Текст книги "Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений"
Автор книги: Владимир Маяковский
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)
О киноработе *
Киноработа мне нравится главным образом тем, что ее не надо переводить. Я намучился, десятый год объясняя иностранцам красоты «Левого марша», а у них слово «левый» в применении к искусству, даже если его перевести, ничего не значит.
Частая езда заставляет меня думать о серьезном занятии каким-нибудь интернациональным искусством.
Сейчас мною даны два сценария ВУФКУ * – «Дети» (пионерская жизнь) и «Слон и спичка» (курортная комедия худеющей семейки). Опыт предыдущей сценарной работы (18 год) – «Мартин Иден», «Учительница рабочих» и др. – показал мне, что всякое выполнение «литераторами» сценариев вне связи с фабрикой и производством – халтура разных степеней.
Поэтому с завтрашнего дня я рассчитываю начать вертеться на кинофабрике, чтобы, поняв кинодело, вмешаться в осуществление теперешних своих сценариев
[ 1926]
Предисловие к сборнику сценариев *
За жизнь мною написано 11 сценариев.
Первый – «Погоня за славою» * – написан в 13 году. Для Перского * . Один из фирмы внимательнейше прослушал сценарий и безнадежно сказал:
– Ерунда.
Я ушел домой. Пристыженный. Сценарий порвал. Потом картину с этим сценарием видели ходящей по Волге. Очевидно, сценарий был прослушан еще внимательнее, чем я думал.
2-й и 3-й сценарии * – «Барышня и хулиган» и «Не для денег родившийся» – сентиментальная заказная ерунда, переделка с «Учительницы рабочих» и «Мартина Идена».
Ерунда не тем, что хуже других, а что не лучше. Ставилась в 18 году фирмой «Нептун».
Режиссер, декоратор, артисты и все другие делали всё, чтобы лишить вещи какого бы то ни было интереса.
4-й сценарий * – «Закованная фильмой». Ознакомившись с техникой кино, я сделал сценарий, стоявший в ряду с нашей литературной новаторской работой. Постановка тем же «Нептуном» обезобразила сценарий до полного стыда.
5-й сценарий – «На фронт» * . Агиткартина, исполненная в кратчайший срок и двинутая в кино, обслуживающее армии, дравшиеся на польском фронте.
6-й и 7-й – «Дети» и «Слон и спичка» – сделаны по заданию ВУФКУ по определенным материалам. Пионерская колония «Артек» и курортная жизнь Ялты.
Успех и неуспех этих картин на подавляющую массу процентов будет зависеть от режиссера, так как весь смысл картин в показе реальных вещей.
Последние сценарии:
8-й – «Сердце кино» (возобновленный вариант «Закованная фильмой»).
9-й – «Любовь Шкафолюбова».
10-й – «Декабрюхов и Октябрюхов».
11-й – «Как поживаете?»
Я печатаю здесь восьмой и девятый сценарии, как типовые для меня и интересные в дороге новой кинематографии.
[ 1926–1927]
Читатель! *
Мы выпустили первый номер «Нового Лефа».
Зачем выпустили? Чем новый? Почему Леф?
Выпустили потому, что положение культуры в области искусства за последние годы дошло до полного болота.
Рыночный спрос становится у многих мерилом ценности явлений культуры.
При слабой способности покупать вещи культуры, мерило спроса часто заставляет людей искусства заниматься вольно и невольно простым приспособленчеством к сквернейшим вкусам нэпа.
Отсюда лозунги, проповедуемые даже многими ответственнейшими товарищами: «эпическое (беспристрастное, надклассовое) полотно», «большой стиль» («века покоя» вместо – «день революции»), «не единой политикой жив человек» и т. д.
Это фактическое аннулирование классовой роли искусства, его непосредственного участия в классовой борьбе, разумеется, с удовольствием принято правыми попутчиками, эти лозунги с удовольствием смакует оставшаяся внутренняя эмиграция.
Под это гнилое влияние попали и наиболее колеблющиеся, жаждущие скорейшего признания и наименее вооруженные культурой работники «пролетарского» искусства.
