепсское население было также в Ильинском погосте на крайнем севере Бежецкой пятины. Характерно, что в состав погостов входили более дробные подразделения и деревни, названия которых в значительной части без изменений дожили до наших дней. Таковы, например, в Веницком погосте Каргинская, Немжинская и Озерская волости, Куйская волость в Пондольском погосте и мн. др.

Есть вполне определенные основания для того, чтобы достаточно уверенно говорить о стабильности состава населения в перечисленных погостах. Этому в большой мере способствовали социально-политические условия феодального государства, одной из основных тенденций которого было стремление тем или иным способом прикрепить основных производителей (крестьян) к земле. Уже в одной из самых ранних из числа дошедших до нас договорных грамот Новгорода с князьями (грамота 1270 г.) сформулирована обязанность смердов жить в своих погостах, исполняя лежащие на них повинности: «А кто смерд, а тот потягнет в свой погост». Позднее это требование подтверждалось неоднократно.

Рис. 11. Расселение вепсов в Межозерье в XV–XVIII вв.

Сличение между собою писцовых книг 1496 и 1563 гг., проделанное И. Л. Перельман, позволяет утверждать, что подавляющая масса населения за полувековой период оставалась на месте и никаких значительных перемещений не испытала. Этот вывод поддается контрольной поверке. Анализ текста посыльной грамоты Ивана Грозного к новгородским дьякам Ф. Сыркову и К. Дубровскому 1555 г., в которой названы вепсские волости Ладва, Ошта и Шимозеро, дает возможность установить, что почти всех поименованных в грамоте крестьян нетрудно отыскать в писцовой книге 1563 г. живущими в тех же волостях и деревнях.

Даже самый беглый взгляд на топонимику в очерченных выше границах размещения вепсских погостов, как она отразилась в писцовых книгах, приводит к заключению об ее прибалтийско-финском звучании. Приведем для примера несколько названий, взятых наудачу из книги Ю. К. Сабурова 1496 г.: деревни «у Пипуева», «в Ракулской», «в Аргуеве», «в Рапуеве» (Вытегорский погост), «в Кортолахте», «на Мялтоозере», «Таруевское», «на Возаруксе», «в Ладве», «на Карбоозере» и «на Саргозере» (Пёлушский погост). То же самое относится и к прозвищам местных крестьян: Тогмуев, Гочюев, Ихкуев, Олфуев, Рахкоев.

Можно сказать больше. Анализ, даже самый поверхностный, местных топонимов, имен и прозвищ крестьян, живших в указанных погостах в XV–XVII вв., дает достаточно прочные основания для утверждения, что это население говорило на языке прибалтийско-финской семьи, а именно на вепсском. Ограничимся несколькими примерами. В Койвушском погосте: Кангас-озерко (ср. вепсск. kangaz ’сухое возвышенное место в лесу’); в Михайловском Озерском погосте: деревня Конзево (ср. вепсск. kanz 'семья’); в Андомском погосте: деревня на Кюле (ср. вепсск. kiilä ’деревня’), Тимошка Андреев Мустоев (ср. вепсск. Mustoja ’Черный ручей’); в Вытегорском погосте: деревня Ребуевская (ср. вепсск. reboi ’лиса’), деревня Сярга (ср. вепсск. särg’ ’плотва’); в Мегрежском (Мегорском) погосте: починок на Перть-ручье (ср. вепсск. pert ’изба’), починок на Кив-ручье (ср. вепсск. kivi камень’), деревня на Лем-речке (ср. вепсск. lem’ ’уха’, ’жидкая похлебка’); в Оштинском погосте: Перть-ручей (ср. вепсск. pert ’изба’); в Веницком погосте: деревня Питкуева (ср. вепсск. pitk ’долгий’, ’длинный’); в Ярославицком погосте: деревня Корвушевская (ср. вепсск. korv 'ухо’), деревня Кивеницы (ср. вепсск. kivi камень’) и т. д.

Картина станет отчетливее, если для сравнения из той же книги привлечь описание заселенного русскими Хотславльского погоста. Здесь сразу же бросается в глаза почти полное отсутствие финноязычных топонимов, исключая одно-два названия. Основная масса топонимики сплошь русского происхождения. Точно то же следует сказать и о собственных именах и прозвищах: они либо православные, либо русские без малейшего намека на какое-либо финноязычное влияние.

