Текст книги " Именем человечества "

Автор книги: Владимир Корчагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Я все понял, – перебил Зорин, – Вы далеко пойдете.

– Что вы сказали?

– Я сказал: вы далеко пойдете, профессор! – он бросил трубку и, положив под язык таблетку валидола, долго сидел, не двигаясь, рассеянно провожая взглядом падающие за окном снежинки. Потом достал сберкнижку, взглянул на оставшуюся там сумму и, быстро переодевшись, пошел к выходу.

5

Возвратившись из сберкассы, он с минуту походил по кабинету, затем сел к столу, набрал номер телефона:

– Татьяна Аркадьевна? Таня, если вы не очень заняты, зайдите, пожалуйста, ко мне.

Она вошла, как всегда, с хорошей теплой улыбкой, привычным движением откинула волосы, с изящной, одной ей свойственной грацией опускаясь в кресло:

– Я слушаю вас, Андрей Николаевич. Вам плохо? Вы выглядите отнюдь не лучшим образом.

– Нет, ничего. Как там дела у ребят, Таня? Дмитрий уже неделю не ночует дома.

– Все то же, Андрей Николаевич. Мала плотность по тока. Второй месяц бьются и – ни с места! А ведь все сделали так, как я узнала из диска. Или я не поняла чего-то... Но вы определенно чем-то расстроены?

– Да. Звонил сейчас этот... профессор Саакян и сказал, что Максима Владимировича уволили из института,

– Я ждала этого. А Диму?

– А Дмитрию, наоборот, присудили первое место на конкурсе научных работ.

– Очень рада за него.

– А я усматриваю во всем этом какую-то хитрую нечестную игру. Боюсь, они просто хотят купить Дмитрия, поссорить его с Максимом.

– Что вы! Максим не обратит на это ни малейшего внимания, И потом... Что бы ни случилось, он не бросит работы.

– Я знаю. И поэтому,,, Скажите, Таня, как у вас со средствами?

Она смутилась:

– Много ли нам надо, Андрей Николаевич.

– Сколько вам надо, я знаю. Все эти транзисторы, резисторы... А Максим, оказывается, третий месяц не получает зарплаты.

– Мы обходимся пока...

– Обходитесь! Хорошо, что этот прохвост позвонил мне сейчас. У меня вот тут... скопилось немного денег.

– Нет, нет, Андрей Николаевич! Мы, честное слово...

– Таня, я даю их вам в долг, как ваш друг, как соратник. Вы знаете: ваше дело – мое дело. И потом, дороже вас...

– Милый Андрей Николаевич! Если бы вы знали, как вы мне тоже дороги! – она порывисто встала, обхватила его за плечи и, прижав к себе его большую красивую голову, поцеловала в висок.

6

– Как же ты решишь поступить? – спросил Зорин сына, коротко передав суть телефонного разговора с Саакяном.

– Право, не знаю... Это, конечно, хамство, что они уволили Максима, Я так прямо им и скажу.

– Но ты знал, что Саакян выслал командировочное удостоверение только тебе?

– Откуда же? Я был уверен, что командировка оформлена и Максиму.

– А то, что он уже три месяца не получает зарплату, тоже не знал?

– Понятия не имел...

– Хорош товарищ!

– Но Максим ни разу даже не заговорил об этом. Кто бы мог подумать...

– Ты должен был подумать! И трижды проверить все. Откуда Максиму знать все тонкости ваших крючкотворов. Особенно этого Саакяна! А теперь вот... Неужели ты бросишь Максима и поедешь к нему?

– Максима бросать я не собираюсь. Но поехать отчитаться придется. Иначе действительно закроют тему. Тогда я вообще не смогу работать здесь. Аннулируют и мою командировку.

– А если тему закроют и после твоего отчета?

– Придется заниматься тем, что прикажут, Ты же понимаешь...

– Нет, я не совсем понимаю, сын. А если бы Максиму предложили остаться в институте и заниматься тем, что прикажут, он тоже бы согласился?

– Максим? Нет, он умрет – не бросит своей машины.

– Так почему ты так легко можешь согласиться делать то, что тебе прикажут?

