Текст книги " Именем человечества "

Автор книги: Владимир Корчагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Что же теперь даст ей Вормалей? Подарит ли хоть самую крохотную капельку надежды? И все будет зависеть от маленькой металлической вещицы, хранящейся где-то в усадьбе Степана Силкина. Только о ней, этой вестнице горя или надежды, и могла думать сейчас Таня, потому, едва обменявшись с теткой самыми необходимыми фразами, оставив у нее сына и даже не поинтересовавшись, как устроился Зорин, она сразу же помчалась в больницу, где, как стало ей известно, лежал при смерти старый охотник.

В приемной ее встретила незнакомая молоденькая мед< сестра:

– Простите, вам кого?

Таня постаралась унять волнение:

– Мне хотелось бы побеседовать с лечащим врачом Степана Семеновича Силкина.

– А-а, значит, с Зоей Тимофеевной? Сейчас позову! Да вот и она сама!

– Здравствуйте, Зоя Тимофеевна, – обратилась к ней Таня. – Я близкий человек Степану Семеновичу Силкину. Скажите, как его состояние?

– Состояние тяжелое. Сотрясение мозга, небольшой перелом черепа, сильное истощение. Шутка ли – несколько дней человек пролежал в лесу. И потом годы... Скажу грямо: надежды мало.

– Но он в сознании?

– Приходит иногда в себя, но больше бредит.

– Можно мне пройти к нему?

– Зачем? К чему тревожить старика? Да и халатов у нас нет.

– И все-таки я попросила бы вас. Я тоже врач. Халат у меня с собой.

– Ну что же, пожалуйста. Вот тут он, в шестой палате.

– Я знаю, я работала здесь, – невольно вырвалось у Тани.

– Работали здесь?!

– Это было давно, вас еще тут не было...

– Да, я всего год в этой дыре. А потом так же, как вы...

Но Таня уже не слушала ее. Надев халат и белую шапочку, она миновала знакомый коридор и зашла в палату.

Там было душно, воздух тяжелый. Больные не обратили внимания на приход «НОРОГО» врача.

Таня окинула взглядом ряды кроватей. Силкин лежал в дальнем углу, у окна, и даже не повернул головы, когда она подошла к нему. Но глаза его были открыты.

– Здравствуйте, Степан Семенович. Вы не узнаете меня?

Голова старика медленно повернулась. Глаза остановились на Тане. С минуту он безучастно рассматривал ее, потом слабо улыбнулся:

– Как же.,, узнаю... Докторша наша, Татьяна Аркадьевна...

– Верно, Степан Семенович. Я рада видеть вас.

– И я рад, только... ведь мы похоронили тебя...

– Да. Но это была ошибка, недоразумение.

– Вот и я говорил тогда... ошибка, мол, вышла... ведь помню, подошел я к гробу... проститься с тобой... а ты... ну, ровно как живая... А уж когда могилка пропала...

– Вам трудно говорить, дядя Степан.

– Ничо... я помаленьку.., да... так вот, говорил я... промашку дали... Тебе надо жить, Татьяна Аркадьевна. Долго жить. А я вот... Мне уже конец пришел...

– Ну что вы, Степан Семенович! Выздоровеете, Теперь я лечить вас буду. Давайте-ка разденемся.

– Не надо уж, Татьяна Аркадьевна, голубушка... Все болит.

– Я осторожно. Вот так... – она приложила ухо к его груди, прослушала сердце, легкие. – А теперь расслабь-, тесь, я полечу вас немного.

Таня обработала ладони нептунием и склонилась над стариком. Руки ее пришли в движение.

– Ну как, что вы чувствуете, Степан Семенович?,

– Легчает... Легчает, дочка! И спать хочется...

– Вот и чудесно. Поспите немного.

– Да, я посплю. Только ты уж еще... скажи там... чтобы не пускали ко мне эту... Клавку. Клавдию-санитарку, Извела она меня... Все беды от нее...

– Клавдию? Разве она еще работает?

– Да... Так ты уж того...

– Все сделаю, Степан Семенович, спите! В палату заглянула Зоя Тимофеевна:

– Ну что вы скажете? Как он, на ваш взгляд?

– Состояние, конечно, тяжелое. Но самое страшное, я полагаю, позади. Вы позволите мне раза два в день заходить к нему?

Она пожала плечами:

– Пожалуйста...