Леф – журнал – камень, бросаемый в болото быта и искусства, болото, грозящее достигнуть самой довоенной нормы!
Чем новый?
Ново в положении Лефа то, что, несмотря на разрозненность работников Лефа, несмотря на отсутствие общего спрессованного журналом голоса, – Леф победил и побеждает на многих участках фронта культуры.
Многое, бывшее декларацией, стало фактом. Во многих вещах, где Леф только обещал, Леф дал.
Завоевания не сделали лефов академиками. Леф должен идти вперед, используя завоевания только как опыт.
Леф остается Лефом.
Всегда:
Леф – вольная ассоциация всех работников левого революционного искусства.
Леф – видит своих союзников только в рядах работников революционного искусства.
Леф – объединение только по линии работы, дела.
Леф – не знает ни ласкания уха, ни глаза, – и искусство отображения жизни заменяет работой жизнестроения.
«Новый Леф» – продолжение нашей всегдашней борьбы за коммунистическую культуру.
Мы будем бороться и с противниками новой культуры, и с вульгаризаторами Лефа, изобретателями «классических конструктивизмов» и украшательского производственничества.
Наша постоянная борьба за качество, индустриализм, конструктивизм (т. е. целесообразность и экономия в искусстве) является в настоящее время параллельной основным политическим и хозяйственным лозунгам страны и должна привлечь к нам всех деятелей новой культуры.
[ 1927]
Караул! *
Я написал сценарий – «Как поживаете?»
Сценарий этот принципиален. До его написания я поставил себе и ответил на ряд вопросов.
Первый вопрос. Почему заграничная фильма в общем бьет нашу и в художестве?
Ответ. Потому, что заграничная фильма нашла и использует специальные, из самого киноискусства вытекающие, не заменимые ничем средства выразительности. (Поезд в «Нашем гостеприимстве» * , превращение Чаплина в курицу в «Золотой горячке» * , тень проходящего поезда в «Парижанке» * и т. п.)
Второй вопрос. Почему надо быть за хронику против игровой фильмы?
Ответ. Потому, что хроника орудует действительными вещами и фактами.
Третий вопрос. Почему нельзя выдержать час хроники?
Ответ. Потому, что наша хроника – случайный набор кадров и событий. Хроника должна быть организована и организовывать сама. Такую хронику выдержат. Такая хроника – газета. Без такой хроники нельзя жить. Прекращать ее – не умнее, чем предлагать закрывать «Известия» или «Правду».
Четвертый вопрос. Почему слепит «Парижанка»?
Ответ. Потому что, организуя простенькие фактики, она достигает величайшей эмоциональной насыщенности.
Сценарий «Как поживаете?» должен был быть ответом на эти вопросы языком кино. Я хотел, чтобы этот сценарий ставило Совкино * , ставила Москва («национальная гордость великоросса», желание корректировать работу во всех ее течениях).
Прежде чем прочесть сценарий, я проверил его у специалистов – «можно ли поставить?» Один из наших лучших режиссеров и знаток техники кино, Л. В. Кулешов * , подсчитал и ответил:
– И можно, и нужно, и стоит недорого.
Не желая расставаться со свежим сценарием, я сам прочел его литературному заву и отделу Совкино в составе тт. Бляхина * , Сольского * , Шкловского * и секретаря отдела. Чтение шло под сплошную радость и смех.
После чтения.
Бляхин: – Великолепная вещь! Обязательно надо поставить! Конечно, есть неприемлемые места, но их, конечно, переделаете.
Шкловский: – Тысячи сценариев прочел, а такого не видел. Воздухом потянуло. Форточку открыли.
Сольский и секретарь: – То же.
Блестящее отношение соответствовало блестящей скорости.
Через два дня я читал сценарий правлению Совкино. Слушали тт. Шведчиков * , Трайнин * , Ефремов * , секретарь, из слушавших ранее – тт. Бляхин и Кулешов.
Слушали с унынием. Тов. Ефремов сбежал (здоровье?) в начале второй части.
После – прения. Привожу квинтэссенцию мнений по личной записи на полях сценария; к сожалению, не велась стенографическая запись этого гордого, побуждающего к новой работе зрелища.