– Почему-почему... Что ты сегодня, как Мефистофель? Я же не на необитаемом острове живу. Я сотрудник института, работающего по строго очерченной тематике. И потом, у каждого своя программа жизни.

– Что же у тебя за программа, если не секрет?

– Будто ты не знаешь. Я должен стать доктором, потом, может быть, членкором, должен сделать существенный вклад в науку о строении ядра. Работа над генератором для меня лишь эпизод. А работа в институте – все!

– Вон ты как к этому относишься!

– Не придирайся к словам, папа. Над установкой я работаю, как проклятый. Значение ее мне понятно больше, чем многим другим. Но ведь с завершением этой работы жизнь не кончится. Я изложил тебе свою глобальную программу.

– Та-ак... А у Максима такой программы нет?

– Нет. Понимаешь, папка, – нет! Мне кажется, вот сделает он этот прибор, и ему просто нечем будет заняться в жизни.

– Ну, это как сказать! Что же касается программы... Ты знаешь, сын, в жизни бывает так, что одним человеком движет программа; другим – страсть. Программу можно выполнить или не выполнить. Страсть можно удовлетворить, добиться ее реализации или... умереть.

– Ты, кажется, готов видеть в Колесникове эдакого «камикадзе» от науки. А между тем... Да если бы у меня была жена, как у него, я б и не на такую страсть был способен. Эх, да что говорить!

– А может быть, как раз наоборот?

– Не понимаю...

– Может, такая женщина, как Татьяна Аркадьевна, и способна полюбить лишь человека, одержимого подобной страстью?

– Возможно, и так. Но для меня это не имеет никакого значения. Я не могу вернуться в то время, когда она делала свой первый выбор. А другой Татьяны Аркадьевны нет. И хватит об этом! Вернемся к твоему телефонному разговору. Скажи прямо, что ты посоветуешь?

– Мне не хотелось бы ничего советовать. Но могу

рассказать тебе одну историю. В тысяча девятьсот одиннадцатом году в Москве произошли крупные студенческие волнения, связанные с отказом церковников похоронить Льва Николаевича Толстого по православному обряду. Против студентов были брошены жандармы и казаки. Их пытались силой загнать во двор университета. В защиту студентов выступил ректор Мануйлов. По его настоянию студентов оставили в покое. Но через день приказом министра народного просвещения Мануйлов был уволен. А еще через день в знак солидарности со своим ректором двести семь профессоров и доцентов университета подали в отставку! И среди них – основатель науки о биосфере Земли академик Вернадский. Я понимаю, все это слишком далеко от нашей сегодняшней ситуации, и все же...

– Все ясно, папка. Будь я академиком, я поступил бы точно так же. Но я всего лишь кандидат наук... И все– таки до окончания срока командировки я никуда не поеду. Пусть Саакян катится со своим отчетом ко всем чертям!

7

В этот вечер можно было и не работать: Максим сильно простудился, температура поднялась до тридцати восьми. Но вчера они существенно изменили схему генератора, нужно было обязательно проверить, как он будет вести себя в новом режиме.

Эксперимент проводили вдвоем. Дмитрий регулировал работу генератора, Таня расположилась в другом конце комнаты, где стояла «мишень» – капсула с изотопом ура-на-235, в которую был вмонтирован специальный счетчик, регистрирующий количество распадов за секунду.

Шел третий час работы. Оба сильно устали. У Дмитрия ломило в плечах, спина словно одеревенела, руки с трудом проворачивали тугие маховики настройки. Но он не спускал глаз с фосфоресцирующих шкал приборов:

– Попробуем еще так... Давай, Таня!

Она включила счетчик. Кровавой каплей налилась индикаторная лампа. Зеленой вязью побежали цифры в черной прорези табло. С невольной поспешностью Таня отвела руку от массивного свинцового цилиндра с «рабочим веществом». Там, в этом наглухо запаянном контейнере, шел безостановочный, предопределенный самой природой распад урана. И Таня словно видела, что происходит за толстыми стенками цилиндра. Громоздкая структура атомного ядра самого тяжелого из элементов не выдерживала

колоссальных сил отталкивания одноименно заряженных протонов. Мощь мезонного поля не в состоянии была удержать от разрушения столь крупное сооружение, состоящее из двухсот тридцати пяти нуклонов. Оно распадалось, разваливалось на более мелкие обломки, испуская всепроникающие нейтроны и рождая невиданные потоки энергии. Что могло остановить этот самопроизвольный, ни от чего не зависящий, ничему не подчиняющийся процесс? Счетчик бесстрастно констатировал неснижающуюся интенсивность распада.