Та же мысль находит себе поддержку еще в одном ряде фактов. Если сличить отраженные в писцовых книгах названия поселений на территориях, занятых в наше время вепсами, с современными названиями вепсских деревень, то нетрудно установить весьма точное совпадение как самих названий, так и пунктов их размещения. Учитывая закономерность, установленную для данного явления М. В. Витовым на основании скрупулезного изучения поселений Шунгского погоста Обонежской пятины, позволительно думать, что эти факты следует расценивать, как указание на непрерывность обитания этнически одного и того же населения.

Назовем несколько таких совпадений. На территории расселения средних вепсов писцовая книга 1496 г. в Оштинском погосте называет поселения на Шим-озере (Шимозеро),^[34] на Ояте в Ладве (Ладва близ Виниц), волостку и деревни в Каргинцах (Каргеничи), деревни в Гонговичах (Гонгеничи), деревни на Сярге-озере (Сяргозеро), деревни на Корбо-озере (Корбозеро), деревни в Немже (Немжа), деревни в Озерех (Озера), деревни на Сарозере (Сарозеро). В числе поселений Пелушского и Койвушского погостов названы деревни южных вепсов в Чагине (Чайгино) и на Радогоще озере (Радогощь).

Спустя почти семь десятилетий писцовая книга 1563 г. фиксирует многие названия поселений средних вепсов, существующие до сих пор. В Мегрежском (Мегорском) погосте названы деревни на Коштюге (Коштуги), деревни на Кушто-озере (Куштозеро), деревни на Саргозере (Сяргозеро), «деревня словет в Пелтькаски» (Пёлкасская), деревни на Шимозере; в Оштинском погосте – деревни на Ояти в Ладве (Ладва), починок в Клен-озери (Кленозеро); в Веницком погосте – деревни в Нимже (Немжа), деревни в Озерах (Озера), деревни на Сар-озере (Сарозеро), деревни в Гонговичах (Гонгеничи), волостка Карганицы (Каргеничи); в Ярославицком погосте – деревни Ниргиници (Ниргиничи), деревня на Печевицах (Печевицы), деревни в Шондовичах (Шондовичи), деревни на Мягозере (Мягозеро) и т. д.

Однако решающее значение для определения этнической территории Чуди-вепсов все же имеют прямые свидетельства письменных источников. Их немного, но они достаточно выразительны. Для большей точности все эти данные целесообразно разделить на три группы по географическому признаку: в одну группу войдут свидетельства, относящиеся к основной территории расселения вепсов, две другие составят материалы, отразившие сведения о вепсах на некоторых освоенных ими землях.

Обитание Чуди-вепсов в пределах размещения основных погостов, лежащих в Межозерье, документируется следующими данными. В Озерском Михайловском погосте уже самая ранняя писцовая книга 1496 г. называет «деревни в Чудцком конце». Точно так же эти деревни названы и в книгах более позднего письма. Неподалеку от одной из деревень в Чудском конце, в деревне Скороходово жил крестьянин по имени Тимошка Чухора (ср. одно из названий вепсов – чухари). В Веницком погосте одна из поздних переписей зафиксировала «деревню, что была пустошь Чюроева», а в Остречинском – «деревню Логинскую Чюроковскую тож». В жалованной грамоте Лжедимитрия Тихвинскому монастырю 1605 г. упомянуты «в Обонежской пятине, в Егорьевском погосте в Кожелском деревня пуста Кайваксан Большой, деревня Кайваксан же другая пуста…». (Ср. с другим названием вепсов – кайваны). В Пиркинском погосте послушная грамота новгородского митрополита Варлаама, датируемая 1569 г., называет деревню «в Варбиничах Демидково у озера у Чадова». Здесь, несомненно, описка; следует читать: у Чудова. Это тем более вероятно, что в той же грамоте имеется другой топоним этнонимического происхождения («Ижерена гора»). В Олонецком погосте на оз. Сямозере писцовая книга упоминает «деревню в Чюй-Наволоке». В Важенском погосте названы крестьяне братья Чюхкаревы, в Остречинском погосте – крестьянин Илейка Чюгак и деревня Чюгаевская, в Пиркиничском погосте – деревня «в Погах же словет Чюроева», в Вытегорском погосте – крестьянин Чудин Русанов и Чюрак Ондреев, а также починок Чуяковской, в Мегрежском (Мегорском) погосте – крестьянин Куземка Чюрак и починок «на Чуксене ручью», в Андомском погосте – «деревня на Салмене и у Большого Двора словет Чецкова» (надо, вероятно, Чуцкова или Чудцкова). Близ Веси Ёгонской существовали «деревня Чудь Якунина, а средняя тож» и «деревня Митина Чудь, большая тож». Происходящая из тех же местностей межевая грамота сообщает, что на межевании в деревне Коротнево присутствовал крестьянин Чудилко Окульев.