Таня поправила Силкину постель, еще раз прислушалась к его дыханию и пошла к выходу. В дверях палаты стояла Клавдия.

– Здравствуйте, Клавдия Никитична. Что вы хотите здесь делать?

– Батюшки-светы! Татьяна Аркадьевна! – попятилась санитарка. – Живая, невредимая! Вы что, снова к нам?

– Да. Лечить Степана Семеновича теперь буду я. И попрошу вас не подходить к нему без необходимости и ни в коем случае не утомлять разговорами. Больному нужен абсолютный покой.

– Так разве я не понимаю. Я ведь почему... Лежит он один-одинешенек. Никто ему доброго слова не скажет. Ну, я и того... А раз теперь вы сами, то я, конечно,.. Я, как вы скажете...

3

– Ну, что ты узнал? – заговорил еще с порога Чалый, входя в избу Вырина. – Николай сказал, ты хочешь видеть меня.

– Да. Дела – хуже некуда.

– Только и всего? Ну-ну! Я думал, ты готов место указать, деньги припас. А ты...

– Легко сказать – место! Старик уперся, как чурбан. А тут еще новая история. Городской врач к нему приехал. Видно, из центра. И такой разгон всем устроила! Клавдии запретила и подходить к Силкину, лечит Степана самыми что ни на есть первостатейными лекарствами, еду из дома таскает. Теперь к нему сам черт не подступится.

– Та-ак... Все это действительно хуже некуда. Что же ты думаешь делать?

Вырин пожал плечами;

– Мое дело маленькое...

– Не такое уж маленькое, если не хочешь потерять десять тысяч.

– Да есть одна задумка...

– Ну?

– Что «ну»? Аванс ты не даешь...

– Вот ненасытная акула! На! – Чалый бросил на стол пачку денег. – И говори, что, по-твоему, можно еще сделать?

– А вот слушай, – начал Вырин, пряча деньги в карман. – Врач эта, Татьяна Аркадьевна, прежде работала здесь, в Вормалее. И, говорят, у них с Колесниковым... В общем, похаживал он к ней. А раз так, значит, приехала она не иначе, как от него самого. И лечит Степана, чтобы тот смог потом указать ей, куда спрятал диск. Видно, не так-то просто объяснить на словах, где схоронен он в тайге.

– Ну, это твоя фантазия, не больше.

– Фантазия, говоришь? А почему она не подпускает? к нему Клавдию? Как узнала, что Степан в больнице, при смерти? Да и за каким чертом ей надо было вообще сюда ехать, выхаживать эту дряхлую развалину? Вот увидишь, выпишется Силкин из больницы, заберет она у него диск и – поминай, как звали!

– Гм... Котелок-то у тебя, кажется, варит.

– Бог не обидел, смекаем, что к чему, – ухмыльнулся Вырин.

– А смекаешь, так и доводи дело до конца. Проследи за этой врачихой. Как следует проследи! Не сказал бы ей Силкин еще в больнице, как найти диск. Тут уж – гляди в оба!

– Понятно... В этом меня никто не перехитрит.

– И еще. Пусть Клавдия заранее и точно скажет тебе, когда Силкина выпишут из больницы.

– И это можно. Только ведь...

– Что еще?

– Как что? Ну, выпишется Силкин из больницы, отдаст диск Татьяне этой. А дальше?..

– Дальше – мое дело.

– Дело-то твое, да денежки-то как?

– Опять он свое! – взорвался Чалый. – Говорю в последний раз: будет диск у меня в руках – будут тебе десять тысяч. Но если диск уплывет... Пеняй на себя!

– Как это понимать? – насторожился Вырин.

– ^ вот так. Деньги надо не только получать, но в отрабатывать. А ты до сих пор только получал. Много получал. И если, несмотря на все эти авансы, я еще раз услышу, что тебе что-то не удалось, – лицо Чалого сделалось страшным, – я живо сделаю перерасчет!

Глаза Вырина сузились, лицо собралось в недобрую усмешку:

– Вон как ты заговорил! Я, значит, еще и обязан тебе? Я должен еще тебе в пояс поклониться? А то, что я до сих пор не пошел куда следует и не рассказал о всех твоих проделках – ничего не стоит? То, что я один знаю, что за «несчастье» случилось с Силкиным – дешевле твоих паршивых авансов? Хватит темнить, мил человек! Давай договоримся прямо...

– Давай договоримся, уважаемый... Семен Еремеевич.