Но вот Дмитрий поднял голову от прибора:

– Внимание, включаю!

Низкий нарастающий гул заполнил комнату. Плотный поток специально преобразованных нейтрино обрушился на мишень. В дело вступили силы слабого взаимодействия. Они многократно усилили мощь мезонного поля. Распад начал замедляться. Свет индикаторной лампы становился все слабее, слабее... Но вот бег цифр на табло прекратился. Процесс стабилизировался.

– Сколько? – крикнул Дмитрий, вытирая пот со лба.

– Шестьдесят четыре сотых нормы, – ответила Таня.

– Проклятье! Вчера было то же самое, – он выключил генератор. В комнате повисла звенящая тишина. Таня отключила счетчик, подошла к неподвижно сидящему Дмитрию:

– Хватит на сегодня, Дима. Ты совсем выдохся. Да и я еле на ногах стою.

– Но почему, почему мы не можем увеличить плотность потока? Что еще можно сделать в этой проклятой машине?!

– Успокойся, Дима. Ты просто устал. Все мы устали. Надо еще раз пройтись по всей схеме. Но не сейчас. Ты не даешь себе ни минуты отдыха. Да и Максим. Лежит вот с температурой, а все карандаша из рук не выпускает. Отдохнуть вам надо. Глаза-то вон совсем ввалились... – она ласково пригладила его потные вихры.

– Таня! – Дмитрий вскочил. Глаза его неестественно заблестели, голос задрожал. – Таня, я больше не могу! Я люблю тебя. Люблю так, что... – он вдруг опустился на пол и начал целовать ее колени.

– Дима, что с тобой, опомнись! Дмитрий!! Дмитрий Андреевич!!!

– Нет! Делай, что хочешь, а я больше не могу... Я... Я не отпущу тебя! – он обхватил ее ноги, прижался к ним лицом.

Она напряглась, как струна:

– Дмитрий, возьми себя в руки, слышишь! Взгляни мне в лицо! Ну!!

Он поднял голову. Взгляды их встретились. Глаза Тани потемнели. И в них, этих глазах... Мгновенье он еще сопротивлялся, пытался сохранить свое «я». Но глаза Тани уже завладели его волей, парализовали сознание, подавили всякую способность к противодействию. Руки Дмитрия упали, тело обмякло, голова поникла.

– Встаньте! –громко прокатилось где-то в затуманен ном сознании.

Он послушно поднялся с пола.

– Оденьтесь!

Он кое-как напялил пальто, нахлобучил шапку.

– До свиданья!

Только тут он смог наконец отвести взгляд от ее глаз. И сразу наступила реакция – бурная, неистовая, бешеная:

– Русалка! Колдунья! Ведьма! Будь ты проклята со своими чарами, своим колдовством! Больше ноги моей здесь не будет!

Она лишь молча покачала головой.

5

Домой Дмитрий вернулся далеко за полночь. Рывком сбросил пальто, не снимая ботинок, прошел на кухню:

– Папа, у нас водка есть?

– Водки нет, коньяк вон там, в буфете. А что у тебя за радость?

Он молча налил полстакана, залпом выпил, с трудом перевел дыхание:

– Я уезжаю завтра. Совсем.

Зорин захлопнул книгу, прошел из гостиной в кухню:

– Что случилось, сын?

– Страшно сказать, папа. Я оскорбил Тропинину. Можешь назвать меня подлецом.

– Ты оскорбил Татьяну Аркадьевну?!

– Да, папа. Хочешь – ударь меня, хочешь – выгони из дома. Но разве я виноват? Разве я каменный? Столько дней, столько месяцев быть с ней рядом и не сметь даже тронуть пальцем... – он снова налил вина.

– Постой! – отодвинул от него стакан Зорин. – Объясни толком, что случилось?

– Да что объяснять... Я давно уже потерял голову. А сегодня, как на грех, мы остались вдвоем. Совсем одни!