Восточнее, в Судском стане Белозерского уезда (по терминологии XVII в.), расположенном к западу от Белого озера, жили группы вепсов, с которыми в 1517 или в 1526 г. встретился Сигизмунд Герберштейн. Не исключено, впрочем, что эта встреча могла состояться и в местности, лежащей к югу от Белого озера – в Надпорожском стане. «Жители этой местности, – замечает Герберштейн, – имеют особый язык, хотя ныне почти все говорят по-русски». Что это были именно вепсы-Чудь, подтверждают и местные названия населенных пунктов, такие как Чудова, Чужбой, Чугжа, Чукша и т. п.

Отдельные группы вепсов проникали и в более южные районы: деревня Чудинкова и погост Егорьевской в Чюдини упоминаются документами, относящимися к Бежецкой пятине, Чудской стан известен в XV в. в Кашинском уезде.

Едва ли вызовет сомнение утверждение, что местные названия, содержащие этноним Чудь, по большей части соответствуют действительному расселению Чуди-вепсов, что за топонимами в данном случае стоит реально существовавшее население. Эта мысль находит себе подтверждение в полном соответствии размещения этих топонимов современному расселению вепсов, с одной стороны, а также району распространения древневесских курганов приладожского типа, с другой. Косвенным аргументом может служить одна историческая аналогия, относящаяся к Води, которая, как уже отмечалось ранее, временами также фигурирует в источниках под именем Чуди.

Известная посыльная грамота новгородского архиепископа Макария 1534 г., адресованная «в Чудь», была направлена, в частности, в те погосты (Дудоровский, Кипенский, Замошский, Ополетский, Толдожский и др.), о которых наверняка можно утверждать, что они являлись местом обитания водского населения. В то же время в переписной оброчной книге Вотской пятины это обстоятельство отмечено точно таким же образом, как и в писцовых книгах по Обонежской пятине – в виде прибавления к названию погоста выражения «в Чуди» («погост Николской Толдожской в Чюди», «погост Воздвиженской Опоретской в Чуди» и т. п.), употребления финноязычных имен, прозвищ, топонимов и проч. Это, следовательно, был общий, широко распространенный среди писцов прием фиксирования нерусского населения в бывшей Новгородской области. Но хотя способ, которым пользовались писцы, был на этой обширной территории единый, учет конкретного географического размещения упоминаний Чуди конца XV–XVII вв. позволяет достаточно точно определить, приняв во внимание всю совокупность имеющихся данных, какой именно парод подразумевали под этим названием.^[35]

Если, таким образом, проблема размещения вепсов в ту эпоху на территориях, расположенных к югу от Свири, разрешается более или менее благополучно, то вопрос о сложении северновепсской группы, расселившейся на юго-западном побережье Онежского озера, относительно которой мы не располагаем прямыми документальными свидетельствами, требует отдельного обсуждения. Здесь, к сожалению, приходится довольствоваться рядом общих соображений и косвенных данных.