Тов. Трайнин: – Я знаю два типа сценариев: один говорит о космосе вообще, другой – о человеке в этом космосе. Прочитанный сценарий не подходит ни под один из этих типов. Говорить о нем сразу трудно, но то, что он не выдержан идеологически, – это ясно.
Тов. Шведчиков: – Искусство есть отражение быта. Этот сценарий не отражает быт. Он не нужен нам. Ориентируйтесь на «Закройщика из Торжка» * . Это эксперимент, а мы должны самоокупаться.
Тов. Ефремов(вернулся уже в начале речи Трайнина): – Никогда еще такой чепухи не слышал!
Тов. секретарь оглядел правление, тоже взял слово и тоже сказал:
– Сценарий непонятен массам!
Тов. Кулешов(выслушав обсуждение): – О чем же с ними говорить? Видите? После их речей у меня две недели голова будет болеть!
Сценарий не принят Совкино.
Товарищи! Объясните мне, что все это значит?
Дело не в сценарии. Тем более не в моем. Я могу написать плохо, могу хорошо. Меня можно принимать, можно браковать. По таким поводам громко кричать нечего.
Но:
1. Как может так разойтись мнение людей, специально поставленных Совкино для выбора сценариев, с мнением тех, кто этих людей назначил, назначил именно за то, что эти люди знают, что такое сценарий, и обязаны знать лучше правления?
2. Если мнения все-таки поделились, то почему решающее слово в художественных вопросах за администрацией?
3. Почему после таких решений ведающие художеством смиряются и становятся в положение персонажа детской сказки:
Раскрывает рыбка рот * ,
А не слышно, что поет.
4. Почему у бухгалтера в культуре и искусстве решающий голос, а у делателя культуры и искусства даже нет совещательного в их бухгалтерии?
5. Значит ли слово «самоокупаемость», что сценарии должны писать кассиры? А какой же писатель пойдет после подобных встреч?
6. Если киноэксперименты не будет проводить монополист – Совкино, то куда девать киноизобретателя? Сколько денег за эту киноизобретательность вы переплачиваете, в конечном итоге, заграницам?
7. Если такая система (общая) предохраняет от сценарной макулатуры, то почему сценарии показываемых картин убоги, сценарное творчество ограничивается утилизацией покойников и каждое обследование каждого кинопредприятия обнаруживает залежи принятых и ни на что не годных сценариев?
Одно утешение работникам кино:
«Правления уходят – искусство остается».
[ 1927]
Корректура читателей и слушателей *
Во втором номере «Лефа» помещено мое стихотворение «Нашему юношеству». Мысль (поскольку надо говорить об этом в стихах) ясна: уча свой язык, не к чему ненавидеть и русский, в особенности если встает вопрос – какой ещеязык знать, чтоб юношам, растущим в советской культуре, применять в будущем свои революционные знания и силы за пределом своей страны.
Самоопределение – а не шовинизм.
Редактора̀ и товарищи, которым я читал этот стих, необдуманно пытались заподозрить меня в какой-то своеобразной москвофилии.
Я утверждал обратное.
Я напечатал стих в «Лефе» и, пользуясь своей лекционной поездкой * в Харьков и Киев, проверил строки на украинской аудитории.
Я говорил с украинскими работниками и писателями – тт. Семенко, Посталовским, Фурером, Шкурупием, Озерским, Ярошенко * и др.
Я читал стих в Киевском университете и Харьковской держдраме.
Прав оказался я.
Замечания (без них нельзя – велика привычка оценивать стих с вкусовой стороны, не учитывая его полезности) сводились лишь к уточнению отдельных слов и выражений, могущих быть неверно понятыми в условиях гиперболического ощущения каждого слова о национальном языке на первых шагах борьбы за обладание им.
Так, например, указывалось, что украинец не скажет «не чую», а «не чув», или что «хохол» в этом контексте оставить можно лишь при уравновешении его «кацапом» в одной из следующих строк.
С удовольствием и с благодарностью, для полной ясности и действенности, вношу всю сделанную корректуру.
Прошу: вместо строки: —
С тифлисской казанская академия
читать —
С грузинской татарская.