Ну и... Все словно прорвалось во мне... Что в этом, в конце концов, особенного? Все мы люди... Что я, первый? А она... Нет, это был не гипноз! Это было какое-то изощренное колдовство. Она превратила меня в мешок с опилками. Хуже – в груду мусора! И тогда я сказал ей... В общем, наговорил всяких пакостей.

Зорин встал и, ни слова не говоря, пошел к двери. Дмитрий схватил его за руку:

– Ну что ты молчишь?

Зорин обернулся:

– Уезжай, Дмитрий. Больше мне нечего тебе сказать.

От Учительницы – четвертому (для первого)

Кандидат снова прибыл в институт, один, без Странника. Состоялся его отчет на Ученом совете. Исследования по стабилизации радиоактивных изотопов, проведенные им в командировке, не дали желаемых результатов Но кое-какие сдвиги наметились, и оставшийся в Кисловодске Странник, похоже, не намерен прекращать свои эксперименты. Рекомендую уничтожить созданную им установку (еще лучше всю лабораторию). Но ни в коем случае не применять инструкцию «Б», поскольку Странник, безусловно, обладает совершенно уникальной информацией, которую не доверил даже Кандидату (Кандидат на Совете не смог ответить на вопрос, как происходит преобразование нейтрино). Позднее постараюсь найти пути к овладению этой информацией. Любопытная деталь: в отчете Кандидат всячески подчеркивал свой личный вклад в проводимые исследования, почти полностью замалчивая роль Странника. Ни о каком вкладе инопланетян уже не было и речи. Доктор, занявший пост директора института, дал в высшей степени положительную оценку работам Кандидата, предложив, тем не менее, полностью их прекратить ввиду нерациональности. Кандидат, как ни странно, не возразил Доктору. Ученый совет принял решение – закрыть тему «Нейтринная стабилизация радиоактивных изотопов», считая ее дальнейшую разработку бесперспективной. Таким образом, научная работа в институте вошла в прежнее русло чисто теоретических исследований. Всякие разговоры о внеземной цивилизации и полученных от нее сведениях практически прекратились. Этому в немалой степени способствовала недавняя публикация русского астрофизика Загальского об уникальности жизни на Земле. Я постаралась познакомить с нею всех ведущих работников института. Считаю свою задачу полностью выполненной. Жду дальнейших указаний.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

1

Максим проснулся в ужасе. Ему вновь снился ядерный взрыв: космы ревущего пламени, тучи пепла, лавина обезумевших от страха людей и два стынущих безжизненных тела – жены и сына.

Он осторожно, боясь потревожить спящую Таню, поднялся с кровати, подошел к открытому окну. Этот атомный кошмар преследовал его из ночи в ночь, и, казалось, с ним и были связаны страшные головные боли, от которых мутилось сознание. Он вытер пот и, отодвинув штору, подставил лицо и грудь потоку свежего ночного воздуха.

Но головокружение не проходило. В висках стучало. К горлу волнами подкатывала тошнота. Издали, со стороны Минутки, послышался шум приближающегося поезда. В черном, усеянном звездами небе показалась движущаяся светящаяся точка: спутник, наш или американский, быстро скользил над Землей, ощупывая сверхчувствительными объективами спящие города и села. Максим прислонился лбом к оконному стеклу, облизал пересохшие губы. Опустошающая слабость тянула к земле, подкашивала ноги. В памяти всплыл последний разговор с Этаной.

Нет, не все сказала она на прощанье. Видимо, не только его детям, но и ему самому не жить на Земле... А генератор так и не снижает интенсивности распада больше чем на сорок процентов. Неужели все впустую?.. И снова перед глазами пронеслись обрывки ночного кошмара: море огня и пепла... толпы бегущих в панике людей... скрюченные, неподвижные тела Тани и Вовки...

И все это лишь цепкая реакция небольшого куска урана. Цепная реакция... Цепная реакция... – точно удары метронома бились в его мозгу. Реакция, вызванная людьми. Реакция, которая начинается при определенной интенсивности естественного радиоактивного распада и критической массе, угаданной человеком. При определенной интенсивности естественного радиоактивного распада.., Стоп!