В районе расселения прионежских вепсов не найдено поздних археологических памятников (курганов и проч.). Письменные источники также не сообщают никаких фактов, на основании которых можно было бы судить о заселении этой местности до конца XV столетия. Наиболее раннее упоминание северновепсских деревень содержится в писцовой книге 1496 г. В Оштинском погосте упомянуты деревни на Щелейце (Щелейки), на Хем-реке (Гимрека), на Рыбежне (Рыбрека) и на Ропо-ручье (Ропручей), названия и месторасположение которых не изменились до наших дней. В этих деревнях проживала численно очень небольшая группа вепсов – едва ли больше трех десятков дворов. Ко времени составления писцовой книги 1563 г. эти деревни сохранились (прибавилась лишь деревня на Житничном ручье – соврем. Житноручей), а число дворов в них заметно выросло. В то же время в составе Остречинского погоста возникли новые вепсские поселения – на Шолт-озере у Онига и деревни на Шокше-реке (соврем. Шелтозеро и Шокша). В XVIII в. селения прионежских вепсов объединялись в составе Шокшинской, Шелтозерской Бережной, Шелтозерской Горней, Рыборецкой и Гимрецкой волостей, а в начале XIX в. выделилась еще Щелейская волость.

Когда в этих местностях поселились вепсы, сказать наверняка трудно, но, учитывая первоначальную чрезвычайно низкую здесь плотность населения, допустимо предположить, что это произошло незадолго до того, как первые упоминания северновепсских поселений попали в наиболее раннюю писцовую книгу по Обонежской пятине, т. е. не ранее, чем в конце XIV столетия. Принимая во внимание, что язык прионежских вепсов практически не испытал влияния карельского (в отличие от тех групп вепсов, которые расселились севернее, в пределах Шуйского погоста, и составили основное ядро карел-людиков) и самоназвание этих групп вепсов и карел-людиков одно и то же – ludinikad, русское (вероятно, новгородское) по происхождению, кажется возможным рассматривать прионежских вепсов в качестве, так сказать, запоздавшего отряда общего продвижения вепсов с юга на север по западному берегу Онежского озера, начавшегося еще раньше. Освоение земель близ Шокши и Шелтозера имело место, во всяком случае, в первой половине XVI столетия и носило характер переселения группы вепсов из Веницкого погоста, на территории которого тоже известны поселения на Шокш-озере, на Шокше-реке и т. п.

Рис. 12. Страница с текстом на вепсском языке.

Продвижение вепсов из области их преимущественного расселения на север не осталось незамеченным и получило, хотя и не всегда внятное, отражение в источниках. Красочное описание северного язычества местного населения Карельского Поморья в соловецкой рукописи XV в. «Сад спасения» свидетельствует о наличии здесь контактов с какими-то чудскими группами. Еще П. С. Ефименко обратил внимание на одно место в предисловии (конец XV в.) к житию Зосимы и Савватия, написанном игуменом Соловецкого монастыря Досифеем, где говорится о «многих языках», живших в соседстве с монастырем, среди которых названа и Чудь. Любопытный след того же процесса обнаружен В. И. Срезневским, которым в одной из деревень на Заонежском полуострове в начале нашего столетия был найден рукописный сборник заговоров, содержащий несколько фрагментов текста, записанных русской скорописью первой половины XVII в. (рис. 12) на языке, очень близком к вепсскому. Вначале даже думали, что эти фрагменты написаны именно по-вепсски, но более тщательный анализ текстов как со стороны палеографической, предпринятый Т. В. Старостиной, так и специально лингвистический, проделанный по нашей просьбе языковедами M. М. Хямяляйненом, М. И. Зайцевой и М. И. Муллонен, позволяет предположить, что их язык, ныне исчезнувший, занимает, возможно, промежуточное положение между собственно вепсским и людиковским диалектом карельского языка.

Другим направлением движения вепсов стал путь в восточное прибрежье Онежского озера, в Пудожский край и далее в Заволочье. Путь этот был знаком вепсам издавна, и есть некоторые основания для предположения, что и позднее, в XIV–XV вв., он еще не оказался совершенно забыт. Следы движения вепсов здесь встречаются весьма часто, хотя, разумеется, выявить среди них более ранние и более поздние с приемлемой степенью точности в ближайшее время вряд ли удастся.

Для прослеживания одного из начальных этапов этого второго направления миграции существенное значение имеет уже упоминавшийся в другой связи памятник – «завещание» или «житие» Лазаря – основателя Муромского монастыря (середина XIV в.). Несмотря на то что в составе «жития» имеется подложная данная грамота на владение землями вокруг монастыря, а в остальном тексте есть некоторые несоответствия в именах и датах, свидетельство этого документа об обитании Чуди-вепсов поблизости от монастыря не вызывает сомнений.