К концу стиха припаять следующие строки:
Оттенков много во мне речевых.
Я не из кацапов-разинь.
Я
дедом казак,
другим —
сечевик,
а по рожденью —
грузин.
Три наших нации в себе совмещав,
беру я
право вот это —
покрыть
всесоюзных совмещан,
и ваших
и русопетов.
Привожу небольшую часть присланных мне по поводу стиха записок.
– Ваші вірші мені дуже подобаються й завжди мене цікавили, але було б гаразд, коли б ви їх переклали на українську мову, вони стали б яскравіть та звучнить, чи знаєте ви українську мову?
– Друже Маяковський!
Вірш ваш з приводу українізації дуже вірний. Не треба нічого в ньому зміняти, крім терміну «хохол», – що якось ріже слух. А взагалі чудовий вірш.
– В интернациональном государстве все нации равны, равны и их языки. У нас на Украине некоторые группы забывают, что они живут в Советском Союзе, а Украина есть только часть этого Союза. Ваше стихотворение для них и для нас нужно.
Галерка, 2-й ряд. Белорус по происхождению, украинец по местожительству.
– Все стихотворение хорошее и нужное. Для украинца вовсе не обидно «хохол», а для русского «кацап», потому что они поймут в стихе, что это осмеяние старого.
Вот только осталось впечатление, что русский язык выше остальных языков СССР, потому что на нем говорил Ленин, и Москва – колыбель революции. Добавьте что-нибудь такое, что сгладило бы эти впечатления.
– Ваши стихи о «тяпствах» надо переделать! Сделать хлеще и резче – мало крыли. Надо больше.
– Прекрасно! Не ожидали, по сравнению с тем Маяковским, какого мы знаем, гигантский шаг вперед. Побольше бы таких. Комсомолки.
– Стихи хорошие. Бояться слова «хохол» нечего. У нас есть много глупого носозадирания. Но со стороны русских гораздо больше «русотяпства» – это бы тоже нужно было подчеркнуть.
– Хочу сказати тільки те, що умію: хохол не скаже «не чую», а скаже «не розумію».
– Хорошо. Но напишите зазыв – внушение русопетам, что не хотят учить украинского языка.
[ 1927]
Что я делаю? *
Главной работой было * : развоз идей Лефа и стихов по городам Союза.
Читано столько в стольких городах:
Москва (2), Ленинград (2), Нижний (3), Самара (4), Пенза (2), Казань (5), Саратов (2), Воронеж (2), Ростов (4), Таганрог (1), Новочеркасск (1), Краснодар (1), Харьков (6), Киев (6), Днепропетровск (1), Полтава (1), Тула (1), Курск (2).
Всего 45 выступлений, обслуживших сорокатысячную аудиторию самых различных слоев и интересов – и Ленинские мастерские в Ростове, и Леф в Казани, и вузовцы Новочеркасска.
Мной получено около 7000 записок, которые систематизируются и будут сделаны книгой * – почти универсальный ответ на все вопросы, предлагаемые читательской массой Союза.
Не знаю, была ли когда-нибудь у какого-либо поэта такая связь с читательской массой?
Что пишу?
1. Пьесу «Комедия с убийством» * для театра Мейерхольда.
2. Пьесу ленинградским театрам к десятилетию. *
3. Роман * .
4. Литературную автобиографию * к полному собранию сочинений.
5. Поэму о женщине * .
Что издаю?
Гиз – V том * собрания сочинений.
«Огонек» – «Как я пишу стихи» * .
«Заккнига» – «Что ни страница, то слон, то львица» * (детская).
«Молодая гвардия» – «Влас-лоботряс» * , «Про моря и про маяк» * (детские). «Мы и прадеды» * (сборник комсомольских и пионерских стихов).
Киноиздательство: два сценария * .
Еще сделаны * : сценарии —
Октябрюхов и Декабрюхов,
Любовь Шкафолюбова,
Закованная фильмой,
Слон и спичка,
Дети – ВУФКУ *
Как поживаете? – Межрабпом Русь * .
Всё.