Максим чуть не вскрикнул от внезапно озарившей его догадки: при определенной интенсивности... а если интенсивность уменьшится? Тогда не начнется цепная реакция? Да, по-видимому. По крайней мере в той критической массе, какая входит сейчас в атомные заряды. Но это значит... Это значит – они давно уже ломятся в открытую дверь! Им совсем ни к чему добиваться полного прекращения радиоактивного распада. Тех сорока процентов уменьшения интенсивности, какую дает генератор, вполне хватит, чтобы вывести из строя любое атомное оружие. Так неужели – конец? Неужели так просто? Нет, надо еще раз проверить все расчеты.

Он осторожно, на цыпочках прошел на кухню и, плотно прикрыв дверь, включил свет.

Однако долго считать не пришлось. Скоро стало ясно, что для предотвращения цепной реакции вполне достаточно и меньшего сокращения интенсивности, а значит, и меньшей плотности потока нейтрино, меньших затрат энергии.

Максим бросил карандаш:

– Таня!

– Я здесь.

Он поднял глаза, обернулся на голос. Таня стояла у него за спиной, видно, только что с постели, в ночкой сорочке, едва набросив на плечи халатик. В глазах ее блестели слезы:

– Я здесь, Максим. Я давно уже стою здесь, рядом с тобой. А ты и не замечаешь.

– Прости, Таня, но смотри, что получается...

– Вижу, милый. Вижу, что ты снова всю ночь сидишь и работаешь. Ну разве можно так истязать себя! Ведь я чувствую, знаю, ты очень болен. Тебе нужен отдых, немедленный, абсолютный. А ты... – она прижалась лицом к его щеке, обхватила руками за голову. – Иди ляг, ляг и усни.

– Нет, Таня, сейчас я не усну, не смогу уснуть. А отдых... Отдых мы действительно заслужили. И какой отдых! Ведь мы победили, Танюша! Давно победили! Но я только сейчас понял свою ошибку. И как никто из нас сразу не сообразил, что мы должны подавить не любой распад, а лишь цепную реакцию! А для этого... – он начал торопливо излагать суть расчетов.

– Все ясно, милый. Какие же мы были чудаки! Значит, все? Конец?

– Все, Танюша! – он вскочил со стула, обнял ее за талию, хотел закружить по кухне. Но вдруг побледнел, пошатнулся, снова опустился на стул:

– Прости, родная, мне действительно лучше лечь. Устал я очень...

2

Это было впервые, что она влетела в кабинет главного врача без стука, прямо с улицы, даже не сняв пальто.

– Андрей Николаевич, дорогой мой, поздравьте меня! И всех нас! Все кончено! Больше нам не страшны никакие бомбы, никакая война!

– Генератор работает?

– Он давно работает. Но только сегодня ночью Максим понял, что излучаемого потока достаточно, чтобы предотвратить цепную реакцию.

– Значит, победа?

– Победа!

– Поздравляю, Танюша! – он взял ее за руки.

– Да поцелуйте же меня, мой добрый милый рыцарь! И не успел он опомниться, как гибкие руки Тани обвились вокруг его шеи и губы обжег ее быстрый поцелуй.

– А вечером, пожалуйста, к нам. Надо отметить такое событие. Максим очень просил.

– Спасибо, Танюша. Но еще до вечера я хотел бы поговорить с вами вот о чем... Да вы разденьтесь, разденьтесь! – он помог ей снять пальто. – Так вот, у вас сейчас, наверное, от радости душа нараспашку. А именно теперь надо быть предельно осторожными. И прежде всего: о том, что вы мне рассказали, – никому ни слова! Даже самым близким друзьям. Особенно никто не должен знать порога достигнутой вами интенсивности потока.

– Ясно, Андрей Николаевич. Но ведь мы можем менять интенсивность потока в широких пределах.

– Это очень хорошо, Таня, и все-таки... Теперь самое главное – что вы собираетесь делать дальше?

– Мы еще не думали об этом.