Это подкрепляется и другим рядом фактов. Так, анализируя собственные имена одной из новгородских берестяных грамот XV в., А. И. Попов и M. М. Хямяляйнен приходят в сущности к одному выводу (хотя их суждения и различаются в деталях), что некоторые собственные имена грамоты могут быть приурочены к Пудожскому краю и этимологизированы из прибалтийско-финских языков, в частности из вепсского. К этому следует добавить, что здесь, судя по актам, довольно широко еще в XVI в. бытовали такие прозвища, как «Белоглазой» (ср. прозвище вепсов «Чудь белоглазая»), и имена вроде «Чудинец» и т. п. Наличие у пудожан ряда существенных этнографических признаков, роднящих их культуру с культурой вепсов («финское» положение стола в избе, бытование характерных элементов одежды и проч.), также говорит о том, что в этническом отношении древняя пудожская Чудь представляла собою часть Веси-вепсов.

Особенного внимания заслуживает сообщение «жития» Лазаря еще потому, что в качестве одного из важнейших мотивов повествования здесь присутствует сюжет о борьбе местного чудского населения, принуждавшего монаха-захватчика не раз покидать облюбованное место. «Многажды оставлях место сие святое», – рассказывает Лазарь. Присутствие этого сюжета весьма типично для ряда северных житий. Житие Антония Сийского, датируемое второй половиной XVI в., содержит упоминание о борьбе местных жителей против монахов. Житие Кирилла Челмогорского – основателя монастыря, расположенного близ г. Каргополя, – разные списки которого относятся к XVI и XVII вв., хотя речь в них идет о событиях конца XIII–XIV вв., также повествует о сопротивлении Чуди внедрению монахов. Наконец, в сказании о возникновении самого Каргополя (дошедшем до нас, к сожалению, лишь в позднейших пересказах XVIII в., в сочинениях Г. Р. Державина, П. Б. Иноходцова и Географическом словаре Щекатова), которое частью восходит к тому же житию Кирилла Челмогорского, но в значительной мере – к какому-то другому, нам неизвестному источнику, тоже рассказывается о столкновениях монахов с чудским населением.

Социальный смысл всех этих рассказов совершенно ясен. В своеобразной и яркой форме до нас дошли отдельные эпизоды широко развертывавшегося в ту пору процесса развития феодальных отношений на Севере, выразившегося, в частности, в захвате монастырями крестьянских земель и образовании монастырского землевладения. Эта сторона вопроса историками разработана вполне убедительно. Гораздо меньше внимания обращено на другую его сторону, а именно на то, что указанный процесс в данном случае имел ту особенность, что происходил в своеобразной этнической среде, и это-то обстоятельство и донесли до нас рассмотренные выше источники. Упоминания в них Чуди, т. е. вепсов, не пустой звук, не общая стереотипная риторическая фигура, потребная для обрисовки образа того или иного «подвижника», а отражение реального процесса расселения заметных групп вепсского населения, что подтверждается рядом весьма веских этногеографических данных.

В середине XVIII в. долго живший в России шведский горный мастер Шёнстрём свидетельствовал, что близ Каргополя жители говорили на «испорченном финском» языке (на это свидетельство ссылается и Д. В. Бубрих). В «Списках населенных мест» Олонецкой губернии население вокруг оз. Водлозера в Пудожском уезде и в северо-западное прибрежье оз. Лача (около Каргополя) названо «обруселой Чудью», что дало основание В. А. Гаврилову даже включить последнюю территорию в число местностей, заселенных вепсами в конце 20-х годов. Конечно, к этому времени ассимиляция здешних групп вепсов уже вполне завершилась, но это нисколько не умаляет значения обоих фактов для реконструкции прошлого.