– Чего-о?.. – лицо Вырина вмиг покрылось багровыми пятнами, на лбу выступили крупные капли пота. – Это гы... с кем меня путаешь? Какого Семена Еремеевича вспомнил?

– А ты его не помнишь, Гнатюка Семена Еремеевича, бывшего полицая из Понырей?

– Знать такого не знаю и знать не хочу!

– Ах вот как! И то, что его как военного преступника разыскивают, тоже не знаешь? И то, что он рыжую бороду отрастил и в этом медвежьем углу схоронился, тоже знать не хочешь?

По лицу Вырина медленно расползлась мертвенная бледность. Жилистые волосатые руки сжались в кулаки.

Он медленно повел глазами по избе, скользнул взглядом по торчащему из-под шестка топору:

– Да ты что от меня хочешь? Чем пугаешь?! Я спрашивал тебя, кто ты сам таков, какими делами занимаешься? Я вспоминал о твоих прошлых похождениях? А ты вон как... – Вырин встал из-за стола.

– Сидеть!!! – Чалый выхватил пистолет и, щелкнув предохранителем, приставил к груди Вырина. Тот мешком свалился обратно на скамью. – Так ты хочешь знать, кто я таков? Грозишь пойти «куда следует»? Добро, сейчас пойдешь. Пойдешь вслед за Силкиным. Зря, что ли, ты знаешь, что за «несчастье» с ним случилось. Только на этот раз я все сделаю чище. Времени у меня предостаточно. И в доме – ни одной живой души, Ну, молись, старый хрыч!

Вырин икнул, руки у него затряслись:

– Да разве я... Я и не думал ничего, честное слово! Просто насчет авансов... За что, дескать, их получал... А что касается отработки... Так разве я отказываюсь! Все-все для тебя сделаю. И докторшу эту... Никуда она не уйдет. Костьми лягу, а выслежу, как Степан передаст ей максимово добро, зубами вырву у них и диск и все, что

там еще будет.

– Вот так-то лучше, – усмехнулся Чалый, опуская револьвер.

– Знамо лучше. Чего нам с тобой делить, зачем въедаться в печенки друг другу? Встретились – разошлись. Мое старанье – твои деньги. Я тебя не знал и знать не буду. Ты обо мне не слышал и отродясь не вспомнишь.

Идет?

– Ну, нет! С другими бы, может, и пошло, с тобой –

не получится. Видел я, как ты на топор воззрился. Хорошую, видно, школу прошел там, в Понырях. Так что давай все честь по чести. Я вот заготовил бумагу – ты ее

подпиши.

– Что еще за бумагу?

– Так, пустяк – обязательство работать на нашу разведку.

– В шпионы, значить, вербуешь?

– Ну, до шпиона ты еще не дорос, а кое в чем твоя помощь понадобится. Вот ручка. Вот бумага. Подписывай!

– А если не подпишу?

– Подпишешь, что тебе остается делать. Мне ведь в случае чего даже «куда следует» идти не понадобится.

Просто позвоню, что разыскиваемый военный преступник Гнатюк Семен Еремеевич живет там-то и там-то. Тихо-спо-койно.

– А то и сам пристукнешь, так, что ли? – мрачно ус-: мехнулся Вырин.

– Ну, это в крайнем случае. Если ты опять к топору бросишься или еще как-нибудь попытаешься на тот свет меня спровадить.

Вырин с минуту помолчал:

– Ладно, давай, подпишу, хрен с тобой! Только на-: счет денег – как уговорились.

– Да получишь ты свои деньги, старый скупердяй, не беспокойся. Но чтоб больше никаких фокусов? Будешь делать только то, что я скажу. И все, что я скажу. Без всяких расспросов! Видеться теперь станем каждый день в ельнике, за гаражом леспромхоза, ровно в девять вечера. И чтобы Йи одна живая душа не заметила, как ты туда идешь. Все!

Чалый спрятал бумагу в карман и хлопнул дверью. Вырин вытер рукавом пот:

– Господи, только бы все это кончилось! Только бы пронесло!

4

Марья встретила ее с настороженным благодушием:

– Проходите, проходите, милости прошу! Вот сюда, в чистый угол. Молочка не угодно ли? Вы, поди, из кон торы или из этих... дачников?

Таня села к столу, откинула волосы:

– Вы, конечно, меня не узнаете, Мария Сидоровна. А ведь я лечила вас. И вас и детей ваших...