– А надо подумать. Сообщать что-либо в институт Дмитрия я бы не советовал. Недавно получил от него письмо. Тему нейтринной стабилизации ядер там у них прикрыли окончательно. Но это не помешало Саакяну многое из того, что он узнал от Дмитрия, опубликовать в закрытой печати. Более того, результаты этих «трудов» уже выдвинуты на соискание Государственной премии, а сам Саакян занял пост директора института. Но это пустяки. Самое страшное: как бы эти «закрытые работы» не попали туда, на запад. Ведь основываясь на них, можно, навернбе, воспроизвести вашу установку. Я не знаю, о чем конкретно написал Саакян. Но он мог выведать у Дмитрия все. Таня с улыбкой покачала головой:

– Ему просто нечего было выведывать у Дмитрия Андреевича.

– То есть?

– Может быть, это и не совсем этично со стороны Максима, но он сдержал слово, данное Зтане, и не раскрыл даже Дмитрию один секрет: устройство главного блока преобразования нейтрино. Он смонтировал его тайно от всех и включил в схему под видом одного из добавочных сопротивлений. Нашу установку не сможет воспроизвести никто. А устройство блока умрет вместе со мной и Максимом. Такова воля Этаны. И мы вполне согласны с ней и выполним ее волю: дальнейшая разработка блока преобразования может заложить основу такого оружия, которое способно уничтожить не только всю Землю, но и всю Солнечную систему.

– А если кто-то все-таки доберется до этого блока, разберет его?

Она снова с улыбкой покачала головой:

– Вы думаете, Максим зря провел время на корабле Этаны? Он снабдил блок механизмом мгновенного само уничтожения при малейшей попытке проникнуть в его тайну.

– Да, но...

– Я знаю, о чем вы подумали. Так вот, мы с Максимом можем лишить себя жизни практически мгновенно, при любых обстоятельствах, без применения какого бы то ни было оружия.

– Не говорите об этом, Таня!

– Из песни слова не выкинешь. Мы предусмотрели все. Нельзя избавить человечество от одного оружия и вложить ему в руки другое, еще более грозное. Мы не хотим повторить ошибку физиков Лос-Аламоса. Потому и не решили еще, как поступить дальше. К тому же... – голос Тани дрогнул. – Я не говорила вам до сих пор... Максим очень, очень болен.

– Что с ним?

– Не знаю... Общее недомогание, почти полное отсутствие иммунных реакций, непрерывные воспалительные процессы... Видимо, длительное пребывание в безмикробной атмосфере звездолета подавило защитные силы организма...

– И вы не в силах ему помочь?

– Я могла бы... Но у меня кончился радиоактивный препарат, а единственная ампула с нептунием осталась в институте Дмитрия Андреевича.

– Как осталась в институте? Почему?

– Перед отъездом в Вормалей Саакян уговорил Максима и Дмитрия Андреевича спрятать ампулу к нему в сейф, а потом, когда мы уже по приезде сюда позвонили ему, заявил, что не имеет права возвращать ее в частные руки. И вот... Главное – что теперь будет с Вовой! – Таня глотнула слезы и поспешно отвернулась к окну.

– Ну, это я так не оставлю! – Зорин схватил трубку, полистал записную книжку:

– Примите заказ. Срочный. Да, да, самый срочный! Институт ответил через несколько минут. Зорир. кивнул

Тане, она приблизила ухо к трубке. Он нервно кашлянул:

– Зорина Дмитрия Андреевича, пожалуйста. Дмитрий? Это я. Слушай, как получилось, что ампула Татьяны Аркадьевны оказалась в руках Саакяна? Почему он до сих пор не возвратил ее? Ты же знаешь, что для сына Татьяны Аркадьевны...

– Знаю. Я говорил ему. Он ссылается на какое-то законодательство и теперь, как директор института...

– Как бы мне соединиться с ним?

– Сейчас позвоню на коммутатор. Не вешай трубку. С минуту до них доносились лишь глухие шорохи. Наконец раздался знакомый самоуверенный баритон.

– Директор института слушает.

– Товарищ Саакян? Рубен Саакович, это Зорин из Кисловодска. Я звоню по очень важному делу. У вас случайно осталась ампула с радиоактивным препаратом врача Тропининой. Он был передан ей в свое время для поддержания здоровья ее сына и сейчас...

– Вы имеете в виду ампулу с нептунием? – перебил Саакян.

– Да, этот препарат срочно необходим здесь.

– Согласно имеющимся у меня инструкциям, радиоактивные элементы не могут находиться в руках частных лиц. Я не имею права передать вам или кому-либо другому ампулу с нептунием.