Но особенно важен аргумент, вытекающий из обитания в бывшей Исаевской волости (теперь Чернослободский сельский совет Вытегорского района Вологодской области, расположенный на границе с Каргопольским районом Архангельской области) группы теперь уже обрусевших вепсов. Эту группу обнаружил Ги Базилье, побывавший здесь в 1887 г. Спустя 75 лет, в 1962 г., нам также удалось побывать в Исаеве и установить, что многое в сообщении Базилье заслуживает полного доверия. Жителей Исаева до сих пор иногда называют кайбанами, а прежде звали и чухарями, как и других вепсов. Наиболее глубокие старики знают, по рассказам своих отцов и дедов, что в одной из деревень волости – в дер. Угол (сейчас там остался лишь один дом, в котором живет приезжая старуха) – говорили «по-чудски». В одном только Базилье ошибся: в утверждении, будто бы вепсы были там поселены по приказу какого-то помещика. Действительно, бытует предание, относящееся к соседней русской деревне Холуй, теперь уже не существующей, о том, что первые ее жители были куплены в Белозерщине «на вывод», но в других деревнях население решительно заявляет, что жило здесь «вечно».

В свете сказанного вопрос о расселении вепсов в восточном Обонежье, по-видимому, можно считать решенным. Положительный ответ на него вселяет надежду на то, что и следы продвижения вепсов еще дальше к востоку и северо-востоку также окажутся достаточно отчетливыми и достоверными.

Отдельные ручейки вепсского колонизационного потока растеклись, можно думать, по всему необъятному пространству Заволочья. Однако документальные свидетельства этого процесса концентрируются в сравнительно немногих пунктах. Если все эти указания на проживание здесь Чуди-вепсов расположить в хронологическом порядке, то общая картина будет выглядеть следующим образом. Наиболее раннее упоминание о Чуди в этом районе фиксирует житие Варлаама Важского, где особенно подчеркивается древность и аборигенность чудского населения. Анонимный документ конца XVIII в., пересказывающий какой-то более ранний источник, повествуя о возникновении г. Шенкурска, также говорит о ранних чудских насельниках здешних мест.

Историчность Чуди подтверждают беломорские, точнее ладомские грамоты XVI в. Из этих грамот видно, что местные власти (по причинам, для нас пока не ясным) на путях проезда Чуди из их охотничьих угодий в Новые Холмогоры (Архангельск) учредили специальные постоялые дворы, взимая для их содержания с местного населения особый побор – «чудской постой». Характер более поздних упоминаний о Чуди существенно меняется, отражая процесс ее интенсивной ассимиляции русскими переселенцами. Уже в начале XVII в. в их сообщениях явственно слышится мотив об исчезновении Чуди, хотя еще недавно, как отмечают источники, она здесь жила. Таково известие Ричарда Джемса (1618–1619 гг.), о том же говорят и другие документы XVII в.

Таким образом, вся громадная область расселения Чуди-вепсов подразделяется как бы на три ареала. Один из них тот, который находился в Межозерье – основная территория расселения, на которой вепсы живут и по настоящее время; другой захватывал восточное Обонежье, где ассимиляция вепсов шла сравнительно медленными темпами, так как, вероятно, связи с основной территорией оставались достаточно прочными, да и количество время от времени переселявшихся групп было значительным; наконец, третий – глубинное Заволочье, куда проникали лишь отдельные небольшие контингенты переселенцев и где обширные необжитые пространства, на которых они разобщенно расселились, лишали их необходимой этнической устойчивости. Интенсивность и характер упоминаний о Чуди-вепсах источниками, относящимися к различным ареалам, неодинаковы. Легко заметить, что из восточных районов, особенно из восточного Обонежья, происходят яркие и красочные житийные характеристики, в то время как к основной территории расселения относятся бледные, мало выразительные свидетельства писцовых книг. Жития «святых» ничего не сообщают о Чуди-вепсах Межозерья. Это обстоятельство можно объяснить как чисто случайными причинами, так и действием известной закономерности. Отсутствие упоминаний о Чуди-вепсах, например, в житии Кирилла Белозерского, в котором такое упоминание было бы естественно ожидать, видимо, связано с тем, что его автор, серб Пахомий Логофет, просто не был достаточно осведомлен обо всех деталях жизни «подвижника». Молчание об этом ряда вологодских житий и даже жития Александра Свирского, надо полагать, объясняется тем, что вепсы, жившие в тех районах, о которых авторы указанных житий имели возможность получать информацию, т. е. в Межозерье, не совершали заметных акций, которые могли бы найти отражение в житийной литературе, в то время как в восточных районах вепсы совершали передвижения, имели контакты с русскими переселенцами, что и зафиксировано житиями, происходящими отсюда.