Марья вгляделась в лицо гостьи и вдруг с криком метнулась к двери:

– Чур меня, чур! Святые угодники!

– Да не пугайтесь, Мария Сидоровна! Я знаю, вы считали, что я умерла. Но это ошибка, всего лишь ошибка. Сделалось худо, потеряла сознание, ну и... Можете перекрестить меня, если хотите.

– Да? Можно? – она торопливо осенила гостью крестом, осторожно, все еще вздрагивая, присела к столу:

– Да как же, ведь все говорили, что схоронили вас.

– Мало ли бывает ошибок. Вот и дядю Степана чуть не зачислили в покойники.

– Не говорите! Как увидела я его там, в лесу, ну, думаю, преставился старик.

– Вот видите. Так и со мной.

Глаза Марьи потеплели:

– Уж вы простите меня, старую. Наслушалась я бабьих сказок. Вот и решила – нечистая сила ко мне пожаловала...

– Успокойтесь, Мария Сидоровна. А я к вам по делу.

Сейчас была в больнице, у дяди Степана.

– Ну, как он? Больно плохой, говорят.

– Да нет, поправляется понемногу. Теперь я лечу его.

– Дай бог, дай бог!

– К концу недели, возможно, он выпишется, придет домой. А там, я слышала, ужасный беспорядок.

– И-ии! Не приведи господь! Все вверх дном!

– Вот я и хотела немного прибрать у него. Вы не поможете мне?

– Как не помочь, конечно, помогу. Прямо сейчас и пойдемте. Я сама давно собиралась, да ведь то одно, то другое... – Марья взяла ведра, тряпки и повела Таню в соседний двор.

– Вот видите, что натворили лихие люди, – сказала она, отворяя дверь в избу Силкина. – И что искали? Что взять у старика? Не иначе, как малеевский клад до сих пор кому-то покоя не дает.

Но Таня не слушала ее. Едва ступив в избу, она в сильном волнении нажала пальцем на элемент связи, который был искусно закреплен у нее за ухом, под кожей, и, боясь поверить своему счастью, ясно услышала:

– Главный информаторий Ао Тэо Ларра приветствует вас. Назовите мысленно наш шифр, шифр командира корабля...

«Жив... Жив Максим...» – она в изнеможении опустилась на стул, тщетно стараясь сдержать хлынувшие слезы.

– Не плачьте, Татьяна Аркадьевна, сейчас все уберем. Я сама, как увидела в первый раз такой разгром, чуть не разревелась, Вот ведь лиходеи!

5

А уже через три дня они сидели за столом в чистой, аккуратно прибранной избе, где шумел самовар, пахло Душицей и медом, и Степан Силкин, только что вымывшийся в бане, одетый в свежее, тщательно проглаженное Таней белье, тянул пятую или шестую чашку чая, не выпуская из рук полотенца, которым непрерывно вытирал лицо и шею.

За окнами стемнело. Иван с Марьей, которые тоже наведались к выписавшемуся из больницы соседу, ушли к себе домой, самовар умолк. Силкин в последний раз обмахнулся полотенцем и перевернул чашку вверх дном:

– Ну, Татьяна Аркадьевна, голубушка, уважила ты старика, ровно как дочь родная. А я уж думал, никому и не нужен старый Степан. Колька, сын мой, и писем не пишет. Максим как в воду канул. А вы, стало быть, поженились с ним, с Максимом-то? И сынок у вас растет?, Это хорошо. Я еще, когда ты у нас здесь работала, смотрел на вас и думал: вот славная была бы пара! Да тут такой случай... А где он теперь, сынишка-то?

– Он здесь, со мной, у Веры, тетки моей.

– У Веры Григорьевны? Как же, знаю. Степенная женщина. А Максим, значит, опять пропал? Да ты не убивайся, не плачь. Объявится твой Максим, что я, не , знаю его? В каких только переделках не побывал! Не иначе и там шпиёны пакостят. Ведь как тут все подстроили! И я, старый хрыч, чуть не попался им на удочку. Поверил этой Клавке, что Максим уехал. Но в главном-то они меня не перехитрили. Не-ет! Как начал этот хмырь пытать меня насчет Максимова добра, так я сразу и смикитил: что-то тут нечисто. Пошел в избу, вроде бы за его вещами. А сам вынул из сундука этот кругляшок с бумагами и – шасть в баню. Там у меня под полом доска отстала: все недосуг было приколотить. Так я отодвинул эту дощечку и все туда, под пол. И землицей сверху присыпал. Что, взяли?! Дома-то, говоришь, все вверх дном перевернули. А там, в баньке, все целехонько. – Силкин довольно рассмеялся.