– Но это лечебный препарат.

– Вы можете представить утвержденную Минздравом методику лечения нептунием?

– Рубен Саакович, прошу вас, не будем формалиста ми. Я уже сказал: нептуний был передан Тропининой специально для лечения ее сына от редкой, единственной в своем роде болезни. Никакой официальной инструкции у нас нет. Но поскольку жизнь ребенка в опасности...

– Ничем не могу вам помочь. Нептуний не лечебный препарат. Институт не может передать его в частные руки.

– Да поймите, речь идет о жизни ребенка!

– Используйте для лечения другие лекарства.

– Никаких других лекарств против этой болезни нет. Оставшаяся у вас ампула – единственное средство...

– Простите, больше мне нечего вам сказать, – перебил Саакян и повесил трубку.

Зорин устало откинулся в кресле, больно закусил губу. Пальцы его, все еще лежавшие на телефоне, заметно вздрагивали.

Таня положила ладошку ему на руку:

– Не надо, Андрей Николаевич, не принимайте все близко к сердцу. Я чувствовала, что так будет. Этот Саакян – страшный человек. Мне уже доводилось с ним сталкиваться. С нептунием придется пока проститься. Вот разве когда построим генератор... Тогда, может быть...

– Ну нет, найдется управа и на такого троглодита! И мой совет: забирайте свою установку и, не теряя времени, на этой же неделе... Нет, завтра, прямо завтра летите в Москву, к президенту Академии наук.

– К президенту Академии наук?!

– Да-да! Только к самому президенту. И расскажите ему все. Включая ваши идеи, ваш контакт с представителями внеземной цивилизации, ваши успехи и неудачи в работе с установкой. И эту беспрецедентную историю с нептунием, конечно. Он поймет вас. Другие могут не понять.

– Спасибо, Андрей Николаевич. Вы правы. Это, наверное, единственно приемлемый вариант. Сегодня вечером мы все окончательно обдумаем и...

– Не вечером, а сейчас. Сию минуту! Слышите? Прямо сейчас ступайте посоветуйтесь с Максимом и готовьтесь я отъезду. Вову оставьте у меня, мы с ним старые друзья. О билетах я позабочусь. И, разумеется, никому ни слова об отъезде.

– Я понимаю, но...

– Никаких «но»! Теперь дорог каждый час. Идите, Таня! И ни о чем не беспокойтесь, ваш отпуск я оформлю. Максим, наверное, уже в лаборатории?

– Нет, ему нездоровится, он дома.

– Да, вы же сказали... Какое несчастье! Может, я смогу чем-нибудь помочь?

– Спасибо, я справлюсь сама. Сегодня это всего лишь обычная реакция после сильного переутомления. Пусть полежит до вечера. А завтра, я думаю, мы сможем все-таки выехать.

– Нет, Таня, тогда не стоит спешить. Здоровье Максима – прежде всего. Не будем беспокоить его дня два-три. Только вот ваша лаборатория... Там. значит, никого?

– Я запираю ее на два замка.

– На два замка! Таня, Таня, ничему-то вы не научились! Едем скорее!

– А что, вы думаете...

– До сих пор вам просто везло, что туда не наведался кто-нибудь из наших знакомых по Вормалею.

– Прежде мы ни на час не оставляли лабораторию без присмотра. Только в самые последние дни, когда Максиму стало совсем плохо. И потом, я же сказала, блок преобразования нейтрино...

– Ну да, блок будет уничтожен. А с ним, возможно, и вся установка, все ваши записи, расчеты. Но сейчас это самое страшное – с чем вы явитесь к президенту? Едем, Таня!

3

То, что называлось «лабораторией», было всего лишь чердачным помещением небольшого частного дома, словно вросшего в склон горы на самой окраине города. С трех сторон к дому подступал сад, так что окна чердака еле просматривались сквозь густые заросли деревьев, а с четвертой прямо над ним нависла гладкая, точно отполированная стена обрыва, кое-где прикрытая небольшими гнездами сухой колючки.