[ 1927]
Записная книжка «Нового Лефа» («Сейчас апрель…») *
Сейчас апрель. Февральскую революцию праздновали в марте, но и до декабря будет удивлять следующее:
12 марта в «Правде» появилась поэма Орешина «Распутин» * , в «Известиях» появилась она же, но в сокращенном виде.
В «Правде» кончалась словами:
И царя со всею знатной дрянью
сшибли Октябрем.
В «Известиях»:
И царя со всею знатной дрянью
сшибли Февралем.
Все удивительно в этой двухвостой поэме. Почему «октябрь» и «февраль» оказались одним и тем же, почему вместо двух разных революций какой-то один общий комбинированный «дуплет» получается, почему на одного поэта целые две революции и две газеты пришлись, и почему этот один– Орешин?
Я собрал около 7000 записок * , поданных мне на лекциях за последнее полугодие. Записки разбираем, систематизируем и выпустим книгу универсальных ответов. Пока общее правило:
Публика первых рядов платных выступлений больше всего жалуется, что «Леф непонятен рабочим и крестьянам».
С одним таким я вступил, смущаясь, в долгие объяснения. Меня ободрили с галерки: «Да что вы с ним болтаете, это крупье из местного казино!» Крупье имел бесплатное место в театре, так как эти два учреждения часто селятся рядом.
Зато в Ростове-на-Дону, выступая в Ленинских мастерских * перед 800 рабочими, я не получил ни одной непонимающей записки.
Проголосовали:
– Все ли понимают?
– Кто нет? Одиннадцать.
– Всем ли нравится?
– Кому нет? Одному.
– Остальным, которые и не понимают, и тем нравится?
– И тем.
– А кто этот стихоустойчивый один?
– Наш библиотекарь.
В поездках по провинции видишь и читаешь многое, обычно не попадающееся.
Например, крестьянский литературно-общественный журнал «Жернов» * № 8. А в нем статья тов. Деева-Хомяковского * «Против упадочничества».
В ней есть такое:
«Характерно письмо одного и неплохо пишущего товарища из крестьян Гомельской губернии:
Я усиленно работаю над собой, но мне никак не удается хотя краем уха пролезть в такие журналы, как «Красная нива» * , «Новый мир» * , «Красная новь» * . Послал «прохвостам» ряд своих лучших стихов, но, увы, даже ответа не получил. Писал запрос, просил слезно «отеческий» ответ, но ничего не слышно. Вот, товарищи, бывают минуты отчаяния, и тогда на все смотришь не глазами пролетариата, а глазами озорными и забиякой-сорванцом. Везде в журналах печатаются только «свои», только тот, кто у «печки». Печатают всякий хлам и шлют его нам в деревню».
Леф, конечно, против грубого тона, но по существу это, конечно, правильно.
А еще редактор «Нового мира» и «Красной нивы» пишет, что Леф потерял связь с литературным молодняком * .
Что вы!
В один голос разговариваем.
Приписка редактора «Жернова»:
«Это пишет развитой, близкий нам человек, активный участник гражданской войны».
Нам он тоже близкий.
[ 1927]
Польскому читателю, Варшава. 16 мая 1927 *
Переводить стихи – вещь трудная, мои – особенно трудная.
Слабое знакомство европейского писателя с советской поэзией объясняется именно этим.
Это тем более грустно, что литература революции началась со стихов.
Лишенные бумаги, подхлестываемые временем, без типографии, писатели в боевом порядке кидали свои стихи с эстрады, вынуждая марширующих и идущих в атаку повторять их строки.
Мне жаль Европу.
Не знать стихов Асеева, Пастернака, Каменского, Кирсанова, Светлова, Третьякова, Сельвинского – это большое лишение.
Переводить мои стихи особенно трудно еще и потому, что я ввожу в стих обычный разговорный язык (например, «светить – и никаких гвоздей» * , – попробуйте-ка это перевести!), порой весь стих звучит, как такого рода беседа. Подобные стихи понятны и остроумны, только если ощущаешь систему языка в целом, и почти непереводимы, как игра слов.
Думаю, что вследствие родственности наших языков польские и чешские переводы будут ближе всего к подлиннику.
Слышанные отрывки из переводов укрепляют меня в этом убеждении.
Эта книжка, где собраны мои стихи разных периодов и отрывки из наиболее важных поэм, даст читателю вполне точное представление о характере моей работы.
Варшава, 16 мая 1927 г.
Записная книжка «Нового Лефа» («Я всегда думал…») *
Я всегда думал, что Лубянский проезд, на котором «Новый Леф» и в котором я живу, назовут-таки в конце концов проездом Маяковского.
Пока что выходит не так.
На днях я получил письмо, приглашение какой-то художественной организации, с таким тоскливым адресом:
«Редакция журнала «Новый лес» В. В. Лубянскому».
Правильно, – проезд длиннее, чем писатель, да еще с короткими строчками.
Раз до сих пор не прославился, то в будущем не прославишься вовсе. Делать славу с каждым днем становится труднее.
Славу писателю делает «Вечерка» * .
И «Вечерка» обо мне – ни строчки.
Разговариваю с замредактором Ч.
– Да, – говорит, – слыхал-слыхал, очень вас за границей здорово принимали * , даже посольские говорили, большое художественное и политическое значение. Но хроники не дам. Не дам. Почему? Без достаточного уважения к нам относились. Вы – нас, мы – вас, мы – вас, вы – нас. Пора становиться настоящими журналистами.
Развесив удивленные уши, переспрашиваю восхищенно:
– Как это вы, товарищ, так прямо выразились, и повторить можете?
– Пожалуйста. Мы – вас, вы – нас, вы – нас, мы – вас. Учитесь быть журналистами.
До сих пор я думал только о качестве стихов, теперь, очевидно, придется подумать и о манерах.
Надо людей хвалить, а у меня и с Шенгели нелады * тоже, от этого критические статьи получаются.
А Шенгели в люди выходит.
Называли-называли его в насмешку профессором, сам он от этого звания отворачивался с стыдливым смешком, да, очевидно, так все к этой шутке привыкли, что и действительно выбрали и стали величать его профессором.
Сам Шенгели немедленно трубит об этом собственными стихами, по собственному учебнику сделанными, в собственном студенческом журнале напечатанными.
Я читал этот стих громко, упиваясь.
Случайно присутствовавший студент рассказал:
– Да, Шенгели профессор первый год. Лекции начал недавно. Вбежал по лестнице, спросив у швейцара, где здесь лекториум? (Отдыхать, что ли?) Лекториума не нашлось, и Шенгели прошел прямо на лекцию. Сидят пять человек.
– Вы будете заниматься?
– Нет.
– А вы?
– Я не здешний.
– А вы?
– Я к знакомым зашла.
– А вы?
– Я уже все это знаю.
И только пятая, «толсторожая Маня», как охарактеризовал ее студент, решила заниматься и стала изображать аудиторию.
– А зачем стихи «толсторожей Маньке»? – меланхолически резюмировал студент.
В результате обучения литературе такими профессорами литературная квалификация нестерпимо понижается.
Так – наши книжные магазины в числе астрономической литературы к солнечному затмению выставили на видном витринном месте «Луну с правой стороны» Малашкина * .
Стихи тоже странные пишут. Товарищ Малахов * передал через меня Асееву книгу стихов «Песни у перевоза». Когда я вижу книгу – нет Асеева, когда есть Асеев – нет книги. Пока что книга живет у меня. Жалко мне Асеева – краду у него веселые минуты, а в книге есть что почитать. Например:
Никогда, похоже, не забудешь
Черные ресницы впереди…
Впереди?
Это что ж, в отличие от ресниц сзади?
Или:
И всю ночь гудящие антенны,
Припадая, бились надо мной…
Заявите в «Радиосвязь»!
Вот ночной сторож в магазине «Спортснабжение» и тот нашел лучшее применение антеннам. Сторож этот сидит в аршинном стеклянном ящике, на Кузнецком * , между первой и второй входными дверьми.
На ушах радиоуши. Сейчас два часа ночи.
Должно быть, часы Вестминстерского аббатства * слушает. А может, шимми * из Берлина.
[ 1927]