– И все-таки перепрятать надо, дядя Степан, унести все в тайгу подальше.

– Знамо дело! Завтра вместе с тобой все и схороним. Есть у меня одно местечко на примете. А ведь тогда до того ли было. Он меня вон там, за поворотом, ждал, ирод проклятый.

– Досталось тебе, дядя Степан... Ой, там кто-то есть! –?указала Таня на подозрительно колыхнувшуюся занавеску, отделявшую горницу от закутка.

– Кому там быть? Иван с Марьей ушли. Ветер, должно быть, открыл окошко, ну и... Сейчас гляну.

Но не успел он подняться, как занавеска отдернулась и из закутка шагнул здоровенный парень с пистолетом в руке. За спиной его мелькнули еще две мужские фигуры.

– Руки! Руки на стол! – крикнул парень.

Таня в ужасе прижалась к Степану. Силкин слабо охнул:

– Опять ты, ирод... И Кузьма тут!

– Да, все мы тут. И теперь живым тебя отсюда не выпустим. Хватит с тобой возиться. Я слышал все, что надо. Значит, в бане под полом? – довольно рассмеялся Чалый. – Ты знаешь, где эта баня, Кузьма?

– Тут рядом, в огороде, – поспешно ответил Вырин. – Сейчас я...

– Стой! В баню пойдем все вместе. Сначала я этих... – он поднял револьвер.

– Докторшу не трожь! – закричал Силкин, бросаясь между ним и Таней.

– Заткнись, старый дурень! Хватит с меня свидетелей. Таня вскрикнула, метнулась к окну. И вдруг погас свет. Громко хлопнула дверь. Яркий луч фонаря ударил в лицо Чалому. Грохнул выстрел. Жалобно тренькнуло за спиной Тани стекло. Изба наполнилась какими-то людьми. Чалый рванулся к закутку, сбил с ног стоящего за ним Вырина, оттолкнул от «кна второго парня. Но за окном блеснуло дуло автомата. Чалый попятился, шарахнулся в сторону. Однако его уже схватили за руки, бросили на скамью. Он хрипло выругался и затих.

– Дядя Степан! Дядя Степан, ты жив? – крикнула Таня, стараясь увидеть Силкина в пляшущем свете фонарей.

– Жив я, жив! Только ухо, кажись, продырявил, проклятый. Да стекло вон вышиб, чтоб ему пусто было!

– А как вы, Татьяна Аркадьевна? – послышался встревоженный голос Зорина. – Вы не ранены? Где вы?

– Андрей Николаевич! Дорогой мой! – бросилась Таня на знакомый голос. – И вы здесь! Но как вы догадались?

– Как догадался? А вы думали, я приехал сюда, чтобы в гостинице отсиживаться? – он отыскал в темноте руки Тани, прижался к ним губами. – Да вы вся дрожите, Таня! Сядьте вот сюда и успокойтесь. Все теперь, все! – он усадил ее на стул, легонько погладил по голове. – Сколько же вам досталось!..

– Не мне одной, Андрей Николаевич, – Таня вытерла набежавшие слезы. –Надо перевязать дядю Степана.

В избе снова вспыхнул свет. Чалого и его подручных увели. Милиционеры вышли следом. Зорин подошел к Тане, накладывающей повязку на ухо Силкина:

– Что-нибудь серьезное?

– Пустяки, царапина.

– Ничо, я живучий, – подал голос Силкин.

– Ну и прекрасно, – кивнул Зорин. –А нам, Таня, пора: вертолет вылетает рано утром. Я полагаю, больше нас ничего здесь не удерживает. Берите диск, я провожу вас до Отрадного, а завтра часиков в шесть зайду за вами и Вовой.

– Взять диск с собой?!

– А вы думаете, лучше захватить его завтра?

– Ни то и ни другое. Я не уверена, что все опасности позади.

– Ну, за ночь-то с ним, наверное, ничего не случится. Пусть он действительно останется там, где лежит. А завтра я попрошу в милиции провожатого.

– Не нужно, Андрей Николаевич.

– Так, может, вообще передать диск им? Уж они-то доставят его в институт в целости и сохранности. Как вы думаете?

– Нет, передавать диск нельзя никому, ,

– Вы не верите, что они сохранят его?

– Я не могу поручиться, что где-то, среди них или в институте, не найдется какой-нибудь нетерпеливый невежда, который попытается вскрыть диск, и тогда...

– Значит, берем диск с собой и просим сопровождающих?

– Андрей Николаевич, диск останется здесь. Дядя Степан переправит его в такое место, где никто не сможет найти. А я... Я тоже останусь здесь.

– Где здесь?

– Я еще не знаю точно. Но у дяди Степана есть, наверное, где-нибудь в тайге только ему известная охотничья избушка. В ней мы и поселимся.

– До каких пор?

– Пока не приедет сюда Максим. Вы уж оформите

там мое отсутствие как-нибудь.

– Не в этом дело. Я не могу оставить вас одну, Таня. Не могу! – Зорин взял ее за руки, взглянул в глаза. – Ведь если с вами что-нибудь случится...

– Милый Андрей Николаевич! Вы самый близкий, самый дорогой мне друг. Я знаю, прекрасно знаю, как вы ко мне относитесь, Я бесконечно благодарна вам за это.

Но пока диск цел, а вы знаете, что это значит, – я не отойду от него ни на шаг. И никакие силы не оторвут меня от него.

– А как же сын, Таня? – ухватился Зорин за последнею соломинку.

– Вова поживет пока у тети. Там ему неплохо. К тому же я очень надеюсь, что мне недолго придется ждать. Не может быть, чтобы Этана не научила Максима выпутываться из любого, самого безвыходного положения.

– Так, может, мне тоже еще немного пожить здесь?

– Зачем, Андрей Николаевич? Теперь, когда выздоровел дядя Степан, лучшего защитника не найти. А вам не обходимо, просто необходимо быть в Кисловодске, чтобы встретить там Максима и Диму. Что они подумают, не за став ни вас, ни меня? Кто им скажет, где искать нас?

– Ну что же... – вздохнул Зорин. – Вы правы, как всегда. А куда мне направить их, если они приедут?

– Сейчас дядя Степан скажет, где разыскать нас.

Верно, дядя Степан?

– Верно, дочка! Правильно ты все рассудила. Запомни, добрый человек: искать нас надо в моей заимке, что за Марьиным болотом. Максим знает. О Тане ты не тревожься, я с нее глаз не спущу. Поезжай себе спокойно. А мы прямо сейчас, по холодку, и тронемся.

– Как сейчас? Ночью?! – ужаснулся Зорин.

– А ночью оно сподручней, никто глаза пялить не будет...

– Ну, с победой, дружище, с первым успехом! – Хант крепко пожал руку вошедшему Рейли.

– Да, главное сделано. Но без потерь не обошлось.

– Не тужите! Этого добра на наш век хватит. Подумаем лучше, как отбрехаться перед госдепартаментом. Сейчас уже звонили оттуда. Идиоты! Знали бы они, что мы сделали для Америки! Но объяснение давать придется...

– А что, собственно, объяснять? Самолет перелетел не к нам, к туркам. Ребята запросили у них политического убежища. Турки удовлетворили их просьбу. А что будет с ними дальше... Мало ли что случается с такого рода «перебежчиками»...

– Да-да, с ними обязательно должно что-нибудь случиться,., И как можно скорее. Но пассажиры, Рейли?!

– Пассажиров выкрали неизвестные люди, выкрали и увезли в неизвестном направлении. Мы-то тут при чем?

– Гм... Та-ак... А кто присутствовал при осуществлении операции? Кто знает о ней?

– Присутствовало шесть наших парней. Но

– Но?

– Автобус, в котором они, доставив «гостей», возвращались с аэродрома, по непонятным причинам взорвался. Не уцелел никто. Я сказал: без потерь не обошлось.

– Ужасно. Америка не забудет их подвига.

– Остальное знаем лишь мы с вами.

– Значит, все чисто. Ну и отлично! Приступайте ко второй части операции, как мы договорились.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1

Максим даже не удивился, когда при входе в аэровокзал их с Дмитрием отделили от других пассажиров и провели в полутемную комнату с окнами, забранными решеткой. Еще во время перестрелки в самолете он понял, что «террористы» затеяли захват лайнера с целью похитить именно его и Дмитрия, и теперь лишь старался угадать, в какую страну забросила их недобрая судьба. Впрочем, судя по времени полета и внешнему облику работников аэропорта, угадать это было нетрудно: самолет перелетел в Турцию. Не составляло труда и представить, что последует дальше. Действительно, не прошло и часа, как в комнату вошло несколько человек в штатском, в которых легко можно было узнать бравых янки, и старший из них произнес на чистейшем русском языке:

– Сейчас вы пересядете в другой самолет и полетите немного дальше. Мы не намерены причинять вам никакого вреда. Но категорически настаиваем, чтобы вы не задавали никаких вопросов и не пытались оказывать никакого противодействия. В противном случае мы не отвечаем ни за что. Следуйте за мной.

– То есть как это не задавать никаких вопросов?! – вскричал Дмитрий. – Да кто вам дал право...

– Не надо, Дима, – Максим положил руку ему на плечо. – Криком делу не поможешь, Да, господа, мы не

вам ни одного вопроса: нам все ясно. И не окажем никакого противодействия. Мы просто никуда не пойдем до тех пор, пока вы не пригласите представителя нашего посольства.

– Ну, хорошо! Я предупреждал. – Американец взмахнул рукой и подал какую-то команду. В тот же миг на отведенных за спину руках Максима щелкнули наручни ки, плотная повязка закрыла глаза, а в рот был всунут жесткий кляп.

«Вот подлецы»! – он попытался увернуться от цепких рук похитителей. Но те обступили его со всех сторон, ухватили за руки и за ноги, подняли и понесли.

...Повязку сняли лишь в самолете. Максим осторожно приоткрыл глаза. Дмитрий сидел рядом. Тоже в наручниках. Лицо его было бледным, волосы всклокочены, правая бровь рассечена. Но глаза горели упрямым огнем.

Максим склонился к нему, шепнул одними губами:.

– Листок с твоими расчетами нужно уничтожить.

– Уже. А как нептуний?

– Ампула спрятана надежно. Держись, Дима.

Тот молча кивнул. Максим огляделся по сторонам. Они сидели в огромной кабине военного самолета. Рядом с ними разместились четверо верзил с заметно оттопыренными карманами. Двое других с автоматами на коленях расположились чуть поодаль. Сердце Максима сжалось в тревожном предчувствии. В памяти вновь возникли последние месяцы, проведенные на корабле.

...Это было в то утро, когда он особенно ясно осознал, что вся его работа в информатории, все знания, какие он здесь получил, окажутся сплошной бессмыслицей, если он не вернется с ними на Землю, не передаст их людям.

Но как же Миона? Что будет с их любовью, их счастьем?

И словно в ответ на это, в домике, где он приводил в порядок свои записи, раздался сигнал ближней связи. Миона стояла у самого экрана, с нежной тревогой вглядываясь в глаза Максима:

– Мне хочется видеть тебя, милый,

– Сейчас я иду к тебе.

– Нет, я знаю: ты работаешь. Я сама приду.

Экран погас. Максим захлопнул дневник и сжал лицо Руками, чтобы не застонать от нестерпимой душевной боли. Как любима, как бесконечно дорога была ему эта необыкновенная женщина! Уже больше полгода прошло с тех пор, как они стали мужем и женой, но каждый час, каждая минута, проведенные с ней, были полны совершенно особого, непередаваемого очарования. Не было случая* чтобы, расставаясь с ней хоть ненадолго, он не испытывал' боли разлуки, и не было мгновенья, чтобы он не хотел видеть ее вновь и вновь.

Став мужем и женой, они по-прежнему жили каждые в своем домике, лишь время от времени встречаясь где-нибудь в укромном уголке или навещая друг друга на правах гостей. Так было принято в системе Агно, и Максим не видел нужды менять эту в общем-то неплохую традицию, тем более, что встречи после долгих часов разлуки приносили особенную радость.

Она вошла неслышно, как всегда, остановилась сзади кресла, обвила его шею тонкими прохладными руками, прижалась лицом к щеке. Он обнял ее за талию, хотел усадить к себе на колени. Но она мягко высвободилась из его рук и, придвинув любимую скамеечку, уселась неподалеку от кресла:

– Ты работай, работай! А я посижу рядышком, смирненько, как тики, – она спрятала голову ему под руку и замерла, будто перестав дышать.

Он нагнулся к ней, зарылся лицом в ее мягкие пахучие волосы. Время для них словно остановилось. Наконец она отыскала его руку, тихо шепнула:

– Почему ты не работаешь?

– А ты смогла бы сейчас работать?

Она молча покачала головой, постаралась улыбнуться. Но от Максима не укрылось, что в глазах ее пряталось смятенье. Он легонько приподнял ее за подбородок.

– Что-то случилось, Ми?

– Нет, но я до сих пор не ответила тебе на один вопрос. Помнишь, ты как-то спросил: смогу ли я жить на Земле?

– Да...

– Так вот, я много думала об этом. И пришла к выводу, что я, наверное, смогла бы жить на Земле. Без большого комфорта, конечно, ни на минуту не расставаясь с биофильтрами, но смогла бы, если бы... Если бы я была одна с тобой... – она вдруг замолчала, порывисто прижалась к нему лицом.

Он молча ждал, боясь поверить своей догадке.

– Но я не буду больше одна, Максим, – послышался наконец ее приглушенный шепот. – У меня будет малыш,.» Сын.., Наш сын, Максим.

– Любимая моя!.. – только и смог вымолвить Максим, покрывая поцелуями ее лицо. Но Миона снова мягко отбранилась от него:

– И вот он-то, наш сын, не сможет жить на Земле, – закончила она с глубокой грустью.

Этим было сказано все. Это был последний приговор. Но мозг отказывался в него верить. Именно сейчас, узнав 9ту счастливейшую новость в своей жизни, Максим меньше всего мог представить, что им грозит окончательная разлука. Но в глазах Мионы была бесконечная печаль:

– Мы с ним должны остаться на корабле, Максим. Д корабль... Корабль улетает, – закончила она прерывающимся голосом.

– Как?! Улетает совсем? В систему Агно?

– Да, и раньше, чем я думала. Этана закончила почти все приготовления. А земляне могут обнаружить нас каждую минуту. Тогда придется стартовать немедленно. Видно, приходит время нам расстаться, милый...

– Нет! Никогда! – вскричал Максим, вскакивая о места и беря ее на руки, как малое дитя.

– Что нет? Что никогда? – грустно улыбнулась Миона, пряча лицо у него на груди. – Как часто вы, земляне, не хотите взглянуть правде в глаза, понять, что жизнь сурова, что иной она просто не может быть. Нам же с тобой она до сих пор дарила только радости. И я никогда не забуду этого, Максим.

– Нет! Нет! – твердил он, словно в исступлении. – Наша любовь должна преодолеть все!

– Наша любовь – только любовь. А жизнь – нечто значительно большее, – сказала Миона тихо, но твердо. И Максим понял, что перед ним уже не девочка, а взрос лая женщина системы Агно. – Мы смогли бы остаться вместе лишь при одном условии: если бы ты согласился покинуть Землю излететь вместе с нами. Но ты... Ты не сможешь жить без Земли, я знаю. Я знаю, как ты любишь меня. Но знаю, что есть и еще большая любовь – любовь к Родине. И как ни страшно, как ни безумно страшно рас статься с тобой, но в тысячу раз страшнее увидеть тебя тоскующим по Земле, раскаивающимся в том, что ты улетел со мной. А так было бы, милый. Поэтому, любя тебя, я не могу даже в мыслях допустить, чтобы ты покинул Землю. Хотя как трудно станет здесь без тебя твоей жене... Твоему сыну... Нет, нет, не отвечай! Не говори ни слова! У нас еще будет время подумать и поговорить об этом. А сейчас, прощай! Любимый мой!.. – она прижалась губами к его глазам и выскользнула из комнаты. Тут только он почувствовал, что лицо его мокро от ее слез.

– Миона! – он бросился за ней следом, настиг в прихожей, обхватил ее за плечи, повернул к себе.

Миона плакала. Плакала впервые за все время, что он видел и знал ее. Плакала, сотрясаясь от рыданий. И это было так противоестественно, так невероятно, что он едва не проклял себя за то, что даже в мыслях собирался покинуть ее.

– Миона, милая! Я никогда... Она зажала ему рот ладошкой:

– Я просила тебя: ничего не говори. Ведь я все чувствую, все знаю. У нас еще будет время принять окончательное решение. А сейчас... Мне надо побыть наедине со своими мыслями. И тебе – тоже...

...И вот он на Земле. Жесткая ребристая стенка за спиной. Грязный вибрирующий пол под ногами. Четверо с оттопыренными карманами по бокам. Двое с автоматами – чуть поодаль. А впереди?..