Вход на чердак оказался отдельным: туда вела крутая узкая лестница, заключенная в дощатый кожух. К тому же хозяева дома, сдавшие Максиму это полуразрушенное, непригодное для жилья помещение, на зиму уезжали из Кисловодска, поэтому вся усадьба фактически пустовала. То и другое было очень удобно для работы, особенно при проведении небезопасных экспериментов с радиоактивными материалами. Но в этом заключался и большой минус: в отсутствии Максима и Тани в лабораторию мог беспрепятственно проникнуть любой посторонний.

Вот почему так волновался Зорин, быстро поднимаясь по темной лестнице. И предчувствие не обмануло его: дверь в лабораторию была приоткрыта, там слышались чьи-то легкие крадущиеся шаги.

Зорин в два прыжка преодолел последние ступени, но не успел пересечь небольшую площадку, скупо освещенную крохотным пыльным оконцем, затянутым паутиной, как дверь резко распахнулась, и выскочивший из нее молодой высокий парень в капроновой куртке бросился было мимо него прямо к лестнице, но, видимо, заметив внизу слабо различимую в полутьме фигуру другого человека, круто развернулся и, выбив сильным ударом ноги несколько досок из ветхой стены, ограждающей лестницу, ринулся вниз, в густые заросли кустарника.

Зорин проводил его взглядом, вытер пот с лица:

– Все, Таня. Поднимайтесь!

Она осторожно заглянула в раскрытую дверь. Зорин первым шагнул в помещение лаборатории, раздвинул шторы:

– Ну, как, все в порядке?

Она медленно обвела взглядом комнату:

– Да, как будто ...Только вон, смотрите! – указала она на небольшую пластмассовую канистру, торчащую из нижнего ящика стола. В нос ударил резкий запах бензина.

– Все ясно. Еще минута – и нас встретила бы сплошная стена огня. Вовремя мы его спугнули, – сказал Зорин, извлекая канистру и старательно завинчивая полураскрытую горловину, сквозь которую натекла уже небольшая маслянистая лужица.

– Какой ужас! – зябко передернула плечами Таня. – Не поторопи вы меня прийти сюда... Ой, Андрей Николаевич!

– Что еще?

– Лабораторный журнал! Я точно помню: он лежал вот здесь, на столе. А теперь... Теперь его нет нигде.

– Значит, журнал похищен?

– Видимо, так, – она торопливо перебирала лежащие на столе бумаги. – Да, журнал исчез.

– И теперь эти записи не восстановить?

– Да, конечно. Но это не столь важно. Хуже, что они попали в чужие руки.

– Надо сегодня же заявить об этом куда следует. А теперь за дело. Установка, я вижу, небольшая. Вполне уместится в моем дорожном чемодане. Я уложу ее пока вот в эту пустую коробку. А вы осмотрите ящики столов, книжные полки, соберите все записи, схемы, эскизы. Все-все! До единой бумажки. Что не нужно, сразу сожжем. Главное, чтобы ничего не попало в руки тех, кто будет после нао здесь шарить. Кстати, дома перед отъездом нужно сделать то же самое.

– Вы думаете, они снова явятся сюда? И даже к нам домой?

– Не сомневаюсь. Такая публика ничем не брезгует, весь мусор просеет. И поэтому... Дайте-ка мне кусок бумаги. Нет-нет, лучше вон тот, не очень свежий.

Зорин вынул ручку и быстро набросал несколько слов. Таня взглянула ему через плечо:

– Что это?

– Адрес института Дмитрия. Он им прекрасно известен. И обнаружив здесь эту бумажку...

– Они решат, что мы поехали с установкой в институт?

– Вот именно. Незачем заранее раскрывать им все карты.

Зорин тщательно упаковал блоки генератора, придирчиво осмотрел опустевшее помещение:

– Ну, кажется, все. Спускайтесь к автомату, вызывайте такси.

– А вы?

– Я подожду вас тут.

Она с тревогой оглянулась на подступившие к самым окнам деревья, перевела взгляд на Зорина:

– Останетесь один?! А если...

– Не беспокойтесь. Пока мы здесь, сюда не явится никто.

4

Этого звонка Рябинин ждал с начала зимы. Сколько раз казалось, что они почти у цели, что еще шаг-другой и «Виктор» выведет их на своего шефа. Но почти всякий раз какой-нибудь пустяк путал все карты. И вот наконец: